Текст книги "Любовь Стратегического Назначения"

Автор книги: Олег Гладов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Верблюд сбил его с ног и потоптался по маленькому тельцу.

– Этот мальчик чудом жив остался. Всю жизнь потом кривой на коляске ездил: верблюд ему ноги повредил и позвоночник, – сказал Коля и замолчал.

– А с верблюдом что случилось? – спросил Миша.

– Его отец покалеченного мальца из пистолета застрелил. Он в милиции работал…

Повисла тишина. Коля лёг на кровать и отвернулся к стенке – принял своё обычное положение.

– К вопросу о стереотипах, – сказал вдруг Шамиль. – Никакого отношения к пэтэушникам я не имею. У меня диплом Московского Государственного Университета.

«Интересно, – подумал я, – кусок железа в башке – это стереотип?»

* * *

Больничная библиотека находится на шестом этаже. Здесь множество пыльных полок и Марина – симпатичная светловолосая библиотекарша. Долгими часами она сидит среди многотомников, брошюр, оригинальных и переизданных версий, стопок периодики и прочей макулатуры. Попирая кулачком щёчку, она смотрит в окно и вздыхает. Понадобилось минут десять, чтобы объяснить, какая именно книга мне нужна.

– А-а-а… – наконец понимает Марина. – Это там, третий стеллаж от окна, вторая или третья полка сверху.

Я бреду в указанном направлении. Третья полка сверху. Всё верно – это то, что мне нужно. Возвращаюсь назад. У стола какой-то парень явно не больничного вида что-то тихо говорит Марине в ушко. Она, улыбаясь, смотрит в стол и тоже тихо отвечает. Марина берёт книгу и делает необходимые пометки в карточке. Парень в упор смотрит на меня, а я, заметив это, тупо гляжу в пол. Потом, прижав книгу к груди, ухожу, чувствуя их взгляды на спине. Уже почти покинув библиотеку, я слышу как парень спрашивает Марину:

– «Волшебник Изумрудного города» – это типа модный бестселлер?

* * *

Я прочёл книгу за сутки. Потом перечитал ещё раз. Мне стало понятно, почему профессор Васильев назвал меня Железным Дровосеком. Мне было непонятно другое: если я Дровосек, то где же Элли, Лев и Страшила? Где волшебные башмачки и пёс Тотошка? Где Великий Гудвин?

И ещё: ни с кем из героев книги не происходило ничего похожего на то, что творится в моей голове. Я отнёс книгу в библиотеку. Насколько я понял, моя жизнь свернула с Жёлтой дороги. И к Изумрудному городу я дотопаю по своей тропинке. И Валентин Николаев – не первая странная встреча на этом пути. Остаётся узнать: где этот, мать его, Изумрудный город?

– Приподними его.

– Телевизор?

– Это не телевизор, а монитор. Так… Опускай.

Юра разбирает свой компьютер, и я ему помогаю. Кто-то в паутине проводов, микросхем и процессоров перестал выполнять свои функции, и Юра собирается отправить «машину» в ремонт. Нужно перетранспортировать всё на 1—й этаж, и я буду носильщиком. Заниматься мне всё равно нечем, до обеда ещё два часа, и поэтому, взяв кое-как упакованный монитор, я тащусь за Юрой к лифту. Юра тоже, сопя от напряжения, несёт две увесистые коробки: все встречающиеся на пути уступают нам дорогу.

– Что? – за шелестом полиэтилена я не расслышал фразу.

– Я говорю – ставь на пол, глухая тетеря, – повторяет Юра и вызывает лифт. В кабине мы стараемся как можно компактнее установить наш груз в углу: коробка на коробку, сверху монитор и небольшой свёрток с проводами. Конструкция шаткая, поэтому на всякий случай придерживаем это коленями, животами и руками. Юра чуть ли не носом нажимает на кнопку «1—й этаж»: поехали. В больничном комплексе все лифты (кроме скоростного – реанимационного) имеют замечательную особенность останавливаться на том этаже, где нажата клавиша «вызов». А так как любителей бегать пешком по лестницам не так уж и много… В общем, буквально на следующем этаже вошла группа врачей, потом какие-то электрики. Потом врачи вышли, но вместо них появились шумные посетители детского отделения, потом втиснулась группа пациентов вперемешку с медсёстрами…

– Эй! – встревоженно сказал Юра. – Не напирайте! У меня здесь стекло!

Тут кто-то неловко дёрнулся, наступил соседу на ногу, а тот зацепил нашу башню.

– Твою мать! – заорал Юра, удерживая стремительно съезжающий монитор.

Я тоже, проявляя чудеса ловкости, ухватил непонятным образом одну из коробок. Сверху шлёпнулся свёрток – прямо под ноги. Лифт сделал очередную остановку, половина пассажиров вышла – на их место втиснулись новые.

– FUCK! – сказал Юра. – Подними эти херовы провода!

Я нагнулся и, нашарив на полу свёрток, попытался водрузить его на место – то есть на самый верх.

– Куда! – Юра закипал медленно, но неотвратимо. – Хочешь, чтобы они тебе на башку свалились? Держи в руках!

Я послушно смял замотанные в полиэтилен провода, вцепившись в них обеими руками, упёрся задницей в одну из коробок и рассеянно уставился в стену. Лифт с тихим гудением продолжал свой путь вниз.

Расфокусированный бинокль невнимания…

«Хочешь меня трахнуть?»

…исчез в долю секунды. Оказывается Она стоит прямо передо мной. Наверное, вошла с последней группой пассажиров, но я суете не заметил. Она рядом и бесцеремонно, в упор рассматривает меня. Я скашиваю взгляд на Юру – он вцепился в коробки и равнодушно поглядывает в нашу сторону.

– Хочешь меня поиметь?

Запах её духов – совсем не похож на духи Светы из рентгенкабинета (благоухающая цветочная клумба в царстве невидимых лучей) и ни капли не напоминает духи Марины (лёгкий ветерок в пыльном пространстве библиотеки). Её запах – еле уловим даже на расстоянии полушага, еле уловим, но значим. Её запах – контраст, как и Она сама – чёрное/белое – без полутонов и каких-либо сереньких теней. Чёрное. Белое. Запах приближающейся грозы. Запах слабо вибрирующей, готовой взорваться тишины.

– Так хочешь меня поиметь?

Я смотрю в её глаза. Глубокие и колючие одновременно. Она не улыбается, не хмурится, не приподнимает брови и не выказывает каких-либо эмоций. Где-то на самом дне бездонных колодцев мелькнули и погасли искорки: далёкие молнии? Приближение бури? Случайно отразившиеся в зрачках электрические светильники?

Я отвожу взгляд. Лифт замедляет ход: первый этаж. Приехали. Двери расходятся, и многочисленные пассажиры покидают кабину. Она опять – на бесконечную секунду дольше, чем нужно, стоит и смотрит на меня.

– Хватай, – говорит Юра, толкая меня в плечо, и я вот именно хватаю монитор, предварительно запихав свёрток с проводами в карман. Цокая каблуками, она стремительно удаляется по вестибюлю. Я смотрю ей вслед.

– Не тормози, – говорит Юра. – Неси за мной.

Мы идём к выходу: большие стеклянные двери, дежурные, охранник на стуле. Дальше мне нельзя. Я ставлю монитор на пол и ещё раз смотрю в дальний конец огромного вестибюля: там ещё видно мелькание угольно-чёрных волос.

– Хватит пялиться, – произносит Юра.

Пока охрана проверяет его пропуск, он повернулся ко мне:

– Что, понравилась киска?

– Не знаю…

– Не знаю, – ухмыляется он, – а она, похоже, знает. Всю дорогу на тебя глазела.

Юре отдают документы, и он запихивает их во внутренний карман куртки:

– Раз ты ни хрена не помнишь, то наверное и не помнишь, что нужно с бабами делать? Да?

Я молчу. Юра напяливает вязаную шапку и, коротким рывком подняв монитор к животу, наклоняется ко мне:

– Вообще-то боюсь показаться неоригинальным и назойливым… Но у тебя опять стоит. Ты в прошлый раз не с ней ли в лифте ехал? – и Юра быстро уходит в сторону выхода.

На улице он ставит монитор на заднее сиденье небольшого автомобиля и возвращается за коробками.

– Юра… А когда женщина говорит то, что сказала мне она, что это означает?

Юра берёт под мышки коробки. Он спешит.

– А что она тебе говорила? И когда?

– Ну вот, только что… В лифте. Она сказала: «Хочешь меня поиметь?»

Юра останавливается.

– Что?

Я повторяю. Юра смотрит на мои губы. Потом ставит коробки на пол и подходит ближе:

– Она это сказала?

Я киваю.

– И ты это слышал?

Я снова киваю.

Какое-то время он молчит. Потом произносит:

– Слушай, друг. Я стоял рядом с тобой и слышал, как дышит человек в другом конце лифта. И я очень хорошо видел твою черноглазку.

Охранник зевает. Мимо нас проходят два электрика с огромной лестницей.

Юра:

– Как она могла сказать тебе хоть что-то, если всё время молчала?

Я:

–……???

Юра:

– Ты понял? Всё время молчала!

PAUSE

Только теперь я понял, что меня так смущало: её голос. Я не слышал её голоса.

Ушами.

Он раздавался в моей голове…

Холодок возле сердца (страх?).

Холодок в затылке (я слышу голоса?).

И покалывание в паху: я хочу?

PLAY

Я догнал её в одном из коридоров, которыми заканчивается вестибюль. Вернее не догнал: она стояла возле какого-то стенда со множеством карманов и что-то быстро писала в своей папке длинным чёрным карандашом.

Только что, по пути сюда, в голове сформировались нужные предложения и вот, увидев её, я не обнаружил их следа. Все буквы рассыпались, как взвод пехоты после удачного выстрела снайпера: командир валяется со снесённой черепной коробкой, а перепуганные бойцы рассредоточились в жидких остатках пшеницы. (Я скажу: «Привет. Да! Я хочу тебя трахнуть… нет, поиметь… Мда…»). Поняв, что говорить мне нечего, я остановился. Она пишет. Я стою как столб и смотрю на неё. Всё. Нужная информация перекочевала со стенда в папку, карандаш исчезает в специальном футляре. Сейчас она уйдёт.

Она поворачивает голову и видит меня. Опять отражения лампочек в зрачках? Судорожно сглатываю. Молчание. Мы смотрим друг на друга так пристально, будто играем в игру: кто первый моргнёт, тот проиграл.

– Привет, – говорю я, пытаясь отыскать в своей голове пять-шесть смелых бойцов, спрятавшихся в пшенице.

– Привет, – моргнув (проиграла?), отвечает она. И я понимаю, что голос её мне нравится.

(Что сказать? Что сказать? Что сказать? Что сказать?)

– Э-э-э… – я чувствую, что начинаю глупо улыбаться.

Она, молча, внимательно смотрит на меня.

– Да! Я хочу… – выдавливаю из себя.

Она медленно захлопывает папку. Опускает взгляд, защелкивает клапан и снова смотрит на меня:

– Это, очевидно, что-то должно означать?

Мысленно я начинаю колотить себя головой о ступеньки.

– Я спешу, – говорит она и, повернувшись, делает шаг. От меня. Я иду за ней.

– Говорят, ты ничего не помнишь о своём прошлом? – спрашивает она вдруг, не останавливаясь и не поворачивая головы. – Это правда?

– Да. Не помню… – вопрос неожиданный.

Мы останавливаемся у лифта. И она, нажав на клавишу вызова, поворачивается ко мне:

– Каково это?

Я пожимаю плечами. И вдруг чётко вижу: искорки в её глазах – никакое не отражение лампочек, это внутреннее электричество, разгорающееся от внутреннего реактора. Это то, что заставило её стиснуть папку так, что побелели костяшки пальцев. Она дрожит, и я это чувствую, потому что сам начинаю дрожать.

– Что… – она себя выдала: её голос сорвался, и она несколько раз быстро моргнула. Проиграла?

Абсолютно не помню, как мы оказались в лифте и кто из нас нажал кнопку «стоп». Мы буквально впиваемся друг в друга. Волна узнавания ситуации и себя в ней: с ошеломлением и интересом я наблюдаю за собой со стороны: моё тело знает! В доли секунды понимаю, КАК ИМЕННО ей хочется и, развернув спиной к себе, толкаю к стенке лифта. Когда я задираю халат, она начинает дрожать ещё сильнее…

«Сейчас», – подумал я и сдвинул трусики по замечательно гладким ягодицам вниз.

* * *

– С ума сойти, как ты кончаешь… – шептала она, задыхаясь, какое-то время (минуту? пять? час?) спустя.

Мы в углу лифта. Она оглушительно дышит мне в ухо. Только что моё тело сотрясал высоковольтный разряд такой силы, что ноги мои подкашиваются: слух, зрение и обоняние вернулись буквально секунду назад.

– С ума сойти. Я такого ещё не видела…

Она мягко поглаживает мои волосы. Если бы мы лежали, я был бы сверху. Но сейчас мы стоим. За дверью слышны обеспокоенные голоса: лифт остановился между первым и вторым этажами. Кто-то предлагает вызвать электриков.

– Слушай, – говорит она, – нужно ехать, а то сейчас вскроют двери и увидят нас…

Я прислоняюсь к стене и наблюдаю, как она быстро натягивает трусики, поднимает папку с пола, нажимает кнопку «12» – последнего этажа – и смотрит в зеркало, поправляя причёску.

– Ты мне показался особенным, – она стоит ко мне спиной и видит моё отражение в зеркале, – так и есть…

– Тебя зовут Юля? – вдруг спрашиваю я.

Лицо не изменилось. Только чуть дрогнули ресницы и зрачки стали уже. И голос…

– С чего ты это взял?

…стал немного другим. Не могу же я ей сказать, что за секунду до (!!!!!) в моей голове опять кто-то быстро щёлкнул (ВКЛ/ВЫКЛ) тумблером, и в коротком, но ослепительном мгновении появилась уверенность: Юля.

– Не знаю. Просто…

– Без просто, – её голос снова стал прежним, – моё имя Алёна, ясно?

– Ладно, – сказал я.

«Почему Юля?» (нет ответа).

Ночью я ещё раз задаю этот вопрос. Я спрашиваю неизвестно у кого (не у себя же мне спрашивать), и снова не получаю ответа. Как радист на затонувшем подводном крейсере, я посылаю сигналы «SOS» в чёрную толщу воды, а в динамике только рабочий фон и потрескивание… Мои мёртвые воспоминания плавают в соседних отсеках, задохнувшиеся, отделённые от меня непроницаемыми переборками… Снаружи холодная, как лёд, обшивка и почти осязаемая, вязкая глубина. И моё маленькое заплаканное Я в тельняшке посылает свои «SOS» не известно кому:

S. O. S.… S. O. S.… S. O. S.… S. O. S.…

Приём: (нет ответа).

Моя голова – передатчик. А титановая пластина в голове антенна. СТОП!

Я сел на кровати. Не знаю, как это называется (Ой-ёй-ёй). Но, похоже (не передатчик, нет), моя голова… приёмник?

Я схватился за голову обеими руками:

Приёмник?

Что за передачи (давить бегунов?) я тогда принимаю?

И где этот долбаный (Хочешь меня поиметь?) транслятор?

Умел ли я делать это раньше? Или антенну своими умелыми руками мне врезал профессор Васильев?

НЕ ПОМНЮ

Мои руки отпустили голову и безвольно упали по бокам.

Не помню…

Я медленно ложусь на спину: НЕ ПОМНЮ. И теперь почти уже не знаю, хочу ли вспомнить?

Моё тело само по себе, не дожидаясь сознания, постепенно выходит из анабиоза и вытворяет то, что в прошлой жизни было для него обычным делом: ест кашу в столовой, ходит по коридорам, бьет Гапонова по голове железным стулом и с особым (?) умением трахает медсестру Алёну в лифте…

Её запах – горячий и резкий – преследует целый день. Так пахнут мои руки после того, как я прикасался к ней. Мне нравится этот запах. И уткнув нос в свою ладонь, я медленно проваливаюсь в мягкую пустоту. Меня опять ждёт СОН без снов…

Петрович выписывается. Почки, или что там у него болело, больше не беспокоят: он прошёл полный курс уколов, промываний, прогревания и вообще всяческих терапий – теперь они работают как часы. Зато работа пищеварительной системы Петровича ни капли не изменилась. Даже наоборот, по-моему, в его кишечнике открылся новый завод по производству пропана – я оценил это, как только оказался с ним в одной кабине лифта. От его, на этот раз умиротворённо-радостного, попукивания у меня помутнело в глазах.

«Если однажды рядом с Петровичем окажется неисправная проводка и проскочит искра, – вспомнил я слова инженера Миши, – как минимум, разнесёт полбольницы». Если это случится сейчас, от нас с Петровичем не останется даже зубов.

Я провожаю Петровича. И заодно помогаю ему тащить его вещи: чемодан и пару сумок. Наконец мы вываливаемся из лифта: я – жёлто-зелёный, а он бодрый и не замолкающий ни на минуту. В огромном холле снуют множество людей: всё как всегда. Мы останавливаемся перед большой – во всю стену – картой автономного округа.

– Всё, – говорит Петрович. – Больничный закончился, а через неделю у меня отпуск. Сяду в машину – и попру на Землю.

«Землёй», как я понял, северяне называют те места, где почва – не сплошные болота и пески, как здесь в Тихом и его окрестностях, а нормальная земля, в которую можно «сажать картошку». Именно этим (непонятным для меня) сажанием картошки собирается заняться в своём непонятном отпуске Петрович.

– Я ещё по «зимнику» проскочить успею, – говорит он, смотря на карту, – а через пару недель постепенно растает всё на хер.

Как объяснил мне Петрович, сейчас дорога, связывающая Тихий с «землёй», – это просто укатанные замёрзшие болота. Как только температура воздуха поднимается, зимняя дорога – «зимник» – превращается в кашу. И всё. Покинуть эти места можно будет только по воздуху. Либо когда окончательно растают все реки – на пароме.

Но Петрович собирается «проскочить» по «зимнику», и все его мысли и разговоры крутятся вокруг этого. Тема для меня неинтересная, и слушаю я вполуха, озираясь по сторонам.

Потом он жмёт мне руку, и, навешав на себя сумки и подхватив чемодан, исчезает за стеклянными дверями: там его встречает сын на автомобиле. Люди снуют туда и обратно постоянно. Вот только что вошли, громко стукая о пол ботинками, стряхивают налипший снег два вахтовика-бурильщика. Они, перекинувшись парой слов с охраной, идут мимо меня к лифту. За ними остаются бело-мокрые следы – снег забился в протектор подошв и теперь вываливается при ходьбе маленькими кусочками.

Я наклоняюсь и сжимаю в ладони два белых быстро тающих квадратика. Холодные…

Смотрю на карту. Место, где паромы отправляются на «землю», – речной порт К-420. Второй пункт (прибытия) называется Тарко-Сале. Оттуда тянется жёлтая ниточка – дорога, вплетающаяся в паутину таких же нитей. Странные, ничего не говорящие мне названия. Я раскрываю ладонь: мокрая. Белых квадратиков нет. Скучно. Я иду к лифту. Скоро обед.

* * *

– Как это – не снятся сны? – Ярик явно удивлён. Он и Юра, в очередной раз скручивая «джойнт», пытаются поднять завесу над моим прошлым и задают множество вопросов. Например, что мне снится по ночам.

– Так это, – отвечаю я и поясняю, что сон для меня – лишённый смысла ритуал: вечером я закрываю глаза, а спустя секунду открываю их утром. Между этими двумя мгновениями не происходит абсолютно ничего.

– Как? СОВСЕМ ничего? – спрашивает теперь уже Юра.

– Ага, – не понимаю, что их так особенно удивляет. Мне всегда казалось: СОН – это и есть то, что со мной происходит.

– Да… Персонаж… – Ярик задумчиво почесал макушку и, прикурив самокрутку, отдал её Юре.

– Персонаж же стопудово, да? – Юра кивает в мою сторону, – только из какого фильма? Попроси его, он тебе о голосах в своей башке сейчас расскажет.

– Правда? Голоса? Чё говорят? – Ярик смотрит на меня недоверчиво. Самокрутка вернулась к нему.

– Шутка, – сказал я, – пошутил я так. Хотел посмотреть, что Юра делать будет.

– Ха! – Юра ухмыльнулся. – Если бы я в тот момент не был так занят, то сразу побежал бы вызывать реактивный самолёт из клиники Кащенко. Там такие клиенты всегда нужны. С голосами в башке…

– А клёво было бы, если у Дро бы в башке бы голоса бы были… – Ярик хихикнул. —… Бы…

Юра тоже хихикнул и затянулся.

– Мы бы тогда спрашивали у Дро: «Эй, какие цифры в «Спортлото» выигрышные… Например,»5 из 36»?» Дро бы спросил бы у голосов, те ему ответили бы. Дро нам сообщил. Мы правильные цифры зачеркнули, в Москву на Шаболовку послали, и – хопчик! – деньги в кармане.

– Ага… – Юра опять хихикнул. – А вдруг голоса ему приказали бы принести в жертву какому-нибудь Вуду?

Ярик, который в этот момент втягивал дым, поперхнулся и закашлялся. Потом сказал, обращаясь ко мне:

– И что? Ты бы, Дро, если бы голоса тебе сказали бы нас убить, взял бы скальпель бы и порезал бы нас ломтями? – он хихикнул. —… Бы?..

– Не знаю… – ответил я.

– Очень хорошо! – сказал Юра. – Мы тут его чаем поим с молоком и сахаром, а он нас скальпелем резать собрался!

– Да я…

– Неблагодарный!

–… никого резать…

– Мы для него тут как семья практически, а он нас скальпелем!

–… не собирался я никого резать!

– Да! – Ярик захохотал. – Если мы семья, то кто в ней мама? Ты что ли? Мама Юра? – и Ярик зашёлся в таком приступе хохота, что упал вместе со стулом на пол.

– Да-а… – протянул Юра, смотря на корчащегося в судорогах смеха Ярика, и затянулся маленьким, обжигающим пальцы, остатком самокрутки. – Да-а…

– Такие приступы амнезии случаются часто и густо, – говорит Юра.

Ярик отсмеялся и теперь, помешивая чай ложкой, продолжает разговор:

– Да. Я иногда сам напиваюсь так, что утром прозреваю: лежу раздетый в постели, вещи аккуратно сложены, деньги на месте. Возле кровати – бутылка с минералкой. Как я вчера добрался домой да ещё купил по дороге воду, вошёл в квартиру и всё такое, ни хрена не помню!

– Заткнись, баклан, – Юра стучит по клавиатуре, – я о том, что люди память теряют.

– А я о чём? Вот в Донбассе был случай: мужик попал в аварию. Тоже ни хрена не помнил. Его кормили, поили, сигареты даже покупали. А он взял однажды медсестёр порезал и сбежал.

– Ага… – сказал Юра. – Значит, рядом с нами постоянно находится запрограммированная машина по нарезке медсестёр, – он кивнул в мою сторону.

– Да, – Ярик похлопал меня по руке, – медсестрорезка… Ну как типа хлеборезка…

– Что? – спросил я.

– Ага… – продолжал Юра. – Только чьего производства агрегат?

– MADE IN в смысле?

– Ну да. Где сделан, типа?

– Я подозреваю, ЧЕМ он сделан, но вот кем и где, – Ярик посмотрел мне в глаза.

– Интересно, как тебя на самом деле зовут?

– Дро, – сказал я.

– Да… – Юра захихикал. – Мама твоя, бывало, выглянет из окна и крикнет: «Дро! Сынок! Иди обедать!»

– Чего? – спросил я.

– Только не Кирилл, – сказал Ярик, – я Кириллов не люблю. Они какие-то неадекватные все.

– И не Алёша! – подхватил Юра. – Как представлю, что меня могли назвать Алёшей… Брр! – его передёрнуло.

– А меня бесят Олеги, Антоны и Артёмы…

– Да, – сказал Юра, – и не забудь про Денисов!

– Точно! – Ярик поднял палец, – лучше застрелиться и быть каким-нибудь Юрой – только не Денисом!

– Вот-вот! – сказал Юра. – Лучше позориться всю жизнь каким-нибудь Ярославом, только не Денисом. Спасибо маме и папе.

– Угу, – сказал Ярик. – Имена бывают, местами простона голову не натянешь. В восьмидесятые, когда Советский Союз дружил со всеми этими коммунистическими вьетнамцами, лаосцами и корейцами, лидеры этих стран часто приезжали в гости. В Кремль, в смысле. Вот. И был один лидер, какой страны уже не помню, который особенно часто наведывался. Очень я любил его визиты. Включаешь программу «Время» и слышишь, как абсолютно серьёзный диктор хорошо поставленным голосом говорит:

– Вчера нашу страну посетил добрый друг Советского Союза Ху Йел Бан… Представляете? Миллионы простых советских телезрителей в этот момент с особым удовольствием смотрели новости и удивлялись «как это диктор, натыкав десяток „хуйелбанов“ в эфир, ни разу не засмеялся?»

– Да… – сказал Юра. – Уж лучше Денисом, чем, – он захохотал, – Хуйелбаном!

– Прикинь: Хуйелбан Васильевич Иванов! – сказал Ярик, и у них с Юрой началась настоящая истерика.

– Нет, – сказал я, когда они отсмеялись, – лучше я буду Дровосеком.

Бессонница. Очередная. Я опять не могу спать и поэтому сижу на диване, тупо уставившись в телевизор: по экрану движутся какие-то разноцветные пятна. Я замечал, что люди, особенно дети, с интересом смотрят на это размытое мельтешение. Наверно, какое-то развлечение или терапия. Не могу понять. Поэтому сейчас пытаюсь вникнуть в беззвучное (звук как всегда убран) интенсивное мигание. Тишина. В моей руке пульт дистанционного управления. Я вспоминаю, как недавно Ярик рассказывал о том, что в его ялтинском жилище огромный – в полстены – телевизор и мощная акустическая система. Я даже видел маленький хромированный ключ от входной двери этого дома. Ярик носит его в кожаном футляре, который, в свою очередь, лежит на дне его рюкзака. Телевизор в полстены размером – здорово, наверное…

В том же ялтинском доме Ярика под ванной, в специальном зажиме, спрятан отличный итальянский пистолет «Беретта» – вещь, которую он приобрёл по случаю у одного знакомого.

– Знать, что у тебя есть пистолет, приятно, – говорит Ярик, – пусть он лежит себе за шесть тысяч километров южнее, он даже на таком расстоянии греет мне душу.

Ярик – странный человек. В правом кармане его куртки всегда лежит маленькое шило с куском резины на острие.

Когда я спросил его, зачем, он ответил так:

– Шило – одно из самых полезных штук в мире. Стоит копейки – столько же, сколько пачка овсянки – но польза!.. Пару раз эта фиговина здорово меня выручала. И вообще, я таскаю его с детства – привык. Когда его нет, я чувствую себя голым…

– Я думала о тебе.

Она опять появилась незаметно. Пока я невидяще пялился в мигающий экран, размышляя о своём, она села на одно из кресел справа от меня. Очень белый халат. Очень чёрные волосы. Алёна. Медсестра-стюардесса, устроившая мне незабываемый рейс «1—й этаж – вершина мира».

– У тебя талант подкрадываться незаметно.

– Вот примерно об этом и я хотела с тобой поговорить.

Я смотрю на неё с… c интересом?

– О чём?

– О том, как ты всех дурачишь.

– Я?

– Ты говоришь, что абсолютно ничего не помнишь, а сам щебечешь, как ведущий новостей на радио.

– Алёна…

– Я имею в виду… да вот хотя бы слово «талант». Ты его только что произнёс. Ты знаешь, что оно означает? Конечно, знаешь.

– Я…

– Ты вообще слишком много знаешь и умеешь делать для человека, потерявшего память.

Я промолчал.

– Ты целуешься, как чемпион мира по этому виду спорта… Ты так трахнул меня в… – она осеклась. Потом продолжила:

– Если умеешь это делать, то умеешь всегда. А ты – умеешь….

Молчание. На экране мельтешат разноцветные пятна. Алёна пристально смотрит мне в глаза.

– Ты права, – произнёс я, – я умею это делать. Умею. Но не помню.

Она ничего не ответила, не мигая, рассматривая моё лицо.

– Получается, уметь и помнить – разные вещи, – продолжил я, почему-то слегка смутившись, и закончил, – по крайней мере, в моём случае дело обстоит именно так.

– Тебе больно?

– Нет. Нет. Конечно, нет…

В этой непонятной, полутёмной и пыльной кладовке мы оказались несколько минут назад. Помню её горячую ладонь – она, вцепившись в мою руку, буквально тащила меня за собой, и я чувствовал ещё там, на диване перед телевизором: в ней начинает искрить мощный, уже знакомый генератор. Я видел, как припухли её губы. Я почувствовал, как между её ног стало тепло и влажно. Я почти зримо увидел электричество, хлынувшее по её венам.

И вот теперь она на тюках с постельным бельём пытается привести в порядок дыхание. Только что мы повторили то, что происходило недавно в лифте. Я, вернувшись из ослепительной вспышки (!!!), вдруг заметил слёзы на её щеках. Поэтому и спросил:

– Тебе больно?

Отдышавшись, она поглядывает на меня сквозь полуопущенные ресницы: я лежу рядом с ней, опершись на левую руку. Правая покоится возле её пупка. У Алёны упругий плоский живот, и мне нравится водить по нему кончиками пальцев, едва касаясь.

– Я хочу, чтобы в следующий раз всё было по-другому, – говорит она чуть слышно.

– Как?

– Звучит, конечно, как… – она хмыкнула, – я хочу выкупать тебя в ванной с ароматическими солями, зажечь благовония, свечи. Много-много свечей… И чтобы ты делал всё медленно…

– Благо… что?

– Благовония.

– Я что, делаю всё слишком быстро? – деревянным голосом спросил я.

– Нет-нет, что ты! – она поднялась и провела рукой по моему лицу. Мне показалось, что она слегка смутилась:

– Просто хотела, чтобы тебе было хорошо.

– Мне и так хорошо.

Она совсем смутилась. Рука, поглаживающая мою голову, на мгновение остановилась, потом пальчики снова мягко зашевелились в волосах, разрушая мою и без того помятую прическу.

– А где ты хочешь зажечь… ну, эти свечи… и это… ну, благовония? – спросил я минуту спустя. – В «Водных процедурах»?

Единственные ванны, которые я видел, стояли именно там, в кабинете «Водные процедуры» рядом с «Перевязочной», что в конце коридора. Бело-синий кафель, три чугунных ёмкости, отделённые непрозрачными пластиковыми ширмами. Чуть дальше – душевые кабинки. «С 8:30 до 9:30 – женщины. С 10:00 до 11:00 – мужчины» вспомнил я расписание на дверях кабинета.

– Нет! – она улыбнулась. – Конечно, нет.

– Где же… В «Хирургии»?

– Вообще не здесь. Не в больнице… Понимаешь?

Я молча смотрел на неё.

– Это вполне реально. Достать тебе одежду – и…

Она вдруг села и посмотрела прямо в глаза:

– Слушай…

– Прямо сейчас? – сердце на секунду замерло.

– Нет, но очень скоро.

* * *

– Что?!

Юра смотрел на меня, как на инопланетянина.

Я повторил.

– А что тут такого? – подал голос Ярик. – Дро – парень, можно сказать, интересный. Бабам такие нравятся.

Я промолчал. Юра тоже: поджав губы и нахмурившись, он стучал по клавиатуре, что-то выискивая в недрах компьютера.

– Что ты паришь мозги пацану? – Ярик достал сигарету и щёлкнул зажигалкой. – Ты дашь ему одежду или нет?

Юра строго посмотрел на меня, потом на Ярика.

– Я не парю мозги. Я веду наблюдения за объектом, потерявшим память. У меня тут дневник в «компе». Я спецом прогу написал под него… Сколько весит, что ест, когда срёт, наконец…

– Да? – Ярик изобразил на лице восторженный интерес. – А образцы кала есть?

– И вот, – не обращая на него внимания, продолжил Юра, – объект тут занимается сексом, происходит незапланированный выброс семени, а у меня ничего не отмечено.

– Как ты это назвал? Выброс семени?

Юра посмотрел совсем уж свирепо. Но на Ярика, похоже, это не действовало:

– И кто тебя уполномочил называть Дро объектом, ковыряться в его говне и вообще вести какие-то наблюдения, а? Шизоид?

– Я в говне не ковыряюсь, – пробурчал Юра.

– Неважно. Мужик хочет поиметь свою подругу в нормальных, человеческих условиях. Ему нужна одежда. Он пришёл к тебе. Ты ж ему вроде как мама, или нет?

Юра промолчал. Я на протяжении всего разговора не издал ни звука. Ярик продолжал:

– Так вот. Я ему тоже вроде как семья… И если мама у нас злая, то папа сегодня добрый. И сделает сынуле подарок. Понял? Может, у чела любовь и всё такое… А ты встаёшь на пути его счастия… – Ярик затянулся, выпустил клуб дыма и с удовольствием произнёс. – Фу ты отвратительный! Молофья, вафлист и защекан!

– А если заметят, что его нет? – подал наконец голос Юра.

– Во, мля! Кому он нужен?

Помолчали. Я уже стал жалеть, что начал этот разговор.

– Главное, чтобы он вернулся до утреннего обхода.

– Ну что он, совсем тупой? – Ярик посмотрел на меня. – И Алёна эта, наверное, понимает, что Дро нужно вернуть в срок. Если только не решила сделать его своим рабом, ха-ха. Прикует его к батарее и заставит сниматься в порно.

– Ладно! – сказал наконец Юра. – Когда ты там собираешься понежиться в ароматической ванне и предаться греху при свечах?

* * *

– Ш-ш-ш! – Алёна приложила палец к губам, глянула за угол и, открыв дверь с надписью «Прачечная», шепнула, – быстрее!

Полутёмное помещение, заставленное огромными стиральными машинами, мешками с порошком, пропахшее дикой смесью чистого и ещё не стираного белья. Алёна закрывает дверь и пару секунд смотрит в замочную скважину.

– Пошли! – она ведёт меня за руку, ловко огибая препятствия, возникающие на пути. Ещё одна дверь щёлкает замком, открываясь: в руке моей спутницы небольшая связка ключей с металлической биркой. Каким способом Алёна смогла их раздобыть, мне известно: стащила у сестры-хозяйки.