Текст книги "Гипно Некро Спам"

Автор книги: Олег Гладов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Гипно Некро Спам
Олег Гладов

© Олег Гладов, 2014

© Екатерина Александрова, обложка, 2014

РедакторАнастасия Контарева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава Первая. Маленький белый конверт из бумаги

– Щёлк!

И ещё один раз:

– Щёлк! – выдал сложный и хитрый механизм замка, открываясь.

Сыро там, снаружи. Здесь (внутри) – тепло нагретого за летний долгий день дерева.

Сутки стояло душное марево, какое бывает перед дождём.

Преддождье.

Минуту спустя – тучи и дождь. Быстро, агрессивно, с близкими молниями и закладывающими уши залпами грома. С визгом автомобильных сигнализаций после небесных звуковых ударов. Словно тучи с их неровными краями и неоднородной структурой, грубо выделанная кожа (неба?), натянутая на нереальный барабан, по которому лупит со всей силы чем-то огромным кто-то огромный.

Дождь рухнул сверху в одну секунду.

Тучи (будто в них хлором капнули) растворились с почти той же скоростью: раз – и снова чистое вечернее небо. Огромное (как обычно в этих местах) Солнце коснулось горизонта. Отразилось в тысячах окон с этой стороны планеты. Именно в этот момент. Пустило предпоследние лучи свои, похожие на плавленое золото, над самой поверхностью земли. Окрасились в него колосья на бугру. Крест и маковка деревенской церкви вдалеке.

– Щёлк! – последний поворот ключа в замке. Дверь открылась.

Предпоследние лучи рванулись с улицы во всё расширяющуюся щель. Заплясали в ведре с водой прямо у входа. Превратили солнечных зайчиков в отлитые из червонного золота крупные искры. Вспыхнули на полированной дверной ручке. Взорвались в волосах вошедшего в дом. Запылало красным на голове. Так бывает иногда летом на закате.

Человек, открывший дверь, вытащил ключ и зажал его в кулаке.

Сделал шаг в дом.

Не глядя, протянул руку и слегка толкнул дверь. Она щёлкнула замком у него за спиной: захлопнулась. Отрезая последние солнечные лучи.

Убирая золото из ведра с водой.

Стирая с латунной ручки.

Везде.

Кроме мокрых волос вошедшего.

Его волосы – пожар.

В его волосах огонь поселился навсегда.

Вошедший бледный молодой мужчина, в солнцезащитных очках и насквозь промокших чёрном костюме и чёрных ботинках, был рыжим. Огненно рыжим.

Он стоял в метре от двери, глядя перед собой.

Редкие капли падали на деревянный пол.

В большом зеркале прямо напротив входа он видел себя.

Он не спеша подошёл к зеркалу ближе и, сняв тёмные стёкла с глаз, внимательно всмотрелся в свои белки. Потом перевёл взгляд ниже.

Надавив носком правого ботинка на пятку левого, высвободил левую ногу. Левая нога помогла правой избавится от мокрой обуви окончательно. Человек пнул оба ботинка в угол. Очки и ключ полетели туда же. Он босиком, не спеша, оставляя влажные следы, пошёл в сторону холодильника. Потянул за большую пластиковую ручку. Глубоко вздохнул, невидяще глядя перед собой, и сунул руку внутрь. Из светящего арктического нутра в душную полутьму комнаты явились полбутылки ледяной водки. Бросив дверцу открытой, молодой человек шагнул к полке и взял стакан. Налил треть. Выпил залпом. Втянул сильно воздух носом. Сжал губы. Стоял минут десять, прислонившись к какому-то элементу кухонной мебели, достающему до поясницы. Стоял, освещаемый с одной стороны постепенно меркнущим окном, с другой – равномерным холодным светом немецких ламп, встроенных внутрь машины, вырабатывающей холод.

Он стоял, смотря в одну точку, сжимая в левой руке бутылку, а в правой – стакан.

Холодильник все десять минут тихонько попискивал, предупреждая: я открыт.

Человек выпил ещё полстакана водки.

Через минуту он входит в большую ванную комнату, совмещённую с туалетом.

В одной руке – лёгкий табурет из кухни. В другой…

Ещё через минуту петля из разноцветных синтетических волокон неплотно прилегает к его шее. Он чувствует колкость и химическую сухость гибкого пластика, из которого сплетена эта искусственная верёвка. Он даже чувствует её запах – запах шарика для пинг-понга. Запах школьной пластмассовой линейки.

Он стоит на стуле. Под самым потолком. Его рыжие волосы слегка касаются белого пластика, имитирующего идеальную побелку. Его глаза находятся на высоте трёх метров, когда, судорожно царапнув кадыком пересохшее горло, он опускает взгляд вниз.

Он видит люстру, снятую с крюка и лежащую в ванне. Он видит зубную пасту – ещё полтюбика осталось. Он видит две зубных щётки на смешных присосках прямо у зеркала. Одна синяя. Другая оранжевая. Апельсиновая. Рыжая. Кадык ещё несколько раз дёргается. Он судорожно тянет воздух носом. И смотрит вниз. Напоследок.

Он смотрит вниз.

Он видит.

Видит с высоты трёх метров.

Из-под почти самого потолка.

На самом краешке белоснежного унитаза.

Маленький.

Чёрный.

Волосок.

Маленький чёрный волосок.

Витой.

Чёрный курчавый волосок.

Маленькая непокорная спиралька.

Он не заметил, как слез со стула.

Когда и куда дел верёвку.

Он как-то из-под самого потолка, одним движением переместился к унитазу.

Он, не дыша, приблизился к жёсткой чёрной проволочке на белом краешке.

Осторожно протянул руку и

отдёрнул.

Потом провёл указательным пальцем по языку и

аккуратно,

осторожно-осторожно приложил первую фалангу к волоску.

Маленький чёрный волосок.

На подушечке его указательного пальца.

Он поднёс его к самому-самому глазу.

Волосок из Её паха.

Она.

Ещё месяц назад она была любовницей декана. Она шла по длинному и унылому университетскому коридору. Коридору с одинаково безликими дверями аудиторий и лабораторий. А унылый коридор во все глаза смотрел на неё. Оборачивался и ещё раз смотрел.

Невероятная брюнетка с матовой смуглой кожей.

С длинными, крупно вьющимися волосами.

С неподдающимися пониманию глазами, вокруг которых клубился полумрак.

Женщина с запредельной красоты ногами. Ногами, которые невозможно было скрыть и которые никто не скрывал.

Знали, что она замужем за сыном известного в прошлом театрального режиссёра.

И почти весь преподавательский состав университета был в курсе, что их декан – её любовник.

Она шла по коридору к кабинету главного человека в университете и увидела Василия.

Васю Борща. Фамилия его была Борщ.

Вася Борщ знал о себе всё.

Он знал, что он Рыжий.

Он почему-то думал, что из-за цвета своих волос не имел шансов понравиться большей части женского населения планеты. Никаких.

А тут Борщ.

То есть один шанс из миллиарда.

Даже двух.

Она увидела его глаза.

Он закрывал лабораторию 205. Поворачивал ключ с неудобной биркой на колечке в замке.

Поднял глаза на цоканье каблуков.

Глаза, сеющие сумерки вокруг, и глаза, под огнём волос, увидели друг друга.

Пётр Борщ был изобретателем. Самородком из глухой деревни, где даже кузницы не было. Он изобрёл ту самую систему, на которой строится принцип действия любого современного комбайна. Изобретатель Борщ изобретал всю жизнь какие-то невероятно простые, но полезные вещи, получил две государственные премии, а патент, проданный японцам (что-то автомобильное, связанное с исчезновением карбюраторов), приносил каждые полгода сумму, во много раз превышающую пенсию. Борщ получил учёную степень, построил огромную профессорскую дачу на берегу водохранилища в глубинке, а в ближайшем областном центре преподавал. Сын Василий, просто чтобы не гневить отца, пошёл по его стопам. Стал работать там же. Сам не заметил, как втянулся. Работал пока из-за возраста и образования лаборантом.

Он закрывал свою лабораторию. И увидел Её глаза.

А потом, четыре месяца и три дня спустя, в самом начале жаркого лета, университет праздновал своё пятидесятилетие.

Пару тысяч студентов и ещё полгорода прыгали на площади перед вузовским спорткомплексом, на грохочущем концерте, где (если верить афишам) выступали сами «Пи$$тоны». А потом – для преподавателей, персонала и их семей в большом университетском актовом зале – концерт артистов областной филармонии.

Потом начался банкет.

Декан с женой и дочерью сидели на почётных местах. Концерт был скучный. Вася Борщ выскользнул с балкона, на котором специально устроился так, чтобы незаметно выходить покурить.

Он не спеша спустился на этаж ниже.

Прошёл мимо своей лаборатории и, отодвинув засов, вышел на улицу. Прикрыл дверь. Прикурил приготовленную по дороге сигарету. Осмотрелся.

Он находился на заднем дворе главного корпуса. В многоэтажном колодце с сотнями глаз-окон. Слепых сейчас. Никого в аудиториях. Лабораториях. Кабинетах. Кладовках и библиотеке. Небо быстро затягивало тучами, весь день стояло душное марево, какое обычно бывает перед дождём.

Василий называл это Преддождье.

Небо темнело.

Быстро наступали сумерки.

Василий прикурил приготовленную и аккуратно размятую по пути сигарету.

Поднял глаза и увидел Её.

Она стояла метрах в десяти от него. У двери соседнего чёрного хода, на бетонном козырьке которого вырос небольшой куст акации.

Она стояла у двери чёрного хода и, зажав в губах сто двадцати миллиметровый ментоловый «мальборо», безуспешно чиркала похожей на футляр губной помады зажигалкой. Удивляясь своему спокойствию, Василий дошёл до неё и, щёлкнув кремнием, поднёс огонь к сигарете. В ту же секунду с неба закапало. Ещё сильнее. Она, втягивая в сигарету огонь его зажигалки, сделала шаг назад, под козырёк. Он, удерживая пламя и прикрыв его рукой, шагнул за ней.

Дождь рухнул с неба в одну секунду.

В эту секунду газ в его зажигалке закончился.

И она, наконец-то (!), подняла глаза на него.

Через минуту они захлопнули за собой дверь 205-й.

И сломали ключ в замочной скважине. Они не слышали, как закончился концерт. Как прекратился в час пополуночи банкет. Как сторожа закрыли входные двери и сделали небрежный обход территории.

Они провели в 205-й всю ночь. Только перед рассветом открыли одно из огромных окон и перепрыгнули с широкого подоконника на близкую крышу спортзала. В неверном утреннем свете они спустились по пожарной лестнице и, взявшись за руки, побежали к ближайшей автостоянке.

Они сели на её маленький быстрый автомобиль и умчались за сорок километров от города на водохранилище. На большую профессорскую дачу Борща-старшего.

Время остановилось. Время мчалось.

Он не думал о работе. Ни о чём не спрашивал её.

– Меня зовут Любовь, – сказала она ему ночью в лаборатории 205.

– Я знаю, – ответил он, глядя туда, где у обычных людей глаза.

– Какие у тебя Глаза… – сказал он.

– Глупенький… Глаза у тебя…

Они живут у воды.

Бродят по лесополосе.

Сидят у костра вечером.

Они не читают газет, не включают телевизор и не слушают радио.

Они смотрят друг другу в глаза и улыбаются.

И

трахаются,

трахаются,

трахаются.

В любое время и в любом месте.

Она голая бродит по дому и участку: дача стоит в уединённом месте.

Он с изумлением рассматривает её лицо и тело.

В его доме пахнет Ей.

На верёвочке в ванной висят её трусики.

Трусики, от одного вида которых у него встаёт и они снова

трахаются,

трахаются,

трахаются.

Края чашек вымазаны помадой.

В его расчёске путаются длинные не рыжие волосы.

А иногда

на краешке унитаза

оставались

маленькие чёрные волоски.

Один, редко – два.

Маленький чёрный волосок.

Витой.

Чёрный курчавый волосок.

Маленькая непокорная спиралька.

Волосок Её паха.

Волосяное покрытие её тела в районе лобка.

Лобка, от соприкосновения с которым он получает такой приход, будто первые секунды передоза шави – чёрной грузинской опиатной широй.

Они открывают истинный смысл слов:

«не чуя земли под ногами»,

«слёзы счастья»,

«тону в глазах»,

«сердце сладко замерло».

ЛЮБОВЬ…

– Я кончаю от одного твоего запаха.

– Я кончаю от твоего запаха…

– Никогда не думала, что рыжий может быть таким красивым.

– Никогда не думал, что такая женщина, как ты, может быть со мной.

– Дурачок…

– А ты Моё Солнце.

– Говорю же, дурачок!.. Посмотри в зеркало… Ты – Солнце. Моё. Мой Солнечный Человек. Сын Солнца!..

– Брат…

Они хотят отпраздновать месяц.

Месяц?

Время летит… Время замерло…

Свой месяц.

Тридцать один день Рая.

Она едет на машине в город.

За ящиком шампанского и четырьмя порциями роллов из «Суши-бара».

Они долго целовались у уже заведённого авто.

Потом она умчалась, просигналив на повороте.

Он достал из огромного немецкого холодильника большую тарелку клубники. Своровали её у соседа, через два участка вниз по улице. Прошлой ночью хихикая и убегая быстро в темноте с крупными ягодами в глубокой сковороде с антипригарным покрытием.

Он мыл клубнику в ведре у колодца.

Она лежала мёртвая в кювете у трассы Донецк-Луганск.

Её сиреневая «Мазда» вошла под «Камаз» почти целиком.

Он забеспокоился через три часа. Вылез на большой холм и стал звонить.

«Телефон выключен или находится вне зоны».

На похоронах все смотрели на него и не могли понять: кто этот рыжий парень со слезами на щеках.

Её муж, убитый горем, не замечал ничего вокруг.

Она исчезла за месяц до того, как её нашли за городом в изуродованном автомобиле.

Муж давал объявления. Писал заявления. Менты побывали у декана. Подняли на уши три прилегающие области, зарядили план перехват. Ноль. Две недели все точки, где номера перебивают, прессовали. Ноль.

И вдруг – эта «Мазда» сиреневая в «Камазе». Пассажирка – насмерть.

Она получила какую-то небольшую, но несовместимую с жизнью травму. Что удивило патологоанатома, так это то, что из покорёженного куска металла тело Любови Смирновой было извлечено практически неповреждённым. Её прекрасное лицо оставалось прекрасным и после смерти.

Декан уехал с семьёй на море.

Похороны.

Душное марево, какое бывает перед дождём.

Преддождье.

Много родственников в трауре, соседей и сослуживцев. Все любили Её. Или хотя бы делали вид.

Недалеко бродит серьёзный и немолодой человек с большим фотоаппаратом на шее и белой надписью «@chtung (!)» на чёрной футболке.

Говорят, что это фотограф из Москвы. Из толстого цветного журнала. Он попросил разрешения у мужа и фотографирует усопшую через дорогую фотооптику. Он, выпятив нижнюю губу, смотрит на экспонометр и положение солнца. Большинство присутствующих смотрит на него. Поэтому не все и не сразу заметили этого непонятного парня. Примерно минуту на него смотрит только один человек.

На него смотрит муж.

На рыжего в чёрном костюме и чёрных очках.

Из-под чёрных очков текло.

Щёки его были мокрыми.

Никто не мог понять, кто это?

Неизвестный стоял у могилы долго.

До того момента, когда Преддождье перестало быть «Пред».

Дождь рухнул сверху в одну секунду.

Он враз вымок с ног до головы.

Медленно повернулся и пошёл к выходу с кладбища, скользя и перемазав ботинки в рыжую глину, – туда, где стояло жёлтое такси с большим белым рекламным гребнем на крыше. Таксист терпеливо ждал, пока он вымоет обувь в глубокой луже. Потом долго вёз его, молчащего, за сорок километров от города.

Он входит в дом.

И через пятнадцать минут.

Он видит.

Видит с высоты трёх метров.

Из-под почти самого потолка.

На самом краешке белого унитаза.

Маленький.

Чёрный.

Волосок.

И вот. Маленькая непокорная спиралька приклеилась к подушечке указательного пальца правой руки.

Он поднёс его к самому-самому глазу.

Он смотрел на него с минуту.

Он хранил его в маленьком белом бумажном конвертике.

В шкатулке на телевизоре.

Потом он подумал: а вдруг – пожар?

Вдруг вор залезет сюда и сгребёт не глядя конвертик с собой, а потом выкинет???

Он стал носить конвертик с собой.

В его гардеробе появились рубашки, у которых были нагрудные, застёгивающиеся на пуговицу или на молнию, карманы.

Каждые полчаса он трогает карман рукой и, почувствовав хруст бумаги сквозь ткань, кивает сам себе.

Он выходит на работу, никак не объяснив своего полуторамесячного отсутствия.

Его берут обратно без вопросов: он незаменимый и опытный сотрудник. Оформили задним числом отпуск за свой счёт. Он работал, как робот, – много и качественно. Только иногда мог остановиться на полуслове и смотреть какое-то время в окно.

На крышу спортзала.

Однажды такси, в котором он едет с работы домой, попадает в лёгкую аварию. Лёгкую – сам таксист не особо переживал – так, слегка стукнулись. Даже синяков не было.

«Что, если со мной что-нибудь случится?» – думает он.

Неделю ворочается по ночам. Лёжа в постели смотрит в потолок.

Он срочно продаёт квартиру.

Он срочно продаёт дачу.

Он звонит по телефону, по которому никогда бы и ни за что бы раньше не позвонил. Он с кем-то встречается ночью на окраине города.

Он снимает номер в гостинице и всю ночь тихо сидит в кресле перед выключенным телевизором, и аккуратно держит маленький белый конвертик в руках.

Утром, прямо к открытию, он приходит в филиал Крупного Надёжного Банка и проводит там час.

Потом он вызывает такси и едет за город.

Он влезает на скалу, с которой открывается почти всё водохранилище. Он даже видит вдалеке крышу своей бывшей дачи. Он трогает карман своей рубахи и вдруг улыбается.

Он достаёт два пистолета, приставляет их к обоим вискам и нажимает на курки.

На оба.

У него это получается.

Его хоронят в другом конце кладбища.

За оградой.

Серьёзный и немолодой человек с большим фотоаппаратом на шее и белой надписью «@chtung (!)» на чёрной футболке не присутствует на этих похоронах. В этот самый момент в Берлине он подписывает контракт в присутствии своего немецкого агента. А спустя ещё три месяца сначала «limited edition», а потом несколькими дополнительными тиражами выходит толстый и глянцевый альбом с именем этого человека на обложке. «Альбом с провокационным названием и не менее провокационным содержанием», – так напишет французский «Rolling Stone».

На 205-й, последней странице этого альбома, будет напечатано Её лицо. Человек, чья фамилия написана на обложке крупным шрифтом, фотографировал её через дорогую фотооптику именно для этого. С разрешения ближайшего родственника. Мужа.

Но мужчина, когда-то бывший мужем Любви, об этом никогда не узнал.

Он даже (презирая себя за это) с некоторым облегчением воспринял сообщение о её смерти. Она была в его жизни чем-то вроде «Калашникова» в руках первоклассника. Восхищающая и пугающая одновременно.

Он хотел спокойствия.

Через полгода после похорон он женился на коллеге по работе и уехал в деревню.

Муж так и не узнал о том фото на 205-й странице.

А ещё он не знал, что хранение маленького белого конверта из бумаги в одном из сейфов Крупного Надёжного Банка проплачено на 500 лет вперёд.

Глава Вторая. Раста, Свят и все остальные

– Короче, папа от них толи ушёл, толи умер.

Ну, в общем, жила она с младшей сестрой и мамой. Ну тут дальше жесть…

Короче, Мама сошла с ума. Вообще, напрочь, хана кукушке…

Задымилась… Перебила всю посуду в доме. Реально: брала тарелку и – Х*ЯК!!! об стену.

Настя ей: «Мама, что ты делаешь?» А та: «На счастье!» и – Х*ЯК!!! стакан или там вазу…

Просыпается как-то Настя однажды оттого, что мама теребит её за плечо.

– Что случилось? – спрашивает она маму. Ну или типа того что-то.

– Пошли со мной,– говорит мама.

Вот берёт её мама за руку и ведёт в зал. А в зале окно открыто. Подводит её мама к этому окну:

– Иди туда,– говорит.

– Куда? – спрашивает Настя.

– В окно,– говорит Мама.

– Ты что, мам?

– Иди! – говорит Мама. – Быстрей!

– Мама!

– Иди! Пока не поздно! – Мама её стала в окно выталкивать. Настя стала отбиваться. Тогда Мама схватила нож и перерезала ей горло. А сама выпрыгнула. С восьмого этажа, прикинь?

– Вот откуда у Насти шрам на шее, – сказала Раста и кивнула на сигарету Дэна,– пепел сбей…

Тот моргнул два раза, посмотрела на почти истлевший «Dunhill» в своей правой руке. Выкинул его в урну, почесал нос.

– Вот это жесть… – произнёс наконец он, – а сестра младшая тоже там была?

– Не знаю, – Раста пожала плечами, – она сейчас ВИЧ-инфицированная и принимающая оплаты внутривенно красавица двадцати лет от роду…

– Жесть… – повторил Дэн.

– Ты поэтому будь с Настей, пожалуйста, корректней и нежней. Потому что, если я узнаю, что ты её обижаешь, я тебе вместо «здрасьте» буду по яйцам с носаря всекать, ты понял?

Дэн кивнул помедлив.

– Не спрашивай её больше о шраме… Если она его прячет от людей, это же не просто так. Раста выкинула дымящийся окурок:

– До свидания… Дениска…

И быстро пошла ко входу в метро. Дэн смотрел на её задницу, пока та не исчезла под землёй.

Расте двадцать три года. Невысокая смуглая брюнетка с толстенными дредами до пояса.

На бегущей строке прямо в вагоне метро, на перегоне где-то между Марьино и Крестьянской Заставой, она видит объявление о наборе сотрудников в печатное издание. Она записывает адрес в мобилу. Через двадцать минут после этого она входит в здоровенное, размером с ангар для дирижабля, помещение.

– Драсти! – говорит она, засовывая в рот полпачки жвачки.

– Здравствуйте! – отвечает ей ровесник в чёрной футболке и торчащей во все стороны копной тёмных волос.

В огромном офисе с высоченными потоками пахнет новым ковровым покрытием, недавно выкуренной сигаретой и растворимым кофе. На единственном в помещении столе стоит лэптоп. На единственном стуле сидит поприветствовавший Расту.

– Как вам рифма «полпачки – жвачки»? – спросила она. Звук её голоса долетел до самой дальней стены и отрикошетил куда-то в потолок.

– Ништ, – он показал большой палец. – Чё надо?

– По объявлению.

– Принята.

– Куда?

– В редакцию русской версии журнала @chtung (!).

– Блин! – сказала Раста. – Это же уже было!

– Вряд ли… – сидящий достал из кармана пачку «Житан».

– А ты кто? – спросила Раста.

– Адольф Кейль. Главный редактор.

Ади Кейль носил только чёрные носки, только джинсы 501-й модели Lewis и курил только синий «Житан». Ади Кейль любил кофе, но не пил его. Через месяц Раста, вспомнив свой первый разговор с Ади, вдруг сказала вслух:

«Пффф!» – и улыбнулась.

– А ты кто?– спросила Раста.

– Адольф Кейль. Главный редактор. Есть хочешь?

Ещё через десять минут они сидели в пиццерии напротив и ели здоровенную пиццу с грибами.

Перед Aди – полкружки пива.

Перед Растой – стакан овощного сока с каплей табаско.

Пиццерия с псевдо-итальянским названием располагалась на первом этаже громадного московского здания. Здание напротив было ещё выше. Раста попыталась, выгнув шею и прислонившись щекой к стеклу, увидеть небо – безрезультатно.

Зато она видела двух чуваков в синих комбинезонах, которые устанавливали табличку над входом: большой чёрно-красный биллборд с надписью «@chtung (!) ЗДЕСЬ!»

– А что я буду делать? – спросила Раста.

– Писать умеешь?

Раста отрицательно покачала головой.

– Значит, будешь критиком, – Aди взялся за ручку пивной кружки. – Критиковать умеешь?

– А ты немец? – спросила Раста.

– Я немец, – сказал Ади.

– Я не могу быть критиком, – Раста взяла огромный кусок пиццы, сунула в рот, подтолкнула его двумя пальцами поглубже и произнесла невнятно:

– Я не умею.

– A что ты умеешь? – спросил Aди и сделал большой глоток из кружки.

– Ничего не умею, – также невнятно сквозь грибы, соусы и тесто прошамкала Раста.

– Спасибо Тебе, Господи,– сказал Aди, посмотрел в потолок и уставился на Расту.

– Тебя как зовут? – спросил он неожиданно.

– Раста, – сказала Раста.

– Раста, – Aди смотрел на её нос. Сказал:

– Это уже было.

– Что было? – так же невнятно сквозь грибы, соус и тесто пошамкала Раста.

– Неважно, – Aди сунул сигарету в рот. Прикурил. Выпустил дым через нос. Сказал:

– Так ты, значит, ничего не умеешь?

Раста перестала жевать. Произнесла чуть внятнее:

– А ты откуда знаешь?

– Хе-хе, – сказал Aди и затушил окурок в пепельнице с лого пиццерии.

На следующее утро они, поёживаясь, сунув руки чуть не по локоть в карманы джинсов, наблюдали, как из грузовика выгружали неопределённую конструкцию с золотым @chtung (!) по чёрному.

– Это что? – спросила Раста.

– Это на входе будет, – сказал Aди, – ты за этим будешь сидеть и говорить «Здрасьте!» всем, кто придёт. За восемь сотен в месяц.

– Только «Здрасьте»?

– Плюс-минус десять слов.

– Замётано, Лондон, – сказала Раста.

Из грузовика стали выгружать клонированные столы с сарделькообразными столешницами.

Полчаса спустя Раста и Ади расставляли эти столы по офису.

– Блин…– сказала Раста, чувствуя влагу на лбу и в подмышках, – у нас в школе спортзал был меньше…

Aди достал сигарету из пачки:

– Устала?

– Ну… Да.

Они стояли в центре этого гигантского помещения почти правильного квадрата.

Расте показалось, что Длина, Ширина и Высота русской редакции @chtung (!) были одинаковы.

Это был последний этаж одного из двадцати самых высоких зданий Евразии.

Пять столов располагались полукругом в нескольких метрах от Aди и Расты.

Остальные ждали в разнокалиберной куче мебели у входа.

– Здрастьте! – сказал кто-то.

Aди и Раста обернулись.

За неопределённой конструкцией с золотым @chtung (!) по чёрному стоял человек в синих джинсах, классических superstar с синими полосками и противогазной сумкой через плечо.

– Это моя работа, – сказала Раста.

– Какая? – спросил человек.

– Плюс одно, – сказала Раста.

– Что «одно»? – спросил Aди.

– Слово. Я так понял, – сказал человек.

– Меня зовут Aди, – сказал Aди.

– Меня зовут Раста, – сказала Раста.

– Меня зовут Свят, – сказал Свят.

– Звонок, – говорит Свят.

– Смерть, – говорит Раста.

– Звонок, – говорит Aди.

Свят и Раста смотрят на него, подняв брови.

– Звонок, – Aди кивает и повторяет. – Звонок.

Камень. Ножницы. Бумага.

Сегодня Aди.

– Нууууу… – говорит он.

Закуривает. Молчит секунд тридцать, глядя на автомат по продаже газировки в далёком углу.

Да. Теперь у них есть автоматы по продаже газировки, эспрессо и презервативов. Вчера привезли и подключили.

У них двадцать четыре одинаковых сарделькообразных стола.

Тихо гудящий сервер в самом дальнем от входа углу.

Неопределённая конструкция с золотым @chtung (!) по чёрному.

Алюминиевое ведро в геометрическом центре пола.

– Звонок, – говорит Свят.

– Смерть, – говорит Раста.

– Звонок, – говорит Aди.

Сегодня его очередь.

– Нуууу… – говорит он, – жил, короче, слепой чувак, и был он сыном чемпиона мира по плаванию. И его отец был уже тренером. Ну и тренировал этого слепого чувака с детства. И, короче, этот чувак ни фига не видел. С детства. Но зато он офигенно плавал… вот…

– Звонок,– напомнила Раста.

Aди поморщился. Но голос его остался прежним.

– И, короче, отец тренировал своего слепого сына по своей системе. Он брал будильник и лодку. Заводил будильник на пять минут и потом плыл от берега, пока будильник не зазвонит. Вот. Это было сигналом сыну. Сын, короче, после этого должен был доплыть за те же пять минут до лодки. Типа с той же скоростью. Вооот. Потом за десять минут. Потом за пятнадцать. А потом отец умер… А сын уже такой типа чемпион на Пара Олимпийских Играх. Погоревал там… Потом решил тренироваться опять… Ну а отца, короче… нет же…

Aди затянулся. Затушил окурок в ведре. Ведро звякнуло ручкой.

– Воот… Он, короче, по-своему придумал. Заводит будильник на пять минут, ставит на берегу и плывёт. Потом будильник звонит, он слышит и плывёт обратно. И жил себе, короче, такой повар…

Раста и Свят посмотрели на Aди.

Aди пожал плечами. Но голос его остался прежним.

– Повар… Этот повар много где работал… Даже делал еду для космонавтов… На Байконуре… В тюбиках… Но, короче, спился потом… Жил в деревне… Потом работал трактористом там… Или комбайнёром… Вот. А потом ехал мимо деревни капитан дальнего плавания. И, короче, задавил зайца своим джипом. А тут комбайнёр. На здоровенном красном комбайне. Тормозит. Спускается из-под самых небес из золотой кабины и готовит этого зайца. На костре…

Раста и Свят посмотрели друг на друга.

– А капитан поел этого зайца, и такой: «У! Вкусно! Хочешь быть коком на огромном океанском лайнере?» Ну комбайнёр – повар, типа: «Хочу»… Вот… Едут они в порт. Садятся на корабль. Отплывают. А скоро, короче, команду кормить. Воот… А повар же бухал годами… Ну и его, короче, трусит всего… Он думает: «Надо не пропустить обед же».

И, короче, ставит будильник себе, чтоб не пропустить, когда обед… Ну и типа тусуется по кораблю… Вооот… А тут типа слепой пловец пришёл на пляж тренироваться, завёл свой будильник и поплыл. Плывёт себе. Слышит через время:

– Дзиииинь!!!!!!!!

Ну и плывёт на звонок.

А это корабль. С тем поваром. Он, короче, плывёт за кораблём. Устаёт, тонет. И тут звонит будильник на берегу. И, короче, получается:

Звонок.

Смерть.

Звонок.

Раста и Свят смотрят друг на друга. Кивают. Одобрительно.

Камень. Ножницы. Бумага.

Через месяц их шестеро.

Aди.

Раста.

Свят 777.

Спирохета.

[Ф] Ольга.

FFБокоFF.

Они стоят возле ведра в геометрическом центре пола Русской Редакции @chtung (!) и курят синий «Житан».

До первого номера с откровенным интервью дочерей позапрошлого президента внутри и «Пи$$тонами» на обложке – ещё полтора месяца.

– Автомобиль, – говорит Спирохета.

– Смерть, – говорит Раста.

– Бешенство, – говорит БокоFF.

Камень. Ножницы. Бумага.

Сегодня очередь Свята.

Он берётся обеими руками за голову, сминая «афро».

Произносит после продолжительной паузы:

– Один чувак всю жизнь копил бабки. Всю жизнь. Сначала на марки (ну он типа собирал марки… В школе…), потом на пластинки музыкальные… потом очень долго копил на электрогитару. А потом в три раза дольше на зарубежный спортивный автомобиль. За это время успел закончить институт. Жениться. Развестись. Жениться. Развестись. Но вот наконец-то жениться по любви. В третий раз. И тут как раз накопил на машину. Покупает зарубежный спортивный автомобиль своего любимого цвета, сажает в него любимую жену и едет по дороге. Вдоль областной тюрьмы. А потом опасный поворот. И влетает он на огромной скорости в «КАМАЗ». Всмятку. Жена сразу насмерть. Но он не знает об этом. Он переживает своё. Сильный удар. Боль, впившуюся ржавыми крючьями во все тело. Он чувствует её ВСЕМ телом. Он может только чувствовать. Потому что не может ни увидеть ничего, ни сказать. Он чувствует сначала сильную боль. Потом тупое ватное онемение. Потом белые облака Бессознания. Потом он чувствует осторожные прикосновения. Чувствует тысячами обнажённых нервов на поверхности своего тела. Прикосновения.

Он ничего не видит.

Только чувствует.

Он чувствует, что проваливается в сон.

И что просыпается.

Он чувствует, что его кормят.

Он ничего не видит.

И снова засыпает. И просыпается. Ничего не может произнести своим непослушным языком.

И однажды понимает, что он слышит.

Слышит.

Заботливые голоса. Успокаивающие нотки в них. Нежность и ласка.

Он слышит это и чувствует: Ласку, Нежность, Заботу.

И однажды

Видит.

Он открывает вдруг глаза и видит мужчину. Мужчина говорит что-то, улыбаясь. Но сквозь шум в ушах слова различать не получается.

[вперёд]

Через время он начинает понимать пятую часть того, что ему говорят. Интуитивно улавливать (ухватывать) смысл интонаций этого неизвестного, но такого знакомого Языка… Но у самого никак не получается произнести и слова: его Язык – словно верёвка во рту. Не слушается его. И он спит, ест, благодарно принимает заботливые прикосновения.