Текст книги "Стервятники"

Автор книги: Олег Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ХРАНИТЕЛЬ ( II )

Он успел пройти Путь за шесть лун. И не только пройти, но и поклониться святыне предков – занесенному Песками Времени и ушедшему в небытие городу, в котором жили первые Хранители. Наполнилось сердце прозрачной высокой печалью, когда стоял он у останков крепости великого и мудрого кагана Баян-чора.

Только еле заметные руины остались от некогда мощных глиняных стен грозной цитадели Пор-Бажын, вросшей в землю небольшого острова на озере Тере-Холь.

И слышал он, пустившись на восходе Желтого Бога в дальнейшую дорогу, как словно ухнули за спиной невидимые кованые ворота Пор– Бажына, а спину долго еще сверлил взгляд небесного шамана, размеренно бьющего в потемневший от времени, дождей и ветров бубен. Синий небесный шаман – последний страж крепости-призрака среди свинцовой воды Тере-Холь.

Отсюда, от истоков Младшего Енуйсин-Гола, Путь стал извилист и тяжел преодолением горных кряжей Саяна. Вот если бы он, Хранитель, прошел Три Ступени испытания в монастыре Шалу. Но только один из сомона за цикл удостаивается этой чести.

А он, готовясь стать Хранителем, испытывал себя сам, в горной пещере, обращенной к Далан-Тан-Уулу. Ему не носили воду и дзамбу. Вода у него была: тонкая струйка сочилась по стене за спиной. Без дзамбу Цэгэр-Харгал определил испытание в три луны. И без арджоха, хотя бы ты и способен его совершить. Хранитель не может совершать бег-полет: он отправляется в Путь с грузом. Наконечники стрел – тяжело железо для арджоха.

Он знал: если он услышит когда-то Известие о Времени Смены Хранителя и дождется прихода нового Хранителя, если тот оценит его и отпустит. Тогда ляжет ему Дорога Возвращения, но не по былым вехам.

Он направит стопы к другому святилищу – в Кара-Болгасун, на берег монгольского Орхона. Там закончит дни свои в смирении и молитвах. Но только тогда снизойдет на него этот невиданный дар богов, когда он полностью выполнит долг Хранителя.

Он не знал, не слышал из уст Старших ни одной легенды о Хранителе, который был отпущен пришедшим ему на смену. Или никто и никогда не выходил на Дорогу Возвращения, или эти легенды забылись.

Вот и он, шесть циклов назад, пришел сменить старого Хранителя. И не отпустил его. Старый Хранитель, стоявший на страже тоже шесть циклов, сам развернул перед ним кожаный свиток: два раза поворачивал он вспять Колесо Жизни, отправив пятерых пришельцев пасти скот богов.

Да только в доблесть стражи занести это нельзя. Невозможно. Потому как ослепила старого Хранителя с самого начала возложенной на него стражи гордыня Предназначения. Преобразил его Путь на Смену, выжег из мозга и сердца Великое Откровение. И родил черный пепел непостижимое! Осмелился Хранитель с богами сравниться щедростью. Ничтожная жалость пожрала его долг Хранителя. И не единожды равнялся он с богами, отметая долг стражи.

Первому из Посягнувших трижды дозволил взять запретное. Поведал старый Хранитель Пришедшему на Смену, что еще в самом начале стражи оказался слаб в жалости: пожалел исстрадавшуюся, но несломленную душу Посягнувшего. Наблюдал три дюжины лун, как тот в одиночку борется со стихиями тайги и гор, воды и огня, голода и холода. Посягнувший победил эти стихии. Так почему он, Хранитель, не мог наградить его за победу? Слукавил тогда перед богами. Отказался от стрелы и даже не обвал каменный обрушил на голову Посягнувшего, а лишь страхом наполнил. Только другим Посягнувшим, пришедшим после, этот страх не передался. Манил желтый металл, съедал страх. Потому других не жалел, хотя и не всегда догоняла тяжелая стрела цель.

Не мог понять старый Хранитель силы, которая побеждала страх у Посягающих. Но хотел понять. Не потому ли дозволил им на закате третьего цикла стражи вновь добраться до запретного? Не потому ли снова лишь наполнял страхом, отбирая слуг?

Но не сам ли стал рабом страха уже на пятом цикле стражи? Теперь уже не справился с жалостью к самому себе: в этой жизни захотел уйти к воротам Шамбалы. А страх неутомимыми червями выел душу, волю, мозг. Не потому ли так напугали, до каменного остолбенения, громыхающие невидимые стрелы очередных Посягающих, которые они метали друг в друга? Знал: не боги они – только бесстыдные воры. Знал и древнюю тайну гремучего порошка, способного разрушить твердь и незыблемость скал. Но страх сожрал долг. Испугался за презренную плоть свою, спрятался в нору вымаливать жизнь. Что страшнее и позорнее такого проступка перед богами?! Не уйти теперь цеплявшемуся за презренную жизнь к высотам Шамбалы. Закрыты врата в Очищение. Прикован отныне цепями грехов к громаде Ара-Ош-Уула. А самый великий и тяжкий грех, рожденный страхом, – последний, осквернивший срединные луны завершающего, шестого цикла стражи. Снова посягнули воры на запретное. Шел за ними, пока в глазах не помутилось. Немощь победила. Она и позволила этим двум ничтожным уйти. Унесли жалкие рабы награбленное, умертвив своих хозяев. А он, дряхлый и жалкий, не нашел сил остановить воров и убийц.

Все прогрешения свои занес прежний Хранитель в свиток стражи. Сам развернул перед Пришедшим на Смену черные записи, передал лук и остаток запаса стрел. И сам пошел умирать на голый склон Ара– Ош-Уула.

Новый Хранитель видел, как умирал, сидя в позе лотоса, прежний. Долго умирал, полторы луны. Звери не приходили по его душу. Черна была душа от разлившейся желчи нарушенного долга. И сказал себе тогда новый Хранитель: он выполнит долг, он выйдет на Дорогу Возвращения.

Глава 7. МЕЛЬНИКОВ, 24 августа 1991 года

КАЖДЫЙ прожитый день добавлял Олегу Мельникову решимости догнать концы по «кольту». В выходные он дважды ездил за Ингоду, надеясь застать Лёнчика в его гараже-складе. Увы, из-за высокого и плотного забора только бухали в две глотки баскервильские волкодавы. Крепыш дедок не показывался, сколько Олег не долбил кулаком в калитку.

Прошла неделя. В пятницу после работы наведался на Большой Остров еще раз. Безрезультатно. Ночью сон не шел. В голове медленной неповоротливой каруселью повторялись одни и те же картинки: тот бой в афганском кишлаке, сползающий по скосу воронки убитый снайпером друган Лёха, пьяненький Влад в окружении очередных «бабцов», первая встреча с Леной, угрюмые рожи Лёнчика и его сторожа-дедка.

Снова и снова Олег подымался со скрипучего и коротковатого диванчика, осторожно, чтобы не разбудить отца с матерью, ступал по половицам и, плотно притянув за собой балконную дверь, усаживался на бочонок из-под квашеной капусты, доставая очередную сигарету.

Какое-то шестое чувство, наверное, то самое, что позволяет успешно кормиться в последние годы сотням из всех щелей повылазившим экстрасенсам, астрологам и чудо-знахарям, – чувство это прямо-таки толкало, тащило, как на буксире, к Лёнчику.

Олег и себе объяснить не мог, почему он так уверен, что «ствол» ушел именно туда. Или потому, что Влада нынче черта с два догонишь, не в Питер же лететь. А и достань его – толку-то, очередное вранье слушать? Нет, вариант с Ореховым нереален. Мертвая душа.

Гоголевское определение к бывшему однокласснику вовсе не подходило, подумалось ни с того, ни с сего Олегу. И вообще Гоголь ни к месту вспомнился. Из школьных классиков надо уж, скорее, Чехова вспоминать. Это же он, вроде, где-то про ружье говорил, которое обязано выстрелить. Вот с «кольтом» так вышло! Конкретный был чувак, Антон Палыч.

От этого дебильного словосочетания, мелькнувшего в голове, мысли опять перекинулись к Владу и Лёнчику. Питер далече, а Лёнчик где-то рядом ходит-ездит на своем апельсиновом немецком «мерине».

С этими мыслями и забылся под утро, порядком озябнув на ночном ветерке, – Чита, может, и близко по параллелям к Киеву и Кишиневу, но в августе раскладушку на балконе, как в душные июньские ночи, раскидывать почему-то не хочется.

Проснулся поздно и еще бы спал, но разбудило радио, взахлеб бубнящее на кухне глуховатому бате о величайшей победе демократических сил: про лопнувший путч, баррикады у «Белого дома», злодейский ГКЧП. Потом батя пересел к телевизору, на экране которого замелькали Ельцин на танке, виды президентской дачи в Форосе и сникший Горбачев с супругой на трапе прилетевшего оттуда самолета. Шел четвертый день государственной эйфории. Наплевать!

От бесконечных сигарет, которых ночью на балконе Олег высадил с полпачки, во рту, словно кошки. Мать, накрывая сыну поздний завтрак, озабоченно глянула: не заболел, что-то случилось? Разве она забудет, как после Афгана сын почти полгода, чуть ли ни каждую ночь, туда «возвращался», вскакивая среди ночи в холодном поту, с ревом и матами.

Но сейчас – ел, как всегда, дважды густой чай с молоком подливала ему в любимую фаянсовую кружку с отколотой ручкой. Успокоилась.

Из-за стола Олег подался к дверям.

–     Что, опять? – отец оторвался от мельтешащего телевизора. – Совсем ты, парень, со своими приработками чокнулся. Ни выходных, ни проходных.

–     И правда, сынок, – мать вышла за ним в темный коридорчик– прихожку. – Сходил бы в кино, на Кенон позагорать съездил. Последние деньки тепло-то.

–    Да я, мам, ненадолго. Сама видишь – по-чистому иду, не полезу же я так под чью-то лайбу, – Олег хлопнул себя по джинсам на бедрах.

Закрывая за сыном дверь, Галина Ивановна еще несколько мгновений видела его ладную фигуру, пружинисто перескакивающую по ступенькам вниз; поворачиваясь на площадке, сын на секунду вскинул лицо и улыбнулся матери.

Куда и зачем он подался, Олег и сам не знал. Но дома оставаться было невмоготу. Ноги привычно несли к троллейбусному депо, на конечную остановку «единички». Рука автоматически скользнула за сигаретной пачкой в задний карман «варенок». Чертыхнувшись, остановился. Курево, видимо, так и осталось на балконе. Возвращаться смешно, в гастроном у остановки заглядывать бессмысленно: сигареты, папиросы и даже пачки с махоркой давным– давно улетучились с магазинных полок. Ближайшим местом, где водилось курево, сегодня была «барахолка».

Теперь она шумела на окраине родного Северного микрорайона не только по воскресеньям, но и в субботние дни. За трешку у бабок, торгующих мелочевкой с ящиков у входа, гарантированно можно разжиться пачкой «Стрелы», к которой Олег привык. Ничто так не заставляет курильщика тосковать по никотину, как его отсутствие. Пожалуй, это было сегодняшним утром хоть чем-то определенным для Олега. И он повернул от троллейбусной остановки к «барахолке».

ЗДОРОВЕННЫЙ Лёнчик был одним из тех двух «качков», с которыми Влад перед Восьмым марта встречался, при Олеге, на барахолке в Северном. После Лёнчик сам нашел Олега. Сославшись на Орехова, попросил подшаманить «лайбу», пояснив с кривой усмешкой, что, де, «принял под газом на правую скулу троллейбусный столб».

Белая «тойота-марк-II» от встречи со столбом действительно выглядела непрезентабельно: расколотый передний бампер, смятое крыло. Пришлось повозиться, рихтуя последствия пьяной удали. Лёнчик, как водится, выставил стандартный «пузырь» и сунул Олегу четыреста рублей. На том и расстались.

А после майских праздников снова прикатил. На расхристанной «шестерке». Олег подумал, что, видимо, очередные праздники опять привели Лёнчика к какому-нибудь столбу, тем более, что горе-ездун про необходимость слесарного спасения «родных колес» и загундел. Рабочий день к тому времени иссяк, посему прямо к Лёнчику в гараж и поехали. На Большой Остров, за Ингоду.

«Родные колеса» Лёнчик держал в капитальном, белого кирпича гараже, больше напоминающем просторный мелкооптовый склад. Разнокалиберные импортные коробки, расцвеченные пестрым спектром этикеток и аршинными латинскими буквами, иероглифами и арабской вязью, вперемежку с неказистой отечественной тарой, тоже, тем не менее, содержащей забытый абсолютным большинством читинцев «дефицит», громоздились вдоль обеих стенок гаража и такой же баррикадой под потолок занимали заднюю часть помещения.

Олегу хватило беглого взгляда на все эти запасы: уж на что в афганской столице в период пика советско-афганской дружбы магазинчики и лавчонки частных торговцев от всевозможного импорта ломились, но содержимое гаража Лёнчика любой бы кабульский дукан заткнуло. И откуда у людей такие возможности и такие деньжищи?!

Однако сумасшедшее для провинциальной Читы скопище дефицитных товаров выглядело бледным фоном того, что стояло в центре увиденного. Былой Лёнчиковой «тойотой» в гараже не пахло. С аристократическим превосходством на Олега таращил заоваленные прямоугольники фар апельсиновый «мерседес», лениво отражая в фирменной никелированной радиаторной решетке застывшего в изумлении Мельникова и лопающегося от самодовольства Лёнчика.

Апельсиновое сокровище, правда, как и канувшая в безвестность «тойота», первой свежестью не отличалось, но «мерин» – он и в Африке «мерин». От Олега требовалось, по выражению Лёнчика, пустячное – протянуть болтики-гаечки на ходовой и рулевой, замки и стеклоподъемники на дверцах отрегулировать, зажигание «малость подшаманить».

С этой «малостью» пришлось дольше всего провозиться: одно дело «волговские» проводочки и контактики и совсем другое – заумная западная электроника. В общем, ушло несколько вечеров и два полнокровных выходных. Но даже интересно было – «мерседес» все– таки.

Попутно и вокруг огляделся. Гараж-склад Лёнчика располагался в примечательном разве что высоким и плотным забором дворе. Как Олег понял, в примыкающем к двору добротном брусовом доме под новенькой оцинкованной крышей сам Лёнчик не квартировал. Хозяйничал здесь угрюмого вида мужик лет шестидесяти, кряжистый и бесшумный на походку. Жил он тут один или еще с кем – непонятно, узреть других обитателей Олег не сподобился.

По всему выходило, что единственным занятием мужичка-боровичка являлся бдительный надзор за домом, «мерином» в гараже и прочим барахлом. Помогали ему в этом два здоровенных волкодава, бродившие по тесному двору на цепях, сделавших бы честь океанскому крейсеру. Псы настороженно поглядывали на приотворенные гаражные двери, за которыми возился Олег. Но стоило ему высунуться во двор – до туалета добежать или дедулю кликнуть по какой надобности, – псы глухо ворчали, подбираясь в боевую стойку и не спеша прицеливаясь насчет глотки чужака.

В выходные Лёнчик привозил Олега утром и забирал вечером, наказав «боровичку» кормить и поить работника от пуза. Угрюмый дед-крепыш бесшумно появлялся на пороге гаража в половине второго, несколько мгновений скользил цепким взглядом по баррикадам запечатанных коробок, потом звал Олега обедать.

Кормил на гулкой веранде, столь обширной, что по углам терялись два пузатых холодильника «ЗиЛ», несколько деревянных ящиков неизвестно с чем, двухсотлитровая бочка под воду и овальный стол с полукругом из шести табуреток у стеклянной стены, составленной из стеколок величиной в лист писчей бумаги, из-за чего оконные переплеты походили на толстую и мрачную решетку.

За овальным столом дед и кормил Олега. На стол сам гоношил. Квашеная капуста в алюминевой солдатской миске, поверх – пяток небольших, ядреных, бочкового посола огурцов. Желтоватое, аппетитно пахнущее чесноком сало, нарезанное толстыми ломтями на досочке, разваленная на осьмушки буханка хлеба, луковицы, соль и бадейка со скороваркой, которую украшал среди крупно порезанной картошки увесистый мосол.

Перед работником старикан оба дня выставлял по запечатанной поллитре «Пшеничной», но сам – ни-ни. А Олег не скромничал. «Принимал на грудь» в пару приемов граммов триста, опустошал «сиротскую» миску скороварки, дочиста обгладывал мосол, отдавая должное и прочему, особенно хохляцкому «наркотику».

Когда дело было сделано, Лёнчик не только щедро расплатился сотенными бумажками, но и предложил отметить «оконцовку» в кабаке, чем Олега несколько удивил. Лёнчик был ему чужд, и Олег стал дипломатично отнекиваться. На что Лёнчик выдал многозначительную тираду: «Даю – бери, в кабак зову – иди. Не кочевряжься. Не первая встреча и не последняя.» Про «непоследнюю» даже два раза повторил, вроде бы, как со значением. Это и удивило. Улыбался, но от его улыбки у Олега неприятно захолоднуло под ложечкой. Деньги он взял, но в ресторан так и не пошел, придумал нечто удобоваримое, а что – уже и не помнит.

«Дело хозяйское», – недовольно процедил Ленчик, молча довез Олега до дома, но, затормозив у многоэтажки, положил тяжелую руку на плечо:

–     Про калым у меня в другие уши не вякай. Народ, япона мать, пошел у нас завистливый. И где был – забудь.

–        Уже забыл, – зло бросил Олег, покидая грязный салон задрипанного «жигуленка». На том они и распрощались.

КТО ЖЕ этот Лёнчик все-таки? Почему именно он сейчас вспомнился? Что никакой не кооператор – к маме не ходи. Крутит темные дела, хранит-оберегает в своем складе-гараже уйму дефицита, трется на «барахолке» днями. Интересное заделье, не пыльное, а доходы. Как шустро поменял свою японскую «лайбу» на немца! А тому цена – полмиллиона минимум! Подержанному! Такие деньги Олег в натуральном виде и представить не мог. Слышал, что если миллион «деревянных» сторублевками в пачках сложить – как раз полный «дипломат» получается. А представить осязаемо – не мог. Откуда все это у недалеко ушедшего по возрасту парня? Ни горбом, ни халтурками не заработать. Такое только в кино, про гангстерюг из Штатов.

А ведь и правда, подумалось Олегу, так и есть – гагстерюга самый натуральный этот Лёнчик! Только местного разлива! Из этого следует что? А следует голая, вполне логичная конкретика: ему, этому мордастому Лёнчику, Влад, поганец, «ствол» и спроворил! Точно!

Олег вспомнил, как во время «халтурки» у Ленчика тот его в свою компанию агитировал. Перехватил Олегов взгляд на коробки и ящики вдоль стен и бросил с усмешкой: бросай, братан, пролетарить в своем таксопарке, к себе возьму и будешь иметь, как здесь. Даже откинул со стеллажа в углу кусок толстого черного полиэтилена – у Олега зарябили перед глазами початые коробки с пузатыми заморскими бутылками, треугольными банками югославской ветчины, и еще бутылки с яркими нашлепками, и еще банки, и еще.

Сволочь! Заморской жратвой похвалялся, а дедка-сторожа обязал дальше квашеной капусты и местной водяры не заходить в угощениях. Проверял, гнида! А то, смотришь, гремит слесарюга ключами-железками в гараже, а меж делом коньяк импортный лакает втихушку да банки с иноземными шпротами-сардинами по карманам тырит! То-то у этого старого хрыча шаг такой бесшумный, вырастал из-за спины привидением, а глазками буровил, добро пересчитывая.

Суки! Нет, надо было тогда окурком прикинуться, посмотреть, что бы за работенку этот Лёнчик предложил. Сумки с барахлом на толкучку таскать или «семейным» слесарем – править их «ниссаны» и «тойоты», помятые и ободранные по пьянке? А может ихнему боссу понадобился личный шоферюга-механик? Дверцу открыть, «дипломатик» поднесть. С миллиончиком!..

Олег зло усмехнулся. Интересная штука жизнь! Давно ли отутюженные комсомольские райкомовцы величаво повязывали присмиревшей от торжественности момента ребятне алые галстуки и строго – первыми! – вздымали над детскими головками изнеженные ладошки в бостоновых рукавах: «К борьбе за дело Коммунистической партии – БУДЬТЕ ГОТОВЫ!». «Всегда готовы!» – оглушал ответ юных пионеров.

А как зубрили на четырнадцатилетнем пороге Устав Всесоюзного Ленинского, судорожно вбивая в память определение демократического централизма и хронологию награждения комсомола орденами! И снова строго смотрели отутюженные райкомовцы: а готов ли ты?

Чуть позже оказалось, что готов. Для Кандагара и Саланга. Только как же так вышло, что пока тысячи и тысячи, с потом и кровью, доказывали свою готовность насчет дела Коммунистической партии, отутюженные райкомовцы сменили строгие взгляды на обаятельные улыбки и, словно по взмаху некой волшебной палочки, переместились из своего почти что коммунизма прямиком в – тоже исключительно свой! – капитализм? Самые принципиальные из них публично жгли партийные и комсомольские билеты и демонстрировали пролежни между указательным и средним пальцами левой руки: да, нам приходилось вздымать правую руку в проклятой атмосфере коммунистического тоталитаризма, но левая рука в кармане ВСЕГДА была сложена в кукиш!

ПОЛКОВНИК Рябинин для капитана Писаренко – фигура практически заоблачная. Курирует уголовный розыск областного УВД, как это и положено первому заместителю начальника Управления – начальнику службы криминальной милиции.

Рябинин был личностью противоречивой. С одной стороны – сыскарь от Бога, незаурядный аналитик и съевший не одну собаку и несколько пудов соли практик. С другой – обладатель тяжелейшего характера.

Оборотная сторона личности Геннадия Петровича Рябинина проявлялась исключительно на подчиненных. Раньше Геннадий Петрович умел обуздывать свои эмоции, ибо был достаточно волевым человеком во всем, что касалось службы и любимого дитяти – уголовного розыска. Но начавшаяся уже вторая пятилетка пребывания на столь высокой должности, как кислотный дождь, гранит-кремень воли большого начальника разъедала.

Высокая должность означает и соответствующую порцию властных полномочий. Последних у первого зама начальника УВД – немеряно. А власть, как известно, это те самые медные трубы, испытание которыми выдерживают редкие человеческие особи. Другими словами, с годами процент кислоты, разъедающей характер полковника милиции Рябинина, возрастал. А дождик лил все гуще, потому как, чем выше служебное положение, тем больше вокруг желающих излить на голову обладателя данного положения водопады. Как дифирамбов, так и помоев. Содержание кислотной составляющей росло в обоих потоках.

Катализатором этого процесса, увы, было то обстоятельство, что Геннадий Петрович, имея службу крайне напряженную и неблагодарную, какой, собственно говоря, является вся милицейская работа, с годами все чаще стал искать отдушину от служебного напряга в извечном русском народном средстве. За стаканом Геннадий Петрович тянулся все чаще. Ситуация усугублялась еще и тем, что к тихим пьяницам-алкоголикам Рябинин не относился.

Нет, он не устраивал дебоши, терроризируя домочадцев. По определению, прослужив почти всю сознательную жизнь в милиции, Геннадий Петрович не мог встать в ряды «кухонных разбойников». Алкогольная ярость целиком и полностью реализовывалась одновекторно: не дурмана ради, а пользы правоохранительной деятельности для. В общем, во хмелю, источник которого чаще всего таился в служебном сейфе, пропитавшемся коньячным духом, полковник Рябинин не линял к родным пенатам, не устраивался кемарить на уютном диванчике в крошечной комнатке отдыха позади служебного кабинета, а начинал развивать самую активную служебную деятельность.

Активность в этом случае проявлялась тоже в одном ключе: Рябинин устраивал разносы подчиненным. Понятно, что с похмелья разносы получались еще эффектнее и сокрушительнее.

Статья в столичном еженедельнике про «кровавые дела провинциальной мафии» подействовала на «тяжелого» Геннадия Петровича, как красная накидка матадора на быка. Помимо жесткой критики в адрес оперативного состава «по поводу и вообще», Рябинин назначил служебную проверку по факту утечки информации в прессу. Она была недолгой и завершилась печально для двух друзей: любимцу и лауреату премий УВД Вовчику Николаеву путь в дежурную часть управления и уголовный розыск, как и в другие милицейские службы, отныне был заказан; капитан Писаренко, покинув начальственный кабинет с ярлыками болтуна и предателя служебных интересов, получил в приказе по управлению предупреждение о неполном служебном соответствии, а вскоре и «предложение» зама по кадрам отправиться «на землю» – опером в Центральный РОВД Читы.

«Центральники» встретили без настороженности, хотя и по-разному. Кто Диму знал – обрадовались, потому как в самом «горячем» райотделе столицы Забайкалья оперов вечная нехватка. Кое-кто – с ухмылкой: обломали рога областному оперу, пора в народ, «в окопы». Начальство встретило прохладно.

–    Должен тебе, Писаренко, сразу сообщить: твой «висяк» никуда от тебя не ушел, – не откладывая «приятное» в долгий ящик «обрадовал» Дмитрия его новый босс – майор Генкин, начальник отделения уголовного розыска. – Дело за тобой следом прикатило. Ты у нас жених с приданым! И так хоть вешайся, а еще областная управа недоделки сбрасывает! Как же, мы ж тут баклуши бьем!

Генкин ожесточенно потер круглую щеку, вытащил аккуратно сложенный носовой платок, повертел его в пальцах и сунул обратно в карман серого, «с искоркой», пиджака. Тяжело, исподлобья, глянул на Дмитрия глубоко посаженными глазами.

–      Управленческие фортели у меня не проходят, имей в виду, капитан. У нас надо пахать. Помимо «приданого», займешься еще парой дел. Для начала! Первичные материалы – в канцелярии, тебе уже отписаны. Что непонятно, какие вопросы – все к старшему оперуполномоченному майору Савиных. Под его началом будешь.

Тяжело отдуваясь, начальник отделения потянулся к графину, нацедил полстакана, неспеша отпил и закончил:

–         По делу об убийствах из «кольта» напрягись. Небось, следовательшу больше разглядывал, а не делом занимался? Скажу тебе – мартышкин труд. У нее хахаль – мы всем отделом рядом не стояли. Оганесяна, прокурора Читинского сельского знаешь? Ну и вот. Иди, вживайся. Савиных Петром Иннокентьевичем кличут. Свободен.

Начальник ОУР Петр Григорьевич Генкин в буках не числился. Наоборот, отличался вниманием, благожелательностью и общительностью. На работу в милицию он пришел поздно, почти тридцати пяти лет, что говорится, от станка. По партийной путевке с машзавода. А до этого преподавал в профтехучилище. Но оперское дело за десять минувших лет полюбил всерьез и, надо сказать, оно у него спорилось. Прокол или неудачу в розыске понять мог – всякое бывает, всего не учесть, но ситуация с Писаренко его коробила: первейшее дело опера – рот на замке. А тут, ишь, растренькался с журналюгой!.. Конечно, с одной стороны, лишний штык очень кстати, а с другой. Дел и так невпроворот, так еще вот такие субчики за собой чужое волокут.

Оперская жизнь научила Генкина четко отделять «свое» от «чужого». Поэтому за принцип территориальности он бился, как зубр. И так бились все. Еще не осела пыль от недавней «битвы» с коллегами из «железки» – Управления внутренних дел на транспорте, а тут этот Писаренко с довесочком!

Генкин вновь тяжело вздохнул и еще попил воды из графина. За «битву» с «железкой» огребли по полной и Генкин с начальником РОВД и противная сторона, которую представляло не только ЗабУВДТ, но и другая – не линейная, а тоже территориальная сила – соседи из Ингодинского РОВД.

А дело-то было – тьфу! Два бомжа налакались «синявки» в кустиках на берегу обмелевшей Читинки. И поплохело обоим. Один на месте и отключился, где вскорости и отдал Богу душу. А второй-то покрепче оказался. И пополз от кустиков вверх по насыпи – двупутка Транссиба как раз в том месте вдоль Читинки и тянется. И не только тянется, но и еще разделяет городскую территорию на два административных района: Центральный и Ингодинский.

Перебрался второй бомж через пути и. тоже крякнул. Когда тела бедняг были обнаружены, то встал вопрос: а на кого происшествие вешать? Кому в отчетность эти поганые «палки» ставить?

Первым об этом подумал прибывший на место происшествия наряд милиции от «центральников», вызванный бдительными горожанами, обнаружившими тела без признаков жизни.

Наряд не просто подумал, а. взял и перетащил того самого второго бомжа обратно через пути – на территорию «ингодинцев». И любезно сообщил оным, что у них два «мертвяка». С тем, по прибытию оперативно-следственной группы Ингодинского РОВД, деликатно удалился, чтобы коллегам не мешать.

А коллеги, пристально поглядев на высокую насыпь Заб.ж.д., вызвали «линейщиков» – ОСГ ЗабУВДТ: ребята, событие имеет место быть в полосе отчуждения железной дороги – вам и карты, то есть, трупы в руки. И тоже отбыли восвояси.

Что сделали орлы из ОСГ «линейной» милиции? Правильно! И вызвали снова «территориалов». Так и пошло перепихивание в целях сохранения собственной статотчетности, пока не взъярилась прокуратура и не гаркнули на подчиненных два самых больших начальника – УВД и ЗабУВДТ. Гаркнули так, что разве что звездочки с погон не посыпались у бойцов в «полосе отчуждения». Рикошетом из-за той истории прилетело и Генкину.

Но его ответной реакцией стали только несколько витиеватых выражений, которые он высказал подчиненным за столом между грядок своего дачного участка, куда для снятия стресса после «битвы» пригласил оперов. В общем, глухо звякали стаканы, хрустели на крепких зубах пупырчатые огурцы, благоухала отварная картошечка, обильно политая жареными свиными шкварками с кучей репчатого лука, а эхо, впитывая витиеватые выражения хозяина шести соток, привычно разносила над полями да над чистыми: «.мать. мать. мать.». Именно, как в том самом анекдоте.

И только еще могучей, бычастее и зубрястее стал Генкин в борьбе за принцип территориальной некобели. непоколебимости. В общем, если вставший в строй капитан Писаренко это не прочувствует и не примет душой и телом – ох, не сработаемся, невесело подумал Генкин и допил теплую воду, утираясь платком и тяжело вздыхая.

ОЛЕГ увидел их сразу.

Лёнчик, упершись задницей в хромированный передок неизвестной Олегу иномарки, вел ленивый разговор с невысоким, коротко стриженным парнем в черной футболке, поверх которой была напялена такая же черная кожаная куртка-косуха. Олега всегда смешили подобные субъекты: солнце припекает, а «чмо» терпеливо преет, демонстрируя свою «крутую упаковку».

В толпе автолюбителей, снующей среди разноцветного множества автомобилей, составляющих импровизированный автобазар, который с двух сторон обступил вещевой рынок, обладателей черной кожи, как правило, крутится поболе, чем где-либо. Прицениваются, а чаще, просто глазеют, окатывая волнами презрения видавшие виды «москвичи» и «жигуленки», цокают языками у отмытых и наполированных «ниссанов» и «хонд», «тойот» и «мазд», равнодушно скользят глазами по зеленым «уазикам» и белым «волгам». И толпятся возле западноевропейских моделей, которые, правда, на читинской автобарахолке встретишь годом да родом, в состоянии самом заезженном. Ну, а если, вдруг, появляется нечто «мейд ин юэсэй»!..

Наводил, помнится, фурор в Чите видавший виды «кадиллак» выпуска начала семидесятых, на котором неторопливо, демонстрируя себя и свое авто, раскатывали по центральным улицам от гостиницы «Забайкалье» до рынка гордые сыны Кавказа.

Немалая часть обладателей курток-косух принадлежит к одной и той же армии любителей легкой и неправедной поживы. Разнятся только по способам добычи. Или это очередной солдат рэкетерского войска, которое, несмотря на разноплеменность группировок, экипировано «по уставу»: в неизменный китайский «адидас», кроссовки с высокой шнуровкой и эту самую черную косуху. Или это мелкий жулик, «прикинутый» более разнообразно. Но в обоих случаях – пацанье, накачавшее бицепсы, трицепсы, нажевавшее «ригли сперминтом» скулы и набившее костяшки пальцев. Не валютные торговцы-обменщики: те – солидные дяди в добротной коже. Еще бы глаза не бегали.