Текст книги "Воздушный колодец"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 16

Не успела закрыться дверь за отпущенным на все четыре стороны «офеней» и вышедшим вслед за ним переводчиком, как принесли две телефонограммы: одну из Подмосковья, другую с Алтая. И если первая была ценна лишь той информацией, что Авдеев Ю.П. в городе Чехове не проживает, снялся с паспортного учета и уехал три года назад на Чукотку, то вторая изменила ход климовских мыслей. Пробежав несколько раз глазами текст и запомнив его про себя, Климов передал листок Андрею.

– Телефонограмма: «Сообщаем: человека, похожего на объявленного в розыск Костыгина Г.М., видели в горном районе Алтая у пещеры Кермес кулак. Начальник Горно– Алтайского ОВД. Подпись», – зачитал Гульнов.

Как говорится, приехали.

Жизнь словно задалась целью подкидывать одну загадку за другой. В глазах буквально потемнело. Так бывает, когда перегорают пробки.

Безусловно, сообщение следовало проверить. На случай нового «сюрприза».

После короткого совещания предложение Климова сводилось к одному: он руководит наблюдением за глухонемым, а Гульнов вылетает в Горно-Алтайск.

Узнав новость, Шрамко так нещадно затянулся сигаретой, что послышалось легкое потрескивание вспыхнувшего табака. Выдохнув синюшный дым, он мог еще поворчать, мол, все у них идет не так, как у людей, но в том, что они вышли на финишную прямую, сомнения не было. А ворчание начальства не в обиду: порой и недовольство действует успокоительно. Климов даже подумал, что если все пойдет хорошо и ничего непредвиденного больше не случится, он вправе будет подать рапорт на отпуск. Но не это, понятно, приобретало теперь первостепенное значение. Главное – как поведет себя на воле их «офеня», к кому потянется ниточка. Да еще занимал вопрос: кто там бродит по Алтаю у пещеры с экзотическим названием Кермес кулак?

Откровенно говоря, Климову совсем не улыбалось начинать с нуля. Он полагал, что пошел последний этап розыска и никакого Костыгина на самом деле в горах нет – мало ли людей, похож их друг на друга, ходит по земле. К тому же он начинал свыкаться с мыслью, что действия их правильные и не сегодня-завтра дело будет отдано в архив. Надо было еще не забыть вызвать в управление Ягупову, показать ей бриллиантовые серьги. По идее, они принадлежали Комарницкой, но там – кто его знает? Одним словом, им предстояло «зачистить концы», чтобы все было в ажуре. Перебарщивать не стоило, все хорошо в меру. А то можно закопаться, как говорит Шрамко.

– Ну что ж, походим за ним по пятам, узнаем, чем он дышит, – заканчивал разговор о глухонемом, сказал Тимонин и собрался уходить. – Привет Алтаю! – он пожал Гульнову руку, пожелал ни пуха ни пера. Услышав традиционное гульновское «спасибо», уже в дверях спросил: – Ордер на обыск берем?

– Пока не надо, – отказался Климов. Мысли его целиком занимал человек, похожий на Костыгина.

В первом часу ночи Андрей вылетел в Барнаул.

Как и следовало ожидать, глухонемой, отпущенный на волю, к чему он, видимо, давно привык, слежки за собой не обнаружил, хотя вертел головой весьма настороженно. Убедившись, что он вне подозрения, совсем повеселел. И в приподнятом состоянии духа попытался уже на третьи сутки, поздно ночью, проникнуть в дом некоего Храмцова и вынести в двух больших баулах – как он только их поднял? – наиболее ценные вещи, видеокассеты и непроявленную кинопленку.

Тут его и прихватили. С поличным, на месте преступления.

Оказавшись в кабинете Климова во второй раз, он уже не изображал из себя недоумка, не ораторствовал, как параноик, и не пускался в обличение курортной жизни, а тихо– мирно выдал все, что знал о Комарницкой и ее возлюбленном. Незаметно увлекшись, он так торопливо и подробно описывал скрытую от посторонних глаз жизнь портовых шлюх, их клиентов и отпетых сутенеров, что Климову не приходилось напрягать свое внимание, чтобы распознать, где он хитрит, а где глаголит без утайки. Противоречий в его исповеди он не уловил.

«Это хорошо, что ты разговорился», – поглядывая на арестованного, думал Климов, но внешне и виду не подавал, что удовлетворен допросом. Иногда «офеня» умолкал, и Климов наскоро записывал в блокнот самое главное, хотя перед этим и включил магнитофон. Интересным было то, что подпольный порнобизнес в городе возглавлял двоюродный племянник Костыгиной и «жених» убитой Майкл Храмцов, по паспорту – Михаил Артемьевич. Он помогал тетке деньгами, способствовал перепродаже золотых изделий и пользовался ее абсолютным доверием, в то время как Гриня – так глухонемой назвал Костыгина, ее законного сына, – был «куском отрезанным». Этот Майкл заставлял «офеню» снимать скрытой камерой свои, ну и чужие, конечно, сексуальные встречи, изощряясь в непристойности, а после продавал «порнуху» своей фирмы любителям «клубнички».

Комарницкая была сущим ребенком и не подозревала о той роли, которую ей отвел Майкл. А у нее от него тайн не было.

Считая исповедь законченной, глухонемой попросил закурить.

Климов придвинул к нему пачку дешевых сигарет, которую держал в столе специально для таких случаев, и постарался не встретиться с ним взглядом. Боялся, не совладает с собой. Такую славную девчонку испоганили! К тому же он близко к сердцу принимал ущербность глухонемого: судя по испарине на лбу и затравленно-тоскливому выражению лица, тот никогда не знал сочувствия.

Когда арестованный запыхал сигареткой, а переводчик полез в брючный карман за платком, лысина его поблескивала капельками пота, Климов позвонил Тимонину: нужны два ордера. На обыск в халупе «офени» и в особняке Храмцова. Кстати, костыгинского одногодка.

Теперь Климов знал, что на инкассаторскую машину напал именно он. Сорвать огромный куш было его навязчивой идеей, которую он даже не скрывал. По крайней мере, глухонемой об автомате знал, и мотор с костыгинской «семерки» ставили на угнанные «Жигули» при нем.

Климову стало ясно, что теперь он избавлен от необходимости во что бы то ни стало разыскивать Костыгина и ёго мать. Убийство Комарницкой, несомненно, дело рук этого самого Майкла.

Отправив подследственного в камеру, Климов отнес кинопленку экспертам и предупредил, чтобы они берегли ее, как зеницу ока: на ней глухонемой заснял ссору Комарницкой с «женихом».

Глава 17

Еще раз сверившись со своими записями, они с Тимониным и дактилоскопистом направились к одиноко стоявшему дому, обширный двор и сад которого был скрыт от любопытных глаз высоким кирпичным забором. На воротах этого особняка в два этажа к металлической решетке была приварена железная табличка «Тупик Лесной, 17». На дорожке, посыпанной щебнем, лежала худосочная дворняга. Заметив приближающихся к ней людей, она зевнула, ляскнула зубами и со злобным рыком отковыляла в сторону. Вид у нее был самый что ни на есть бандитский. Того гляди, располосует брюки, вцепится в икры… Климов даже шаг замедлил. С некоторых пор он стал побаиваться собак, особенно таких, безродных, но причину опаски объяснить не мог. То ли развелось их слишком много, то ли что-то изменилось в нем самом.

Сагитировав патлатую тетку, продававшую на лавочке редиску, и вальяжного пенсионера, жившего неподалеку, в понятые, начали осмотр домовладения.

Во дворе ничего примечательного не было.

В саду, густом и запущенном, между черешней и кривобокой грушей провисал гамак с забытым в нем журналом, одним из тех тонких, но популярных изданий, где помещались статьи о проблемах брака и семьи и в которых печатаются цветные репродукции музейных картин в полный разворот. В сторонке рассыхалось под палящим солнцем камышовое кресло-качалка.

Вещи обиходные, ничего не значащие.

Зато в гараже стояла новенькая красная «семерка» без движка. Судя по номерным знакам, она принадлежала Костыгииой: 38–38.

Опечатав гараж, прошли в дом.

Осмотр начали с прихожей – такой широкой, хоть разъезжай на самокате, который они видели под стенкой гаража. Затем ознакомились с комнатами. Их было пять, не считая двух ванных (одна из них, по всей видимости, числилась за хозяином, а другая предназначалась для гостей). Мания величия – детская хворь по сравнению с лихорадкой стяжательства. В атмосфере курорта, где купля-продажа знаменовали собой торжище городской жизни и сутолоку людских интересов с неизменными во все века обменом и обманом, Климов в полной мере сознавал, чем владелец этого особняка «взял» Комарницкую. Или и вправду все прекрасное обречено на гибель?

Чем больше Климов задумывался над мотивами убийства, тем банальнее и вместе с тем трагичнее оно ему представлялось. А он колебался, не зная, как поступить: отпустить глухонемого или придержать? На слежку ушло совсем немного времени, а результаты поразительные. Нашлась машина, установлена личность напавшего на инкассаторов, засвечен притон, порностудия – «фирма» по выкачке денег и растлению несовершеннолетних: Тимонин в одной из тумбочек нашел целую пачку фотоснимков, запечатлевших обнаженные тела совсем еще девчушек, причем обнаженных весьма недвусмысленно.

Самая большая комната скорее напоминала будуар парижской куртизанки восемнадцатого века, нежели спальню современника, работавшего на пляже спасателем, вернее, числившегося им. Работать он там никогда не работал, а вот страховым агентом, если верить найденным в его столе бумагам, был. Тимонин даже съязвил, что из страхового агента не может не выйти со временем политик или горлохват. Так говорят американцы. Глядя на снимок хозяина дома, он согласился с Климовым, что этот вполне способен был убить. Угольно-черные глаза – раньше он таких не видел – испепеляюще смотрели на людей. «Вряд ли мы с Тимониным, – подумал Климов, – ошибаемся». Подержав снимок Храмцова, он повернул его к свету. Волосы уложены искусно, словно их только что коснулся ветер: едва откинул прядь со лба и чуть пригладил на висках. Лоб, скулы, подбородок – точно выточены из твердого гладкого дерева. «Красив», – с неприязнью решил Климов. Видимо, на пляже, где от жары и скуки изнывали разномастные девицы, томно выгибал спины и перекатываясь по песку, равных ему не было.

– Недурно-с, – брезгливо оглядел спальню Тимонин и своим наметанным глазом еще раз пробежал по всем углам: лимонное муаровое покрывало, зеркало на потолке…

– Все это придает пикантный колорит нашему делу, – поделился с ним своим ощущением Климов, имея в виду золоченую мебель, стилизованную под изысканные вкусы восемнадцатого века с его альковами и атмосферой всеобщего флирта.

Фотоснимок Храмцова он приобщил к материалам следствия.

На телевизоре, на подоконнике – вразброс – валялись порнографические журналы: «Два, умноженное на два», пресловутый «Плейбой», затрепанный, с надорванной обложкой «69»… Казалось, в спальне до сих пор возбуждающе пахло лотом, винным перегаром и горячей плотью.

Другая комната, служившая, должно быть, кабинетом, была обвешена коврами, кинжалами в серебряных ножнах, старинными гипсовыми и бронзовыми статуэтками. В углу торчало изваяние Христа, распятого на примитивно сбитом шершавом кресте из кавказской чинары. По его бокам в стену были вколочены два крюка из красной меди грубой ковки, на которых раскачивались кандалы не кандалы, вериги не вериги, но что-то гремяще-цепное, напоминающее атрибуты святой инквизиции. Вместо люстры под потолком висели три отделенных человеческих черепа, закрепленные между собой золотой проволокой, пропущенной через затылочные отверстия.

Тимонин щелкнул выключателем, и в мертвых глазницах вспыхнул свет.

Зрелище было не для слабонервных. Тетка закрестилась и запросилась домой. У нее, видите ли, свинья должна опороситься. Это в июле-то месяце!

В третьей комнате, отделанной в ярких тонах, одну стену занимал просторный книжный шкаф. Между стеклами были зажаты фотографии рок-музыкантов, погибших от наркотиков, – Брайана Джонса и Джимми Хендрикса. Средняя полка ломилась от пластинок известных супер-групп: «Лед Зеппелин», «Дип пепл», «Юрай Хип». Под альбомом ансамбля «Скорпионе» Климов обнаружил паспорт на отечественный дельтаплан. Удивился, хмыкнул, сунул на место.

Четвертая комната имела сходство с гостиной, зато пятая напоминала монастырскую келью или камеру для смертников в средневековом замке: несколько вонючих тюфяков, брошенных на пол, и колченогая лавка вдоль стены. Узкое оконце в венецианском стиле забрано решеткой.

Колорит довольно мрачный.

Если зажечь свечи в такой конуре и нечаянно обернуться, собственной тени устрашишься.

Стойкая вонь клоаки и пятна на полу свидетельствовали о том, что здесь частенько собирались наркоманы.

Климов гадливо отпихнул ногой один из тюфяков. Под ним оказался лаз в подпол.

Спустившись по довольно удобной лесенке, они попали в кинозальчик. Кроме нескольких кресел с темно-вишневой обивкой и раздвинутой софы, другой мебели не было. На одной стене висела рыболовная сеть с пенопластовыми поплавками, а противоположная светилась – от потолка до пола – вырезками из полулегальных западных изданий.

Разглядывая их, можно было заразиться отвращением к женщинам.

Выбираясь из подпола, Климов лишний раз убедился, что особняк, действительно, является подпольной киностудией. Здесь снимались сцены, рассчитанные на непритязательные вкусы тех, кто платит, не торгуясь.

Дактилоскопист набрал работы и уехал.

Климов с Тимониным еще прошлись по комнатам.

Камин, овальное зеркало в золоченой раме… Зеркало в оправе из розового дерева…

Как много зеркал, отметил К лимов. Похоже, этот тип любил себя патологически. Не зря на одном из кинжалов начертан девиз: «Если все в этом мире приводит к могиле, то пусть ведет меня к погибели – любовь».

К роскоши и сексу, иронически добавил про себя Климов, натыкаясь взглядом на фотографии голых красоток. Тот, кто мечтает понравиться всем, не понимает себя.

Трехцветные канделябры соседствовали с изумительной красоты часами петербургского мастера и современной радиоаппаратурой. В спальне было два телевизора. Казалось, владелец этих вещей, этого своеобразного замка и подпольной киностудии одновременно жил в самых разных столетиях и был непрочь заполучить все безделушки мира. От индийского пузатого божка до африканской маски.

Нашлась и фотография убитой. Несмотря на то, что глаза у нее были грустными, улыбка все равно оставалась прелестной.

Почему на этом снимке она выглядела печальной, трудно сказать. Климов помнил ее смеющейся.

Сравнивая жгучий, почти ненавидящий взор Храмцова с открытой улыбкой его «невесты», он подумал, что между ними была пропасть и Комарницкая в порыве чувств, впервые охвативших ее душу, зависла над бездной их несхожести. Да скорее всего, она и не чувствовала никакой бездны. Любила и все. Мир большого курортного города, из которого бежал Костыгин, поначалу должен был увлечь Комарницкую своей новизной, мнимой радостью общения с различными людьми. После застойной тишины станицы, недавно переименованной в районный центр, после крика петухов и пыли, поднимаемой в сухое лето бурями, дыхание близкого моря, чистый, за ночь вымытый асфальт центральной площади и улиц, разноцветье электрических огней на шумной набережной, театры, теплоходы, рестораны, весь этот столь отличный от провинциального простора и скучного быта сиятельный мир должен был показаться ей уютно– праздничным, роскошным, идеальным. Новое всегда представляется интереснее того, с чем мы уже знакомы.

В такие моменты даже чужое богатство принадлежит тебе, а все неразрешимые проблемы не стоят выеденного яйца. Мир кажется нам верхом совершенства, каким бы он ни был. Так не предъявляют претензий к найденной под ногами брошке. Вот, видимо, почему он, Климов, чувствовал чужеродностъ Комарницкой в обстановке храмцовского особняка, а она сама этого не ощущала. А может быть, наоборот: слишком стала чувствовать и понимать? Стала угрожать разоблачением? Ведь ссора, как показал глухонемой, вышла нешуточной.

Глава 18

Утром прилетел Гульнов.

Костыгина он нашел в одной из глубоких пещер, полузадохнувшимся от нехватки воздуха, где тот фотографировал ярчайшие по цвету сталагмиты.

Оживленный вид Андрея говорил о том, что мотался он в Горно-Алтайск за чудаком, а не за убийцей. Он даже высказал сомнительную мысль, что большая внутренняя культура и редкий талант всегда оставляют возможность стать изгоем, подчеркнул тем самым свое особое расположение к Костыгину. О том, что яблочко от яблоньки недалеко падает, он уже не вспоминал. По его мнению, Костыгин – человек долга и удивительного трудолюбия, а трудолюбие само по себе вырабатывает умеренность в желаниях и, как заметил он, эти два свойства хорошо дополняют друг друга.

– А чем он объясняет свой отъезд из города? Такой внезапный? – спросил Климов, внутренне радуясь тому, что Андрей уверен в невиновности Костыгина.

– История простая, незавидная: поссорился, вернее, получил от ворот поворот. Та, в которую он был влюблен, отказалась выйти замуж.

– Комарницкая? – автоматически задал вопрос Климов, хотя подспудно понимал, что речь должна идти о ком-то другом. Поинтересовался по привычке, подчиняясь служебному правилу все уточнять и перепроверять. Может, это наиболее соответствовало его педантичной натуре, отчего он сам начинал уставать.

Гульнов встал со стула, повел плечами. Еще не отошел после полета.

– Я его допрашивал. Встречался он с Петрухиной. Еленой. Корреспондентом городского радио. Она-то ему чайник и повесила. А что касается молотка, – упредил следующий вопрос Андрей, – Костыгин его просто-напросто забыл: в тот день он укреплял на крыше новую телеантенну – старую в грозу свалило, а когда установил и натянул раскосины, увидел с верхотуры свою милую. Ну, и заспешил, засуетился, похватал, что было под рукой, и – вниз по лестнице: не дай Бог разминуться! А она ему пришла сказать свое последнее прости. Вот тут-то он и психанул, и дунул в горы.

Гульнов умолк, прислонился к стене. Эта его попытка снять с Костыгина все подозрения очень понравилась Климову. Многие на их работе утрачивают искренность, доверие к ней, не говоря уже о том, что в таких случаях убежденность сменяется подозрительностью, ничем не объяснимой. А Гульнов, кажется, склонен видеть пока в людях больше достоинств, чем это есть на самом деле. И это хорошо. Сталкиваясь с разными людьми, постоянно изучая их, Климов пришел в выводу, что чувства доверия и долга – основные чувства нормального человека, и они всегда приводят к понятию чести, помогая выработать твердый цельный характер.

– Доказательства не бог весть какие! – сказал он Гульнову и решил познакомиться с Костыгиным поближе, насколько этому может способствовать допрос. Это женщинам, чтобы получше познакомиться, достаточно места и времени, а мужчинам необходимо общее дело.

Когда все тот же веснушчатый конвойный ввел Костыгина в кабинет, в глаза сразу бросилась внешняя похожесть его с Храмцовым, только лицо костистое, с впалыми щеками. Не по-южному бледное, изможденное.

Взгляд умный.

Пока он усаживался, Климов подумал, что талантливые люди – это книги, в которые редко заглядывают. Чаще смотрят на обложку. Узнав о смерти Комарницкой, об убийстве, в котором он подозревался, Костыгин так недоуменно-скорбно посмотрел на Климова, что тому стало не по себе. Чувствовалось, что больше всего он страшится обидеть ее память.

Климов понял, что известие о смерти Комарницкой доставляло Костыгину истинное мучение, усугубляя и без того далеко зашедший разлад с собой. По всей вероятности, отказ любимой девушки добавил в его мироощущение трагизма и печали. Чтобы проникнуть в душу человека, надо посмотреть в его глаза. Нет, Костыгин не играл – мучился всерьез. Из-за размолвки с любимой, из-за смерти Комарницкой, из-за своих плохих взаимоотношений с матерью, из– за ее корысти, алчности, мещанства…

– Кстати, – после небольшой паузы произнес Климов, хотя вряд ли такое обращение было сейчас к месту, – вы не знаете, где она может быть? Дома ее нет.

Костыгин задумался. Его привычка нервно водить пальцем вокруг рта в минуты наибольшего волнения немного раздражала: хотелось перехватить его руку и малость придержать, – мол, успокойся, парень:

– Она собиралась в Молдавию. За гарнитуром.

– Кишинев?

– Не знаю. Мы ведь с ней почти не говорили.

Видя, что у него на этот счет самые неясные предположения, Климов перевел разговор на личность Храмцова. Извращенность его жизни, вкусы и стремления по сравнению с его собственными – все это плохо укладывалось в голове Климова и воспринималось им, как пещерное существование. Оно было бы понятным, если бы не исход двадцатого столетия. Сексуальные оргии, которые устраивал Храмцов и которые приобретали черты культа, не могли не искажать образа жизни и ее целей, заменяя их одной бессмыслицей. Искажение всегда лишение, всегда утрата. А жизнь без смысла ищет смерть.

– Так каким он был, Храмцов?

– Мы с ним не дружили.

– Но он к вам заходил?

– Случалось.

– Машину мать купила для него?

– Нет, это он достал.

– И на нее оформил?

– Я не знаю. Этого мне никогда не говорили.

– Ясно, – подытожил Климов. Оставалось еще несколько вопросов. – Он кололся?

Кажется, Костыгин ждал, когда его об этом спросят.

– Нет, курил. Он как-то и меня втянуть пытался, только это не по мне.

Климову ответ понравился.

– Скажите, а любить он мог?

– В мире денег чувства – роскошь. Он всегда мне это повторял. К тому же он считал, что женщина при всей ее материальности – мираж. Как говорят китайцы – пустота.

И туг Климов поинтересовался автоматом. Да, тем самым, утерянным во время службы. Можно ли было его отыскать?

Костыгин сразу сник, потупился.

Мы служили в одной части, только в разных ротах. Храмцов со всеми участвовал в поисках. Наверное, он нашел мой автомат, припрятал, а после увольнения вернулся в те места и прихватил.

Вызванная некоторое время спустя Петрухина, корреспондент городскою радио, подтвердила, что в субботу вечером она, действительно, была с Костыгиным, расстались они поздно, окончательно поссорившись. Выходить за него замуж она не собиралась, а просто так встречаться он не захотел.