Текст книги "Воздушный колодец"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 7

По мере того, как прочитывались первые страницы дневника, Климов начинал по-новому осмысливать мотивы преступления. Если допустить, что Комарницкая принимала безоглядность чувств за добродетель, обмануть ее не стоило труда.

Самая подлая ложь лепится к светлому чувству.

«В чем повинен перед людьми половой акт?» – спрашивала себя Комарницкая и через несколько страниц отважно признавалась: «Я сексуальна. Очень. И поэтому не вынесу измены. Лучше умереть, чем пасть в своих глазах».

Несмотря на знания, позаимствованные ею из медицинских учебников и художественных книг, самым восхитительным в ней было явное неведение жизни, словно в своем ожидании и праздновании любви она готовилась лишь к счастью. Счастью необыкновенному и радостному, как ее мечты.

«Все игры юности приводят к поцелуям, – окунаясь в течение своих мыслей, подумал Климов и закинул руки за голову, – а самые горькие думы, как это ни парадоксально, бывают в зрелости. В юности, когда напыщенная пошлость жизни должна вызывать оскомину, мечты, наоборот, неизъяснимо сладостны».

Он потер глаза, придвинул поудобнее настольную лампу и продолжил чтение. Ничто так не укорачивает жизнь, как долгие думы.

«Когда ему плохо, когда он зол и рассержен, он старается смеяться. Наверное, это очень трудно – смеяться, когда в тебе все протестует и кричит. Он очень волевой, он хочет быть железным, стойким, самым-самым…»

«О ком это она?» – не понял Климов и быстро пробежал глазами следующие страницы. Вряд ли Костыгина можно считать сверхчеловеком, такого одинокого и замкнуто-ранимого.

А может, у любимого и вправду все во благо?

Разумеется, наивно было думать, что в письмах или в дневнике Комарницкой всплывут имя убийцы и описание его внешности, но чем дальше Климов оставался один на один с общей тетрадью в дерматиновой обложке, тем яснее ему виделось, что избранник убитой представлялся ей эдаким ходячим манекеном мужских совершенств. И тогда ему до слез становилось жаль ее – таким она еще была доверчивым ребенком! И он все больше утверждался в своем выводе, что Костыгин в роли «жениха» явно не смотрелся, хотя любовь, известно, ослепляет.

Знал по опыту, что главное в деле сыска не черты характера того или иного человека, а мелкие черточки, нечто ускользающее, еле уловимое, но вместе с тем определяющее личностную суть, а также помня, что смерть изменяет не только лицо умершего, но и придает особый смысл прижизненным его поступкам, Климов и не заметил, как, выискивая нужные ему крупицы информации, просидел над письмами и дневником всю ночь.

Глава 8

– Скажи, как ты умер, и я скажу, кто ты. Вот суждение большинства людей, – высыпав на стол очередную партию спичек, Тимонин залюбовался возводимой им постройкой. Это была его привычка: размышлял, давать рукам работу.

Они обсуждали с Климовым дальнейший план розыска, а для того, чтобы серьезно говорить о ком-то, прогнозировать его поступки, нужно сперва понять его конечное желание.

Заодно поджидали Гульнова.

Передав Тимонину пакет с фотопейзажами, пачку писем и дневник, Климов высказал мысль, что нелюдимые всегда нам кажутся угрюмыми и злыми, хотя это далеко не так.

– Ну, да, – откликнулся Тимонин, – наглядность всегда убедительней. В этом уязвимость нашей психики, мы все рассматриваем через увеличительное стекло профессиональной подозрительности.

Когда еще одной спичке нашлось место в крохотной постройке, пришел Гульнов.

– А, мастер дознания! – отозвался на его приветствие Тимонин и откинулся на спинку стула, как бы давая возможность всем присутствующим оценить свой зодческий талант. Еле уловимая улыбка превосходства осветила его узкие глаза. В принципе его довольство было оправданным: дом с мезонином выглядел как настоящий.

– Силы молодости и божественного дара, – с порога запел Андрей, – помноженные на честолюбие, завоевывают мир, а в мире этом есть театры, курорты, отели и восхитительные женщины в неподражаемых одеждах!

Он фертом прошелся по кабинету, повернулся к Климову и мечтательно завел глаза:

– Где я был, где я был! Что мне снилось…

Он явно просил прощения за опоздание.

Климов улыбнулся. Ему по душе был этот парень. Молодой, красивый, рослый. С первых дней своей работы в отделе он произвел впечатление серьезного, вдумчивого человека, ловко скрывающего эти качества под маской балагура и весельчака. Может быть, именно эта способность к скрытности и перевоплощению лучше всего убеждала в том, что создан он исключительно для ситуаций экстренных, взрывоопасных, требующих совершенствования и шлифовки профессиональных качеств постоянно. Видимо, это и помогало ему «прочитывать» других, не прибегая к грубому нажиму. Непринужденный тон, естественные жесты, терпимость и доброжелательность давали ему возможность оставаться и в конфликтные моменты честным и правдивым.

Правильно, уголовный розыск – это самые отчаянные преступления, самые рискованные случаи, самые смелые люди. Да, уголовный розыск – это загадочный, сложный мир со своими законами пересечения характеров и судеб, где не бывает переполненных трибун, восторженных болельщиков, но где невидимые нити связывают каждого из нас с понятием добра и зла. Воспитанный в правилах чести и долга, Гульнов твердо верил, что человек, усвоивший уроки гражданственности, не может совершить антиобщественный поступок.

Когда три года назад Андрей в одиночку взял матерого домушника, убившего по пьянке двух своих подельников, Климов понял, что к ним в отдел пришел оперативник, что называется, милостью божьей. В технике сыска он еще мало понимал, но у него было развито чутье на достоверность ситуации, поразительная интуиция. Не зря Тимонин последнее время «обхаживает» его, уламывая перейти в прокура туру.

– Вот что я разведал, – стал докладывать Гульнов, усевшись около Тимонина. Выражение, с каким он заговорил, убеждало в том, что они ступили на твердую почву. Пусть и немного сделано на этом пути, но все же они двигались.

– Костыгин в городе.

– Серьезно? – одновременно вырвалось у Климова с Тимониным. Они даже поморщились: как мальчики, ей-богу!

Андрей деликатно выдержал паузу.

– Он оторвался от меня на ярко-красных «Жигулях» седьмого выпуска.

– Номер запомнил? – спросил Климов. – На подобной машине Комарницкую подвозили к роддому.

Андрей кивнул.

– Я у гаишников и задержался. В ряду владельцев «семерок» названа Костыгина.

– Угу, – буркнул Тимонин и ткнул пальцем в окошко спичечного мезонина. Он вроде бы и не обрадовался столь уличительному совпадению. Мезонин закачался и рассыпался. – Костыгина Эльвира… и даже Павловна.

– Ну, да! – радостно пристукнул кулаком по своему колену Гульнов, – она самая! Эльвира… Л номер ее «Жигулей» легко запоминающийся: 38–38. Куплена два месяца назад в комиссионке.

– И как же он тебе попался на глаза?

Климов считал, что Костыгин как слабый и самолюбивый человек будет бежать из города, да и записка подтверждала это. «Не ищи меня. Георгий».

Андрей ответил:

– Возле «Интуриста». Я только потом понял, что это он. Худой, пижонистый, в черных очках.

– Ну и что? – саркастически взглянул на него Тимонин и принялся неспешно разбирать спичечный завал. – Я, может, тоже худой, пижонистый, но только без очков.

Андрей загорячился:

– Слушайте! Да он и с фотошлепом своим был, и с кинокамерой, сбежал по лестнице, стрельнул глазами, шмыг в машину и – привет! Только его и видели. Но «семерка»– то, в которую он сел – Костыгиных!

Климов перебил его:

– Ты в пляс-то не пускайся. Вон, прокуратура, – он подмигнул Андрею, – дом завалила, а за новый не берется.

– А зачем? – деловито собирал и по одной укладывал в коробок рассыпанные спички Тимонин. – Установить наличие автомобиля, еще не значит выйти на преступника. Спроси любого пацана. Я лично получил другие данные: Костыгин вчера утром отправился в Ростов. Его по фотографии узнала кассирша автостанции. Был он в черной водолазке, несмотря на летнюю жару, с большой дорожной сумкой, рюкзаком и, как ни странно, тоже с фотоаппаратом.

Повертев последнюю спичку в пальцах, он прикусил ее и замолчал.

Андрей пожал плечами: как хотите, и уставился в окно.

– А где находится сама машина? – достал конторскую скрепку Климов и сцепил принесенные Гульновым протоколы.

Оторвавшись от верхушек тополей, Андрей согнал с лица печать нахмуренного созерцания.

– Пока не установлено. Гаража у Костыгиных нет.

Тон его был обиженный. Еще бы! Землю, что называется, рыл, и все впустую.

– Теперь послушайте меня, раскрыл свою папку Климов. – Что мы имеем. Жаловаться на бездействие я не могу, основные пункты плана отработаны. Заострился несколько вопрос с машиной? Очень хорошо. Скорей найдем. А пока что подытожим сведения об убитой. Значит, так. С пятницы на субботу и с субботы на воскресенье Комарницкая дома не ночевала. Последние два месяца это вошло в систему.

– В «Интурист» нашла пути? – язвительно спросил Тимонин.

– Оправдывалась частыми дежурствами, но, к сожалению, это не подтверждается ни ее рабочим графиком, ни показаниями сменщицы Изрядновой. Мать Комарницкой работает учительницей, преподает в начальных классах, отец – бухгалтер совхоза. Других детей в семье нет. Со слов квартирной хозяйки, три недели назад убитая похвасталась бриллиантовыми серьгами, которые ей якобы подарил жених.

– Везет же людям, – грустно пошутил Тимонин и вынул спичку изо рта. И дорогие?

– Ягупова считает, серьги стоили не менее трех тысяч, хотя, конечно же, какой она знаток? Так, приблизительно… Среди вещей убитой их не оказалось. На трупе, как вы знаете, их тоже не было.

– Убийство с ограблением?

– Можно считать и так, – ответил на предположение Андрея Климов и продолжил, вытащив из папки следующий лист: – Накануне убийства, тринадцатого, Комарницкая забежала на короткое время домой, приняла душ, вздремнула, съела яблоко, чмокнула Ягупову в щеку и намекнула, что у нее теперь есть крылья и что теперь она, когда захочет, сможет парить в поднебесье.

– «По небу полуночи ангел летел»? – вспомнил поэтическую строчку Тимонин и сделал неопределенный жест рукой, точно разгонял над головой табачный дым.

– Не знаю, – встряхнул лист бумаги Климов и перевел дыхание. – Ягупова, та даже напугалась: уж не в секту ли ее баптисты затянули? Девушка она доверчивал, красоты своей не замечала. Но про крылья расспросить сочла обидным: все-таки ее жиличка была комсомолкой.

– А что эта Изряднова? – подпер кулаком подбородок Андрей, и лицо его приняло несколько нахальный вид. – Что говорит?

Климов выставил ладонь перед собой: не торопись, дорогой.

– Изряднова опознала Костыгина по фотографии как «жениха». Правда, оговорилась, что тогда он показался ей более привлекательным и что у него были черные очки.

– Ну вот! – Гульнов обрадованно встрепенулся, глянул на Тимонина. – Что я говорил? В модной оправе «Джимми».

– Да, – подтвердил Климов. – Изряднова тоже указала эту модель.

– Надо же, какая точность! – закинул руки за спинку стула Тимонин и стал похож на Буратино, которого схватил за шиворот зловещий Карабас. – Вещизм проник во все ячейки общества.

– Таков дух времени, – назидательно-гнусавым голосом съязвил Андрей.

– Вот, вот, – подыграл ему Климов и подчеркнул, что последние дни Комарницкая, судя по дневнику, жила в каком-то возвышенно-чувственном сне. Реальность ее не интересовала.

– В таком состоянии люди инстинктивно тянутся к прагматикам, – Тимонин перевел руки за голову и сцепил пальцы. – Но что интересно: характер их при этом не меняется.

Гульнов оторвал свою многодумную голову от подпиравшего ее кулака, и стул под ним жалобно скрипнул.

– Эх! – сказал он с чувством человека, третьи сутки «загорающего» в аэропорту. – Хорошо сидим!

Климов это знал и без него. Преследовать убийцу следует активно, опережая, перекрывая ему пути отхода, а не чесать затылок перед камнем с ветхозаветной скрижалью: «Налево пойдешь…»

– Да уж куда лучше, – выдавил из себя Тимонин, все еще продолжавший держать руки на затылке. – Три ловушки, одна мышь…

– Которая прошла ликбез.

– И попадаться не желает.

«Это хорошо, что они юморят, – подумал Климов. — Пафос мешает мыслить».

– Какие будут дополнения по плану, предложения?

Он пока не знал, в какую сторону податься.

– Зажжем свои потухшие трубки, – расцепил пальцы Тимонин и полез в нагрудный карман за сигаретой. Выудив ее из пачки, он нарочито медленно помял ее, понюхал, насладился ароматом табака, вальяжно задымил. – Пора воскурить фимиам великому искусству сыска: идти сюда и стоять там.

Было видно, что ему хотелось помолчать, подумать. Не спешить.

– Надо ехать в Усть-Лабинск! – с жаром сказал Гульнов. – Мамаша там.

– Яблочко от яблоньки?..

– Ну, пусть не так…

Тимонин курил и не вмешивался в разговор

Климов кивнул: поезжай.

– Выписывай командировку и один не возвращайся. Встретишься с родителями Комарницкой. Телеграмму им я уже дал. Попроси у них открытки, письма…

– Вряд ли, – неожиданно перебил его Тимонин, нынче в семьях письма не хранят. Эпоха культа отучила. Лишние свидетельства против родных. Прочли и разорвали.

– Но Комарницкая хранила, – возразил Климов. – Даже дневник вела.

– Ага, – свертывая бумажный кулек для пепла, буркнул Тимонин. – Может, потому ее и грохнули.

– Да брось! – отмахнулся Климов, которого начинала раздражать категоричность Тимонина. Гульнов, угадывая полководческие настроения старшего, вскочил со стула:

– Разрешите ехать?

Климов кивком головы отпустил его. Не хватало, чтобы Андрей по-фельдфебельски вытянулся в струнку, прищелкнул каблуками и откозырнул. Это он умел.

Глава 9

Без четверти десять Климов был у Шрамко. Коротко спросив: «Ну, как роддом? Рожает? Кого больше?» – и услышав климовское: «К сожалению, мальчишек», – Шрамко удивленно вскинул брови: «Это почему же к сожалению? Боишься, сыновьям невест не хватит?»

Климов смутился.

– Мальчишки, говорят, не к миру…

– Чепуха! Самое злое создание – женщина.

Кажется, шутливость возвращалась к Шрамко по мере того, как он всматривался в лицо Климова.

– А что нового?

– Отпечатки пальцев, снятые с молотка, с фотокарточки убитой и с дверцы холодильника в квартире Костыгиных, идентичны. В нашей картотеке этих отпечатков нет.

– Что еще?

Пробежав глазами по тексту, полученному от криминалистов, Климов нашел заключение: «При совмещении ударной и боковых частей молотка с костными повреждениями черепа убитой можно с большой долей вероятности считать, что орудием преступления послужил слесарный молоток, поступивший на экспертизу».

– Что дала отработка жилого сектора?

– Пока ничего.

Шрамко шумно вобрал в себя воздух, поджал губы. Медленно провел рукой но волосам.

– Из ничего ничего и получится, – он помолчал, потом спросил: —Упустили?

Догадываясь о причине легкой заторможенности Климова, снова запустил пятерню в свою густую шевелюру, сгреб волосы к затылку и резко оторвал руку от головы.

– Этого я и боялся.

Когда ему что-то не нравилось, он начинал постукивать крепко сжатым кулаком правой руки по ладони левой. Костяшки на пальцах белели, а ладонь становилась малиновой. Вряд ли это помогало справиться с эмоциями, ибо в конце концов он с досадой упирался руками в колени и лицо его приобретало такое выражение, точно мысленно он возносил проклятия всем небожителям с их достопамятной родней.

– Экий мерзавец! – искренне негодуя, воскликнул Шрамко и, ознакомившись с частью материалов, не вызвавших у него сомнений, миролюбиво проворчал: «Это уже кое– что. С этой информацией можно работать».

Климов молчал. Если вчера он был уверен, что убийство произошло на почве ревности, непреднамеренно, то сегодня, помня о бриллиантовых серьгах, склонен думать о насилии и ограблении.

– Вот уже двадцать лет, – полез в стол за сигаретами Шрамко, – я работаю в милиции, видел всяких подонков, сталкивался с разными делами. Были дерзкие и хитроумные, – он сорвал с пачки целлофановую оклейку, распечатал ее, задумался. Щелчком выбил из пачки сигарету, охватил губами желто-крапчатый фильтр, взял зажигалку. – Но люди, – закуривая и морща лоб, продолжал он, – совершавшие эти дела, всегда были глупцами. Изворотливость, корысть не есть признак интеллекта. Разменивать свою жизнь на деньги – самое бессмысленное, что может позволить себе человек.

Кинув пачку в ящик и задвинув его в стол, он посмотрел на Климова.

– Все их желания и помыслы снаружи. Корысть, чревоугодие, разврат. А человек, я думаю, – всегда загадка, и чем он безупречней, тем больше в его сердце тайны, света и духовного богатства.

– Откуда это? – спросил Климов. Шрамко не отличался красноречием, и мысль ему понравилась.

– Отсюда! – постучал костяшками согнутых пальцев по своему крупному с залысинами лбу Шрамко, как стучат по дереву. Усмехнувшись и как бы оправдываясь за свою кудрявую фразу, недовольно добавил: – Скоро сыщики начнут общаться с музами.

– И дергать жилы на кифаре, – в тон ему отозвался Климов.

– На чем, на чем?

– На кифаре, на лире… или как там эта штука у поэтов называется?

Шрамко затянулся сигаретой, резко стряхнул пепел. Выражение его лица оставалось сумрачным.

– Не знаю, как у них, а наша кифара, – он с удовольствием растянул окончание фразы, – табельный пистолет Макарова, калибр девять миллиметров.

Налегая локтями па стол, раздумчиво добавил:

– Хотя старики утверждают, что при стрельбе с короткой дистанции нет ничего лучше револьвера. Факт. Самая удобная кифара.

Словцо ему явно понравилось.

Поговорив о преимуществах отечественного оружия и обсудив особенности иностранных образцов, они посетовали на недостаток компьютерной техники и позавидовали тем специалистам, которые могли прибегать к помощи электронных банков памяти.

После небольшого лирического отступления они сочли необходимым сделать запрос по месту армейской службы Костыгина, причем Климов выразил желание самому вылететь туда, не откладывая в долгий ящик. В самое ближайшее время. Солдатская казарма выявляет много свойств характера, скрытых на «гражданке». Заодно надо подготовить сведения на Костыгина во всесоюзный розыск.

Шрамко загасил сигарету.

Мельком глянув на Климова и одобрительно отнесясь к его инициативе, он завизировал необходимые бумаги. В целесообразности и срочности их он не сомневался. А в командировке отказал:

– Ты мне здесь понадобишься.

Он сделал выразительную паузу и по качанию головы было ясно, что решение окончательно, обжалованию не подлежит и устраивать прения никто не собирается.

Глава 10

Отправив запрос по месту службы Костыгина, Климов зашел к телеграфистам. Принес им текст розыскного бюллетеня. Из головы не выходили мысли о противоречивости сведений, полученных от Гульнова и Тимонина. Один утверждает, что Костыгин уехал в Ростов, другой бьет себя в грудь, доказывал, что видел его в «Жигулях» вчера вечером. Может, он выехал из города, чтобы вернуться? На первой промежуточной станции отстал от автобуса, «голоснул» на трассе – и вот он уже дома, то бишь в городе? Все может быть. Когда преступник петляет, это даже хорошо: легче понять его.

Телетайпный аппарат застрекотал, и Климов начал диктовать экстренный текст видеограммы: «Всем отделам, всем сотрудникам милиции… Разыскивается для задержания… подозреваемый… ранее не судим… Рост сто восемьдесят сантиметров, худощавый… Волос черный, слегка волнистый… Лицо овальное, нос прямой, с горбинкой… Особых примет нет… Знает боевые приемы самбо».

Глава 11

Последующие несколько дней не отличались друг от друга. Водитель автобуса подтвердил, что парень в черной водолазке доехал до Ростова. Это он хорошо помнил – тот еще долго толкался в проходе со своим неподъемным рюкзаком, мешая пассажирам.

Машина Костыгиных так и не нашлась. Видимо, стояла у каких-нибудь знакомых во дворе или в сарае и будет там стоять, пока не поржавеет. Механики станции техобслуживания, знавшие практически всех частников и их машины не хуже работников ГАИ, разводили руками – не помним, не скажем.

«Вот именно, не скажем», – злился Климов. Машина была, и машины не было. Выходит, Андрей обознался? Так нет – его ошибка помогла установить наличие автомобиля у Костыгиной. Кто же тогда, столь похожий на ее блудного сына, сел в «семерку»? Голова пухла от этих загадок.

Вернуться самолетом Костыгин не мог. Климов проверил: в регистрационных списках ростовского аэропорта его фамилия не значилась. Приехать поездом он просто-напросто не успевал: скорый прибывал в их город на рассвете. Проходящий – и того позже. Вероятнее всего, прибыв в Ростов, Костыгин тут же «зафрахтовал» частника и рванул назад. Опытный гонщик, по подсчету Тимонина, пройдет этот путь за пять часов. Но где его сразу найдешь в чужом городе? Остается одно, кто-то ждал Костыгина заранее. Но куда тогда исчезла мать, Эльвира Павловна, снявшая со счета в банке десять тысяч?

Пункты составленного плана множились, и это наводило на мысль, что вскоре следствие зайдет в тупик.

Лифтеры, телемастера, сантехники – все они были «чистыми», вне подозрения. «Честные приспособленцы и не больше», – окрестил их Гульнов. Он вернулся из Усть-Лабинска ни с чем. Костыгиной в городе не оказалось, она туда вообще не наезжала последние два года. Андрей побывал у всех ее знакомых и родных. Крутился, как он говорит, до головокружения. В письмах к родителям Комарницкая сообщала о женихе с квартирой и машиной, называя почему-то квартиру собственным домом, но это, как предположил Тимонин, скорее всего по провинциальной привычке, коль у них в Усть-Лабинске отдельный коттедж.

Вот и все новости.

А родители… Что родители? Убиты горем.

Климов представил себя на месте отца Комарницкой, и сердце его сжалось. Он с резкой физической болью ощутил, что в мире, в этом живом и разноликом мире, все странным образом сопряжено с тем жутким отголоском подлости и зла, чье эхо долго еще будет отзываться в людях, внезапно принявших от жизни свое горькое сиротство.

Вспомнив своих родителей, Климов тяжело вздохнул. Матери стареют раньше, но живут дольше отцов.

Последние дни он много размышлял о семье Комарницкой, о ней самой, и все больше убеждался, что его занимает жертвенный склад ее ума. «Лучше умереть, чем пасть в своих глазах». Эта фраза отзывалась в нем размеренно и методично, словно капала вода из крана. Он пока не знает, где искать Костыгина. Впрочем, как и его машину. Шли дни, а пружина загадочных стечений обстоятельств все еще продолжала сжиматься.

Механизм раскрутки не срабатывал.