Текст книги "Мясо(СИ)"

Автор книги: Олег Гарагуля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Гарагуля Олег
Мясо

– О! Какой аромат! М-м-м... – высокий старик наклонился и втянул воздух аристократическим носом, трепеща бледными ноздрями, покрытыми мелкой сеткой сосудов. Он опустил тонкие, словно мятый пергамент, веки и мечтательно произнес: – Да, этот восхитительный запах не спутаешь ни с чем.

Старик деревянно выпрямился и еще немного постоял с закрытыми глазами. Потом вздрогнул, словно очнувшись от тяжелого сна, и медленно открыл блеклые, как переваренный желток, глаза. Смотрел он строго, будто с портрета, в полутемной галерее знатных предков. Там, за его спиной, в этой полутьме толпились бесчисленные рыцари в потускневших латах, по-прежнему верные своему сюзерену, отважные флибустьеры и полные достоинства мерканты.

Он пощупал товар своими тонкими, словно лапы паука, пальцами. Потом отнял руку, сложил её щепотью и потер липкие пальцы друг о друга. Скривив синие губы в саркастической гримасе, он с праведной горечью в голосе изрек: – Когда козлы, жующие капусту, управляют стаей волков, хорошего не жди. Хищник должен повелевать, а овца – трепетать и покорно ждать своей участи, – он поднял корявый указующий перст к небу. Небеса трепетали и покорно ждали своей участи.

– Э, дядя, ну вы берёте что-то или что? – пушер, молодой парень, на мощном бензиновом скутере, не чета электрическим, на которых катается полиция, совершенно не трепетал и, судя по всему, покорно ожидать своей участи не собирался.

– Дядя? Не думал, что кто-то из моих родственников остался в живых, – старик осклабился, обнажив идеально ровный забор имплантов. – Еще раз назовешь меня дядей, я из тебя тётю сделаю, – с замогильной вежливостью сообщил он пушеру.

– Да не, я это... – пушер, не выдержав взгляда старика, опустил глаза. – Мне ж ещё на другие точки надо, – оправдываясь, ответил он.

– Подождут, – уверил его старик. Потом с нажимом спросил: – Так, что тут у тебя? Собачатина первого сорта?

– Почему собачатина? – удивился пушер. – Свинина.

– Это – свинина? – старик театральным жестом ткнул куда-то внутрь портативного холодильника на багажнике скутера. – Это ты называешь свининой? Боже мой! – он воздел руки. – Куда катится этот мир! Они уже не помнят, как должна выглядеть приличная свиная вырезка. Ты мне скажи, – он с прищуром посмотрел на пушера, – эта свинья что, сидела на диете? Или, может, она участвовала в бегах на ипподроме?

– Я не знаю, – тоскливо глядя куда-то в сторону, ответил пушер, – я только развожу товар.

– Подумать только, он развозит товар! Ты толкаешь честным людям не понятно что. Уж лучше давиться соевым мясом, – если его вобще можно назвать мясом, – оно и то, выглядит достоверней, чем твоя свинина. Посмотри на эту свою свинину, – не унимался старик, – посмотри на неё. Сало в ней где? В ней должны быть прожилки сала. А это что? Где сало, я тебя спрашиваю? Это какая-то бойцовая порода. Не свинья, а бодибилдер какой-то! Ни грамма жира!

Пушер молча терпел и тоскливо озирался вокруг. Стояли они в неприметном закоулке между глухой северной стеной 19 башни и скалистым уступом, поросшим сосной. В кронах блестело солнце и тихо шумел легкий бриз. Подталкиеваемый ветром, словно тот был в нерешительности, с еле слышным сербущим звуком с аллеи заполз скукоженный, битый ржавчиной лист каштана. С ветки на ветку прыгала яркая пичуга и насвистывала свой веселенький незатейливый мотивчик. Зяблик, наверное. Впрочем, пушер в живности особо не разбирался. Он и в мясе то, не особо разбирался, по словам старика, который продолжал чехвостить в хвост и в гриву его товар.

Так происходило каждый раз, когда пушер приезжал к старику. Ему приходилось снова и снова выслушивать один и тот-же монолог и он терпеливо ждал. Он видел, что глаза старика уже оживил нездоровый блеск. Его острый кадык, как поршень, перекатывался вверх-вниз на плохо выбритой шее, когда старик сглатывал слюну. Он нервно кусал то нижнюю, то верхнюю губу, и беспрестанно их облизывал. Взгляд его был прикован к вожделенным кускам мяса и он говорил и говорил, не отрывая от них взгляда.

– Ты молодой, не помнишь, как мы до этого докатились. А я тебе расскажу. Вначале эти козлы, "зелёные" то бишь, начали защищать всякую дичь лесную. Мол, вымирают, разнообразие видов, и всё такое. Запретили на них охотиться, значит. Ну, ладно. Мне то что? Я не бог весть какой охотник, хотя парочку этих козлов зелёных с удовольствием бы подстрелил. Ну, ладно, нельзя, так нельзя. Потом они принялись защищать рыбу: китов там всяких, дельфинов и прочую селёдку. Дескать, они чувствуют боль, как и человек. Ты то, овца зеленая, откуда знаешь? Ты ж овца, а не селедка! Испокон век люди ловили рыбу и никому ничего не болело. А тут – на тебе! Вдруг заболело. Я тебе так скажу: больно этим китам или не больно, – её, эту рыбу, сколько не лови, а её всё больше и больше становится. Ибо, как всякая тварь, плодится она без всякого удержу. Эдак в океане и места свободного не останется. Плюнуть некуда будет. Всё в этой рыбе будет.

Старика отвлёк шум: две белки в соснах затеяли догонялки. Вначале они прыгали с ветки на ветку, а потом, оплетя двойной рыжей спиралью ствол, спустились вниз. Они подбежали к людям и застыли на задних лапках, как два столбика, ожидая, что люди дадут что-нибудь вкусненькое. Люди попались какие-то странные: они не улыбались и не садились на корточки, протягивая еду на раскрытых ладонях.

– А ну, брысь отсюда! – топнул ногой старик. Белки не испугались, послушали немного, глядя на него то одним, то другим глазом-бусинкой, а потом попрыгали по своим беличьим делам.

– Вот, к примеру, когда крысы повывелись, – продолжил старик, – никто по ним особо не горевал. А когда белок почти не стало – давай голосить да защищать их. Заодно и шубы натуральные под шум волны запретили. А ведь, если так рассудить, чем белка отличается от крысы? Прицепи крысе уши с кисточками да хвост пушистый – вот тебе и белка.

И вот так – во всём. Вечно эти овцы зеленые кого-то от чего спасают и снова что-то запрещают. Я уже и курить бросил. Разве это жизнь? Если ты куришь – там курить нельзя, здесь курить нельзя, тут – тоже нельзя. Мол, пассивное курение, люди вынуждены дышать моим дымом и всё такое. А я тут при чём? Пусть не дышат рядом со мной! Я что, не человек, получается!? Отвели курильщикам самые загаженные места: рядом с помойкой или мусорными баками. Курите на здоровье. Словно мы прокаженные какие-то! Спасибо вам за это большое, – старик плюнул себе под ноги. – Ладно, бросил я это дело, чтоб, значит, не чувствовать себя изгоем, а тут как-раз всё и началось. Икру черную есть нельзя, фуагру – нельзя, мол, гусей насильно кормят, чтоб печень росла. Х-м, меня бы кто насильно кормил! Дальше – больше: испанцам корриду запретили! Хе-хе: овцам стало жалко быков. Китайцам – рыбу живьем жарить. Потом кто-то вычислил, что, мол голод на Земле оттого, что всё зерно коровы съедают. Мало того, что они зерно всё съели, так, выяснилось вдруг, что они при этом, пардон, пердят и от этого глобальное потепление приключилось. Тут еще, как нельзя кстати, выяснилось, что организм человека, видите ли, сам умеет вырабатывать все необходимые белки и мясо есть для этого не надо. Еще индусов в пример привели. Мол, те всю жизнь мяса не едят, и ничего – живые себе. Тоже мне, теоретики. Сравнили: меня – с индусами, – старик презрительно фыркнул. – Индусы пусть себе едят, что хотят, а нормальному человеку для здоровья нужен белок! А белок – это мясо. И нечего здесь особо рассуждать.

– М-да, – старик умолк и посмотрел вдаль, на город. Он, этот город, не издавал ни звука, словно немое кино. Старик слыхал про такое, – хе-хе, услышать немое, та еще задачка, – это когда на экране всё движется, а звука нет. Там, куда смотрел старик, беззвучно плыли облака, сверкали заснеженные вершины и белые ветряки безмолвно молотили голубое небо. Изредка с тихим шелестом шин, то и дело останавливаясь, чтобы пропустить снующую наперерез живность, проезжали электромобили. Еще реже проходили прохожие. На узкой полоске травы между тротуаром и дорогой задумчиво паслась поджарая корова. Рядом совался взад-вперед робот-уборщик, норовя улучшить момент и убрать навоз у неё из под ног. Звук её копыт изредка прерывал тишину. Ветер бросил играться листом каштана у ног старикка и принялся лениво сдувать длинные плети плюща, свисающие с панели солнечной батареи на верхушке фонарного столба, который зарос плющом до полной неузнаваемости и, словно гигантский диплодок, тянул свою длинную шею в небо. Поодаль, на широком травяном просторе, тянущемся до кромки далёкого леса, застыла в истерике газонокосилка. Она терпеливо ждала, пока выводок розовощеких свиней всласть, безнадежно испортив дёрн, наколупается в земле.

Когда пешеходы, вежливо сходя с тротуара на дорогу, обходили буренку, та поднимала голову и долго, как и старик, смотрела вдаль – на семнадцатую и восемнадцатую башни, на тонкую нитку скоростной магистрали над лесом и на что-то еще, одной ей ведомое. Земля превратилась в один большой дом отдыха. Природа отдыхала от людей, а люди отдыхали от трудов, ибо трудиться им, чтобы заработать на честный кусок хлеба, теперь было не нужно.

– И вот скажи мне, – продолжил старик, – как мне жить без мяса? Ведь я с детства воспитан на маминых котлетках. Я помню, – старик прикрыл глаза, – она разрезала красное мясо на небольшие куски так, чтобы они помещались в мясорубку, потом – белое сало и разрешала мне, еще маленькому, помогать ей. Я залазил на табуретку, ложил в раструб то сало, то мясо, крутил ручку мясорубки и завороженно наблюдал, как из дырочек выползают длинные, как спагетти, розово-белые трубочки фарша. Потом шел черед лука и размоченного хлеба. Мама всё это смешивала, делила на порции, обваливала их муке и потом жарила на большой черной сковороде. Она всегда разрешала мне прямо с тарелки хватать первую, еще горячую котлету и весело смеялась, глядя, как я, обжигая пальцы, изо всех сил дул на неё, чтобы она по-быстрей остыла. М-да... Неужели я не могу один раз в году, на свой день рождения, позволить себе кусочек настоящего жареного мяса?

Пушер, уже порядком замученный длинной речью старика, лишь неопределенно пожал плечами, стараясь не встречаться со взглядом его блеклых глаз цвета переваренного желтка.

– Мне вот этот, – он указал на самый маленький, весом чуть более 100 граммов, кусочек.

– Три восемьсот, – равнодушно сообщил пушер.

– Когда-то это стоило три восемьдесят, – протянул старик и достал из кармана старый, видавший виды планшет. – Какая формулировка платежа? – спросил он, поколдовав над экраном.

– Пишите, оказание социальной помощи и психологические услуги, – ответил пушер.

– Ушли, – сухо сообщил старик.

Пушер кивнул, с диким ревом завел скутер, распугав всю живность в округе и, заложив крутой вираж, умчался. Старик остался стоять, вдыхая тонким носом слабый аромат бензина, смешанный с выхлопными газами. К груди он прижимал маленький сверток из веселенькой подарочной бумаги, на которой уже стали проступать тёмные влажные пятна.

Он прошел чуть вперед, к стоянке электрокаров. Выбрал заряженный двухместный кар и уже было собрался садиться, но передумал. Он подошел к самому длинному, на шесть мест, который стоял в конце ряда, открыл дверь и произнес: "Режим сопровождения". Заложив руки за спину, старик уверенно зашагал по аллее, а электромобиль выехал со стоянки и послушно пополз вслед за ним, ожидая, когда пассажир устанет идти пешком и сядет внутрь.

Когда кар припарковался у пятой башни, старик еще немного посидел в салоне с наслаждением слушая нудные наставления коммуникатора. «Напоминаем о необходимости экономии ресурсов. Пожалуйста, используйте двухместный кар для поездок в одиночку». «Тебя забыл спросить», – пробормотал старик и вытащил кусок пластика из замка ремня безопасности. «Выберите следующий маршрут», – не унимался настырный коммуникатор. «Отвали», – беззлобно послал его старик и стал с кряхтеньем выбираться из авто. «Команда не распознана», – запаниковал коммуникатор. «Пожалуйста, повторите команду». «Обойдешься», – сказал старик и захлопнул дверцу, отсекая надоедливые разговоры тупой железяки.

Старик с наслаждением потянулся и, запрокинув голову, посмотрел ввысь, туда, где окутанный внезапно набежавшим облачком, терялся его последний, сто сорок восьмой этаж. Южная сторона круглой башни, как драгоценный камень сверкала гранями солнечных батарей и секциями биомодулей, прилепившихся почти к каждому блоку.

Сквозь стекло вестибюля была видна миссис Грин, стоявшая за стойкой консьержа. С милым оскалом во все тридцать два зуба, – она гордилась, что у неё все свои, – миссис Грин улыбалась семейству Подниексов, которые своим многочисленным выводком, колясками и рюкзаками заполнили холл. "Не сидится дома старой карге", – подумал старик, всегда предпочитавший электронного консьержа этой престарелой блондинке, вечно всё путавшей и всё забывавшей. "Зачем ей деньги? Наверное на могильный камень собирает", – размышлял он, ожидая пока Подниексы, цепляя створки широких автоматических дверей пожитками и детьми, выползут наружу. Последней плыла мадам Подниекс с дитём на руках и двумя рюкзаками, один за спиной, а другой, – как у десантника запасной парашют, – спереди, на необъятных размеров груди. Ребёнок, пуская пузыри и слюну по подбородку, грыз голыми дёснами очищенный банан и внимательно смотрел на старика черными, как спелая вишня, глазами. "Хорошая сегодня погодка. Удачно вам погулять!", – услышал он голос миссис Грин из вестибюля, прежде чем двери, выпустив широкие формы мадам Подниекс, закрылись перед его носом.

Старик подождал, пока двери, поняв свою ошибку, дернулись на пол-пути и снова гостеприимно разошлись в стороны, и вошел в просторный холл. Миссис Грин, увидев его, заученно осклабилась и проворковала:

– Добрый день, мистер Редклиф.

– Добрый, – буркнул старик и постарался как можно быстрее проскользнуть к лифтам.

– Как вам погодка? Хорошая, не правда ли?

"Дура, здесь "погодка" всегда хорошая. Кто ж будет строить жилые башни там, где плохая погода?" – подумал старик, а сам вежливо согласился:

– Конечно, миссис Грин. Замечательная.

"Лучше бы с днем рождения поздравила, дура набитая, чем рассуждать о погоде. Кто вобще придумал весь этот политэс? Зачем рассуждать о погоде? Можно подумать она от этого изменится! Если сквозняк в голове и нечего сказать по делу – молчи и улыбайся."

– Может, я могу вам чем-то помочь, мистер Редклиф? – не отставала миссис Грин.

"Стриптиз станцуй", – опрометчиво подумал мистер Редклиф, но потом, представив себе это зрелище, еле удержался от брезгливой гримасы.

– Нет, миссис Грин, спасибо большое, – через плечо, входя в подъехавший лифт, ответил мистер Редклиф.

В квартире царил зеленый полумрак. Лучи солнца едва пробивались сквозь густую листву биомодуля, закрывавшего всю наружную стену его жилого блока.

Прошло много лет с тех пор, как человечество научилось обходиться без мяса. Старик был одним из немногих, кто помнил тучные времена, когда еду в совершенно ненужных количествах выращивали где-то вдали от тех мест, где она была нужна. Бездумно засевая всё больше и больше земли, люди устало преодолевали непредсказуемость природы. Они, то боролись с засухами и недородом, то не знали, что делать с обильным урожаем. Многое из того, что удавалось вырастить, пропадало по дороге. Еще многое увядало в необъятных закромах, так и не дожив до момента, когда можно будет радостно лечь на полку магазина, где придирчивый взгляд покупателя, сочтет его безупречным для того, чтобы занять достойное место в холодильнике, где он будет гнить в забытье, чтобы после быть найденным и брезгливо выброшенным в мусор. Человечество, словно маленький ребенок, разбрасывало еды больше, чем доносило до рта. А съедало – и того меньше.

Победив голод, человек научился быть расточительным и брать у природы не только то, что ему действительно нужно сейчас, но и то, что ему может захотеться потом. Можно сколько угодно говорить о свободе, но, пока ты таскаешь за собой запасы еды, всё это – пустой трёп. Можно построить дом в любом понравившемся уголке планеты, в пустыне, джунглях, даже на полюсе. Технологии давали человеку всё необходимое: воду, тепло, связь с остальным миром. Для полной свободы не хватало лишь одного – свободы от холодильника. Этот дурацкий железный ящик, словно пудовая гиря, прикованная к ноге, не давал людям всерьез мечтать ни о далёком космосе, ни о колонизации ближних планет. Поэтому человечество облегченно чавкало, склонив голову над корытом, и ему не было дела до звезд и прочей экзотики, пока кому-то не пришла в голову простая мысль: почему бы не выращивать еду на месте, прямо там, где живет человек и ровно в том количестве, какое ему нужно? Без лишних запасов, без потерь на хранение и доставку?

Захотел яблоко – сорвал и съел. Одно яблоко, а не десять вёдер, которые не знаешь куда деть. Простая по своей сути мысль превратилась со временем в автоматический биомодуль, которым оснащался каждый дом, каждый космический корабль в далёком космосе и все колонии на иных планетах. Управляемый компьютером, он выращивал всю необходимую для жизни еду. Столько, сколько нужно и всегда в срок.

Мистер Редклиф подошел ближе к стеклу. Ему всегда нравилось наблюдать, как аэропонные форсунки разбрызгивают питательный туман на длинные бороды корней, как снуют между стеблями микроманипуляторы, которые постоянно что-то срывают, подвязывают или подрезают, и, наконец, – его самое любимое зрелище, – когда, выбрав в меню свежий помидор или банан, он видел, как механическая рука срывает спелый плод и транспортер торжественно, вдоль всей комнаты везет его к кухонному процессору, где можно взять его в руки и вдохнуть божественный, ни с чем не сравнимый аромат только что сорванного плода.

Старик вдруг вспомнил, что пару часов назад он вдыхал совсем другой божественный аромат. Он ощупал свои карманы, хлопнул себя по лбу и, выругавшись, с прытью, похвальной для его лет, бросился к лифтам.

Он пронесся через холл, где миссис Грин неторопливо обменивалась любезностями с такой же, как она старой кошелкой, и выскочил наружу, к стоянке каров. Место, где был припаркован шестиместный, было пустым. Редклиф стремглав, так, что автоматические двери едва успели раскрыться перед ним, вернулся в холл.

– Где он? – перебил он кудахтанье двух старых квочек.

– Кто, мистер Редклиф? Чем вы так взволнованы? Вы так побледнели! На вас лица нет! – заквохтала миссис Грин. – У вас всё в порядке, мистер Редклиф?

– Шестиместный кар, – скозь зубы, чтобы не сказать ничего лишнего, процедил мистер Редклиф.

– Да зачем вам шестиместный? Поезжайте на двухместном. Вы же один? – продолжала нести чепуху миссис Грин.

– Где... шестиместный... кар? – повторил вопрос мистер Редклиф. Не смотря на убийственный тон вопроса, это не возымело никакого эффекта на миссис Грин и она продолжила задавать дурацкие вопросы вместо того, чтобы дать внятный ответ.

– Ну как же, мистер Редклиф, вы ведь семейство Подниексов встретили? Встретили. Вот они то и уехали на шестиместном. Вы что-то забыли в салоне? Связаться с ними?

Старик задумался. Отпираться не имело смысла: миссис Грин заметила возбуждение мистера Редклифа, который обыкновенно был с ней вежлив и приветлив.

– Да, миссис Грин. Будьте так любезны, свяжитесь с ними.

Миссис Грин поколдовала над планшетом, вмонтированным в стойку консьержа и вывела коммуникационную панель на большой экран в холле. Пока шел вызов, абонент мог любоваться аватаркой, на которой Подниексы позировали всей семьей на фоне русского Кремля.

– Не отвечают, – сокрушенно сообщила миссис Грин. – Может им что-то сообщить, когда они выйдут на связь?

– Было бы очень любезно с вашей стороны, – сказал старик. – Я забыл в машине мой подарок на день рождения и был бы очень благодарен семейству Подниекс, если бы они нашли возможность вернуть мне его. Мне не хотелось бы об этом говорить, но я очень расчитываю на их деликатность, и надеюсь, что они не будут разворачивать пакет и любопытствовать его содержимым.

– О, что вы, мистер Редклиф, – протестующе замахала руками миссис Грин. – Семейство Подниекс – почтенные люди. Я нисколько не сомневаюсь в их моральной чистоплотности. Я уверена, если они обнаружат ваш подарок в машине, они со всей присущей им деликатностью вернут его вам при первой же возможности.

– Благодарю вас, миссис Грин, – мистер Редклиф кивнул и неторопясь пошел к лифтам.

– Сколько вам исполнилось лет? – спросила вдогонку миссис Грин.

– Я уже не помню, – устало ответил старик.

– Тогда поздравляю вас, – ровным голосом сказала миссис Грин.

Старик ничего ей не ответил. Лишь грустно склонил голову и вошел в лифт.

Наверху, в квартире, он бесцельно ходил из угла в угол, сидел в своем любимом кресле, бездумно глядя, как циркулирует жидкость в прозрачных трубках южной стены. Потом, также без всякой цели, он вставал и снова принимался мерить шагами не столь уж просторную секцию. Старик на мгновение замирал у окна, глядя сквозь листву на горы, облака, плывущие внизу и теплое солнце, но потом, словно от удара током, вздрагивал и снова начинал вышагивать, мучительно ожидая рокового звонка. Внутри него всё так скомкалось в тугой узел, настолько застыло в ожидании неминуемой развязки, что, когда пришел входящий от миссис Грин, он не смог заставить себя ответить. Он опустошенно сидел в кресле, уронив руки на подлокотники и слушал полный оптимизма голос миссис Грин, которая, не дождавшись ответа оставила сообщение.

– Хэлло, мистер именинник! Это Люси Грин. Я связалась с Подниексами. Они перерыли всю машину, но, к сожалению, ваш подарочек не нашли. Может быть вы его забыли где-нибудь в другом месте, а? Хе-эй! Мистер Рэдклиф! Надеюсь я не слишком вас расстроила? Как вы там? Может составить вам компанию? – миссис Грин противно захихикала. – В любом случае, если нужна будет моя помощь, – звоните, не стесняйтесь. Пока. Ча-о!

Не поднимаясь с кресла старик принялся размышлять над полученной информацией. Склерозом он не страдал, равно, как и старческим слабоумием. Его память цепко хватала всё вокруг и услужливо подсовывала в нужный момент нужные воспоминания. Вот он идет по тротуару, заложив руки за спину. В одной из них – пакет с мясом в подарочной бумаге: на красном фоне беспорядочно нарисованы мишки, мячики, уточки и прочая сопливая иконографика. Вот он садится на заднее сиденье длинного шестиместного кара. Протягивает ноги, а чертов пакет кладет на сиденье, рядом с собой. Вот он, выйдя из машины, потягивается, широко разведя руки в сторону. В руках уже ничего нет. Так, с этим понятно. Огромный тяжеленный шар подозрений, слепленный из ноздреватого бетона, никуда не делся и по-прежнему висел над головой, болтаясь на тонкой ниточке случая. Зная Подниексов, старик мог предположить, что они не то, чтобы отыскать что-то чужое в машине – они вполне могли и своё там забыть. А раз так – есть шанс, что пакет куда-то завалился и найдут его не скоро, когда он начнет уже откровенно вонять. Или же найдут скоро, но после смены нескольких пассажиров. И тогда никаких зацепок к нему не будет. И бетонный шар над его головой, превратится в лёгкий воздушный шарик, который лопнет от одной его непонимающей улыбки: "Пакет? Какой пакет? Ах, вы об этом пакете. Простите, я запамятовал, что оставил подарок дома. Нет, в машине я ничего не забывал".

Старик хлопнул ладонями по подлокотникам и энергично встал. "Беда бедой, а праздничный ужин – по распорядку", – решил он. Конечно, соевый бифштекс – не бог весть что. Но, с бутылкой бордо, которую он приберег для этого дня – тоже очень ничего.

Мистер Редклиф прошел на кухню и включил пищевой модуль на ручной режим. Конечно, можно было бы выбрать нужный пункт меню в кухонной программе и получить готовый бифштекс. Но в ручном режиме оставалась иллюзия контроля за тем, что ты готовишь и, в конечном итоге – что ты ешь. Хотя, конечно, назвать это приготовлением еды можно было бы с большой натяжкой. Основу любого блюда, приготовленного по старинным, давно вышедшим из моды рецептам, всё равно составляли соевые полуфабрикаты со специально смодулированной консистенцией, имитирующей тот или иной продукт. Так что соевое мясо было очень похожим на настоящее. Оно получалось упругим, сочным и в нем были прожилки, волокна и жировые прослойки. Сухой полуфабрикат нужно было отварить, дать стечь лишней воде, а потом жарить, как обычное мясо, добавив морковь, лук и специальную приправу. Как и обычному мясу, вкус соевому придавали специи и вкусовые добавки. Мистер Редклиф как-то, хулиганства ради, приготовил ростбиф со вкусом сёмги и запахом камамбера. Есть это было невозможно. Но непереборчивые Подниексы, которых он угостил этим произведением кулинарного искусства, с удовольсвием его слопали и потом долгое время горячо благодарили мистера Редклифа за столь незабываемое угощение.

Хорошо прожаренный, с румяной корочкой бифштекс, пару капель вустерского соуса, в который давным давно уже никто не добавляет анчоусов, веточки розмарина на большой белой тарелке, и бокал бордо рядом. Мистер Редклиф был собой доволен. Скромный праздничный ужин на одну персону удался на славу.

Отойдя ко сну вовремя, по распорядку, выпив, повинуясь всё тому же распорядку, соевого молока перед сном, мистер Редклиф был разбужен срочным вызовом судебной программы, поступившей на коммуникатор. Ругнувшись, он протер мизинцем уголки глаз, одел халат и, прихватив планшет, сел в кресло.

Поступившее сообщение гласило: "Мистер Редклиф. Против вас выдвинуты обвинения в серьезном преступлении, совершенном при отягчающих обстоятельствах. Готовы ли вы сейчас их выслушать, или вы хотели бы перенести слушанье вашего дела на более поздний срок?" Старик выбрал "выслушать сейчас". Все равно заснуть после такого вызова не удастся.

"В таком случае напоминаем вам, что вы не обязаны свидетельствовать против себя и доказывать собственную невиновность". "Вы также имеете право на защиту в суде", – тараторила судейская программа. – "Вы можете воспользоваться услугами адвоката либо адвокатской программы. Также вы имеете право защищать себя в суде самостоятельно. Пожалуйста, выберите способ защиты". Мистер Редклиф выбрал из нескольких сотен он-лайн адвокатов первого попавшегося, некоего Аарона Вентейля, и послал ему вызов.

Через некоторое время на большом экране возникло лицо адвоката. Он сидел близко к камере, поэтому лицо его, словно в кривом зеркале, выдавалось вперед огромным носом на фоне карикатурно маленьких ушей. Впрочем, вполне возможно, что так он так на самом деле и выглядит, а камера тут абсолютно не при чём. Спокойно, не повышая голоса адвокат произнес:

"Имейте в виду, мистер Редклиф, я вас ненавижу. Мне никогда не приходилось иметь дело с таким монстром, как вы. Но, повинуясь профессиональному долгу, я сделаю всё, чтобы в глазах присяжных вы не выглядели таким чудовищем, каким вы на самом деле являетесь. Но, повторюсь, я жалею о том..."

Старик не дослушал, о чем там жалеет адвокат, отключил его и выбрал защиту с помощью адвокатской программы. Та, без лишних эмоций, предложила ему ознакомиться с материалами дела и первым зарядила фрагмент записи показаний зарёванной мисс Подниекс. Та блажила в камеру, беспрестанно шморгая носом и сморкаясь в платок:

– Это был какой-то ужас. Вы не представляете, какой я пережила кошмар. Простите, -сказала она, успокоившись и взяв себя в руки. – Мой младшенький, – у неё снова затряслись губы, – он играл чем-то... Я не посмотрела, чем. Ну, Вы же знаете, когда приезжаешь куда-то, всегда суматоха. Пока разберешь все вещи... – она махнула рукой и слабо улыбнулась, подняв к камере глаза полные слез. – Семья у нас большая, Вы ведь понимаете, всегда много вещей. А потом, когда я на него посмотрела, я... Я... Нет, я не могу, – она отвернулась и вголос, словно белуга, снова стала реветь. Потом в кадр вплыло чья-то расплывчатая, в расфокусе, фигура, наверное мистера Подниекса. Рука, густо поросшая светлым ворсом, прижала голову мисс Подниекс к пузу, обтянутому несвежей майкой и её рыдания стали едва слышны, как из-под подушки.

Адвокатская программа не стала показывать все серии этой мыльной оперы, а промотала вперед и включила фрагмент, где мисс Подниекс уже взяла себя в руки:

– Я на него смотрю, а у него во рту, – у нас сейчас зубки режутся и мы грызем всё, что попадется, – у него во рту – это... Я не знаю, как сказать... Часть... Кусок мёртвого! – выдавила он из себя и обхватила свои плечи ладонями, словно ей вдруг стало зябко. – Как представлю себе это, так до сих пор вся дрожу. Подумать только, это ведь, они вначале убили его...Потом... А может это был человек? – ахнула, прикрыв рукой рот, мисс Подниекс. – Потом они отрезали от трупа это... Это... так выглядело ужасно... Что-то бледно-розовое, такое, как резина... И там еще что-то белое было... Между розовым... Неужели мы внутри точно такие-же? Ф-фу. Это что же получается, если я, не приведи, вдруг умру, это я, получается внутри такой-же буду? И там еще эта была... Кожа. Она так напоминала человеческую... И запах, – её передёрнуло. – Это такой... Не знаю, так пахнет, наверное, только мёртвое тело, – она махнула рукой, закрыла руками лицо и снова зарыдала. – Потом я закричала и вырвала у него это из ротика... – сказала она и укоризненно посмотрела в камеру. – За что они его так? Бросили кусок трупа моему малышу. Что мой мальчик сделал им плохого?

На этом фрагмент показаний мисс Подниекс обрывался и, вслед за ней, весь экран заполнила морщинистая, масляно блестящая помадой на влажных "своих" зубах, улыбка миссис Грин. Она сидела близко к зрачку камеры, поэтому старик вынужден был любоваться всеми прелестями кожного покрова миссис Грин. Поры и морщины, залитые телесным, как цвет зимних колгот, тональным кремом и присыпанные поверх пудрой, такого же веселенького оттенка, двигались в такт словам миссис Грин, словно рельеф местности во время землетрясения:

– Да, я работала вчера консьержем. Мистер Редклиф приехал почему-то на шестиместном каре. Потом на нем уехала чета Подниексов. А потом, немного погодя, выбежал мистер Редклиф. Он был так взволнован! А еще он сказал мне, что забыл свой подарок на день рождения в машине и попросил связаться с четой Подниекс, чтобы те поискали в салоне. Но они там ничего не нашли.

Миссис Грин пропала с экрана и судебная программа обратилась к старику: "Мистер Редклиф, можете ли Вы сообщить суду что-либо по существу дела?"