Текст книги "Стукач"

Автор книги: Олег Вихлянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Не зная, что сказать дальше, он вырвал из кармана «перо», очень похожее на то, что было сейчас в руках Барсука, и принялся полосовать себе внешнюю сторону левой руки. Наконец энергия его иссякла, и он устало опустился на место, хрипло дыша и время от времени подкашливая. С пораненной его руки на пол стекали струи крови, но Лелика это заботило мало.

– А под клифтом твоим не ментовские погоны?.. – зловеще задал вопрос Барсук и, медленно поднявшись, приблизился к старику, держа финку перед собой и поводя ею из стороны в сторону…

* * *

Савелий вышел из цеха, а беглый зек Соленый погрузился в тяжкие раздумья.

Татуировка на его груди не осталась незамеченной Савелием, а это могло повлечь за собой самые нежелательные последствия. Это ломало вообще все планы Данила Солонова: отсидеться в Ургале и при первом удобном случае приобрести себе надежные документы, чтобы потом навсегда покинуть Хабаровский край. Глазастый и сварливый Савелий стал опасен.

По всему выходило, что жить работяге на этом свете осталось совсем недолго. И чем меньше – тем лучше. Осталось лишь покумекать над тем, как замочить придурка, не бросив на себя и тени подозрения со стороны окружающих.

Соленый, родившийся и выросший в тайге, решение нашел скоро. Он покинул лесопилку, но пошел не в поселок, а чуть ниже. Туда, где расстилалась до горизонта непроходимая марь. У самых болот остановился, высматривая в скудной растительности нежные бледно-зеленые побеги ягеля и мшистую поросль, что только и могла выжить на загнивающих почвах или соседствующих по природному недоразумению землях вечной мерзлоты.

Поползав на четвереньках с десяток минут, он набрал пучок одному ему известных трав и аккуратно сложил их в карман куртки. Далее его путь лежал к лесу, раскинувшемуся левее.

Травка была чуть повыше болотной и посочнее. Отряхнув с нее крохотные налипшие комочки земли, Соленый сунул пучок себе в рот и тщательно пережевал. Проглотив лишь сок, он сплюнул остатки перемолотой челюстями травы. Затем вновь набрал такой же. Отделил от лежащей в кармане – болотной – небольшую часть и перемешал ее с лесной. Протер смесь в ладонях и снова принялся старательно жевать. На этот раз все проглотил, скривившись от неприятного вкуса.

Проверив, не высыпался ли из кармана болотный сбор, Соленый размашисто и быстро направился в поселок. Войдя в избу сельсовета, он обнаружил, что председателя на месте нет. Тот еще поутру вместе с участковым и геологами отправился в Чегдомын подписывать в исполкоме какие-то бумаги, разрешающие последним продолжать исследование почвы и подземных вод. Люди говорили, что изыскания проводились с целью все-таки построить здесь железную дорогу. И Устимыч, мужик разбитной и ушлый, не хотел оставаться в стороне от столь важного исторического события.

Открыв створки громоздкого соснового шкафа, Соленый извлек оттуда двухлитровый бидон с самогоном, сыпанул туда болотной травки, тщательно размешал. Над поверхностью жидкости вздыбилась белая густая пена. Но лишь на несколько секунд. Затем содержимое бидона приняло свой обычный мутновато-белесый цвет. Запах сивухи, правда, был отвратительным. Ну так чего ее нюхать? Ее пить надо! Одобрительно крякнув, Соленый заторопился в гости к Савелию. Солнце уже закатилось за сопки, и нужно было успеть все обстряпать должным образом до возвращения Устимыча.

На пороге его встретила жена работяги – необъятная и низкорослая бабенка лет тридцати. Бесплодная от рождения, а потому злющая до невозможности на весь окружающий мир.

– Здравкуй, Тимофевна! – с виноватой улыбкой приветствовал ее Соленый, придерживая одной рукой крышку бидона.

– И тебе того же, Платон Игнатьич, – не приветливо буркнула она в ответ, продолжая стоять в дверном проеме.

– Савелий-то в хате?

– Де жа яму быть? В хате.

– Так в гости пустишь, али в сени хучь ба. – Соленый, намеренно использовал местный диалект, чтобы расположить к себе хозяйку.

– А на што табе Савелий? – прищурилась Тимофеевна. – Брагу лакать? – Она покосилась на бидон.

– Да ты понимашь-тить, – поежился Соленый, будто и впрямь чувствовал себя неловко. – Провинился я перад ним. Надо ба подружкаться.

– Воный жа пьянай ужо, как кобель! – всплеснула руками бабенка. – Куда жа ишшо дружкаться?!

– Да ну?! – изобразил удивление Соленый. – Кода жа сподобился?

– А я ведам? Пришел ужо готов. И побитай весь. Спрашаю, де? Молчить, животина глупая!

– Ну погодь. – Соленому надоело стоять в дверях, и он протиснулся в сени между Тимофеевной и дверным косяком. Она не стала противиться, пошла в хату за ним следом.

Савелий сидел за пустым столом, уперев руки в подбородок, и о чем-то думал, покачивая кудлатой головой. Перед ним тускло светила керосиновая лампа, роняя на бревенчатые стены неровные блики.

– Слухай, Савелий Кондратыч! – обратился к нему Соленый, присаживаясь за стол. – Ушел ты с лесопилки сягодняй, а у меня кошки шкрябуть. Виновный я перад табою. Можа, мировую сбрызнем-кось? – Он выставил на столешницу, бидон с самогоном.

Тимофеевна, не говоря ни слова, кинулась к закромам – вынимать снедь на закуску. Случай уж больно непростой: сам Платон Игнатьевич – бригадир артели – в гости пожаловал, да еще и с извинениями! Надо бы уважить. За что про что извиняется – дело десятое. Мужики, они сами меж собой разберутся. Главное – лицом в грязь не ударить да гостя приветить как следует.

При всей зловредности и обиде на судьбину свою бездетную Тимофеевна место свое знала и позориться на весь Ургал не хотела. Ан как пойдет по селу слух, что не уважила она Платона Куваева, так потом ввек не отбрешешься от бабьих злых языков…

– …Ты меня слухашь али нет, Савелий? – вновь подал голос Соленый.

Мужик тряхнул головой и взглянул на него.

– Ты чавой, Игнатьич?! – пролепетал он. – Я жа ничавой не видал, не слыхал! Ты чавой пришел-тить? – В голосе его был едва приметный испуг. И от внимания Соленого он не укрылся. Да только гость сделал вид, что не заметил ничего странного в поведении хозяина.

– Я чаво говорю, Савелий. – Бригадир принялся разливать самогон по кружкам, принесенным женщиной. – Повздорили мы с тобой сягоняй малёк – с кем не быват? Давай подружкаемся, штоба обиды не держать!

– А я ничаво! – испуганно вытаращил глаза Савелий. – Я завсегда-тить радый!

– Так и жонку свою зови за стол! – весело

уже сказал бригадир.

Помявшись немного, Савелий повернулся к занавеске, за которой спряталась жена, чтобы не мешать мужикам разговаривать:

– Паланя! Ходи сюды!

– Да не можно мне! – отозвалась баба. Не то чтобы она отказывалась. Тянула время, прихорашиваясь за своеобразной ширмой перед осколком зеркала, укрепленным на стене.

– Кому говорю, сидай за стол … твою мать, коли бригадир казал! – грозно, по-мужнински прикрикнул Савелий.

– Уж иду! – раскрасневшись и оглаживая складки сарафана на пышной груди, она выплыла из-за занавески и присоединилась к компании, не забыв поставить кружку и для себя.

– Тебе как, Паланья Тимофеевна, полну чарку али так, для виду? – лукаво подмигнул ей Соленый.

– А хучь ба и полну! – смело ответила она, одарив Соленого искрометным взглядом. И куда только зловредность ее подевалась? Что поделать, многие бабы в Ургале – и те, что замужние – на бригадира артели заглядываются. Местные-то мужики спиты давно. Какой с них толк? А этот, сразу видно, хоть куда! Жаль, на баб он не глядит. Все на свою лесопилку не налюбуется.

– С полной-то не окосеешь? – ревниво спросил Савелий.

Но разбитная Паланька, тряхнув телесами, уже успела опрокинуть в себя кружку брусничного самогона и с удовольствием ела ложкой вареную кетовую икру, причмокивая и улыбаясь набитым ртом.

– А ну, как ишшо по одной? – предложил Соленый.

Возражений не последовало. После того как выпили, Соленый внимательно взглянул на хозяев избы. Грузная бабонька уснула у него на глазах в считанные секунды, уронив голову на стол.

– Во! Гляди-кось, Савелий! – расхохотался бригадир. – Говорил жа ты ей: окосеешь! Нет, не послухала!

– А-а! – махнул тот рукой. – Бабье дурное! Ты вот меня послухай, Платон Игнатьич, – завел Савелий пьяный разговор, еле шевеля языком. – Я ведь догадался, хтой ты будешь на самом деле-то… – Его здорово тянуло в сон, но выговориться хотелось. – Ты жа беглый!

– Ну и что?! – жестко спросил Соленый, непроизвольно сжимая кулаки.

– Но ты не сумлевайся, – вытянул Савелий перед собой открытую ладонь. – Я о том ни-ни, никому… – Не в силах больше бороться со сном, он рухнул с лавки на пол и громко захрапел.

– Я и не сомневаюсь, – мрачно изрек Соленый, поднимаясь из-за стола. – Любопытный ты больно, Савелий. И болтливый. А так бы – жил, – сказал он уже крепко спящему мужику.

Травка, которую Соленый нащипал на болоте, подействовала так, как и должна была: вырубила часов на десять и Савелия, и его жену. Соленому же – ни в одном глазу. Потому что в лесочке нашел он для себя другую былинку, нейтрализующую действие первой. Своеобразное противоядие. Потому и оставался сейчас как огурчик.

А мужик со своей жонкой к утру оклемались бы. Если бы Соленый позволил им оклематься.

Расплескав по столу и на пол самогон из бидона, бригадир поднес к жидкости зажженную керосиновую лампу, и сизо-голубое пламя прихватило избу изнутри. У Соленого было лишь несколько минут, чтобы покинуть хату и добраться в потемках до сельсовета. Там он расстелил себе постель, разделся и улегся, словно спал давно и крепко.

«Разбудил» его один из артельных мужиков, прибежавший сюда в панике.

– Платон Игнатьич! Вставай! У Савелия изба горить! Пожар!

– А? Что? – протирал глаза Соленый. – Гдепожар?!

В одном исподнем, натянув сапоги на босые ноги, он вылетел на улицу и увидал зарево. Хата задиристого мужика была полностью объята пламенем.

– Бегом! – крикнул он «разбудившему» его мужику, и они кинулись помогать односельчанам тушить пожар.

Возле избы уже носились люди с ведрами, баграми и топорами. Слышались крики подаваемых команд – совершенно бестолковых и не нужных в таких случаях, потому что в панике никто ничего не соображает и не слышит.

Как раз из Чегдомына подкатили участковый и председатель сельсовета. Пламя они увидали еще издали. Дряхлая кобыла под кнутом старшины гнала из последних своих старушечьих сил, а телега на ржавых колесах готова была вот-вот развалиться.

Попрыгав на ходу с повозки, оба взялись за ведра с водой, оказавшись в одной цепи с Соленым.

– Чавой случилось, Игнатьич?! – в ужасе кричал председатель.

– Да хрен его маму знает! – зло отвечал бригадир лесопилки.

– Упился, стервец! – ругался старшина, который и сам в ту минуту был под приличным градусом. – Как пить дать, пьяный вместе с курвой своей, Паланькой!

– А где воны сами-то? – вдруг спросил кто-то из селян.

– Ах, ёшкин ты конь!!! – громче других заорал Соленый, словно был осенен страшной догадкой. – Так они ж в избе!!!

Только тут до всех дошло, что среди тушителей пожара нет хозяев дома. Значит, где им быть, как только не гореть вместе с хатой, будь она трижды проклята, эта деревянная халупа.

– Р-разойди-ись!!! – рявкнул Соленый.

Он содрал с мужика, стоящего рядом, суконную куртку, укрыл ею голову и… шагнул в огонь.

– Ку-уды-ы?! – орал ему вслед председатель, тщетно пытаясь пробиться через пекло. – Сам сгоришь, дурень!!! Верта-ай!!!

Но Соленый уже не слышал его. Или делал вид, что не слышит…

* * *

…Постояв перед Леликом с финкой в руке, Барсук вдруг успокоился и вернулся к своей койке. Скривившись в ухмылке, он прикурил папиросу и выпустил тугую струю дыма в потолок. Напряженное ожидание затянулось. Почувствовав это, Барсук подал голос.

– Ты бы присел, дядь Лень, – негромко сказал он, указывая на койку напротив. – Да растолковал кое-что людям.

– Что растолковывать? – собирая в кучу последние крохи воли, выговорил Лелик. – Тут все образованные.

– Ну не скажи! Никому, например, не известно, откуда ментам цинк[56]56
  Информация (жарг.).


[Закрыть] прошел за два переброса.

– Какие еще? – продолжал валять дурака старый вор.

– С марафетом и общаковыми лавами[57]57
  Деньгами (жарг.).


[Закрыть], – невозмутимо пояснил Барсук. – Иль не слыхал о таких?

Лелика не затрясло. Он даже перестал психовать, сообразив, что дальнейшие запирательства бессмысленны. Видать, рок у него такой.

Не-е-ет, Барсук уже не. шавка, коль умудрился его, Лелика, к стенке прижать, к ногтю придавить. Откуда же ему стало известно о предательстве Лелика? Неужто сам Иван Иванович сдал? Не похоже. Если б и Степка Барсуков у мента в пристяжных ходил – тогда другое дело. А так нет.

Думая-гадая, Лелик заметил, что с койки рядом поднялся Кешка Монахов и пересел ближе, на табурет, приставленный к его кровати. Что они с Барсуком задумали?

– Ты мозгами-то шевели, дядь Лень, – доброжелательно произнес Монах. – Не заставляй брать грех на душу.

– Правильно Монах базлает, – поддержал его Барсук. – Давай-ка, гражданин Прибаев, чтоб без приговора, самостоятельно. Что делать – знаешь. Не нам тебя учить.

Что теперь делать, Лелик знал. Ждать помощи не от кого. Воры – и те, что сейчас на воле, и обитатели соседних бараков – его не поддержат. Барсук наверняка выложил перед ними все карты, и крыть Прибаеву нечем. Его колода засвечена крапленой. А за шулерство полагается наказание. Но карточное мошенничество – детская шалость против того, что он творил все эти годы. Стукачество – самый тяжкий грех перед воровским законом – карается смертью.

Плевать. Жизнь прожита. И прожита она так, как было написано на роду сыну проститутки и питерского карманника, – в зоне. Жаль только, что в последние годы сломался перед легавыми.

– Так как? – продолжал проявлять завидное терпение Барсук. – Ты сам или у корешей помощи попросишь?

– Сам, – тряхнул головой Лелик.

Он медленно поднялся на подкашивающихся ногах и неверной походкой двинулся к выходу из барака. На мгновение остановился перед дверью, обитой войлоком, и оглянулся. Зеки молча смотрели ему вслед. Никто не проронил ни звука. Все понимали, куда и зачем идет старый вор, жалкий шакал, умело напяливший на себя шкуру матерого волка, которую и потерял в одночасье.

Лелик толкнул перед собой дверь и вышел.

– Шнырь! Шуруп! Котёл! Зяблик! – выкрикнул Барсук. – Пошли по баракам!

Четверо из приблатненных соскочили с коек и метнулись выполнять приказание. Они знали, что теперь предстоит делать. Еще в промзоне, перед самым возвращением с работ в лагерь, Барсук распределил обязанности каждого.

Особая роль была отведена Кешке Монахову, авторитет которого в зоне рос как на дрожжах…

* * *

– Ну что они там телятся? – Подполковник Загниборода нервно расхаживал по своему кабинету и курил папиросы одну за другой.

Кроме него здесь находились начальник оперчасти, командир батальона охраны, замполит исправительно-трудового учреждения и командир оперативного полка внутренних войск, личный состав которого был сейчас за заборами лагеря в состоянии боевой готовности номер один.

– Не переживайте! – сочным басом подал голос командир оперативного полка, двухметровый громила в форме полковника внутренней службы. – Мои орлы по первой команде войдут в зону и… покажут им кузькину мать! – применил он излюбленное выражение скинутого с поста чуть более полугода назад Никиты Сергеевича Хрущева.

– Не нравится мне эта затея, товарищи коммунисты, – вставил фразу замполит.

– П-ф! – не сдержался начальник оперчасти.

– А вы не смейтесь, товарищ капитан! – повысил голос политработник. – Получается так, что мы провоцируем осужденньис на бунт. Это своего рода подлог. Таким образом мы наглядно демонстрируем свою неспособность решать проблемы в законном порядке!

– Разница лишь в том, – решительно заявил начальник колонии, – что ваши обязанности ограничиваются выпусками стенгазеты и смотрами художественной самодеятельности. А нам приходится со всем этим дерьмом работать непосредственно. Это вы их по головке гладите! А они всем нам на шею норовят влезть!

– Вы забываетесь, товарищ подполковник! – взвился замполит. – Пункт «О руководящей роли коммунистической партии» еще никто из Устава КПСС не извлекал!

– Вот и руководите!.. – потерял терпение Загниборода. – Педерастами из «петушатника»! От них хоть вреда никакого! А Леликами и Барсуками мы будем руководить!

– Вы… Мы… Я… – захлебнулся в негодовании замполит. – На парткомиссию!..

– Пошел ты в жопу! – вылетело у Загаибороды против его воли, и замполит закашлялся, давясь водой из графина. – Я дал команду часовым и караулу, чтобы стреляли поверх голов, – сообщил Загниборода присутствующим. – Пусть зеки разойдутся как следует.

– Это может быть опасным, – предположил начальник оперчасти. – Потопчут они солдатиков наших.

– Думаю, не успеют, – пробасил командир полка. – Мои не дадут.

– Успеют-успеют! – визгливо оживился замполит. – Вот тогда и отчитаетесь за неоправданные потери! Все! – Политработник грохнул графином о стол, тот разбился. Во все стороны хлестанули осколки стекла и брызги воды. – Я в этом безобразии участия принимать не собираюсь! Немедленно докладываю в политуправление округа!

– Да хоть в ЦК КПСС! – ответил ему Загниборода.

Он ничуть не переживал, потому что действовал по прямому и официальному указанию спецслужбы МВД СССР. Приказ был под грифом «Совершенно секретно» и касался лишь узкого круга задействованных должностных лиц и подразделений. Ну а поскольку агитацию и пропаганду среди осужденных в ходе намеченного бунта никто проводить не собирался, то и замполита в тонкости операции не посвящали. Перетопчется.

– Я вот что скажу, товарищи, – продолжил начальник колонии. – В ходе проведения мероприятия потери неизбежны. И нужно быть к этому готовым. Войны без потерь не бывает. А мы с вами сейчас вступаем в войну с уголовным миром. Мы не должны допустить, чтобы воровские авторитеты крепли. Вокруг них уже начинают сколачиваться устойчивые преступные группы – прекрасно организованные и подготовленные…

– Да бросьте! – махнул рукой командир оперативного полка. – Мы живем в шестидесятые годы двадцатого века, а не в средневековье. И страна наша – Советский Союз, а не какие-то там Италии и Америки…

– Правильно! – с жаром подхватил начальник оперчасти, молодой капитан. – Это у них там, при капитализме, разгул преступности и мафия. Нельзя сравнивать забитых и недалеких капиталистов с нашим народом.

– Кого вы называете народом? – спросил Загниборода. – Зеков?

– А хоть бы их! Они, между прочим, тоже воспитывались в нашем обществе.

– Послушайте меня, капитан, – почти поотечески обратился к нему подполковник. – Не пройдет двадцати-тридцати лет, как эти, – он кивнул через окно в сторону жилой зоны, – наступят нам на горло. У них будет власть, оружие, деньги. У них будет все. А мы с вами как мотаем на ноги вонючие портянки, так и будем продолжать их мотать. Если, конечно, не задавим их сегодня.

– Ну-у! Тридцать лет! Вы скажете тоже! – развел руки начальник оперчасти. – Через тридцать лет, может, вообще не будет воров. Это ж какой год вы предрекаете? Девяносто пятый? Ха! Спросите замполита. Он вам скажет, что к девяносто пятому в стране коммунизм будет!

Бестолковый в общем-то треп был прерван дребезжанием «полевика»[58]58
  ТАИ-43 – телефонный аппарат индукторный, полевой связи, образца 1943 года. – Прим. авт.


[Закрыть].

– Слушаю! – сорвал трубку Загниборода.

– Из барака вышел Прибаев! – доложил наблюдатель, пост которого был замаскирован неподалеку, на территории жилой зоны.

– Лелик пошел! – сообщил собравшимся начальник колонии. – Будь на связи! – крикнул он в трубку. – Докладывать подробно…

– За ним еще четверо! – встревоженно доложил солдат. – Побежали по другим баракам!

– Кто – «четверо»? – нетерпеливо спросил Загниборода.

– Если не ошибаюсь, Послов, Куракин, Федоров и Забелин!

– Так, товарищи офицеры. – Загниборода вытер моментально вспотевший лоб. – Началось! Барсук отправил Зяблика, Шурупа, Шныря и Котла по отрядам. Это сигнал к началу их действий. Прости меня, Господи! – Загниборода перекрестился, а замполита от этого жеста чуть не вырвало. – Товарищ полковник, – обратился начальник колонии к командиру полка. – Поднимайте свой ПОР[59]59
  Полк оперативного реагирования.


[Закрыть]!

* * *

Лелик шел по территории жилой зоны не торопясь. Спешить было некуда. Вся жизнь позади. А впереди – заброшенное зековское кладбище и деревянный столбик над холмиком могилы с вырезанным порядковым номером. Столбик сгниет, могила просядет. Да и кладбище само с годами затянет вязкая таежная марь, унося в небытие все, что было связано на этой земле с именем вора в законе Леонида Прибаева. Далекий от всяческих сантиментов, Лелик об этом не думал. Он просто знал, что так будет. Так бывает со всеми, кто избрал для себя единственную религию – ВОРОВСКОЙ КОДЕКС. А уж ему-то, преступившему этот закон, давным-давно уготовано место под крылом падшего ангела, лукавого Люцифера.

Его качало в разные стороны, перед глазами плыл туман.

Пройдя мимо ряда покосившихся сборно-щитовых бараков, почерневших от весенней сырости, миновав столь же ветхое строение пищеблока и обогнув лагерный клуб с пристройкой библиотеки, над центральным входом в который слабо трепыхался на ветру красный флаг, Лелик вышел к трем рядам колючей проволоки. По ту сторону спецограждений высился деревянный забор. Между ними проходила широкая и мелковспаханная КСП[60]60
  Контрольно-следовая полоса.


[Закрыть], а также протоптанная параллельно узкая тропинка, по которой обычно расхаживал солдат с овчаркой на поводке. На этот раз его не было.

Прямо перед ним к столбу приколочена желтого цвета табличка с надписью черной масляной краской: «Стой! Назад! Запретная зона!» А в двадцати метрах правее торчал на деревянной вышке часовой с автоматом. Поведение его показалось зеку странным.

Совсем недавно бежавший Соленый снес отточенной алюминиевой тарелкой такому вот пацаненку башку. Тот даже крякнуть не успел. И – Лелик это знал наверняка – вся охрана лагеря была заинструктирована до посинения на предмет повышенной бдительности. Солдатам денно и нощно вдалбливали непреложную истину, что караул есть выполнение боевой задачи, а осужденный – такой же враг, как на фронте. Замполит до отказа забил мозги личного состава материалами Октябрьского пленума ЦК КПСС. Особое внимание уделялось той части материалов, где речь шла о постоянной боевой готовности и коварстве врагов развивающегося социализма и всего социалистического лагеря. Лагеря… Лагеря? Однако же! Произнося это слово, даже сам замполит кривился. И – вновь долдонил о повышении уровня боевой готовности. Помимо всего прочего провели перевооружение батальона охраны. Значит, было для чего!

А теперь вот этот лопух держит автомат в положении «на ремень», то есть просто повесил его на правое плечо стволом вверх, хотя обязан держать наизготовку. Да и сам вроде подремывает. Так не бывает. Лелик не торопясь прошелся вдоль «колючки», поглядывая на часового. Тот по-прежнему не обращал на зека никакого внимания.

Что за чертовщина? Ну а этот-то где, с кобелем который? Он ведь как раз сейчас обязан топать по периметру! Сдурели они все, что ли?

* * *

…Снайпер занял огневой рубеж, избрав для себя слуховое окно в башенке клубного строения. Отсюда как на ладони просматривалась вся жилая зона исправительно-трудового учреждения.

Он был старшиной-сверхсрочником. Служил во внутренних войсках МВД СССР уже десять лет, выполняя самые ответственные задачи, имеющие, впрочем, несколько специфический характер. Жил в Хабаровске. А мотаться приходилось по командировкам и в Среднюю Азию, и в среднюю полосу России, и на Колыму… Все осточертело. Но ничего не поделаешь. Служба.

Вот и теперь, прилаживаясь к «рабочему месту», он клял судьбу свою суматошную на чем свет стоит. Скорее бы отработать и – до дому, до хаты. В Хабаровске на Красной речке жена с детёнком малым ждут не дождутся его возвращения…

Придирчиво осмотрев «инструмент» – надежную и простую в эксплуатации СВД, он мягким движением вогнал в крепящую рамку оптический прицел. Опорная планка вошла как по маслу и прочно закрепилась на фиксаторе. Порядок. Делительные риски и перекрестия оптики давали возможность тщательного прицеливания и необходимых поправок на порывистый боковой ветер. Хотя погодные условия не больно волновали стрелка. Впервой ли? Он этого лагерного придурка хоть с завязанными глазами на небо отправит.

Вот он! Объект вышел из барака.

Сгорбленный тощий старикашка пошел по территории жилой зоны. Ага! Мимо клуба. К колючей проволоке. Рановато. Выждем немного, как оговорено в общем плане мероприятия.

Интересно, кто этот дряхлый зек? За что его приговорили к снайперской пуле? В нашей стране за просто так не приговаривают. А уж если верить словам товарища капитана Багаева (не верить такому серьезному человеку невозможно!), то этот старик – само исчадие ада. Ну конечно же! Иначе им не занимался бы отдел, одно упоминание о котором заставляет говорить шепотом. Вон тот же Багаев, хоть и капитан, а любому полковнику запросто пурги в задницу нагонит. Ладно. Не отвлекаться. Где там этот старикан?

Великолепная армейская оптика многократно увеличила голову Лелика, бредущего вдоль первого ряда колючей проволоки…

* * *

– Лелик ссучился!!! – дико заорал Шнырь, вбегая в соседний барак.

Всех его обитателей как ледяной водой обдало. Положенец зоны? Ссученный? Невероятно. Не может быть!

С другой стороны, Шнырь ходил в приближенных к Барсуку, авторитет коего хоть и был гораздо ниже того, что имел в лагере Прибаев, но и не ставился под сомнение. Наверняка «шестой» примчался сюда с этой вестью по поручению Барсука. Значит, дело стоит поднятого шума.

– Чем ответишь?

– Кто сказал?

– Не лепи горбатого!

Реплики неслись со всех сторон. Но те, кто произносил их, желали лишь одного: чтобы Шнырь как-то обосновал сказанное.

– Барсук за все отвечает, – сказал он. – Легавые оборзели! Им Лелик цинки даром раздает! Выходим на «плешь»[61]61
  Плац для построений на развод (жаре.).


[Закрыть], сами мусоров строить будем!

В бараке поднялся невообразимый гвалт. Зеки, озверевшие от нестерпимого «закручивания гаек» администрацией ИТК, готовы были идти на любые действия, чтобы добиться ослабления режима. Кто-то принялся вырывать металлические дужки от спинок кроватей. Другие извлекали из потаенных мест заточки и ножи. Рассвирепевшая толпа хлынула из барака.

Примерно то же самое происходило в других отрядах, куда были отправлены Шуруп, Зяблик и Котел.

Уже через минуту над лагерем несся рев возмущенных голосов, перекрывающий оглушительный вой «тревожной» сирены.

Идейный вдохновитель, Степка Барсуков, лишь хитро и довольно улыбался, наблюдая за происходящим через мутное стекло своего барака. Выходить вместе со всеми под солдатские пули ему было «впадлу»[62]62
  Ниже собственного достоинства (жаре.).


[Закрыть]. Мужики сами разберутся.

* * *

Лелик услышал за спиной шум и оглянулся. По обширной территории жилой зоны яростно метались сотни три заключенных, сметая все на своем пути. Зазвенели выбитые стекла в окнах пищеблока. С центрального входа в клуб содрали серпастый и молоткастый красный флаг (позже оперативники «назначат» за это дело виновного и впаяют ему срок за осквернение советской символики). Группа человек из десяти ворвалась в библиотеку и принялась через разбитые же окна вышвыривать на улицу книги. Зачем это делалось, так никто впоследствии и не разберется. В зоне начался бунт.

Как раз в это время Лелик бросился к колючей проволоке.

– Стой! Назад! – окрикнул часовой. Его автомат теперь был направлен на Прибаева.

Лелик не обратил на команду никакого внимания.

– Стой! Стрелять буду!

В следующую секунду затрещала автоматная очередь. Солдат бил над головой заключенного, как и было приказано на инструктаже перед заступлением в караул. Все здорово удивились такому распоряжению. Но приказы, как говорится, не обсуждаются. И сейчас часовой строго следовал указаниям начальника колонии подполковника Загнибороды.

Лелик на мгновение пригнулся, услышав, что солдат открыл огонь. А затем вновь принялся неистово продираться сквозь ограждение, провоцируя охранника вести огонь на поражение.

Солдат снова дал короткую очередь высоко над головой осужденного. И вдруг Лелик упал. Будто подкосил его кто. В голове его зияла маленькая черная точка, из которой на дорожку; посыпанную красным тертым кирпичом, фонтаном била густая кровь вперемешку с мозгами, выделявшимися идеальной белизной на зловещем алом фоне.

Часового словно паралич разбил. Он продолжал держать свой автомат наперевес, но уже не стрелял. Удивленно хлопал глазами и никак не мог подобрать отвисшую челюсть. Он точно знал, что не мог убить осужденного. Ведь стрелял же в воздух! Тогда почему же тот упшт замертво? Немного придя в себя, солдат страшно закричал. Он вдруг со всей отчетливостью представил себе, что его ждет за невыполнение приказа «стрелять только в воздух». Как минимум военный трибунал и срок в дисциплинарном батальоне, который от настоящей зоны мало чем отличается.

* * *

– Гаси вертухаев!!! – орали зеки, толпой двигаясь по территории в направлении ворот, разделяющих жилую зону и административный блок. Они были уже совсем рядом, когда ворота, урча электромотором, отворились и на них хлынула неудержимая лавина: бронетранспортеры и солдаты полка оперативного реагирования.

Хорошо вооруженные и обученные войска выверенной тактикой принялись рассекать толпу осужденных на мелкие группы. Их подготовка резко отличалась от той, что имели солдаты батальона охраны. И зеки сразу обратили на это внимание. В какие-то минуты многие из обитателей лагеря уже лежали на земле с пробитыми черепами. Другие кинулись бежать.

Солдаты гнали их внутрь жилой зоны. А бронетранспортеры тем временем обогнули толпу и перекрыли подходы к баракам. Боковые и задние их люки отворились, выпуская наружу десант.

Оказавшись окруженными, заключенные не знали, куда им деваться. Крики отчаяния смешивались с короткими автоматными очередями и подаваемыми в громкоговоритель командами.

* * *

Из одного бронетранспортера вылез человек, одетый в пятнистый комбинезон, какие носят пограничники, выходя в секрет или дозор. Мельком глянув на творящееся вокруг, он прямиком направился к бараку, из окна которого наблюдал за ходом бунта Барсук. Чуть приоткрыл входную дверь и проскользнул внутрь.

– А! Мамочки! Ты кто?! – в ужасе закричал Степка Барсуков, увидев странно одетого мужчину перед собой в совершенно пустом бараке.

Зек стоял теперь спиной к окну, держась одной рукой за подоконник, а вторую, в которой блестело лезвие финки, вытянув перед собой. Мужчина в комбинезоне медленно приближался. Лицо его не выражало ничего. Вопроса Барсука он словно не слышал.

– Не подходи! – Голос зека сорвался на писк. – Не подходи – замочу!!! – «Перо», движимое рукой зека, учащенно заходило слева направо и обратно. – Стой!!!

Мужчина сделал еще один шаг и остановился, словно подчинился команде.

– Пошел отсюда! – все так же пискляво выкрикнул Барсук, перепуганный насмерть. – Пошел вон! Пошел…