Текст книги "От Я до А"

Автор книги: Олег Беликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Виновных в этом злодеянии искали достаточно продолжительное время, и они даже стали героями школы, хотя кроме них самих и узкого круга посвященных никто никогда не узнал их имен.

На уроках музыки мы могли заниматься чем угодно кроме музыки. Кидались друг в друга бумажками, плевались пластилином через трубочку, играли в крестики-нолики и «морской бой». В третьем классе Лядыч с Лехой Бажиным так увлеклись морскими сражениями, что не заметили, как разгоряченные спором разорались друг на друга на весь кабинет. Рассвирепевшая Семениха ломанулась за Лядычем по проходу, посчитав его зачинщиком всего этого безобразия. Колян юрко и ловко убегал от нее, но она надвигалась на него всей массой, сокрушая на своем пути парты и стулья, которые отлетали в сторону, словно глыбы льда на пути ледокола, пробивающегося к Арктике. Поймай она его тогда, думаю, от люлей он бы не увернулся.

Однажды наш класс стоял перед кабинетом музыки и ждал запаздывавшую Ольгу Семеновну. Урок был последний, и нам очень не хотелось на него идти, поэтому Мишка Кулаков и Дениска Кузенков напихали в замочную скважину спичек, дабы Семениха не смогла открыть дверь в свои владения. Операция имела бы все шансы на успех, если бы не одно НО.

Ольга Семеновна, подойдя к двери и безуспешно потыкавшись ключом в щелку замка под глумливые улыбочки, не растерялась и извлекла из своей сумочки набор щипчиков, крючочков и прочих инструментов, которым бы позавидовал любой вор-домушник.

– Фи! Будто бы это в первый раз. – Спокойно сказала она и принялась инструментами ловко и сноровисто выковыривать и извлекать обломки спичек. Через пару минут дверь распахнулась, наши надежды рухнули, Семениха торжествовала. Опыт – великая вещь! Что еще тут можно сказать?

А однажды нас закрыли в кабинете обычной приставной деревянной лестницей, уперев один ее конец в дверь, а второй в противоположную стену. Наглухо заблокировать дверь не получилось, и нам пришлось протискиваться на волю через очень узкую щель. Хрен его знает, как оттуда выбиралась Семениха, ибо ей с ее могучими объемами нельзя было вылезти, даже если бы она из твердого состояния перешла в жидкое или газообразное.

В ту пору физруком у нас был Иван Васильевич, седоватый пожилой мужчина, который разнообразил довольно-таки скучные занятия различными подвижными коллективными играми. Чаще всего мы играли в футбол. Класс делился на две команды по половому признаку. Как говорится, девочки – налево, мальчики – направо. Сам Иван Васильевич, вместо роли рефери, присоединял себя к команде девочек и постоянно подозрительно внимательно их опекал, подсуживал им и вообще делал всякие поблажки. Нет, я стопроцентно не утверждаю, что он скрытый стареющий педофил-эротоман, а, скорее всего, просто помогал более слабым физически и менее ловким в спорте девочкам. Но повторюсь, его поведение было подозрительным, особенно если посмотреть на него с высоты моих прожитых лет и общечеловеческих процессов, проходящих в мире, разоблачений и изобличений множества «любителей» детей.

Учился у нас в классе Андрюха Изатуллин – закоренелый двоечник, балбес и лодырь. Как человек он был абсолютно неконфликтный и простой как два рубля, но учеба ему не давалась ни коим образом. Однажды на уроке рисования он смешал на листе все цвета своей гуаши. Видимо, у нас тогда была свободная тема для выражения своих творческих устремлений. Учительница подошла к нему и резонно спросила:

– Что это такое?

На что Андрюха, витающий в экстатических высотах от своей мазни, невозмутимо и безапелляционно ответил:

– Северное сияние!

И смех, и грех, одним словом. Годы спустя, я осознал, что с ним происходило. Дело в том, что у него постоянно болела мать, и одним ужасным днем она умерла. Думаю, Андрюха так наплевательски ко всему относился именно поэтому. Его отец, не желая дальше воспитывать сына в одиночку, отправил парня к родственникам матери в Одессу. Меня это тогда очень поразило. Ведь это же его родной сын! Как вообще можно отказаться от своего дитя? Наверное, у меня никогда не уложатся в голове такие вещи. Нет такого, чтобы я кого-то ненавидел, но презрением таких людей я всегда одарю. Мы с Андрюхой никогда не были друзьями, но, когда он время от времени появлялся на Железке, и я с ним случайным образом пересекался, общались мы очень тепло.

Пионерлагерь

Первый класс я закончил на отлично и хорошо, и в табели успеваемости за год горделиво красовались пятерки и четверки. Видимо, для того, чтобы я не сильно этим возгордился, родители отправили меня на исправительный отдых в пионерский лагерь с дивным около железнодорожным названием «Гудок». Мне в жизни не так много выпадает везения, но в этот раз опять повезло. В лагерь мы отправлялись слетанной по детсаду троицей – я, Киса и Леха Громкосвистов. На сборном пункте всего этого разношерстного веселого юного народа около Дома культуры железнодорожников нас троих записали в, как сейчас помню, пятнадцатый отряд.

– Ну, вам там совсем нескучно будет. – сказала мама Лехи. – Держитесь там друг за друга и защищайте, если что.

Меня немного покоробили эти туманные перспективы защищаться от кого-то. Но ведь никогда не знаешь ничего наперед.

Повсюду было много народа – детей и родителей, много шума, смеха и суеты. Дети тащили на себе свои вещи, упакованные в сумки и рюкзаки. Я среди всего этого выглядел весьма экстравагантно со своим чемоданчиком. Воспитатели и вожатые быстро сбили толпу поотрядно и парами погнали на вокзал. Оживленная и уже почти организованная толпа весело двинулась.

На вокзале нас загрузили в специально выделенную для этих целей электричку, и она помчала нас в райское будущее коллективного социалистического быта в поселок Кукуштан. В вагоне наша несвятая троица познакомилась с мальчиком по имени Денис, который увлекся нашими дружными и громкими шутками и тут же примкнул к компашке.

Жизнь в пионерлагере четко делилась на две неравнозначные составляющие. Детей постоянно строили на пионерских линейках, заставляли участвовать в общественной жизни, показывать себя отличниками боевой и политической подготовки, придумывать и реализовывать всякую краснознаменную и краснозвездную чушь. Все это очень мешало полноценному отдыху вдали от опеки родителей и иных прочих родственников, потому что занимало огромную часть времени.

Вторая же сторона лагерной медальки была куда увлекательней и сулила больше удовольствий. Помимо различных организованных игр вроде «Пятнадцати записок» игры и приключения мы организовывали себе сами. Наш отряд поселили в одном из двух каменных корпусов лагеря, на втором этаже. Помимо нас четверых в нашу пятиместную палату угодил парень, имени которого моя память не сохранила, но прозвище Обезьянка прилипло к нему сразу и прочно. Ибо мордочкой, ужимками и повадками он очень сильно походил на представителя племени приматов. Обезьянка был самый заводной и смешливый в нашей компашке, во всей этой своей нелепости, прыжках и забавах. Постоянно пытался нас как-то разыграть, одурачить, развеселить, привнести нечто интересное, новое и неординарное. Естественно, из-за него наша палата огребала больше всего остального отряда.

В первую же ночь наша неугомонная банда оказалась перемазанной зубной пастой. Девочки из какой-то соседней палаты отважились на ночной рейд и буквально исполосовали нас под тигров-альбиносов. Я проснулся утром, и лицо сводило и стягивало засохшей коркой этой сраной пасты. Было очень неприятно, дискомфортно и дьявольски обидно. Хотелось жестоко ответить кому-нибудь. Понятно было, что это девочки, только вот девочек-то вроде как бить нельзя. Но так хотелось им врезать. Изгаженное пастой братство торжественными криками поклялось отомстить. Справедливости ради стоит сказать, что клятва так никогда и не была воплощена в жизнь. Каждую ночь мы банально и слабовольно просыпали, измученные дневными впечатлениями и переживаниями.

Любые коллективные перемещения и телодвижения на территории лагеря проходили строем, с песнями, плясками, речовками и другими забавными фигнюшками. Таким макаром мы ходили на пионерско-коммунистические мероприятия, в клуб и в столовую. При входе в столовую каждому отряду полагалось во всю многоголосую мощь легких проорать речовку-приветствие:

– Всем-всем, добрый день! Всем-всем, приятного аппетита!

Пацаны не были бы пацанами, если бы слегка не подрихтовали данный лозунг. В переделанном виде он звучал так:

– Всем-всем, добрый день! Всем-всем, приятно подавиться!

И мы каждый раз с упоением желали этого безликим «всем-всем».

Кормили нас до отвала, а порой даже и до сблева, потому что детская кормежка в пионерлагерях была подчинена плану. Как и все в великом советском государстве. И по плану, который поставили «Гудку», нужно было, чтобы определенный процент детей увеличил свой вес к концу смены. Но не всегда это получалось, потому что дети есть дети. И они постоянно двигаются, бегают, смеются, шалят, кувыркаются и кривляются. В общем, тратят массу своей детской энергии на то, чтобы никакие планы взрослых не стали помехой их отдыху.

Зато работники столовой вне всяких планов благополучно набирали веса. Да и действительно, где и когда увидишь работников государственного общепита худыми заморышами. Свои кишки они никогда не обделят вниманием.

По субботам проходили родительские дни. Предки и другие прочие родственники октябрят и пионеров наезжали батыевскими ордами и заполоняли все пространство лагеря, шарахаясь по всей территории броуновским движением. Ко мне за всю смену один лишь раз приехал отец, и то не в родительский день, привез гостинцев на рабочей машине. Приехал он не один, но тогда я еще не осознал и не понял, кто именно с ним рядом сидел. Увидел просто, что какая-то женщина в очках. О том, кто это была, я узнал только спустя несколько лет. Это была его многолетняя подруга, любовница и мать моего второго кровного брата Федора – Анна.

Я не знаю с какой целью батя привез ее, либо показать меня, либо просто катал ее по городу и его окрестностям, крутил любовь, роман, и заехал попутно ко мне в лагерь. Нас друг другу он не представлял, а я не интересовался, кто это. Тем более, что там вполне могла сидеть и обычная пассажирка, которую отец вез по своей работе.

В последний день в лагере проводился так называемый День костра. Посреди лагерного футбольного поля складывалась огромная, в пару этажей, груда дров, и запаливался исполинский костер. А пионеры, и октябрята, то есть все дети лагеря вместе с воспитателями, вожатыми и другим приблудным народом бродили по полю и играли в игру на поцелуи «Пух, мех или перо». Девочки и мальчики, взявшись за руки, собирались цепочками и бегали, вылавливая одиночек или меньшие по составу группки противоположного пола, окружали их и задавали сакраментальный вопрос:

– Пух, мех или перо!?

«Пух» означало: целуй двух, «мех»: целуй всех, «перо»: целуй одного. Один раз такой цепочке удалось поймать и праздно шатающегося меня. Поняв, что попал, я выбрал меньшее из зол, отыскал глазами в зловеще сжимающемся круге самую симпатичную юную самочку и с криком «Перо!» ринулся к ней. Как потом оказалось, девица была вовсе не из этой компании, а просто прибилась откуда-то и таращилась на меня, предвкушая жестокую эротическую расправу. Честно говоря, мне было пофиг, я прорвал цепь, неуклюже чмокнул ее куда-то в район щечки и помчался на свободу, оставив ошарашенных девчонок позади. А больше всех, конечно, обалдела та самая, чмокнутая.

Естественно все эти мероприятия были немного волнительны для меня, как для человека, который еще не вступил в пору пубертата, но уже немного интересовался противоположным полом и знал, что мальчики от девочек несколько отличаются друг от друга тем, что у них скрыто под трусишками. Поэтому мне одновременно и хотелось, и не хотелось, чтобы меня поймали, и чтобы я кого-то поцеловал. Либо меня кто-то поцеловал. Но тем не менее внутри меня присутствовало ощущение праздника, легкого томления и интереса.

Помимо этих поцелуйно-эротических игрищ были и более традиционные детские игры. Так сказать, за призы. Например, нужно было с закрытыми глазами прицепить хвостик ослику. Причем в нужное место, где ему и положено быть. Либо ножницами отстричь с ниточки конфетку. Либо проводилось соревнование между двумя командами, когда члены команд вслепую по очереди рисовали элементы лица, каждый какой-то свой – нос, глаза, рот, уши, брови. Затем беспристрастные судьи выносили свой вердикт, и той команде, которая лучше справилась с заданием, вручался незначительный, но очень памятный приз.

Осознание того, что смена почти завершилась вгоняла нас в легкую грусть и тоску расставания с новыми друзьями – Денисом и Обезьянкой, которых мы, к сожалению, больше никогда не встретили в жизни. Конечно, наше великое трио – Киса, Леха и я не особо-то и грустило, потому как домой мы возвращались вместе, аккурат на улочки любимой Железки.

А еще мы с Кисой умудрились поссориться в последний день. Дело в том, что я где-то нашел плетеного «чертика». В те времена из медицинских трубок, которые использовались для капельниц, умельцы плели чертиков, рыбок и другие сувениры. Мой же чертик был сплетен из резинового жгута, и его ручки и ножки прикольно оттягивались. И при очередном оттягивании ножки сраного чертика я попал ей прямо в верхнее веко кисиного глаза. После этого он весь обиделся, сказал, что по приезду домой нажалуется своему отцу, который сделает мне внушение и накажет. В конце концов, чтобы с ним примириться и не огрести люлей, я задарил этого чертика несчастному одноглазому Кутузову. Хрен его знает, куда этот чертик делся потом. Но, скорее всего, Киса про него забыл на следующий же день, потому что он и по сию пору достаточно безалаберно относится к любым вещам. Кроме водки, конечно.

Битва

Второй класс моей школьной жизни был ярко раскрашен мощным противостоянием между мальчишками класса. Не помню в чем была суть конфликта, но пацаны поделились примерно поровну – хорошисты и отличники и примкнувшие к ним присные с одной стороны, а троечники и двоечники с другой. Хорошисты-отличники у нас не были «ботанами» и вполне себе были сильны физически, поэтому двоечники опасались нас просто взять и поколотить. Это глобальное противостояние напоминало незабвенные времена Холодной войны, которое лишь иногда перетекало в ожесточенные, кровопролитные бои.

Однажды мы сошлись в схватке во дворе трех домов, через который проходил путь в школу большей части нашей группировки. Не то чтобы кто-то кому-то там забил стрелку, нет, все получилось спонтанно. Противник преследовал нас и хотел одержать викторию, причем вне стен школы. И мы, как Маугли или Кирилл Мазур, приняли бой. Примерно полтора десятка элитных бойцов-рукопашников неистово врубились друг в друга на заснеженной площадке, превратив драку в беспорядочную и беспомощную возню в снежной каше. Все глупо барахтались, лягались и толкались, огревая противников портфелями и мешками из-под второй обуви.

Веселуха мгновенно закончилась ровно в тот момент, когда я прицельно зарядил кулаком в чей-то нос, который приветливой случайностью высунулся из общей кучи. Нос красиво и художественно брызнул красным, а я в победном испуге бросился прочь, вместе с остальными уцелевшими и не травмированными участниками мероприятия. Тем более, что к месту представления стали подбираться обеспокоенные взрослые. В те времена люди еще чувствовали ответственность не только за своего ближнего, но даже и любого дальнего.

Пионер

Со мной произошел еще один нелепый, комичный и забавный случай в этом классе. На переменах мы в основном играли в «галю» или «сифу», то есть обычные догонялки, либо догонялки, в которых жертва осаливается «сифой», неким противным и мерзким предметом, чаще всего половой тряпкой. Во время одной такой игры, когда до обидного короткого мгновения перемены уже подходили к концу, я стоял несколько в стороне от основной потехи и зорко следил за перемещениями игроков, чтобы в случае чего быстро улизнуть от погони. Я искренне полагал, что стою в проеме между стенами, куда собственно и свалил бы в случае чего. Но злая судьбина распорядилась по-своему. Раздался звонок на урок, и я начал разворачиваться на сто восемьдесят градусов, мгновенно набирая скорость, и внезапно врезался, воткнулся, впечатался в стену, которая-то и была у меня за спиной. На лбу мгновенно выскочила огромная шишка, искры сыпанули из глаз как при электросварке, мир на мгновение потемнел. В класс я приплелся последним, зато контрольную по математике написал на 5. Возможно, стряхнул окалину с мозга, без которой он заработал по-другому, лучше и продуктивнее.

В начале третьего класса меня и еще пятерых одноклассников торжественно приняли в пионеры в музее «Диорама», посвященному пермским революционным событиям 1905 года.

По скромному народному мнению, с которым власть никогда не считалась, алкаши и лентяи с Мотовилихинских заводов под предлогом сознательных граждан решили поддержать народные волнения, которые проходили по всей стране, и тупо забить на свои рабочие обязанности, не выйдя на очередную смену. А для того, чтобы придать своему поведению подобие значимости и следование веяниям времени для видимости поломали стекла в домах и покрушили лавочки местных торговцев. Весь этот псевдобунт проходил на пятачке, который коммунисты потом гордо обозвали Площадь восстания. Жалко, не добавляли, что там и у кого встало.

В общем, для разгона тунеядцев был вызван конный патруль казаков, который, слегка помахивая нагайками, разогнал группу пьяных лоботрясов. На этом все и завершилось. Вроде. Но рьяные коммунистические сказочники вскоре после 17 года сочинили красивую байку о героическом сопротивлении огромных рабочих масс кровавому царскому режиму. А чтобы подтвердить эту дикую версию, новые правители выстроили музей-диораму, в центре которого поместили художественное полотно с настоящими элементами на первом плане, которые по идее должны добавлять зрелищности, достоверности и живости всей картине.

И вот в этот храм каждый год со всего города свозили лучших учеников третьих классов, кандидатов в пионеры, где и принимали в первом потоке, как наиболее достойных.

В том году в наш класс перешли Леха Бажин и Оксана Шилина – ученики, которые учились выше среднего. Леха тут же влился в нашу славную компашку, тем паче, что он жил в наших краях, на Ветлужской улице, в местности под названием Синя Яма. А Оксана затмила своей девичьей привлекательностью для всех мальчиков класса прежнюю фаворитку – Наташу Белых по прозвищу Белышка. Все пацаны на нее таращились, пускали слюни и по-детски оказывали различные знаки внимания. Такие как толчки, подножки, дерганья за косички. Более прочих на нее запал Васька Петушков. Возможно, не в последнюю очередь из-за того, что ее посадили с ним за одну парту. И он очень радовался, когда у Оксаны были успехи в учебе либо общественно полезных мероприятиях. А мы в тайне от него промеж себя звали его банальным до невозможности прозвищем Жених.

Именно Леху Бажина, Лядыча, меня, а также Оксану, Наташу и Аню Фахрисламову в числе первых шести от нашего класса сочли достойными кандидатами на то, чтобы пополнить ряды великого пионерского братства. Собственно, на диораме нас и приняли в пионеры, повязав каждому на шею галстук – кусочек красного знамени, пропитанного народной рабоче-крестьянской кровью. Помню, как дома мучительно долго и напряженно я учился его правильно повязывать, запоминая последовательность собственных движений и загибов концов галстука.

Существовало правило, согласно которому галстук повязывался только на воротник, никакой голой шеи. Однажды в «Гудке» вожатка даже отругала нас с Кисой, напяливших эти тряпки поверх футболок. Плюсом каждому нацепили пионерский значок на замену октябрятскому. На котором светлый лучезарный лик Великого вождя вдруг резко, без всякого возрастного перехода, постарел. Конечно, юные ленинцы очень гордились этим фактом, еще мало осознавая, в какое именно говно они вступают и к чему они должны быть всегда готовы. Мне очень нравилось, что я – пионер, что стал им одним из первых в своем возрасте, что уверенно шагаю в иллюзорное светлое будущее. Детская голова – слишком благодатная почва для прививания даже самых диких и бредовых идей.

А еще в третьем классе наши ряды пополнил третий ученик – Пашка Воробьев, который со временем, не сразу, стал еще одним моим вечным корешем. Поначалу же я его жутко недолюбливал, он попросту меня почему-то очень сильно раздражал. Казалось, что он какой-то балбес, а мне, как старожилу класса, хотелось это показать и поставить его на место. А какое именно, я понятия не имел. Однажды даже на перемене поставил ему, убегающему, подножку, и он грузно и неловко упал, по инерции закатившись под батарею. С Пашкой, или как его прозвали с легкой руки нашей математички Анфисы Афанасьевны, Паней, мы сблизились через несколько лет. Но об этом впереди.

Отшумела, отгремела и пролетела начальная школа. В конце года нам устроили мини-выпускной с обязательным чаепитием и вкусняшками, приготовленными старательными мамами. Впереди было счастливое предвкушение будущей, волнительной и почти взрослой школьной жизни, когда уже каждый предмет ведет один отдельно взятый учитель. А с другой стороны было грустно. За три года мы успели привыкнуть к своему кабинету, к Елене Ефимовне, которую покидали навсегда в стремительном водовороте жизни.

Новые учителя

В 1989 году министерство образования затеяло реформу для перехода школьной системы с десятилетней на одиннадцатилетнюю программу. Вместо трех начальных классов становилось четыре, и поэтому те, кто уже закончил начальную школу, как мы, перескакивали через один класс. Таким образом я не ходил в четвертый класс, а сразу пошел в пятый. В этом году нам начали преподавать несколько новых предметов. Вместо письма и чтения стали русский язык и литература, вместо математики – алгебра и геометрия, вместо природоведения – география и биология. Добавились также история, черчение и иностранный язык.

Именно с иностранным языком у меня связано небольшое забавное недоразумение. Обычно тех, кто учился более или менее хорошо, определяли изучать английский язык, а тех, кто учился похуже, кидали грудью на амбразуру немецкого. Подозреваю, что это была эдакая историческая ирония, дескать, учишься плохо, на вот, в наказание учи язык неудачливых завоевателей. Может, прояснится чего в пустой башке.

Так вот, по идее, меня как хорошиста должны были определить в бравые ряды джентльменов, но по странному стечению обстоятельств я угодил в толпу бюргеров. В начале учебного года честно отзанимался три урока на немецком языке, где даже успел отхватить пятерку за мастерски выученное: «Ich heiße Oleg и Ich lebe in Perm». Затем родители Вовки Ветрова, который учился весьма средне и которого определили учить английский, пришли к директору школы и попросили его перевести в группу немецкого, мотивируя тем, что ему будет сложно учить язык Шекспира и Байрона. В итоге произошел crazy change, и я попал на свое законное место в группе английского языка.

Так уж получилось, что этот предмет мне давался очень легко, и без лишней скромности могу утверждать, что по английскому я был одним из лучших в школе, а уж в параллели лучшим однозначно. Не в последнюю очередь это произошло из-за учительницы, которая нам преподавала этот предмет – Леушиной Татьяны Павловны, великолепного педагога и очень чуткого человека.

С этого года у нас появился новый классный руководитель – Каргалина Татьяна Николаевна, учитель истории, а также новый классный кабинет на третьем этаже. По началу, по привычке начальной школы, мы собирались у этого кабинета, а уж потом ползли к кабинету, в котором начинался первый урок. Постепенно поняв бессмысленность и неэффективность планирования собственного времени, все начали являться в нужное место сразу же, с утра. Несомненно, самыми веселыми и раздолбайскими уроками того времени были уроки биологии, которые вела Котораева Нина Михайловна, больше известная в среде учеников под кличками Кнопка и Семядоля.

На ее занятиях мы вполне могли себе позволить покидаться бумажками, поплевать через трубочки шариками пластилина девочкам в волосы или соседу в ухо, громко разговаривать и гомерически ржать. Маленькая Нина Михайловна абсолютно не внушала балбесам ученикам никакого пиетета и священного почтения к старшему по возрасту, социальному статусу и месту в школьной иерархии. Когда Семядоля вызывала к доске, отвечать домашнее задание, то рассказать его не составляло особого труда, даже если ты до этого пинал половые члены и абсолютно не приготовился. Она всегда наивно открывала учебник на вопросе, который спросила, а сама неотрывно и, как ей казалось, грозно, озирала гульбище, происходящее в четырех стенах кабинета. При этом абсолютно не обращала внимания на то, что делает и где стоит отвечающий ученик. Который в это время спокойно заглядывал в страницу ей через плечо и начитывал свой ответ. Понятное дело, что некоторые читали хуже, а иные видели не очень, поэтому и ответы не всегда были отличными. Лично я не страдал ни первым, ни вторым, посему мне не составляло труда быть в авангарде тех, кто «всегда ответственно подходит к приготовлению домашнего задания».

При кабинете биологии была лаборантская, где в великом множестве хранились различные наглядные пособия – плакаты, макеты, обязательный пластиковый скелет и, самое главное, заспиртованные органы, животные и иные малоприятные хреновины в банках, пробирках и мензурках. Во многих емкостях спирта не было на половину. То ли он испарился за десятилетия, то ли какие-то старшеклассники выхлебали его в своих первых смелых алкогольных экспериментах.

Так совпало, что в один из дней урок биологии заканчивался непосредственно перед обедом, и вся живая масса нашего класса срывалась с места с первыми звуками звонка и, сломя головы и все, что есть на пути, неслась в столовую жрать. Минут за десять до конца урока начинались приготовления, потихоньку убирались в портфели и рюкзаки учебники, тетради и канцелярские принадлежности. Все это происходило под чаще всего молчаливое, но иногда и суетливое словесное несогласие Кнопки, которая намекала, что урок еще вроде как продолжается, и она еще не все нам рассказала. Но пятому «Б» уже было откровенно плевать на все ее рулады, потому что каждый стремился первым выбежать из кабинета и помчаться на кормежку с гулким грохотом шагов, поднимая в воздух тучи пыли. Особым шиком считалось впереди бегущему захлопнуть дверь в столовку пред носами преследователей таким образом, чтобы они в нее влетели на полном бегу.

Нина Михайловна долго терпела эти выходки, но однажды взбунтовалась. Зная и предвидя, что в скором времени начнет твориться, она заперла дверь на ключ и положила его на стол. Несмотря на это, мы как обычно собрали свои причиндалы и начали вставать при звуках звонка. Семядоля мужественно попыталась забаррикадировать дверь своим маленьким тельцем и уперлась руками в косяк, перекрывая и без того запертый проход.

– Не пущу! – в ужасе от происходящего вскричала она.

Ушлый Мишка Кулаков прокрался к учительскому столу и, выкрав заветный ключ, вскрыл дверь также, как матерый медвежатник вскрывает сейф. Ученическая толпа волной хлынула в образовавшуюся брешь в обороне Семядоли, увлекая ее за собой, роняя на пол и слегка изменяя ее физическое и душевное здоровье своими ногами. Нелепый в своей беспомощности бунт окончился полным фиаско.

Паня Воробьев очень часто прибегал в столовку первым в силу того, что сидел рядом с выходом и, подозреваю, в силу того, что очень хотел жрать. Голод, как известно, великая сила, способная толкнуть на любые дикие и немыслимые поступки. Вот он и толкал Паню на скоростные рекорды. На каком-то жизненном этапе Паня раздобыл старый, расхристанный и разваливающийся кейс-дипломат, с которым ходил в школу и куда складывал свой скудный ученический скарб. В один из своих забегов, когда Паня уже предвкушал легкую победу над нерадивыми одноклассниками, он швырнул этот самый дипломат в вестибюле перед столовой, где все скидывали свои сумки, пакеты и портфели. Гадский кейс подвел своего обладателя, живописно распавшись на составляющие, самостоятельно выпотрошив свое чрево и вывалив все свое содержимое на паркет вестибюля. Паня затормозил очень резко, с таким же визжащим звуком, с которым тормозят автомобили в голливудских боевиках. Пока он с панической поспешностью собирал свое имущество, словно в насмешку мимо него стадом пронесся весь класс, бомбардируя окрестности своими сумками и пакетами. В итоге, вместо убедительной победы, Паня потерпел сокрушительное и унизительное поражение. Бег с препятствиями, пусть даже и такой экзотический, не прощает ни малейшей расслабленности, ни раздутого чувства насмешливого превосходства.

А Паня однажды учудил непосредственно на уроке биологии, прямо во время занятия. Стояла зима с трескучими морозами, и он пришел в школу в русской национальной обуви – валенках. В теплом помещении ему естественно стало жарко, и он, не утруждая себя долгими размышлениями, снял катанки и в порыве фривольного блаженства закинул ноги на парту. Я так полагаю для лучшей вентиляции и охлаждения оных. Химическая атака была жесточайшей. Если бы немцы применяли это зловоние вместо иприта во время Первой мировой, англо-французские войска быстренько сдались бы в хищные лапки Четверного союза. Семядоля, в обычное время и глазом бы не поведшая на такую наглость, была утомлена шестиурочной бесконечной борьбой с юными биологическими дарованиями и внезапно взорвалась криком:

– Иди воняй в другом месте!

И вроде даже обозначила движение в панину сторону, то ли сбросить смердящие ноги на пол, то ли дать ему заслуженного леща.

Уроки физики у нас взялась вести Олялина Эльвина Николаевна, женщина во многих физических смыслах выдающаяся. Больше всего у нее выдавались широкие бедра и мощный зад, формируя весьма характерную фигуру, за что она и получила кликуху Лампа. Вполне допускаю, что изначально имела место сумбурная битва прозвищ Груша и Лампа, но, так как тема физики все-таки была главенствующей в данном вопросе, дружба не победила, и к Эльвине Николаевне намертво прилепилось название стеклянной колбы с цоколем.

Самым жестоким испытанием для нервов учеников на ее уроках были минуты опроса домашнего задания. Лампа брала в руки классный журнал и под пристально-затаившимися взглядами тридцати пар глаз нарочито долго выбирала очередную жертву. Когда она, например, называла фамилию: