Текст книги "От Я до А"

Автор книги: Олег Беликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Олег Беликов
От Я до А

Глава 1. Начало начал

Вступление

Не могу точно сказать, с какого именно возраста я себя помню. Человеческая память – дама весьма своеобразная и зачастую утаивает многое из того, что хотелось бы знать, холить, лелеять и поливать слезами умиления на протяжении всей своей жизни. Обидно чувствовать себя всего лишь игрушкой в ее руках, эдаким роботом, у которого удалены некоторые немало важные фрагменты на жестком диске. Но, как бы там ни было, все, что мы помним, представляет для нас определенные ценность и значимость, для каждого свои. Детство мы помним на уровне ярких эмоций и впечатлений, практически не выделяя детали для более полной и целостной картины. Человеку иногда очень хочется поковыряться в собственном прошлом как в страницах отсыревшей, одряхлевшей, полузабытой и немного подгнившей книги.

Одна из первых вещей, которые я помню, это ощущение радости и искреннего детского счастья, когда я сижу рядом с отцом в его рабочей машине – ЗИЛ-130, с темно-зеленой, армейского цвета кабиной. На мне огромные отцовские солнцезащитные очки, в которых я немного смахиваю на муху или стрекозу. В этом идиллическом воспоминании мы катим обязательно по летней ровной асфальтированной дороге. Отец, молодой, кудрявый, черноволосый и усатый, слегка щурится, глядя на дорогу, и улыбается моей радости. Сейчас это кажется дикостью, но в те времена, в начале 80-х годов, вполне обыденным делом считалось увидеть за рулем грузовика водителя в пиджаке или даже костюме. Вот и отец крутил баранку в темно-коричневом пиджаке, который у меня теперь ассоциируется вообще со всей его одеждой того времени.

Я довольно рано начал ездить с отцом по его рабочим делам, так как мама работала проводником пассажирских вагонов на поездах дальнего следования и по несколько дней была в поездках. Оставаться мне было не с кем, дедушек с бабушками у меня не было, да и самостоятельностью я еще не мог похвастаться, поэтому и становился временным отцовым напарником. То ли штурманом, то ли вторым пилотом, то ли необходимой обузой.

Многим позже, после рождения младшего брата Серого, когда батя ушел работать на такси, я вдоволь поездил и на этих машинах. Сидел всегда сзади за водительским местом, у левой пассажирской двери. Которая в то время была наглухо заблокирована абсолютно на всех таксомоторах и, как мне кажется, не открывалась никогда. Сделано это было то ли в целях безопасности, чтобы нерадивые, а зачастую и нетрезвые, пассажиры, не вышли из этой двери под колеса проезжающей мимо машины. То ли в целях контроля посадки-высадки клиентов и облегчения водителю процесса взимания платы за проезд. Эти «волги» или «тачки», как называли их сами таксисты, мне очень нравились – удобные, просторные, всегда вкусно и аппетитно пахнущие бензином и другими горюче-смазочными материалами. Не припомню, чтобы батя давал мне порулить или просто подержаться за баранку, в отличие от Серого, которому очень рано была дана такая привилегия. Наверное, я немного ревновал и завидовал, но ведь Серый был младшим ребенком в семье. А младшим зачастую дозволено звезды не только трогать, но и даже снимать их с небес голыми руками.

Образ отца в этом периоде моего шествия по планете отпечатывается в памяти гораздо чаще образа мамы, которая примерно половину времени проводила вне дома из-за специфики ее работы. Мы с батей, или как я его тогда еще называл, папой, играли, смотрели полтора канала на черно-белом телевизоре «Рекорд», ездили к родственникам на Гайву, ходили по грибы.

Лес на Железке остался до сих пор, а уж в те то времена его площадь была гораздо больше, и идти до него времени требовалось меньше. Вот мы и ходили. И любовь к этому делу у меня осталась на всю жизнь. Однажды прямо в лесу, посреди слегка заболоченного участка, меня прихватила паховая грыжа. Эта зараза у меня была врожденная и время от времени происходили защемления. Было, конечно больно, но батя мне ее как-то вправлял, а сильных и через чур мучительных приступов у меня не бывало, поэтому врачи не настаивали на операции. Но в этот раз, натруженная походом по лесу, болячка взбунтовалась и дала о себе знать достаточно резким и сильным образом. Я сел на кочку и захныкал. Было и обидно, и больно, и жалко себя. Но из леса нам надо было выбираться в любом случае, и поэтому отец меня спросил:

– Ты же у меня мужичок?

– Мужичок, – ответил я, уже осознавая свою пока еще маленькую мужикастость.

– Раз мужичок, значит, сильный. Поэтому, давай потерпи немного, вставай и пошли.

Я встал и пошел за отцом. Ведь мужикам, даже еще таким маленьким, иногда приходится терпеть и бороться с обстоятельствами.

А с грыжей я поквитался гораздо позже, почти в сорок лет. Детские защемления у меня со временем прошли, и она меня практически не беспокоила. Только иногда яичко слишком высоко поднималось по мошонке вверх. Приходилось рукой помогать ему опуститься на место. С годами она мне стала доставлять небольшие неудобство и дискомфорт. Защемлений и приступов боли не возникало, но приходилось постоянно чуть вправлять ее обратно. Выглядело это не очень красиво и эстетично, будто я постоянно чешу свои яйца. Но дело даже не в этом. Представьте, будто у вас внутри есть какое-то инородное тело, которое часто мешает вам, отвлекает и изматывает. Со временем я пришел к мысли о хирургическом вмешательстве в эту многолетнюю борьбу. Лечь под нож само по себе занятие не из приятных, а уж когда этот самый нож орудует в непосредственной близости от твоих половых органов, становится неприятнее в разы. Но вы ведь помните историю про мужичков и борьбу с обстоятельствами? Отбросив все сомнения, предрассудки и опасения, я пошел к врачу, который и поправил мой многолетний дефект.

Возможно, паховая грыжа вообще у нас семейное явление по мужской линии. Потому что отец говорил, что у него она тоже была, но в более легкой форме. А вот у брата… у брата была реальная жесть. Серому грыжа объявила настоящую войну и атаковала его приступами сильнейшей боли. До девяти лет он мучился и ревел, обливаясь слезами, не в силах терпеть эти атаки. Бате удавалось каким-то образом вправлять ее, и на время она отступала. Но однажды Серый пришел из школы после второй смены весь зареванный и согнувшийся в три погибели. Я встретил его на входе в лифт, собираясь пойти погулять, так как все свои послешкольные дела к тому времени уже сделал. Увидев в каком состоянии он вытек из лифта, я догадался, что дело плохо. Отца дома не было, и никто бы не смог утихомирить в очередной раз разбушевавшуюся болячку. Моя намечавшаяся гулянка во дворе тут же была позабыта, и я сопроводил брата до дома, после чего либо мама, либо соседи вызвали «скорую».

Мы тогда жили в двухкомнатной типа квартире в малосемейке, в блоке на три семьи, где у каждой из оных были отдельными туалет и душевая. Общей была только кухня. С соседями мы жили дружно, и вполне допускаю, что врача вызвал кто-то из них. С телефонами в то славное, почти советское время, было туговато, поэтому в экстренных случаях приходилось бегать на вахту, которая была оборудована этим чудом советской инженерной мысли и техники, и являлась единственным порталом в телефонную сеть города для обитателей нашей общаги.

Бригада приехала достаточно быстро, и Серого увезли в больничный городок в Балатово, где блистательные полководцы в лице местных хирургов одержали окончательную и бесповоротную победу над этим недугом брата, мастерски перекрыв ему все возможности для реванша. Помню, как мы навещали его там. Как после больницы бежали с отцом из трамвая по скользкому снегу, несясь через всю привокзальную площадь на электричку, которой уже объявили отбытие. Как после больничных харчей Серый и дома вместо сливочного масла с умным видом пытался намазывать на хлеб маргарин, которым в целях экономии и из-за вечной больничной нищеты кормили пациентов. Прелести этого гастрономического извращения мне довелось вкусить в армии, где, видимо, в тех же самых целях и по тем же самым причинам бравые отцы-командиры кормили вечно голодных солдатиков. Ведь когда ты очень хочешь жрать, тогда и хлорочка тебе покажется сладким творожком.

Клоповник

До этой малосемейки нам пришлось поволочить существование в другой общаге, на улице Заречной – старом, раздрызганном, облезлом клоповнике, рассаднике алкашей, бичей, хулиганов, дряхлых одиноких старух и прочей асоциальной нечисти. Это было общежитие коридорного типа, разбитое на крылья-секции, где по левые и правые стороны длиннющих коридоров находились дверцы комнатных клетушек, каждая на одну отдельную семью или одну отдельно взятую безквартирную единицу. Внезапной барской щедростью заботливые руки руководства с батиной работы вручили ему ключи от девяти райских квадратных метров на первом этаже трехэтажного здания. Про клопов я не вру, а мама сполна испытала культурный шок и тихий ужас, увидев однажды ночью несколько крупных тварей на моей младенческой мордочке. После этого случая мы несколько дней ночевали на Гайве, у дяди Гены, отцовского брата, в общаге чуть поприличней, пока в нашей комнатушке полчища клопов массово вымирали после химической дезинфекционной обработки.

С одной стороны, жить в этой общаге было экстремально весело, а с другой – вполне опасно не только для здоровья, но и для самой жизни. Отец одного из первых моих детских приятелей и соседа по общаге Валерки Вершина был безногим инвалидом. Он был страшным матершинником и хроническим алкашом, который кулаками постоянно вымещал собственную досаду за обосранную и неудавшуюся жизнь на маме Валерки – тете Ане, нещадно ее поколачивая. В принципе, тетя Аня была женщиной покладистой и терпеливой, но любой сосуд, если в него постоянно что-нибудь лить, рано или поздно переполнится и брызнет через край, или еще того хуже, лопнет от перегрева своего содержимого. Вот и терпение тети Ани однажды лопнуло, и она зарезала беснующегося в пьяном гневе мужа, сделав себя вдовой, а двоих своих малолетних детей сиротами. Самый гуманный советский суд ее оправдал, и она продолжила в этом теремке поживать, и по мере сил и возможностей добра наживать.

Когда мы только переехали в эту обитель проклятых, мама, по доброте душевной, пытаясь подружиться с разномастными соседями и, возможно, стараясь завоевать их одобрение, стала давать по мелочи кое-что из продуктов – спички, соль, сахар и крупы вечным общажным просителям. Социальный статус нашей семьи был немного выше статусов среднестатистических обитателей этого муравейника, так как мама уже тогда работала на скором фирменном поезде «Кама» и раз в шесть дней бывала в столице нашей Родины, городе-герое Москве, откуда неподъемными сумками таскала различные деликатесы и разносолы, которыми столичные продмаги снабжались куда щедрее пермских. Вскоре местные граждане алкоголики и тунеядцы почуяли мамину слабину и стали напропалую пользоваться ее сговорчивостью и нагло выпрашивать халяву по поводу и без. Батя, разгадав этот хитрый маневр, сказал маме:

– Зачем ты их подкармливаешь? Закрывай лавочку, иначе этот поток за дармовщиной никогда не иссякнет.

Мама дело в долгий ящик не откладывала, и тут же избушка замкнулась на клюшку. Месть обиженных и оскорбленных была беспощадна, тупа и подла. Я, по причине малого возраста и крайне ограниченной мобильности, ползал на четвереньках по общему коридору. Мало того, что одна вредная старуха сыпала вдоль плинтусов дуст, якобы от тараканов, в который я весьма успешно вляпывался руками, так еще и самые добрые на свете соседи начали исподтишка меня толкать, слегка пинать и щипать. Однажды отец, будучи на коммунальной кухне, услышал, как я дико заверещал в коридоре не своим голосом. Он тут же бросился на помощь, а та самая зловредная старуха мышью юркнула в свою спасительную, как ей казалось, келью и закрылась на замок. Как потом выяснилось, бабушка – божий одуванчик ущипнула меня в порыве горячей извращенной нежности. Комнатная дверь была препятствием так себе, и батя снес ее с петель одни ударом ноги.

– Ты что, сука старая? Совсем ебанулась? – выкрикнул он бабке, испуганно трясшейся посреди комнаты. Уж не знаю, какие бы я слова сказал в подобной ситуации, но они явно тоже были бы нецензурными. В следующее мгновенье отец ладонью наотмашь ударил бабку по голове с такой силой, что она пролетела всю оставшуюся часть комнаты на сверхвизговой скорости и врезалась черепом в батарею отопления. Самый гуманный в мире оправдал и батю, выписав ему штраф с возмещением морального и физического вреда здоровью потерпевшей.

Спички

В целом же жизнь в этом обезьяннике кипела, бушевала и бурлила говнами и другими не самыми приятными субстанциями низшей касты человеческой биомассы. Весьма колоритной была семья Хреновых. Глава семьи Женька и его суженая, верная собутыльница и подельница Танька днями напролет пьянствовали, гульванили, дрались друг с другом, лаялись с соседями и пытались воспитывать своих сыновей – разнояйцовых близнецов Сашку и Кольку. Братья по большей части были предоставлены сами себе и улице – неисчерпаемому источнику мелкоуголовных наклонностей. В секции нас было четверо пацанов – я, Валерка и близнецы, все одного года выпуска, поэтому и игры у нас были по большей части совместные. Мы делились двое на двое и начинали свои мальчишеские противостояния, естественно, Колька с Сашкой всегда были на одной стороне, а моим напарником вечно выступал Валерка. Летом мы ловили кузнечиков, кто больше поймает; катались наперегонки с небольшой горки на трехколесных велосипедах; сражались на палках. Зимой часто играли в общем коридоре, в основном строя баррикады из чего попало и нещадно обстреливая друг друга деревянными кубиками. У Валерки откуда-то была фуражка от солдатского повседневного мундира, которую мы с ним напяливали по очереди, стараясь изображать умудренного опытом командира. Обычно в этих суровых баталиях всем без исключения воинам прилично доставалось.

Одним прекрасным солнечным летним днем хулиганистые братцы подговорили меня взять дома коробок со спичками, чтобы «пожечь кострики» за гаражами. Гаражи находились перед выходом из дома, метрах в тридцати, и представляли собой обычные советские ракушки – пристанище «запоров», «москвичей» и «жигуленков».

– Олега, это будет зыко, и никто не узнает, – убеждали они меня словами и взглядами честных и прозрачных глаз. Спички у родителей хранились в одном из ящиков серванта вместе с пустыми коробками, которые я использовал как изоляторы временного содержания для пойманных кузнечиков, жучков и прочих паучков. Я подошел на кухне к хлопочущей у плиты маме и спросил:

– Мам, можно я возьму пустой коробок? Мы с пацанами половим кузнечиков в траве за гаражами.

– Бери, конечно. – Без всякой задней мысли разрешила мама. И вот я, крадучись, воровато озираясь по сторонам, пробрался в нашу комнату, выдвинул заветный ящик и, потной от волнения ручонкой, цапнул целый коробок с доброй сотней спичек внутри. Пол дела было сделано. Оставалось самое сложное – вынести свою добычу на улицу через самый страшный кордон – никогда не дремлющий пост с бабушками на лавочках у подъезда. Помню, как я иду мимо них, в одних коричневых шортиках, прижимая к бедру и прикрывая ладонью прямоугольную коробочку, боясь, что спички внутри зашуршат, выдавая меня, а бдительные престарелые часовые тут же меня схватят и поведут к матери на казнь. После этого тяжелейшего душевного и физического стресса я вполне могу понять чувства Господа нашего Иисуса Христа, когда он приближался к Голгофе.

К недолгому счастью, маленькие палочки с темно-коричневыми головками меня не подвели, и я устремился вперед со скоростью гоночного болида. Забежав за гаражи, я принялся искать Кольку с Сашкой, которых почему-то нигде не было видно, хотя мы условились встретиться именно здесь. Я носился вдоль тыльной стороны гаражей, как вдруг в проеме между двумя из них увидел маму с солдатским ремнем в руках. Сердце мое мгновенно упало куда-то гораздо ниже пяток, а колени трусливо слегка подкосились. Вид у мамы был очень грозный и решительный, несмотря на то, что было видно, что она запыхалась и немного побледнела от злости и волнения. Позади мамы маячили предатели Колька с Сашкой.

– Иди сюда! – требовательно и угрожающе позвала мама, помахав для внушительности ремнем. У меня было всего два пути – либо повиноваться, либо удирать, спасая целостность своей шкуры. Выбросив бесполезный и не пригодившийся коробок в кусты, я рванул влево вдоль гаражей, стремясь опередить маму и вырваться на оперативный простор в соседних дворах. Но этот план изначально был обречен на провал. Вместо того, чтобы просто развернуться и устремиться вверх по склону, удаляющемуся от нашего дома, я увяз в зарослях репья, откуда мама меня и выудила, поцарапанного и заросшего колючками.

Экзекуция была стремительной, жесткой и беспощадной. Мама довольно сильно отмудохала мой зад кожей ремня недалеко от места несостоявшегося преступления, вложив в силу ударов поучительно-воспитательный смысл. Где-то на заднем плане раздавался подхалимский голос одного из Хреновых, обращавшегося к маме:

– Тетя Дуся, он, наверное, хотел гаражи поджечь…

Отец, приехав с работы, застал меня побитого, сломленного и заплаканного. Видимо, мой внешний вид внушил ему такую жалость, что он немедленно принялся меня утешать, вытирая рукой слезы и целуя, при этом покалывая меня щеткой усов.

Близнецам я в какой-то мере отомстил лет через пять, когда мы уже жили в малосемейке на Хабаровской. Они повадились время от времени таскаться в мой новый двор, пытаясь участвовать в движухе, которую мы устраивали с моими новыми приятелями и друзьями. Я уже даже не помню повод и причину из-за чего все началось, но мы с ними сидели у костра в крохотном лесочке неподалеку от общаги и плавили «свинку» – свинец, пластины которого выдрали из отработанного и раскуроченного нами автомобильного аккумулятора для того, чтобы сделать из него битки для одной из разновидностей игр в пробки – «чиру». Из-за чего-то вспыхнула ссора, и я начал бить Кольку с Сашкой. Их было двое, но они отступали под моим напором, пятились, спотыкались и падали. Не буду врать, что я отличался благородством манер, поэтому без всякого зазрения совести пинал их, упавших, куда попаду. Трусливый враг был повержен и бежал прочь. А круг, однажды начавшийся у не зажжённого костра, замкнулся у костра пылающего.

Примерно в тоже время родители сдали братьев в интернат «Мир детства» на Ушакова, где они пробалбесничали какое-то время. После чего вся семья переехала жить в поселок Кордон Кишертского района, где их следы для меня навсегда затерялись. Что с ними сейчас и живы ли они вообще, я не знаю, даже лиц их отчетливо не помню. Вполне допускаю, что та среда, в которой они обитали, не принесла им ничего хорошего, и это либо тюрьма, либо цирроз печени, либо что-то еще не менее неприятное. Жаль, но это как раз тот случай, когда Хреновым – хре́ново.

Побег

Живя в этой общаге, я начал посещать свое первое учреждение социальной адаптации и самоидентификации в обществе – детский сад. Нам с одногруппниками очень повезло, у нас были замечательные воспитатели, по-настоящему преданные своему делу педагоги – Татьяна Семеновна и Валентина Тимофеевна. Это были добрые, заботливые и красивые женщины. Один мальчик из нашей группы Борька Руков даже был влюблен в Валентину Тимофеевну, и однажды по секрету поведал всем пацанам, что краем глаза увидел ее лифчик. После этого ошеломляющего сообщения я еще долго гадал, чем же может быть этот самый таинственный лифчик? В конце концов принял версию, что это такой маленький игрушечный лифт для кукол. Единственным темным пятном в ослепляющем луче этого внезапного вывода было искреннее недоумение от того, что нужно ли было из этого делать великую мальчишескую тайну?

Уже здесь, в детском саду, я по нормальному познакомился с будущим своим другом на всю жизнь Димкой Кожиным, или Кисой, как его прозвал еще один наш общий друг Димка Колганов за то, что у него якобы, как у кошки, девять жизней. Дело в том, что с Кисой мы были заочно знакомы, так как наши мамы перед родами лежали в одной палате и родили нас почти одновременно. Разница в появлении на свету у нас с ним составляет четыре дня в его пользу, поэтому он гораздо старее меня. Можно даже сказать, что наша дружба буквально началась с материнских утроб. Мой батя время от времени называл его Митька Шкурин, подчеркивая тем самым свое особое расположение, потому что всех прочих моих друзей он вообще одно время называл одним именем – Илья.

По малолетству Киса довольно-таки отчетливо заикался, особенно в моменты волнения или желания быстро поведать какую-нибудь интересную с его точки зрения историю. Со временем этот речевой дефект почти пропал, лишь изредка напоминая о себе. Мой друг жил в настоящей двухкомнатной квартире, пусть даже и хрущевке, с дедушкой и бабушкой, в доме, в цокольном этаже которого находились библиотека и отделение почты. Родители его с младшим братом Артемом жили на Окуловском в частном доме. Честно говоря, никогда не знал, с чем было связано это разделение братьев, то ли с мизерными размерами жилплощади родителей, то ли с желанием бабушки и дедушки держать старшего шкодливого внука в ежовых рукавицах.

Садичные будни обычно были унылыми, хотя и сопровождались определенной образовательной программой в веселой развлекательной форме. Но пацаны не были бы пацанами, если бы сами себе не придумывали развлечения. И мы их естественно придумывали. И не только их, но еще и множество приключений на свои пятые точки.

– А давайте сбежим в лес и будем там прятаться, как партизаны! – заговорщицким тоном в кругу особо приближенных предложил Андрюха Шумов, мальчик с большой головой и высоким челом, за которое он и получил впоследствии кличку – Лоб.

– Это баская идея, – тут же откликнулся на это Илюха Волков, – я знаю, где в заборе есть дыра, там мы запросто сможем пролезть наружу.

– Опасно! Придется перебегать дорогу! – рассудительно заметил Егор Стерхов, самый высокий в нашей компании.

– Да машины по этой дороге почти не ездят! – разгорячился в ответ Киса.

– Да-да, а еще посмотри налево, потом направо, как нас учили. – подтвердил Шумов. – В общем, бежим после обеда, а кто не пойдет, тот трус и баба!

После такого подведения итогов всему вышесказанному никому не захотелось быть трусом, а тем более бабой. В те беззаботные времена мы еще не знали, что бывают мужчины, которые не совсем мужчины, но бабой не хотелось быть совсем по другому поводу. Потому что это было стыдно, унизительно и не по-пацански.

Операция, которая могла бы иметь кодовое название «Мал мала меньше бегут в никуда», на самом деле началась не после обеда, а после полдника, когда нашу группу вывели на ежевечернюю прогулку. Семеро смелых, под предлогом игры в кустах, подкрались к дыре в старом сеточном заборе. Борька Руков критически осмотрел дыру с рваными краями, в которых зловеще торчали проволочные штыри.

– Острые, – сказал он, с испугом трогая пальцами равнодушный холодный металл, – можно поцарапаться или одежду порвать.

– Не ссы, – ответил ему Андрюха, который взял на себя роль идейного вдохновителя и руководителя побега. – Партизанам от фашистов и больнее было.

И он первым ловко, не смотря на большую башку, протиснулся в отверстие. Пацаны один за другим, кряхтя и суетясь, полезли на вожделенную волю. Я лез предпоследним и все-таки слегка зацепил футболку на спине, сразу же почувствовав, что надорвал ее.

Наш лихой отряд на полусогнутых быстро перебежал через дорогу и скрылся в не очень густом подлеске.

– В рассыпную! – крикнул кто-то, я не понял кто именно, и мы, как молодые брачующиеся лоси, с треском и хрустом ломанулись по кустам. Через пару минут все стихло, мы залегли. По правде сказать, валяться в одиночестве в траве было безумно скучно, и не только мне. Через некоторое время мы начали переговариваться и перекрикиваться между собой. На эти окрики и вышел спецотряд из детсада, состоящий из заведующего, нескольких воспитателей, нянечек и сторожа. Весь наш партизанский отряд пал смертью храбрых, правда немного позднее, разрозненно, каждый в своем доме, получив по крепкой родительской затрещине. Не получилось из нас маратов казеев и володь дубининых, ибо любое начинание, даже самое отчаянное, требует тщательной и продуманной подготовки. Взять свое наглостью и нахрапом удается очень немногим и крайне редко.

Лядыч

В подготовительной группе в наш коллектив на постоянной основе влился новичок, с которым жизнь не разводит меня до сих пор. Звали его Колька Лядов. Парень был сильно конопатым и слегка ушастым, и мне он сразу же жутко не понравился, так как был необычайно умным, подчеркнуто спортивным и обладал неплохими лидерскими задатками. А еще этот гад приволок с собой в садик чудесный набор пластиковых солдатиков, чем заслужил огромный респект почти всех пацанов группы. Кроме одного, который воспылал к нему лютой ненавистью и отчаянной ревностью. В один из первых дней в порыве беспомощности я обозвал его ушастиком, тем самым чуть не доведя дело до жестокой, кровопролитной разборки. По непонятным для всех участников причинам конфликт сам собой сошел на нет за довольно-таки короткий промежуток времени. Дети есть дети, и помнить обиды и неприятности в течение долгого времени зачастую они не в состоянии.

Колька внес решающий вклад в окончательную победу по всем фронтам над нашим извечным врагом – параллельной логопедической группой. Особенно ярко это проявилось в наших футбольных противостояниях. Андрюха Шумов прозвал их команда «Клей «Момент», черт его знает по какой причине. Разве можно догадаться, какие логические умозаключения формировались в его огромной башке? Так как Колька к тому времени уже занимался в футбольной секции, он уже был неплохо обучен, довольно техничен и обладал убийственным ударом с левой ноги. Понятно, что вся наша игра строилась через него.

Как говорили в свое время в «Спартаке»

– Не знаешь, что делать с мячом, отдай его Гаврилову.

Мы же с удовольствием отпинывали снаряд в сторону Кольки, а он забивал в ворота «Клея «Момента» гол за голом. Случались и казусы, вроде того случая, когда Юрка Мушин, игравший роль воротчика, пропустил мяч в сетку между ног после шального удара с центра поля.

С Колькой, или как его чуть позже прозвали друзья, Лядычем, мы необычайно сдружились и проводили много времени в играх и проделках. Одним из наших любимейших занятий было ловить майских жуков различными способами. Добыча жуков, как правило, начиналась в конце апреля, когда снег уже окончательно сходил, и земля немного оттаивала. Мальчишки сбивались в группы и вооружались лопатами, как старатели, и шли в места, которые годами приносили неплохой улов. Мы обычно этим занимались в лесопарковой зоне школы-интерната, любовно прозванную в народе Батор, как сокращение от инкубатора. Там росло много берез, под корнями которых пацаны самозабвенно переворачивали тонны грунта в поисках заветного коричневого жучка. Некоторые, самые нетерпеливые, собирали в свои загашники и попадавшихся время от времени личинок. Видимо, препарировали их в домашних условиях или пытались вырастить из них взрослых особей через пару лет. Усердию, старанию и выносливости мальчишеской братии мог бы позавидовать небольших размеров экскаватор. Вряд ли он перекапывал столько за весьма короткий уральский сезон, сколько один юный индивид в погоне за бесценным копошащимся сокровищем.

Чуть позже, в начале мая, лопаты сменялись на кирпичи и колотушки, и по утрам можно было услышать отчетливый и гулкий перестук по березовым стволам. Налетавшиеся ночью и оцепеневшие ото сна жуки пачками валились нам под ноги, и мы их собирали, выцарапывая из травы. Между прочим, помимо природного деления на самцов и самок, пацаны дополнительно градировали их по-своему, добавив категорий и немного разнообразив скучную обыденность. В наших местах, видимо из-за особенностей глинистой почвы панцирь и лапки жуков были окрашены в коричневый цвет, но иногда попадались особи либо с черным панцирем, либо с черными лапками, либо и с тем и с другим вместе. Самец с черными панцирем и лапками считался Вожаком, и представлял из себя очень ценный экземпляр. Одного такого жука можно было обменять на полста обычных, ничем непримечательных бойцов. Соответственно, самочка с подобными цветовыми характеристиками считалась Вожачкой. Жук с одним лишь черным панцирем назывался Разведчиком, а в мальчишеской среде и вправду считалось, что хрущи с подобным окрасом первыми вылетали из своих убежищ по вечерам. Обычная, но очень толстая самочка презрительно обзывалась Поварихой, видимо по аналогии с женщинами, которые работали в системе детского общепита и худобой не никогда не отличались.

Несколькими годами позже, когда родители стали отпускать гулять на подольше, мы стали ловить жуков в сумерках, когда они начинали свой вечерний моцион. Счет пойманных особей шел на сотни, а то и тысячи, и я сейчас удивляюсь, как мы их вообще не истребили в нашей местности? Один раз после вечерней ловли мы с Серым приволокли домой полную трехлитровую банку жуков.

Ходили слухи, что в аптеках принимают крылья жуков для производства лекарства, и, якобы, некоторые особо ушлые ловцы смогли сколотить на этом промысле небольшие состояния. Но я не припомню, чтобы кто-то на самом деле относил майских фармацевтам для их зловещих опытов. Мы и сами были горазды устраивать жукам нечеловеческие пытки. Кололи их иглами, обливали бензином для зажигалок и поджигали, глядя, как они ползли в объятиях пламени. Таким извращенным способом мы познавали этот мир и его природу, на собственном опыте составляя представление о добре и зле.

Пока мы жили на Заречной, отец мне и Серому строго настрого запрещал пересекать основную проезжую часть на улице Ветлужской, которая делила наш микрорайон на две неравные части – Синюю Яму и Верхнее Заболотье, как прозвал их все тот же неугомонный Димка Колганов. Поэтому мы практически и не бывали в Синей Яме, той части, которая примыкает к Транссибирской магистрали. Мы не воспитывались в тепличных условиях, но этот наказ выполняли неукоснительно, ибо понимали, что пока еще малы, а правил дорожного движения не знаем. Скорее всего, батя был прав, оберегая нас от этой дороги, потому что в разное время там много детей было сбито на смерть.

Но Лядыч жил по ту сторону, и эта особенность немного подтормаживала развитие нашей дружбы, а, может быть, охраняла целостность моей задницы. Мощь нашей дружбы в полной мере проявилась позже, после переезда нашей семьи, когда мы стали жить в соседних домах и начали ходить в один класс.