Текст книги "Джентльмены чужих писем не читают"

Автор книги: Олег Горяйнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 3. Cтервятники cоратники

В это самое время на другом конце города в фешенебельном отеле для педерастов “El Hermano Vespertino” маньянский резидент ГРУ полковник Бурлак Владимир Николаевич конспиративно встречался со своим когдатошним сослуживцем, бывшим резидентом ГРУ в Карачи, тоже полковником, но теперь уже в отставке, Михаилом Ивановичем Телешовым.

Свою подпольную деятельность на благо Родины они оба начинали в одно и то же незапамятное время в жаркой и влажной помойке на берегу Аравийского моря. На третий год пребывания в Карачи Бурлак вербанул помощника маньянского консула, который вскоре вернулся в Маньяну, но работать соглашался только с вербовщиком, и Бурлак был в оперативном порядке переброшен к латиносам. Телешов остался в Пакистане и к концу афганской войны ходил уже в первых замах, а после второго путча и вовсе сделался резидентом. Потом вслед за Ладыгиным ушёл из службы и затерялся.

А вчера вдруг взял да прилетел в страну Маньяну. Утомленный перелетом и мучаясь – всё же возраст! – от недостатка кислорода, он замертво рухнул на кровать в ближайшей от аэропорта четырехзвёздной гостинице и при помощи дембутала привел-таки себя в относительное состояние сна. Сегодня, в воскресенье, в двенадцать часов дня, свежий, выбритый, неприметный, с дипломатом в руке, он вылез из такси, не доезжая двух кварталов до вышеозначенного отеля. Дальше он прошёлся пешком, по пути проверившись два раза. Привычка свыше нам назначена! Войдя в вестибюль, он назвал приветливому портье условное имя Диего Гарсия, после чего без лишних вопросов был препровождён в роскошный номер на третьем этаже, где его дожидался старый друг и соратник.

Который в данный момент, то есть спустя час после встречи, сидел посреди полутёмной просторной гостиной на мягком белом с перламутровыми отливами диване, обхватив широкими ладонями кудлатую голову, и стеклянным взглядом смотрел в покрывшие журнальный столик любительские фотографии, которые отдавали порнухой самого оторванческого пошиба. Достаточно сказать, что на одном из снимков было увековечено, как в гардеробной Союза кинематографистов России сразу трое молодцов активно уестествляют его супругу Ольгу Павловну, как это называется в хитром на филологические изыски русском народе, “в три смычка”. Одним из эротоманов был кинорежиссер, снявший известный всему Отечеству рекламный ролик с чёрной кошкой и вертолетом. Другим был – чего греха таить – человек собственно Телешова, которому тот поручил вести наблюдение за озорницей супругой Владимира Николаевича, и которому профессионализм не позволил отказаться от неожиданного приглашения поучаствовать в молодецкой забаве. Третьим – и это обиднее всего – был некий аварец, вообще не имеющий никакого отношения ни к военной разведке, ни к российскому синематографу.

Владимир Николаевич сжимал руками голову и тихо покачивался взад-вперед, как старый еврей на молитве. О том, что это подделка, у него и мысли не возникло. Взгляд, которым ОП смотрела в объектив, был весьма красноречив и знаком до боли. Не оставалось никаких сомнений, что супруга в Москве… скажем так: пустилась во все тяжкие.

Страшно подумать, что бы сделали с Бурлаком за этот её, прости господи, промискуитет при прежнем режиме. Теперь же – вроде как и дела никому нет, кроме старого товарища.

Или есть?..

Ольга Павловна покинула субтропики семь лет назад, резонно решив, что в столице нашей Родины жизнь её будет куда насыщенней и разнообразней. С тех пор она постоянно жила там, за всё это время навестив супруга три раза. Раз в два года и сам супруг наезжал в город-герой Москву в отпуск. В последний раз, правда, это два года назад и случилось. Дома ему не понравилось. Больше он в отпуск не рвался, резонно понимая, что может оттуда и не вернуться. А домой – ни насовсем, никак – ему не хотелось.

Было, было время, когда Володя Бурлак если о чём и думал, так исключительно о бабах. Шли годы, и на смену сложным думам о бабах пришли простые и ясные думы о работе. В последнее же время полковник Бурлак думал, большей частью, о пенсии, даром что пятьдесят шесть – для мужчины не возраст.

Пенсия представлялась ему маленькой и грязной старухой, которая, лукаво щерясь, манила его торчащей из истлевших лохмотьев костлявою рукою за собой, в непролазную темень. Бельма её пронзительно светились жёлтым жирным болотным огнем, и бравому полковнику казалось, что там, в темноте за её спиной, куда она его манит, он должен будет лечь на неё, и она покатит его, как вагонетка, по длинному чёрному тоннелю, в конце которого – никакого света, всё врут яйцеголовые, всё врут, собаки учёные.

По большому счёту, Бурлаку было глубоко наплевать, кто там, где и как возмещает его Ольге Павловне дефицит мужского внимания. Супружество их давно стало фикцией; вот только развод был нежелателен, потому что Ольга Павловна служила в том же ведомстве, что и Бурлак, только по финансовой части. Ни весьма прохладные отношения между ними, ни чересчур горячий темперамент Ольги Павловны секретом для руководства не являлись. Ну и что? Не те времена, когда за эти дела партийный билет на стол выкладывали.

От всяких попыток урезонить бешеную бабу он давно уже отказался – себе дороже. Политика – искусство возможного, тут выше жопы не прыгнешь. Он гнал от себя мысли о своём дурацком браке и интуитивно ждал от всей этой истории какой-нибудь подлянки.

Мог ли он представить себе, что сегодняшний день с такой безжалостностью подтвердит его ожидания?

Ответим прямо: мог. Потому что когда старый друг Михаил Иванович связался с ним через секретный канал связи и сговорился о том, что на днях заскочит в гости, Владимир Николаевич, который, надо сказать, не зря ел хлеб на своём посту, то ли просчитал, то ли догадался о чём будет с ним разговор. Также он предположил, что супругу его приплетут ко всему этому обязательно, и, представляя, какой реакции ожидает от него старый друг, сидел теперь, покачиваясь, на перламутровом диване, лелея башку в ладонях и глядя на поверхность стола, в уме почти дословно выстраивая в шпионских своих мозгах их дальнейший разговор.

Херня, которая творилась в Отечестве в девяностые годы, отсюда, из-за океана, выглядела какой-то полнейшей безнадегой, сюрреалистическим кошмаром, как если бы камарадо Сикейрос скопировал по памяти босховский “Сад наслаждений”. Стрельба на улицах, инсургенты по бывшим автономиям – это полбеды, этого добра и в Маньяне хватает с лихвой. Но вот как можно не платить зарплату человеку с ружьём – это в голове не укладывалось. Это старого полковника, который в редкие свои визиты на Родину пятитысячную купюру от пятидесятитысячной отличать так и не научился, не только пугало, но ввергало в полную тоску.

Позорные девяностые канули в Лету, и ситуация с зарплатами как будто начала выправляться, однако картина жизни в родном Отечестве не только не прояснилась, но, наоборот, казалась полковнику всё непонятнее и непонятнее.

Особенно смущали его некоторые кадровые назначения. С гэбьём он работал бок о бок всю свою, можно сказать, сознательную жизнь и знал эту публику достаточно хорошо. Но одно дело когда гэбэшника назначают президентом страны – это ладно, президентом можно кого угодно назначить. Или, там, управляющим нефтяной компанией. Это ладно. Но чтобы паркетного гэбэшного генерала поставить во главе армии… Это, пожалуй, было чересчур. Впрочем последнее назначение на этот пост тоже ясности в картину мира не вносило.

И, надо полагать, там, в России всё сейчас так – шиворот навыворот?

И как там жить, в этом сумасшедшем доме? И где жить?..

Рядом с гнусными фотографиями на столе парились в лучах света, продирающихся сквозь плотно закрытые жалюзи, копии каких-то лицевых счетов, договоров и свидетельств, которые, если верить Телешову, свидетельствовали, что никакой жилплощади у полковника Бурлака в Москве более не имеется, а имеется жена с жилплощадью, что совсем не одно и то же, ежели учесть её фантастическую для сорокадевятилетней матроны блядовитость.

Присутствовали на столе и другие документы, тоже не внёсшие в жизнь Владимира Николаевича ничего светлого и обнадеживающего. И опять же, у него даже тени сомнения не промелькнуло в том, что все эти бумаги – подлинные, и что старый друг его нисколько не разводит, глаголет чистую правду, ожидая сакраментального вопроса: «Как же ей, так её растак, удалось всё это провернуть?» Подумав, Бурлак решил данный вопрос не озвучивать. Он предпочёл стиснуть голову руками, изобразив из себя вратаря Льва Яшина, нечаянно поймавшего мяч, который летел в ворота “Спартака”. На вощёном паркете рядом с диванчиком сверкало посеребрённое ведёрко со льдом. Из льда торчало горлышко водочной бутылки. Рядом на полу валялось оказавшееся в этой ситуации неуместным шампанское “Поль Роже”.

Тем временем его друг и соратник Михаил Иванович, обозначив тактичность, удалился в другую комнату – спальню. Посмотревшись в тонированное зеркало на потолке, Михаил Иванович пригладил жидкий пенсионерский пробор поперёк круглой лысины, отдававшей перламутром не хуже дивана в гостиной, выглянул в окно сквозь щёлку в жалюзи – на тихой улочке было спокойно и безлюдно, только маячил широкоплечий парень в тёмных очках и с пистолетом под пиджаком – после чего брякнулся поверх мехового пледа на водяную кровать и закурил тонкую длинную сигарету – первую за день.

На все лирические переживания он отпустил Бурлаку ровно пятнадцать минут. Времени, честно сказать, оставалось в обрез, а поговорить нужно было о многом. Ввинтив окурок в пепельницу испанского хрусталя, он открыл шкафчик сбоку над кроватью, отстранённо осмотрел внушительную коллекцию различных вазелинов, бодро спрыгнул на пол и вошёл в затемнённую гостиную.

Когда Бурлак, изобразив трудный отрыв помутнённых глаз от печальных свидетельств его нищеты и позора, поднял голову, на столе перед ним уже стоял длинноногий фужер, потный, как эскимос в Руанде, до краёв наполненный универсальным вся-моя-печали-утолителем, а в чистой пепельнице справа от фужера желтели тонко порезанные лимонные дольки.

– Может, у тебя там и сала шмат преет идэ-нибудь? – спросил Бурлак, пожирая глазами длинноногий фужер.

– Извини, отвык за долгие годы жизни среди мамедов, – усмехнулся Телешов.

– Сегодня ещё фуршет этот грёбаный в посольстве… – пробормотал Бурлак, берясь сарделькообразными пальцами за ножку фужера. – В честь дня то ли конституции, то ли реформации, то ли реституции… Ну, со свиданьицем тебя, Михалываныч! Это сколько же лет прошло!..

Перед Миxаилом Ивановичем стоял фужер в точности такой же, как и перед Владимиром Николаевичем. Фужеры звякнули друг о дружку и, сотворив по нестеровской петле, отдали содержимое двум могучим армейским желудкам.

Отдали.

Отдали, отдалили московскую гнусь и мерзость.

Михаил Иванович взялся наполнить фужеры по-новой. Он был доволен старым другом: крепок боевой конь, не распался на атомы, узнав о коварстве супружницы, не стукнула в кудлатую медвежью башку застоявшаяся климактерическая моча, наоборот, способен шутку из себя выдавить, стало быть, вполне ещё годен для дела. А к делам мы сейчас и перейдём. Не ностальгическим же, японская богоматерь, воспоминаниям предаваться прилетел он сюда на другую сторону планеты.

– Ты, собственно говоря, уверен, что здесь место вполне безопасное?.. – спросил Телешов.

– Шутишь, – сказал Бурлак. – Это же jag-house. Дом для тайных свиданий. Просекаешь? Доны педры, которые сюда ходят – люди семейные, при должностях, на виду – цены-то тут такие, что урла не сунется. Опять же, тут не Карачи, где кто ишака своего не дерёт – не мужчина. Католическая страна. Официально одна дырка существует, куда мужчине полагается засовывать свою кочерыжку. Значит, что? Клиентам полнейшая конфиденциальность требуется. Так что служба безопасности за километр вокруг всех любопытных и подозрительных шерстит. Мои ребята проверяли. Нет, с этим всё надёжно.

– А ребята твои, часом, не в курсе…

– Что ты приехал? Нет, никто ничего не знает.

– Это хорошо. Мне тут светиться не хотелось бы… Бери рюмку. Между первой и второй – перерывчик – какой? Небольшой.

– Давай про дело, Миша. Побалаболить за старые времена, конешно, приятно, но времени в обрез и у меня, и у тебя. Твой самолёт во сколько? – Бурлак бросил на старого друга быстрый внимательный взгляд.

Михаил Иванович вместо того, чтобы ответить по-человечески, по-военному, что, дескать, во столько-то, начал озабоченно смотреть на часы, цокать языком и приговаривать, что да, дескать, совсем времени в обрез, прав, как всегда, Володя, прав, уже внукам купить подарок практически времени не остаётся… И немедленно наполнил фужеры в третий раз, но уже не до краёв, а меньше, чем наполовину.

– То, что дома меня дожидается одна сплошная херобина, я и без тебя, Миша, знаю, – сказал Бурлак, вертя в руке фужер с водкой и любуясь играющим в прозрачной алкогольной среде солнечным лучом. – Тут ты мне ни хера Америку не открыл, брат.

– Угу, – прогудел Телешов. – Что же касается э-э-э… судьбы, которую намечает тебе руководство… то я тебе, Володь, прямо всё скажу. Служба твоя заканчивается. Ходит слух, ‑ тут Телешов оглянулся по сторонам и понизил голос, ‑ что загранрезидентуры ГРУ вообще ликвидируют. Зачем, говорят, нужны две разведки, хватит одной СВР.

– Миша, ты что несёшь?! – изумился Бурлак. – Как можно ликвидировать военную разведку?

– Ликвидировать можно всё. Два года назад сенатская комиссия США подняла кипеж, когда нашла в Пентагоне спецслужбу, неподконтрольную ни сенату, ни правительству. И запретила её. А в окружении нашего кто-то под это дело двинул проект: нашу спецслужбу тоже разогнать, в порядке доброй воли. А наш, как ты сам знаешь, в такие мелочи не вникает, не до того ему, человек занятой. Он всякую чепуху сваливает на не столь занятых пацанов… А военная разведка тем пацанам на фиг не нужна…

– Да быть того не может!

– Может, не может… В наше время всё может быть. Да ты сам-то прикинь: много ли в последние годы по своей линии наработал? А во сколько раз твой личный состав сократили? Подозреваю, что не в полтора и даже не в два…

Бурлаку нечего было на это возразить. Действительно, во вверенной ему резидентуре правили свой унылый бал полнейшие застой и стагнация. За последние лет семь он практически не провёл ничего достойного и масштабного; так, обслуживал «транзиты», проводил агентурный регламент, подпитывал старые контакты да жрал текилу на разных приёмах с другими военными атташе и послами. Несколько раз по приказу из Центра затевались какие-то хитроумные операции, но на полпути всё сворачивалось «в связи с изменившейся оперативной обстановкой». Хотя оперативная обстановка эта, насколько Бурлаку было известно, ни в чём и никуда не менялась. Если же он сам предлагал какую-нибудь операцию, приходил из Центра ответ: не надо. И это было непонятно. Такое впечатление, что на ГРУ цикнули, чтобы не напрягались не по делу вблизи американской границы.

Поэтому он сильно удивился, когда услышал не так давно, как американский главшпион Майкл Макконнелл заявил во всеуслышание, что деятельность российских спецслужб против США по своему размаху сейчас приближается к периоду «холодной войны». То есть достали русские шпионы американцев.

Впрочем, на то они и шпионы, чтобы правды вслух не говорить.

‑ Теперь о тебе, ‑ продолжал Телешов. ‑ На твоей территории роются смежники: ФСБ перетряхивает армейские интересы, связанные с Маньяной. Наши армейские отцы-командиры тоже роют, и тут уж, как ты понимаешь, кто быстрее. Подробностей я, друг, не знаю. Пока не знаю. А только неизвестный мне наш человек на самом верху сообщил, что была телега из ЦРУ, будто что-то здесь неладно. И этой телеге дали ход.

– Обязаны были меня проинформировать, – проворчал Бурлак.

– Обязаны… – скривился Телешов. – Ты последний зубр на таком посту, всех уже сменили на этих, новой генерации… Кто будет информировать тебя? Проинформируют того, кто тебе на смену… Если она вообще будет, смена.

– А в чем суть-то? Чего ищут?

– Какие-то нелегальные армейские поставки в страну Маньяну… Отсюда и варианты. Нароют что-нибудь нехорошее, уйдёшь с позором. Не нароют – уйдёшь, как есть… А то и лампас пришьют. Но в любом, Володя, случае в сентябре ты будешь стучаться в двери к любимой супруге и проситься переночевать. А она тебе из-под очередного ёба…

– Вот ты зачем мне эти бумажки показал.

– Да, там без вариантов.

И опять фужеры, исполнив в прохладном кондиционированном воздухе па-де-де, поцеловались со звоном и слили своё сокровенное в двух разведчиков.

‑ Миша, ты работаешь на государство? – спросил Бурлак, крякнув шепотом, и вперился в глаза своему визави.

– Я, как ты, Володя, наверняка знаешь, работать на государство завязал лет этак надцать тому назад. Работаю я теперь в… некой Академии. Руковожу, скажем… некой силовой структурой. Тебе известно, что такое силовая структура в наше время?

Бурлак поморщился и промолчал.

– Допустим, – продолжал Телешов, – это служба безопасности некой… банковско-аналитической ассоциации…

Бурлак нахмурился. Слишком много непонятных слов произносил старый друг.

– Конечно, я здесь не для того, чтобы предложить тебе стоять у входа в какой-нибудь сраный банк в красивой фуражке с пушкой в руке и в ноздри посетителям заглядывать. Недооценивать тебя и в мыслях нет, Володь.

– Ага. Банковская ассоциация, говоришь… – забормотал Бурлак, изображая усиленную работу мысли. – Латинская Америка… Работу, что ли, предлагаешь?

‑ Почему нет?

‑ Новых русских эйхманов[6]6
  Карл Эйхман – видный гитлеровец; после войны смылся в Аргентину, откуда был выкраден израильской разведкой, привезён в Израиль, судим и повешен.


[Закрыть] ловить, правильно?

– Прямо в точку попал! – восхитился Телешов, взмахивая сигаретой. – И другие всякие дела.

– А почему я, Миша? – проговорил Бурлак, внимательно глядя на Телешова.

– Именно потому, что ты последний зубр.

Над перламутровым диваном повисло молчание.

Бурлак задумался. Итак, скакать ему по земле маньянской с диппаспортом в зубах осталось недолго. А домой не хотелось. В такой ситуации лишь как чудо можно было ждать прихода некого деда мороза, который сказал бы: не иди ты, Володя, в нищие бездомные пенсионеры, не езжай ты домой, оставайся в субтропиках. Вот тебе денег на обустройство, вот тебе хорошее дело, которое ты умеешь делать, и живи тыщу лет, сам радуйся, нас радуй, лови, например, сбежавших сюда воров, оставайся мужчиной и уважаемым человеком! И дед Мороз явился, в обличии старого друга Телешова. Вот только не всё тут понятно. Силовая структура, банковская ассоциация, плюс гулянки Ольги Павловны, да ещё и эта новость – что его «разрабатывают» спецслужбы Отечества родного… Включая старого друга Мишу и его ассоциацию. Академик, мать его…

– Но жить я буду здесь? – спросил Бурлак.

– В любой стране, на выбор, – ответил Михаил Иванович. – Весь континент в твоем распоряжении. Хоть в Калифорнии, если хочешь.

– Да ну её в жопу, – застенчиво сказал Бурлак. – Мне Коста-Рика больше нравится.

– Хозяин – барин, – многозначительно ответил Телешов. – Теперь об Ольге.

– А Ольга здесь при чём? – удивился Бурлак. – Мог бы и не совать мне в морду эти фотографии и бумаги. Всё это мне и так хорошо известно.

‑ Врёшь, ‑ сказал Телешов. – Про то, что она тебя квартиры лишила, ты не знал.

‑ Ну, не знал. Но подозревал, что и такое возможно с её стороны.

– Так вот. Это мы и хотели бы выяснить.

‑ Что «это»?

– При чём тут Ольга. Она сюда на днях летит непонятно зачем. Короче, подключайся. Оторви зад от кресла, выясни со своего шестка, что за суета вокруг тебя, что тут за таинственные поставки, от кого и кому. Начальство твоё ничего тебе не скажет, но на деле это будет финал твоей старой службы и начало новой.

– Новой, – вздохнул Бурлак. – Ты, Миша, вот что мне объясни. Я отсюда, из Маньяны, кое-чего не понимаю.

– Спрашивай.

– Вот ты полковник армейской разведки. У тебя только орденов – двенадцать штук, так? Могу перечислить, за что каждый.

– Не надо, я и сам знаю, – ответил Телешов.

– И теперь на старости лет подался ты, Миша, служить жуликам. Ворам. Кадровый офицер, всю жизнь, так сказать, положивший на алтарь Отечества… У бандитов на побегушках. И меня, офицера, подписываешь…

– Продолжай, продолжай, – спокойно сказал Телешов. – Я слушаю.

– Как так, Миша? Как так получается? Всю жизнь ты боролся с врагами Отечества, а теперь им же, врагам, и служишь?..

– Всё сказал?

– Всё. Теперь тебя слушаю.

– Я, Володя, не служу ворам. Ведь что такое Отечество? Отсюда тебе хорошо нас ругать да критику наводить. Потому что понятия и критерии твои – абстрактны. А там, дома, вещи предстают в несколько ином освещении.

– В каком?

– А в таком, что не сразу и поймёшь, Отечеству ты служишь или тем же ворам, только пожаднее и понахрапистее, чем другие воры… Потому что где вор, а где государственный человек, теперь и не знаешь толком; перемешалось всё…

Бурлак, который так примерно и думал, с тоской взглянул на старого друга, спросил тихо:

– Неужели совсем никакой надежды?..

– Будем работать – будет и надежда, – ответил ему старый друг Михаил Иванович. – Не станет Русь банановой республикой, если мы с тобой этого не допустим. Для того и зову тебя…

– Ну, слава богу, – ответил ему шёпотом Бурлак. – А я-то решил, что ты и впрямь из армии уволился.

– Ну, ладно, ладно. В общем, я тебе всё, что надо, объяснил. Остальное сам обдумаешь. А теперь давай выпьем. И договоримся о способе связи. И нам пора.

И они выпили, после чего быстро обсудили технические вопросы. Бутылку с остатками водки и недоеденный лимон Телешов убрал обратно в портфель. Всё, что было в пепельницах, ссыпал в целлофановый мешочек. Бурлак вытащил носовой платок и потянулся протереть фужеры, чтобы на них пальчиков не осталось, но Телешов остановил его, достал из «дипломата» аэрозольный баллончик с яркой красной этикеткой и обработал из него все поверхности, к которым они прикасались.

– Заодно это говно пожги в пепельнице! – сказал Бурлак с простодушным доверчивым видом, показав на фотографию и копии документов. – Нечего сказать, порадовал старого друга!..

Телешов, конечно же, костра разводить в помещении не стал, а вынул из того же «дипломата» шредер размером с ладонь и скормил ему все бумаги, причем работал приборчик совершенно бесшумно.

– Всё вроде…

– Всё, – ответил Бурлак, оглядев помещение. Они вышли; Бурлак запер декорированную красным деревом стальную дверь. Вслед за этим он достал из кармана мобильник, помахал от стены к стене, улавливая, где тут есть волна; нашёл; набрал номер. Буркнул, когда ответили:

– Перезвони.

Дождался звонка, спросил:

– Что нового?..

Послушал, похмыкал. Кинул в трубку: «Наших проверял, все живы?»… Ещё послушал и отключился. Сказал Телешову:

– Можно уходить, всё чисто.

– А что там, не все живы? – невинным голосом спросил Телешов.

– А, это… Телевидение сообщает, что на улице Панчо Вильи застрелили какого-то американца, а радио – что русского дипломата… Извини, мне надо в бункер, разбираться, что там. До связи, друг… ты уходи первым.

И они обнялись на прощание, будто впрямь голубые вечерние братья, столь обычные для этого элитного заведения, и разошлись.