Текст книги "Шеломянь"

Автор книги: Олег Аксеничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Тем более цена этому действительно плевок, не больше; некий кодекс, небольшая книга, привезенная в Киев еще после разгрома Хазарии Святославом и, наверное, уже сгнившая в княжеской библиотеке за прошедшие два столетия. Кусок пергамена, кожи, как известно, телячьей, явно не стоил самого маленького кусочка такой родной и действительно близкой кожи самого тысяцкого, что решение не потребовало больших усилий.

– Звать тебя как? – стараясь не пугать араба рыком и от этого приглушая голос, спросил Лазарь.

– Абдул, – быстро и униженно закивал головой араб. – Абдул Аль-Хазред, к услугам вашим.

Руки Аль-Хазреда нервно теребили вымазанный в глине край халата. Араб так и не встал с колен, голову он держал покорно склоненной, поэтому никто не видел, каким торжеством зажглись его глаза, когда тысяцкий пообещал отправить кого-нибудь в случае удачи в Киев на Ярославов двор покопаться в книгохранилище.

Если бы тысяцкий Лазарь видел эти глаза, то, возможно, задумался, не слишком ли высокую плату запросил арабский работорговец Абдул Аль-Хазред.

* * *

У Лазаря под началом было несколько десятков бойцов, деморализованных, частью безоружных и раненых. В лагере Кобяка на расстоянии полета стрелы веселились как минимум восемь сотен воинов, которым на помощь в короткое время могли прийти полтысячи половцев Кончака и столько же воинов Игоря, князя новгород-северского. Лазаря и его людей даже не стали бы засыпать стрелами или рубить; их просто потоптали бы конями.

Аль-Хазред предложил использовать для победы высшие силы. Практичный Лазарь с недоверием относился к богам, уж больно часто не выполнялись молитвы воинов, ждавших от битвы победы или хотя бы сохранения жизни. Но перед смертью даже неверующий на всякий случай помолится – вдруг поможет?

Араб попросил освободить ему место для ворожбы. По приказу Лазаря воины отошли от стен Вышгорода, так что у Аль-Хазреда в распоряжении оказалась часть выложенного досками пути к крепости размером со средний физкультурный зал.

Поведение Абдул Аль-Хазреда казалось тем, кто видел это, похожим на камлание половецких шаманов. Тощий араб прыгал по гремящим доскам, махал длинными жилистыми руками, больше всего напоминая при этом журавля во время брачного танца. Изредка из горла араба вырывались гортанные звуки, мало схожие со звуками человеческий речи.

– Йяа! Угф! Фтагн-нгах айи Итаква! Нафл Ктулху! Нафл! Нафл! Азатот! – надрывался араб, и от этих звуков в душе киевлян поднималось все темное, что накопилось за жизнь. Хотелось крови, хотелось убивать, убивать так, чтобы противник перед смертью испытал всю муку, которую только может выдержать человек.

Тысяцкий Лазарь все больше багровел лицом. Наконец, издав бессвязный крик, он выхватил боевой нож и полоснул себя по запястью. Брызнула кровь и тотчас пропала, словно стертая или… выпитая кем-то? Киевские дружинники ожесточенно полосовали себя, кто ножами и мечами, кто наконечниками копий и стрел. Те, у кого вообще не было оружия, пытались разодрать вены ногтями. И каждый раз показавшаяся кровь исчезала, словно испаряясь.

Обескровленные лица неясно белели на фоне розовеющего солнечными последними отблесками неба. Все больше людей падали под ноги тех, кто еще находил силы держаться. Аль-Хазред продолжал камлание, волчком вертясь на месте и выкрикивая бессмыслицу.

– Нигх! – взвизгнул напоследок араб и, сойдя с мощеной дороги, в очередной раз рухнул в грязь.

Наваждение кончилось. Тысяцкий Лазарь тупо уставился на нож в правой руке и багровый шрам на запястье левой. Со всех сторон неслись стоны.

– Измена, – захрипел Лазарь. – Убейте араба! Убейте его, он предал нас!

– Не торопись, тысяцкий, – сказал Абдул Аль-Хазред. В его голосе больше не было рабской угодливости. Араб говорил уверенно и даже – где это видано? – покровительственно. – Взгляни на лагерь лукоморцев.

Лазарь повернул голову.

На первый взгляд все осталось по-прежнему. Тот же пьяный гомон, те же звуки сопелей и гуделей, те же тени пляшущих, перекрывающие отсвет костров. Но лагерь Кобяка стало хуже видно; мешал густой туман, который, казалось, выползал прямо из земляного рва, в котором не так давно валялся Абдул Аль-Хазред.

– Ну? – грозно рыкнул тысяцкий. – Обманул, поганец! Что обещал-то? Где твое небесное воинство? Где?

– Оно не небесное, – прошипел араб, не отрывая взгляд от тумана.

Первые клочья тумана не спеша доползли до коней передовой сторожи Кобяка. Сама сторожа бодро тянула кумыс в густой траве неподалеку, резонно рассудив, что нет такого противника, который осмелится напасть на лагерь этой ночью.

Половцы ошиблись.

Туман шел по земле, видно, скопившаяся влага не давала подняться повыше. Сизая дымка ласково обволокла копыта коней и, словно живая, поползла выше по ногам к брюху. Вскоре туман тяжело опал к земле. Коней не было.

Цвет тумана изменился, из белесого он стал розоватым, словно поглотил краски заката.

– Что происходит? – прошептал тысяцкий Лазарь. Оказалось, он умел говорить тихо. – Откуда туман при такой жаре? Кто украл коней?

– Это не крадет, – откликнулся Аль-Хазред. – Это убивает.

Туман дошел до половецкой сторожи. Один из лукоморцев почувствовал спиной неожиданную прохладу, обернулся и увидел медленно ползущую реку тумана. Он не успел удивиться, как Лазарь, странному природному явлению. Мгновенным броском туман преодолел расстояние, отделяющее его от людей, и накрыл их погребальной вуалью.

Половцы чувствовали, как нечто бесплотное и тем не менее могучее прижало их к полузасохшему на корню ковылю. Боли не было.

Скоро туман пополз дальше, и видно было, что скорость его увеличивается. На месте половецкой сторожи лежало оружие и доспехи. На доспехах были тщательно застегнуты все ремни, под кольчуги заботливо подложены войлочные безрукавки, внутри сапог топорщились портянки. Недалеко от покинутого лагеря в траве наблюдательный зритель мог бы увидеть несколько камней странной формы. При ближайшем изучении наблюдателю стало бы ясно, что это не камни, а лошадиные копыта, которыми по какой-то причине побрезговал туман.

Немного прошло времени, пока туман добирался до половецкого становища. Первыми там его заметили лучники, предусмотрительно оставленные Кобяком на повозках, по периметру прикрывавших лагерь. Туман тянулся по земле не выше живота, только испарения, как ото льда, вытащенного в тепло, тянулись к небу легкой дымкой…

И здесь – случилось! Сильный удар внезапно сгустившегося воздуха опрокинул одну из повозок. Соседние, намертво сцепленные с ней, содрогнулись и тоже стали крениться. Громадные колеса одной из повозок с протяжным треском лопнули, разметав обломки далеко вокруг.

Несколько лучников оказались выброшены ударом прямо в раскинутую туманом скатерть. Большинство сразу ушли на дно, не издав даже звука. Но те, кому повезло остаться в опрокинутых повозках, увидели, что произошло с одним из лучников, угодившим на границу тумана и реального мира. Порыв ветра отогнал призрачное море немного назад, открыв неприятное зрелище. Верхней половины туловища половца уже не существовало, шлем с подголовником откатились в сторону, лишившись содержимого. Просела под собственным весом кольчуга и только у пояса топорщилась горбом. Из-под нижнего края кольчуги торчали ноги в кожаных штанах и невысоких сапогах. Это была та часть тела половца, до которой туман из-за ветра добраться так и не успел.

Первой мыслью очевидцев этого происшествия было звать на помощь, отбить нападение. И тотчас до них дошло, кто именно способен перерубить человека пополам, не повредив кольчуги. Тем более похитить часть тела!

– Айя! Духи! Злые духи пришли! – закричали сторожа и бросились в лагерь, заполошно мотаясь между юрт и кибиток. Кто-то звал шаманов. Наиболее рассудительные седлали коней для бегства.

Ветер сменился, и с его помощью туман, все более наливающийся красным светом, набросился на половецкие вежи. Тогда и раздался тот самый крик, услышанный не только в русском лагере, но и в стане Кончака.

Случилось так, что туман охватил лагерь Кобяка со всех сторон, отсекая пути для бегства. Были среди половцев те, кто попытался пробиться сквозь кровавую пелену на коне. После первого же шага в багровой дымке кони падали вместе с всадниками в гущу этого марева и уже не поднимались. Один из коней при падении опрокинулся на спину, и стало видно, что его ноги словно срезаны одним ударом гигантского серпа.

* * *

У ворот Вышгорода стояла мертвая тишина. Тысяцкий Лазарь и его воины видели, как погибают враги, но радости такая смерть не доставляла. Гордиться стоит заслуженной победой, а не бесчестной бойней.

– Что ты наделал? – тысяцкий схватил Аль-Хазреда за грязный отворот халата.

– Спас ваши жизни и отомстил врагу, – ответил Аль-Хазред, явно гордясь содеянным.

– Убери это, – с удивительной для себя мольбой в голосе попросил тысяцкий.

– Оно не уйдет, – тоном учителя, втолковывающего несмышленышу элементарные вещи, сказал араб. – Оно пришло за кровью и должно ее получить. Только солнце прогонит это прочь, к озеру Хали, что под Черной Звездой.

Тысяцкий понял, что убийство продлится всю ночь до восхода солнца, и содрогнулся.

В это время раздался скрежет засова, и в воротах открылась калитка. В сопровождении гридней, несущих факелы, из ворот величаво вышел князь Давыд Ростиславич Смоленский, тот самый, что не пустил Лазаря внутрь крепости.

Князь был красив без изъяна: высок, могуч, хорош собой. Пластинчатый доспех ладно облегал его мускулистый торс, красные княжеские сапоги подчеркивали длину и стройность ног.

Князь был любопытен. Давыд Смоленский хотел знать, что происходит и чьи войска там, в тумане, расправляются с презренным Кобяком. И еще князь желал знать, есть ли среди победителей его люди. Тысяцкий Лазарь за ответом в карман не полез, благо карманов на кольчуге не предусмотрено. Он сказал, что думает о тех, кто любит отсиживаться за крепостными стенами в разгар сражения, кто хочет загребать жар чужими руками, и о тех, кого дурость или гордость гонит на убой в туман-людоед.

Услышав о людоедах, князь Давыд изменился в лице, пообещал молиться за всех и убрался обратно под защиту крепостных стен. Вслед за ним пропустили только факельщиков, перед носом остальных калитку без лишних слов захлопнули, и снова загремел засов.

* * *

Туман свирепствовал в лагере Кобяка уже полночи. Живых лукоморцев оставалось все меньше. В основном это были те, кто догадался забраться повыше от земли – на повозки, крепления юрт. Правда, крепления не спасали. Туман мог на мгновения загустевать до прочности камня, и этого хватало, чтобы согнуть, а то и сломать непрочные шесты креплений, и тогда багровое море поглощало очередные жертвы. Повозки, забитые людьми, перевернуть не получалось, видимо, и у тумана силы имели предел. А еще туман, как человек, потел. Испарения густели, пряча человека от человека, одну повозку от другой.

У половецкого стана не первый час кружили воины Кончака и Игоря. Попытки прорваться через туман к Кобяку на помощь привели к новым жертвам, и конницу отозвали.

* * *

Кобяк приготовился умирать. Особенно обидно ему было делать это протрезвевшим. Он понимал, что выбраться не получится, туман не выпустит свою добычу. Понимал он и то, что помощь не придет, прорваться через ненасытное багровое кольцо не дано ничему живому. Но и добровольно прыгать в хищную муть, как уже делали слабонервные, тоже не спешил. Даже если гибель неизбежна, можно попытаться ее отсрочить.

Со стороны тумана раздавалось равномерное поскрипывание. Там явно что-то двигалось.

– Что это? – спросил Кобяк.

– Тварь… – ответил кто-то. – Вежи опрокинуть пытается.

«Опрокинуть, – пробилось через кумыс в мозгу Кобяка. – Так если туман высоко не прыгнет… Сейчас я ему такие половецкие пляски устрою», – злорадно подумал хан.

– Копья соберите! – заорал Кобяк, затем огляделся.

– Приготовились, – выдохнул хан, удобнее устраивая древко копья в ладони.

Приказ быстро разошелся по вежам.

Кобяк вглядывался в темноту, пытаясь разобрать, что происходит. Скрип раздавался совсем рядом.

– Смотрите, – прошептал лучник рядом с ханом.

Закрывая слабое гнилостное свечение тумана, из темноты неспешно выступила большая темная масса.

– Спасительница наша, – рыкнул Кобяк и поднял копье.

И, не колеблясь, прыгнул вперед, на проступившую из тумана вежу. Острие копья впилось в дерево, удержав хана на шатком сооружении.

Кобяк огляделся. Обычные телеги, перевязанные между собой, часть защитной стены вокруг лагеря, очевидно. За второй телегой в темноте виднелась третья, и кто знает, сколько их там было еще.

– Давай за мной, человек пять на разведку, – распорядился Кобяк. – Постарайтесь пройти больше, может, куда и доберетесь.

Разведчики бесшумно скрылись во мраке. Первый раз за ночь Кобяк порадовался отсутствию лунного света. Разведке свет противопоказан.

В лагере Кобяка крики о помощи сменились молчанием, и в нем была надежда. Воины с веж перепрыгивали на движущиеся подводы, перебираясь поближе к своему хану; ему доверяли, с ним спокойнее.

Прошло немного времени, и повозки замедлили движение, а затем остановились. Вскоре со стороны тумана послышались торопливые шаги. Видимо, возвращалась разведка. Шли не скрываясь. Или опасности не было, или ее несли на хвосте.

Не дожидаясь приказа, половцы приготовились к бою.

Из темноты вывалились разведчики, и по их лицам было видно, что воевать не придется.

– Спасены! – кричали они, даже в темноте сияя от радости, как начищенный котел. – Там свобода!

Непросто оказалось вытянуть из разведчиков связный рассказ. Оказалось, произошло следующее. Половцы тихо перебирались с одной повозки на другую. По-прежнему на их пути не встретилось ни одного человека. И тут через туман послышались голоса. Разобрать разговор было невозможно, туман глушил голос получше войлока, но люди были рядом. Разведчики осторожно перебрались через очередную вежу, и туман неожиданно остался позади. Перед собой в свете воткнутых в землю факелов половцы разглядели столпившихся перед границей тумана воинов, а невдалеке, на пригорке, стояли командиры.

К своей радости, разведчики сразу же их опознали. Золоченый панцирь и султан из лебединых перьев на шлеме могли принадлежать только хану Кончаку. Красный плащ с вытканным на нем соколом выдавал Ольговича – князя Игоря Святославича.

Разведчики с некоторой опаской соскочили на землю, кошмарная ночь быстро приучила их не доверять тому, на чем стоишь. Нежданных гостей тут же окружили. После обыска, вежливого, но тщательного, их подвели к благородным военачальникам.

Главным, что интересовало Кончака и Игоря, были участь Кобяка и количество уцелевших. После первых же слов, когда стало ясно, что Кобяк жив, разведчиков отправили назад, выводить людей.

Из восьми сотен лукоморцев спасся от силы каждый третий, и в их спасении большую роль сыграла безоговорочная дисциплина. Начнись паника, и обезумевшие люди хлынули бы по хлипкому мосту на волю. Вожжи, крепившие повозки, где порвались бы, где просто развязались, сами повозки расползлись по туману или рухнули от тяжести. На самом деле половцы выстроились в затылок друг другу и за короткое время покинули лагерь, едва не ставший их общей могилой.

* * *

У стен Вышгорода не спал тысяцкий Лазарь. Не могли уснуть и собранные им после разгрома Мстислава воины. Зловещий туман, выпущенный стараниями араба Абдула Аль-Хазреда, продолжал пожирать половцев в стане Кобяка. Из ночной тьмы доносились крики жертв, взывающих о помощи.

Аль-Хазред чувствовал себя обиженным. Он не мог понять, чем недовольны русские. Он же сделал так, как они хотели: и от смерти их спас, и врагам отомстил. И загадкой было, почему от него отшатнулись, как от прокаженного, и на лицах русских был даже не страх, его-то понять было бы можно, а отвращение. Но араб свою часть договора выполнил, и он ждал честной расплаты. Заветного «Некрономикона». Аль-Хазред пытался представить рукопись – свиток ли это или кодекс, хотя в любом случае она будет желанней женщины.

Предусмотрительный Лазарь разослал во все стороны соглядатаев. Они тихо исчезали в ночи, иногда так же незаметно появлялись, шептались с тысяцким и исчезали вновь. Лазарь знал, что задумали Кончак и Игорь, но не делал попыток помешать спасению лукоморцев. Пешие десятки Лазаря ничего не могли сделать против конных сотен половцев Кончака и русских Игоря. Говоря откровенно, Лазарь не напал бы даже в случае равновесия сил, так постыдна казалась ему месть Кобяку.

Уже перед рассветом с юга, со стороны Киева послышался гул, в котором профессиональный воин без труда узнал бы приближение большого количества конницы. На помощь вышгородским сидельцам спешила дружина Рюрика Ростиславича. Сам князь Рюрик предусмотрительно не прибыл, явно опасаясь нового поражения. Лазарь оживился, заметив во главе киевской дружины боярина Здислава Жирославича, рыжебородого толстяка, которому вес не мешал быть одним из лучших бойцов на мечах в княжестве.

Рюриковы дружинники вели в поводу заводных коней, которыми щедро поделились с воинами Лазаря. Аль-Хазред подался к воротам Вышгорода, опасаясь, как бы его не потоптали конями в горячке встречи. Так получилось, что именно араб стал единственным, кто встретил у ворот князя Давыда Ростиславича, в окружении гридней появившегося из калитки в крепостных воротах.

– Мы победили? – спросил князь, поглаживая пальцем заспанные глаза. – Почему мне не доложили об успехе? Где Лазарь?

Разодетые гридни бросились на поиски, бесцеремонно расталкивая воинов. Тысяцкий Лазарь не замедлил появиться, успев взгромоздиться на подаренного боярином Здиславом скакуна. Говорить с князем тысяцкий тоже собирался, не слезая с седла.

– Какая победа? – недоумевал Лазарь. – Может, пока мы топтались у крепости, князь незаметно для нас разбил Кончака? Или Игоря? Там, в тумане, сотни прекрасных воинов, и они не собираются бежать.

– Так мы еще не победили? – в свою очередь удивился Давыд Ростиславич. Искусно выщипанные дугой брови князя поползли кверху. – Я так и не понял почему?..

– Скоро бой, присоединяйся, князь, – безнадежно вздыхая, сказал Лазарь.

– Я отвечаю за сохранность крепости, – важно сказал Давыд. – Долг повелевает мне остаться в стенах Вышгорода. Ступайте, я буду молиться за вас у мощей святых Бориса и Глеба. И не позорьте меня и брата Рюрика, вернитесь на сей раз с победой.

Калитка Вышгорода в очередной раз захлопнулась, Лазарь и Здислав понимающе переглянулись и занялись построением войска.

– Предупреди людей, чтобы не совались в туман, – втолковывал Лазарь боярину. – Это опасно. Туман – это смерть!

Боярин Здислав ничего не понимал, но верил Лазарю на слово.

– Лукоморцы Кобяка уничтожены, – продолжал тысяцкий. – Но у князя Игоря и Кончака под рукой еще сотен десять. Наш успех – во внезапности. Удара они не ждут, можно попытаться прижать их к озеру, расколоть и разбить по частям.

Боярин Здислав понимающе кивал, не открывая рта. Чего зря напрягать челюсти, когда все и так ясно?

Тысяцкий Лазарь забрал с собой сотню всадников. Они должны были стать загонщиками, отжать Кончака с Игорем к озеру, видневшемуся у горизонта с земляного вала. В случае успеха боярин Здислав рассчитывал обрушить на врага оставшиеся три сотни бойцов.

* * *

Наступление началось на рассвете. Князь Давыд сверху, со стенного забрала, видел, как в утренней дымке, брезгливо отделявшейся от колдовского тумана, пошли в бой всадники Лазаря. Конница шла в молчании, даже конского ржания не было слышно, только звон оружия да удары копыт по выжженной земле выдавали атакующих.

Кончак не поверил своим глазам. Сотня всадников галопом приближалась к месту, где через туман перебегали по повозкам последние из лукоморцев Кобяка. Щиты приближавшихся воинов не вызывали сомнений в принадлежности конницы – на них был нарисован похожий на трезубую острогу стилизованный коршун Мономашичей.

Одновременно с Кончаком опасность заметил князь Игорь. Зазвучали приказы, и вот уже половецкие катафракты и северские гридни приняли на себя удар.

Тяжеловооруженные половцы подняли на копья первых нападающих, даже не шелохнувшись. Одетые в легкие доспехи северцы мечами рубили киевлян по флангам. Все новые участники схватки, вводимые в бой Игорем, теснили киевскую сотню обратно к Вышгороду. Половцы выбивали задние ряды нападавших из мощных луков.

Атака Лазаря захлебывалась.

Ломались пропитавшиеся кровью древки копий, вылетали из кольчужных рукавиц залитые кровью рукояти мечей и сабель, кровь была на доспехах, седлах. Кровь была везде.

Катафракты давно отбросили копья и рубились длинными двуручными мечами, от чьих ударов не было спасения. Лопалась кожа, натянутая на каплевидные красные щиты, разлетались обручи шлемов; линия киевских дружинников прогнулась, а затем и вовсе разорвалась.

Хан Кончак склонил копье, украшенное пышным алым бунчуком, и, повинуясь приказу, в том направлении рванулись половецкие конные сотни. Лазарь пытался стянуть свои силы в один кулак, но ничего не получалось. Тысяцкий часто оглядывался назад, к беленым стенам Вышгорода, где остались дружинники боярина Здислава.

– Уррах! – вопили половецкий победный клич дружинники князя Игоря и конники Кончака в едином порыве.

Лазарь с ужасом понял, что победители отжимают его воинов к туманному ковру. Дружинники Рюрика не видели его страшного действия и безбоязненно направили коней прямо в мутную гущу. Предупредить об опасности в горячке боя было уже нельзя.

Лазарь ждал, когда туман начнет собирать свою дань. Уже должны забиться в предсмертной судороге кони, закричать от отчаяния люди, но тишина так и не была потревожена. Туман с наступлением утра, видимо, утратил хищные повадки и присмирел. Тысяцкий направил коня к границе тумана. Лазарь был готов сразу выпрыгнуть из седла, если туман накинется на новую жертву. Но опасения, к счастью, не подтвердились. Туман уснул.

За тысяцким в туман потянулись остатки его войска. Половцы, несколько часов назад пережившие весь ужас ночной борьбы с неведомым врагом, не спешили в погоню. Сменив саблю на лук, они издали расстреливали убегающих киевлян, и многие нашли позорную смерть от стрелы в спину.

Но до победы над киевлянами было еще далеко. С вышгородских круч на левый фланг половцев ударили свежие конные дружинники боярина Здислава. Хан Кончак жестом простился с князем Игорем и повел на помощь своим остатки войска, еще не вступавшие в бой. Вокруг хана сплотились оставшиеся в живых катафракты, раздобывшие новые копья и готовые к новому таранному удару. Доспехи и кони катафрактов покрылись пылью, гортани охрипли от постоянного крика, и в бой катафракты шли молча, как дружинники Лазаря незадолго до этого.

И снова наконечники копий проламывали панцири и рвали кольчуги, мечи и сабли раскалывали шлемы и черепа, стрелы впивались в тело. Половцы и русичи привычно убивали друг друга, давно утратив понимание того, зачем они это делают. Желание у всех было одно, чтобы все поскорее кончилось, хоть как, но кончилось.

Князь Игорь не терял времени даром. Пока Кончак со своими воинами и остатками лукоморцев сражался у разбитого лагеря Кобяка, на возвышении выстраивались ощерившиеся копьями ряды северцев, курян и новгородцев. Игорь ждал, когда киевские сотни нарушат стройность построения и подставят бок или спину под удар.

Слева от Игоря готовились к бою новгородцы. Они чувствовали себя не совсем уверенно в конном бою, предпочитая пешие поединки. Сказывался опыт выяснения отношений с северными племенами в теснинах густых лесов. Но внешне новгородцы выглядели прекрасно, старательно изображая невозмутимость перед боем, и единственное, что портило впечатление, – плохие лошади. На чахлых северных кормах хорошего коня не вырастить, и новгородские лошадки, хоть и отъевшиеся за год на степном киевском изобилии, выглядели сиротски. Редкими островками благополучия были мощные боевые кони, явно отбитые у киевлян.

Внимание Игоря привлек прекрасный серый скакун, когда-то холеный, но теперь запущенный, нечищеный, со свалявшейся гривой. Новгородец, сидевший на коне, показался Игорю знакомым.

Игорь подъехал поближе.

– Здорово, купец! – поприветствовал Игорь хозяина коня. Память подсказала, чем занимался новгородец, но имя его по-прежнему не вспоминалось.

Польщенный новгородец пригладил кольчужной перчаткой бороду. Игорь моргнул, ожидая, что волосы запутаются в стальных кольцах, но все обошлось.

Новгородцы напыжились от удовольствия, что князь по-свойски беседует с одним из них. Отовсюду Игорь видел блеск крепких зубов: новгородцы что делали, так до конца, улыбаться – только во весь рот.

– Садко! Может, князь поможет горю? Пожалься, Садко! Спроси, где в Киеве гусельное ремесло!

Садко – да-да, конечно, это же с ним по весне мы налетели на киевскую сторожу – добродушно отмахивался от зубоскалов и щерился не меньше остальных.

– Есть просьба или жалоба, купец Садко? Говори, я всегда готов помочь друзьям-новгородцам!

Новгородцы одобрительно загудели, услышав княжеские слова.

– Не стоит внимания, князь, – отвечал с поклоном Садко. – Просто этой ночью я забыл в обозе свои гусли, и теперь эта нежить нашла повод для шуток.

– Садко Сытинич – гусляр известный, – заметил кто-то в строю. – Ему морской царь однажды на выбор предложил жену-красавицу или гусли-самогуды. Так Садко гусельки забрал, а царю сказал, цто таких на всем свете не найти, а вот жену какую не бери, все с изъяном окажется!

– Чужому добру завидовать, своего не иметь, – отговаривался Садко.

– А что это за морской царь? – полюбопытствовал князь Игорь.

– У нас в Новгороде, – ответил Садко, – когда не хотят объяснять происхождение богатства, то говорят, что морской царь подарил…

Но Игорь уже не слушал.

Киевский боярин Здислав наконец-то втянулся в ближний бой. С пригорка Игорь видел, как сам боярин прорубался к линии катафрактов, за которой виднелся бунчук Кончака.

– Пришло наше время! – воскликнул Игорь. – В бой!

Красный стяг Ольговичей указал коннице направление удара. С пригорка, споро набирая скорость, неслись северяне и куряне, набившие руку в приграничных схватках. Забирая в тыл к киевлянам, мчались, пригнувшись к конским холкам, новгородцы, на ходу готовя любимое оружие – копья и палицы.

– Господа новгородцы! Фунда сидоро! – неслось через разбойничий посвист. Игорь уже знал, что эта тарабарщина означает «отдать якорь», но никак не мог понять, отчего этим надо заниматься перед боем.

Князь Игорь гнал коня на противника. Как всегда перед боем, под сердцем ощущался холод, но тело было послушно, а руки – готовы убивать.

Копье князя выбило из седла киевского дружинника, неосторожно повернувшегося боком в попытке достать мечом противника. Конь Игоря поскользнулся в луже крови и копытом угодил прямо в лицо упавшего киевлянина. Еще у одного киевского дружинника меч застрял в древке княжеского копья, и Игорь вбил обухом боевого топора шлем дружинника в плечи.

Через несчитаное количество трупов Игорь пробился к Кончаку. За стеной катафрактов можно было ненадолго перевести дух.

– Где Кобяк? – спросил Игорь, обтирая полой плаща скользкую от крови рукоять меча.

– Его вывезли из боя, а куда – не знаю, – ответил Кончак.

– Он ранен? Тяжело?

– Да нет. Просто по жаре его опять развезло, вот и пришлось отправить досыпать.

Кончак ухмыльнулся, представив, как будет подшучивать над владыкой лукоморцев после боя.

Но что это?

С юга, где светились стены монастырей и темным пятном выделялся киевский Подол, надвигалась пыльная туча. Издалека слышные гортанные выкрики обозначили новых участников боя.

– Черные клобуки, – выдохнул Игорь. Действительно, на доспехи приближавшихся всадников были наброшены короткие черные плащи с клобуками-капюшонами.

Черные клобуки, пришедшие на помощь киевлянам, были потомками печенегов, осевшими у днепровских порогов и ставшими Мономашичам верными сторожевыми псами. Для половцев клобуки-берендеи были злейшими врагами, и в бою их в плен не брали.

– Они. Но как их пропустили через Белгород? Где твои братья, князь? – сердился Кончак.

– Мне это тоже интересно. Жив буду, разберусь, – пообещал Игорь. – Знаешь, хан, как называют черных клобуков в Киеве?

– Берендеи.

– Не только. «Наши поганые», представляешь?

– Тогда «не наши» – это мы с Кобяком, что ли? – развеселился Кончак и, продолжая смеяться, двинул в бой катафрактов.

Князь Рюрик бросил в дело свои лучшие силы, и риск оправдал себя. Берендеи и половцы стоили друг друга в военном мастерстве, но за прошедшие день и ночь половецкие кони, да и всадники выдохлись, а черные клобуки шли в сечу свежими и отдохнувшими.

Все больше половцев падали с коней, пораженные стрелами берендеев. Обезумевшие лошади уже не разбирали дороги и шли по телам, калеча трупы и добивая раненых. Катафракты, так хорошо проявившие себя в сражении с киевлянами, превратились для черных клобуков в легкие мишени и были расстреляны в первые же минуты боя. Стрелы безошибочно находили зазоры в доспехах и с чавканьем впивались в незащищенные тела, как голодные хищники в мясо жертвы.

У Игоря стрела берендея расщепила верх щита и оцарапала левую руку. Рана была неопасной, но кровь текла сильно, и князю пришлось отъехать в сторону для перевязки. Гридни-телохранители отгоняли стрелами особо нахальных берендеев.

– Быстрее, – подгонял Игорь лекаря. – Что возишься?

– Я же не советую тебе, князь, как управлять городом или дружиной, – отвечал лекарь, старательно стягивая рану чистой беленой тканью. – Можно, конечно, и быстрее, но стоило ли тогда вообще затевать перевязку?

– Обидчивый, – удивлялся Игорь, не переставая следить за ходом разворачивающегося неподалеку сражения. И, едва дождавшись, пока повязка была стянута хитрым узлом, шенкелями послал коня в бой.

Щит в раненую руку уже было не взять, но опытному воину прикрытие не очень-то и требовалось, важнее оказывалось искусство владения мечом, который мог отбить любой удар не хуже обтянутого кожей деревянного остова.

Игорь с недоумением заметил слева от себя погоняющего коня лекаря.

– Что ты делаешь, Миронег? Куда собрался? – даже не поворачивая головы, поинтересовался Игорь.

– Мой долг – оберегать ваше здоровье. И я не вижу другого способа исполнить его, как идти на сечу рядом с вами.

– Глупости! Место лекаря – в обозе. Возвращайся.

– Место лекаря – рядом с нуждающимися в помощи. Обузой на поле боя я не буду, ты же знаешь, князь!

Игорь Святославич взглядом опытного воина быстро оценил и добротную кольчугу, ладно охватившую широкую грудь лекаря Миронега, и удобно закрепленное на кожаном ремне у передней луки седла копье, и, главное, отполированную явно от частого пользования рукоять меча. Лекарь был честен, и спорить с ним перед боем было бессмысленно. В конце концов, бойцы в драке лишними не бывают.