Текст книги "Последний ход за белой королевой (СИ)"

Автор книги: Олег Агранянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

68. Посольство в работе

Собрались быстро, почти молча, без комментариев, высказываться не решались, разве что уклончивое: «этого надо было ожидать», «к этому все шло».

У входа в посольство нас встретил советник-посланник, зазвал в кабинет, коротко ввел в курс событий.

– Мне нужно срочно послать телеграмму, – попросил я встретившего меня Соколова.

Я поднялся наверх и написал короткий текст:

«Вне очереди. Совершенно секретно. Конфиденциально. Лично Колосову.

Срочно сообщите мне в Тунис, где сейчас Кузякин.

Лонов».

Потом прочел вчерашние депеши. Одна циркулярка. Другая о том, что надо просить Арафата перевести деньги банку «Люмме и Корпкс». Телеграмму подписал Дзасохов. Уж точно сказки Шахерезады. Теперь ЦК дает указания напрямую, минуя Крючкова. Дожили. Конец света. А, может быть, и правда конец света.

Я спустился вниз в канцелярию.

Сотрудники посольства преобразились. Одуревшие от обрыдшей необременительной посольской текучки, сегодня они всем своим видом старались доказать правильность сентенции «было бы дело, вот тогда уже мы». Они писали бумаги, делали вырезки из газет, что, впрочем, им вменялось в обязанность делать каждый день, считывали тексты, звонили в АПН, в корпункты. Специально посаженный у телевизора практикант Миша с усталым и озабоченным лицом, в больших профессорских очках, каждые полчаса надиктовывал, отмечая с гордостью про себя: «как посол», совершенно не испуганной причастностью к такой непривычной лавине дел, а поэтому не забывшей аккуратно подкраситься машинистке Леночке сообщения, наиболее важные с его «аналитической» точки зрения.

Ко мне подошел Ребров:

– Вас спрашивает посол.

– Придется идти. Как он у вас?

– Все решает по прецедентам в своей практике. Рассказал Соколову, как он, будучи третьим секретарем, с первого раза написал понравившуюся тогдашнему заместителю министра ноту по поводу прекращения политической деятельности одной ненужной персоны. По случаю смерти Наполеона что ли!

* * *

Посол был сама любезность.

– Когда вы улетаете?

– Завтра.

– Во время таких событий очень важно иметь в посольстве солидное подкрепление вроде вас.

Он помолчал.

– Не хотите задержаться? Если сочтете нужным остаться на пару дней, я могу послать телеграмму.

Я улыбнулся:

– Ответ вы получите минимум через двое суток, когда я уже улечу.

– Я хотел вам дать возможность лучше изучить зарубежную прессу, – свел предложение к шутке посол.

В углу комнаты стоял большой телевизор, звук был выключен, посол изредка поглядывал на экран.

– Что в Москве творится! – вздохнул он.

И начал говорить о московских событиях. Потом замолчал и показал на экран телевизора, по-прежнему не включая звук.

– Видите, что происходит. Бронетранспортеры. Танки.

– Там дождь, – заметил я.

– Это в пользу штурмующих, – бесстрастно процедил он.

Появился Соколов.

– Извините, но Евгению Николаевичу пришла срочная телеграмма.

«Неужели ответ? – подумал я. – Как быстро!»

Я простился с послом, поднялся в резидентуру. Действительно был ответ.

«Кузякин в Риме. Действуйте по своему усмотрению.

Колосов».

Проворно они.

Я понял: в Москве сейчас такая суматоха, что телеграммы сразу идут к исполнителю, минуя начальство.

Я поднялся в кабинет к Соколову.

– Мне нужно сегодня лететь в Рим.

– Прямо сейчас?

– Сейчас.

– Я дам распоряжение. Посиди, я быстро.

Вернулся он через минут пять.

– Сегодня не получится. Завтра рано утром.

– Ладно. Скажи, чтобы меня отвезли в отель и разбудили рано утром.

– Сделаю.

Он открыл сейф, вынул бутылку «Чиваса» и два стакана:

– Черт, даже не знаешь, за что пить. Ты-то как обо всем этом думаешь?

– Посмотрим.

– Посмотрим, – согласился Соколов.

Я выпил залпом и не почувствовал крепости.

Соколов пил короткими глотками и размахивал стаканом:

– Знаешь, с одной стороны, это правильно, порядок наводить надо. Но танки, кровь прольется. Кровь.

Он снова налил себе и мне:

– Это все Мишка, сукин сын. Такую страну забаламутил! Наболтал, наплел. И ничего! Сволочь!

– У тебя указания есть? – спросил я.

– Уйма. «Пойдите, объясните», «весь народ поддерживает». Гонцов уже заслал. Пусть встречаются, агитируют. А сам пока погожу.

Выпили.

Соколов помолчал, потом наклонился к мне и произнес почти шепотом:

– Черт знает, чем все это кончится.

Глава пятнадцатая
РИМ, ОТКРЫТЫЙ ГОРОД

69. В гостях у великой актрисы

– Самолет совершил посадку в аэропорту Рима. Температура воздуха за бортом двадцать четыре градуса…

Из зала прилетов я позвонил в отель «Модильяни».

– Это Лонов. Мне нужен номер.

– Здравствуйте, синьор Лонов. Для вас у нас всегда есть номер. Подождите, пожалуйста.

Через минуту:

– Тот же номер, в котором вы останавливались в прошлый раз, вам подойдет?

– Конечно.

– К сожалению, он освободится только в двенадцать. Вы знаете, у нас отъезд до двенадцати, а приезд…

Это я знал.

– Хорошо. Я буду в двенадцать.

На этот раз я возьму машину в рент, не хочу зависеть от посольских.

В «Ависе» дама в форменном кителе встретила меня очаровательной улыбкой.

– «Альфа-Ромео» вас устроит?

Да, устроит.

Пять минут на оформление – и дама протянула мне связку ключей.

– Машина темно-зеленого цвета. Сектор А в третьем ряду.

Я посмотрел на часы. Девять часов. Надо убить три часа.

– Я могу от вас позвонить?

С той же очаровательной улыбкой дама протянула трубку.

Я набрал номер и сразу же услышал знакомый голос великой актрисы.

– Могу я к вам заехать?

– Вы знаете адрес? Вы за рулем?

Адрес я знал. И был за рулем.

* * *

В дверях меня встретила дама средних лет в строгом сером платье:

– Синьора ждет вас на террасе.

Сначала широкая лестница, потом анфилада комнат: то забитых старинной мебелью, то пустых, как музейный зал, с картинами на стенах. Проскользнув через украшенную замысловатым орнаментом дверь, мы подошли к еще одной лестнице. Спустились по ней и оказались на веранде.

Электра и еще две дамы сидели в соломенных креслах и смотрели телевизор. Все трое были в черном. Электра встала. Тяжелое платье, массивное коралловое ожерелье, карминовые губы делали ее грузной и властной.

– Не пугайтесь, что мы в черном. Днем едем на похороны.

Значит, министр культуры умер. Интересно, кого назначат?

Другие дамы, одна с пышными рыжими волосами, обрамлявшими широкое лицо, в кружевном черном платье, другая в очках, с аккуратной короткой прической, в строгом черном костюме, повернулись ко мне и с интересом принялись меня рассматривать. Электра, неверное, уже успела надлежащим образом меня представить.

Меня усадили в соломенное кресло, и хозяйка познакомила меня с дамами. Рыжая оказалась писательницей, дама в очках – театральным критиком.

Писательница показала на телевизор:

– Господин Ельцин ведет себя как настоящий герой. Мы его явно недооценивали.

– Я еще не знаю последних новостей, – признался я.

– Господин Ельцин с танка обратился к народу. И это было замечательно. Жалко, что мы слышали только перевод. Я убеждена: в подлиннике речь звучала значительно сильнее.

Как по заказу, на экране появился Ельцин. Дамы замерли. Русская речь ворвалась в комнату:

– … Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов.

Ельцин говорил медленно, и переводчик СиЭнЭн успевал подумать, прежде чем переводить.

– Мы не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правого переворота…

Писательница повернулась к мне:

– Мировая общественность действительно может что-нибудь сделать?

– Что мы можем сделать? – перебила ее дама-критик.

Я обратил внимание на Электру. Из-под полуприкрытых век она внимательно следила за мной. Я понимал: она прежде всего хочет понять, на чьей стороне я. Ну что ей сказать! Если те, кто вышел к Белому дому, победят, что будет со мной, с моей работой, я не знаю. Зато если победит мое начальство, я буду в служебном выигрыше. Как говорится, попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй.

– Хотите кофе? – спросила Электра.

Я утвердительно кивнул, и через минуту она явилась с ярким подносом и протянула мне чашку. Потом принесла кофе дамам.

На экране телевизора появилась реклама, дамы дружно вздохнули и разом повернулись ко мне.

– Мы сегодня должны ехать на похороны. Настроение не самое веселое, – вздохнула дама-писательница. – Кладбище – это вечность. Наше приближение к вечности. Наше единение с ней. Есть очень-очень красивая теория.

Она удобно устроилась в кресле.

– Уж не знаю, так ли все на самом деле…

У нее был густой приятный голос профессиональной рассказчицы нравоучительных историй для детей.

– Это вы о той истории, которую рассказывали мне на прошлой неделе? – вмешалась дама-критик.

– Это не история, а теория. Научная. Ученые говорят, что сон – это торможение нервных клеток…

Она бросила неодобрительный взгляд на даму-критика. Теперь она стала похожа на учительницу математики, которая отрешенно изрекает математические истины, не будучи полностью уверенной, что вся их премудрость войдет в головы учеников.

– Смерть – это полное отмирание всех нервных клеток. Не клиническая, после которой человека еще можно оживить, а биологическая, И если согласиться с тем, что отмирание клеток во время биологической смерти – явление, аналогичное торможению клеток во время сна, то можно предположить, что в момент смерти человек видит сон. И последний сон будет казаться умирающему во столько раз длиннее обыкновенного, во сколько раз количество клеток, отмирающих при смерти, больше количества клеток, тормозящихся во время сна.

Низкий голос писательницы обволакивал. Мне даже стало как-то не по себе.

– Это колоссальная цифра. Если подсчитать, то получится, что пять минут между клинической и биологической смертью покажутся умирающему двадцатью пятью веками. Вы только представьте себе: двадцать пять веков! Не двадцать пять лет, а двадцать пять веков. А разве это не означает, что человек вечен? И стоит ли после этого бояться смерти? Так будет для каждого из нас. У каждого будут свои двадцать пять веков. Сладкие сновидения увидят те, кто не совершил в жизни ничего предосудительного. Страшны и полны кошмаров будут сны тех, у кого нечиста совесть. Не означает ли это, что грешнику уготованы двадцать пять веков ужасов, угрызений совести, страха, ада, а праведнику – двадцать пять веков райских снов, сладких встреч с близкими? Глупым людям – немудреные мелкие горести и радости. Великим – двадцать пять веков, полных мыслей и открытий.

Она замолчала. Потом заговорила снова, но теперь голос у нее уже был другой, обыкновенный, без эмоций:

– Так это или нет, кто скажет!

Электра встала и открыла дверь в сад. Я понял, что она хочет поговорить со мной наедине. И поднялся тоже. Мы вышли в сад.

– Вы приехали ко мне, чтобы по заданию своего начальства просить поддержать этих мерзавцев?

– Да. Я получил такое указание.

– Я хочу слышать ваше мнение. Не мнение вашего начальства, а ваше.

– Я не знаю. Я согласен на все, лишь бы избавиться от Горбачева.

Электра помолчала. Потом резко повернулась к мне:

– Что я должна сделать?

– Осудить путчистов. Сказать мне, что порываете с нами. И наговорить массу грубостей.

– Считайте, что я вам это сказала.

– Выгнать меня, наконец, – я не переворачивал пластинку.

– Я вас выгоняю. Только не уходите.

Я хотел продолжить, но она остановила:

– Может быть, вам лучше остаться у нас в стране?

– Я еще не решил.

– Если вам будет нужна моя помощь…

Она подошла ко мне вплотную, и я почувствовал дурманный запах ее духов и помады.

– Если вам будет нужна моя помощь, вы можете обратиться ко мне при любых обстоятельствах. При любых обстоятельствах.

Она была близко-близко. Я опустил глаза. Я не знал, что делать: Кики, Лоретта, Ася, здесь все просто. Но великая актриса…

Она как будто поняла, шлепнула меня по плечу:

– Пошли к моим дамам. А мои слова запомните. Я ваш друг. Друг при любых обстоятельствах.

Мы вернулись на террасу.

Там продолжали спорить о теории дамы-писательницы. Дама-критик, судя по всему, была убежденной материалисткой:

– Я проконсультировалась у специалистов по поводу вашей теории. Они утверждают, что с научной точки зрения как раз все наоборот. Сновидения возникают тогда, когда отдельные участки головного мозга остаются незаторможенными.

Но Электре теория понравилась:

– Не разочаровывай меня.

На экране снова реклама.

Я посмотрел на часы. Пора. Я встал.

– Жалко, что вы быстро уходите, – жеманно процедила дама-писательница.

– Действительно очень жалко, – деловито отозвалась дама-критик. – Сейчас очень интересно послушать человека из России.

Я остановился у дверей:

– Кстати, про историю со снами. Один мой друг, человек совершенно праведный, подъехал к бензоколонке заправить машину. А колонка возьми да взорвись. И он вместе с ней.

– Ну и что? – дама-писательница удивленно подняла брови.

– А то, что бедняга остался без нужных пяти минут и без двадцати пяти веков блаженства. Так что всего в жизни не предусмотришь.

70. Даже у длинных историй бывает конец

В гостинице я был в половине первого. Сразу же позвонил в посольство. Тростников уехал домой обедать. Домашний телефон его я знал.

– Как в отношении семги под малиновым соусом?

Он все понял и не спросил, кто я.

– За вами заехать?

– Я за рулем. Через сколько будешь?

– Через двадцать минут.

Тростников появился через полчаса.

– Десять минут ушло на объяснение жене? – спросил я.

– Она очень неправильно поняла события в Москве. – Он засмеялся. – Считает, что нам теперь работать не надо.

– Не могу сказать, что я очень уж другого мнения. Но все-таки.

– Я задержался, поскольку ездил в посольство, на всякий случай прихватил ваш швейцарский паспорт и документы к нему. Подумал, могут вам понадобиться.

Молодец, просто молодец.

– Как вы и сказали, отлет из Монреаля и прилет в Рим проставили.

Я взял документы.

– Где Кузякин? Не объявлялся у вас?

– Нет. Не объявлялся.

– Что-нибудь особенное произошло в посольстве за два-три дня до московских событий?

– Ничего.

– Припомни. Что-нибудь необычное.

Он покачал головой.

– Ладно. Прости. Возвращайся к жене.

– А вот это уж нет. Перекусим – и в «партком»?

– Перекусим – согласен, а в «партком» как-нибудь в следующий раз.

* * *

После обеда я отправился в отель. В три вышел на улицу и из автомата вблизи площади Испании позвонил Лоретте в госпиталь.

– Я хочу…

Она меня оборвала:

– Приезжай прямо сейчас к госпиталю.

Это что-то новое. И вряд ли приятное.

Лоретта ждала у входа.

– Идем.

Мы прошли молча шагов десять.

– Садись.

Я сел на скамейку.

– Два дня назад меня вызвал директор госпиталя. Виктория донесла, что ко мне ходит русский и я устраиваю ему встречи с каким-то человеком.

Она замолчала. А я подумал: «Надо сегодня же отсюда убираться». Лоретта продолжала:

– Я объяснила ему, что знаю тебя много лет, с тех пор, когда еще была в Движении юных коммунистов у д’Алемы, и что организую тебе встречи с мужчиной. Потому что ты… любишь мужчин.

От удивления я раскрыл рот.

– Ты можешь предложить что-нибудь другое?

Ничего другого предложить я не мог.

– Я объяснила ему, что у вас в стране за мужеложство сажают в тюрьму и ты очень боишься…

– Ну и что он?

– Понял. Сказал мне, чтобы я ни в коем случае не сообщала в полицию. С Викторией он сам разберется, но посоветовал мне пока с подобными свиданиями повременить. Я согласилась.

– Правильно сделала.

– Правильно сделала еще и потому, что вчера ко мне без предупреждения явился Крокодил. Сказал, что уезжает в Австралию. Я спросила, надолго ли. Он ответил, что навсегда и пришел прощаться. Просил передавать тебе привет.

– Он говорил что-нибудь особенное?

– Нет. Он был всего десять минут. Объяснил, что больше не может, и так рискует. И еще… Я бы просила тебя, Евгений, мне больше не звонить. Во-первых, потому, что я помогала одному строю, другому помогать не намерена. И во-вторых… у меня есть друг. Я немолода…

Я все понял.

– Спасибо за все. Нет ничего бесконечного.

Она встала и пошла. Не оглянувшись.

И действительно ничего бесконечного нет.

* * *

Плохо. Очень плохо. И то, что меня сдала Виктория, и то, что сбежал Крокодил. Нет гарантии, что завтра Виктория не донесет в полицию. Но на сегодня, по крайней мере, я могу быть спокоен. Хотя надо уезжать отсюда. И побыстрее.

Я поехал к Капитолию. Удачно припарковал машину и прошел до форума.

Из форума можно пройти в Джаниколо. В отличие от форума, там всегда мало народа. Можно спокойно пройти по старинным античным улочкам и еще раз подумать о суетности повседневных забот.

Вернулся я в отель поздно вечером.

71. Павлин

Утром я пошел завтракать, а, когда вернулся, портье предал мне записку: «Позвоните Володе».

– Что вы скажете в отношении «парткома»?

Одиннадцать утра. Рановато.

– Через полчаса буду.

* * *

– Евгений Николаевич, может быть, это и неважно. Но вы спросили, не было ли в посольстве чего-либо необычного в последние дни. Я вспомнил, что в пятницу посол запросился на прием к министру иностранных дел и поехал без переводчика. Странно.

Это действительно странно.

– Он потом записал беседу?

– Да. Но не показал никому, сразу отправил в Москву.

– И что было в той беседе?

Тростников рассмеялся:

– Ничего особенного. Лично министру. Ваше задание относительно поставки продовольствия выполнил. Получил принципиальное согласие. О дальнейшем буду информировать.

– Есть какие-нибудь идеи?

– Никаких.

– Что говорят посольские?

– Ничего. А им вообще на все плевать.

– Посол говорит на каком-нибудь языке?

– Только по-русски и то очень плохо.

– Значит, переводчик был с итальянской стороны.

– Очевидно, так.

– Ты знаешь переводчика Министерства иностранных дел, который приходит на переводы?

– Знаю. И вы его знаете. Павлин.

Этого я знал.

– По-прежнему работает?

– А то как же! Только стал еще более важным.

– И все-таки мне не верится, что посол мог доверить перевод Павлину.

– Сейчас время такое. Но… Кое-что я сегодня разведал. Побеседовал с посольским шофером. О том, о сем. Потом невзначай спросил его, как получилось, что посол поехал на прием один. Оказывается, не один. Они заехали за кем-то и поехали с ним к министру. Причем обратно посол сел в машину один.

– Очень любопытно.

– Любопытно.

– Надо бы узнать, в какую гостиницу они заезжали.

– Обижаете, начальник. Они заезжали в гостиницу Валдорф Астори на улице Альберто Кадлоло. Это очень-очень дорогая гостиница.

– Никаких мыслей?

– Никаких. Никто из русских там не живет.

Я подумал, потом попросил:

– Не мог бы ты достать мне домашний адрес Павлина?

Тростников расплылся в улыбке:

– Опять обижаете, начальник. Вот на этом листке написан адрес. Я вам могу объяснить, как туда доехать. Поедете один?

– Один.

– Прикрытие не нужно?

– Нет.

* * *

Возле дома, где жил Павлин, стоял автобус «Мерседес» и толпился народ. Я сначала не понял, что происходит. Но потом обратил внимание на надпись на автобусе: «RAI Uno», первая программа итальянского телевидения, и увидел Павлина, беседующего с корреспондентом. Как всегда важный, с трубкой в руке, в бордовом галстуке бабочкой, Павлин стоял у дерева возле нарядной двухэтажной виллы.

Я подошел к маленькому монитору около автобуса и прислушался.

Речь Павлина текла рекой:

– В этот час весь советский народ, полный любви и признательности к своему президенту, встал на его защиту. С именем Горбачева люди идут на митинги, готовятся сопротивляться военному нашествию. Не пропал даром тот огонь свободы, который этот самый великий человек столетия зажег в сердцах своих сограждан, еще пять лет назад бывших послушными рабами тоталитарной машины. Люди выбирают свободу.

Интервью закончилось, телевизионный «Мерседес» отъехал, и Павлин направился к дому.

– Можно вас на минуту?

Он обернулся:

– Конечно, конечно.

– Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

– Простите, кто вы такой? Я вас не знаю.

– Я сейчас все объясню.

Последние слова я произнес по-русски.

Это подействовало. Павлин улыбнулся:

– Вы советский корреспондент?

– Нет. И я не из посольства.

– Откуда вы?

– Я хотел бы поговорить с вами.

– Это касается нынешних событий в Москве?

– Нет, речь пойдет о событиях недельной давности.

Павлин поморщился:

– Может быть, мы поговорим завтра утром, в Министерстве?

– Это недолго. Всего один вопрос.

– Это срочно?

– Я не стал бы прилетать из Москвы из-за несрочного дела.

Он посмотрел на меня усталым взглядом, что должно было означать: мне, конечно, жаль тратить драгоценное время на вопросы недельной давности, особенно сейчас, когда дорога каждая минута, и вы это могли бы понять; но уж коли вы здесь и из Москвы, а сейчас там…

– Хорошо.

Он подвел меня к увитой плющом резной дубовой скамейке.

Удобная скамейка, оценил я. Ни из дома, ни с улицы нас не будет видно.

– Я вас слушаю.

Я хорошо знаю эту категорию людей: импозантный вид, лоб мыслителя, философская задумчивость и обескураживающе низкие мыслительные способности. Они считают себя гениями, уверены, что перерабатывают и что весь офис держится только на них. Они до упоения самолюбивы и болезненно обидчивы, очень берегут свою жизнь и полагают это совершенно логичным, так как считают ее достоянием всего человечества. Их трудно запугать, но если задавать им несложные загадки, такие несложные, чтобы они могли, поднатужившись, отгадать, то отгадки они будут воспринимать как свое мудрое открытие и, следовательно, как истину в первой инстанции. Ключом в разговоре с ними служат магические слова «вы же умный человек»: «Вы же это понимаете, вы умный человек. Все умные люди поступают так». После этого они непременно сделают то, что никогда бы не сделали, если бы их просили или убеждали, сделают, будучи совершенно уверенными, что приняли решение сами, без чьей-либо подсказки.

Павлин уселся на скамейку:

– У меня действительно мало времени.

– Хорошо. Я вас не задержу. Но сначала давайте поставим все точки над «i». Я вооружен и применю силу при любом вашем неосторожном движении. Но если вы ответите мне на вопрос, я уйду, не причинив вам вреда.

Павлин замер:

– Это угроза?

– Нет. Это необходимость.

– Вы террорист?

– Нет.

– Кто вы такой? Я сейчас же вызову полицию!

– Полицию вы вызвать не успеете. А кто я такой… Вы умный человек, вы должны догадаться.

«Это тебе первая загадка, – подумал я. – И очень простая».

Павлин легко раскусил и величественно улыбнулся:

– Я встречал людей из вашего ведомства куда более вежливых, чем вы.

– Значит, вы догадались.

Павлин покраснел, надулся. Всем своим видом он выказывал благородное негодование:

– Если вы продолжите в таком духе, я вынужден буду…

– Пожаловаться Горбачеву, – докончил за него я. – Поздно.

– Тем не менее, я сейчас уйду.

Павлин как прилип к скамейке. Его благородный профиль удлинился и потухшая трубка взмыла вверх.

– Вы мне ответите на один вопрос и уйдете.

Павлин ответил неожиданно покорным и деловым голосом:

– Хорошо. Все вопросы, в конце концов, можно решить без дешевой пинкертонщины.

Он снова обрел уверенность.

– Итак, что вас интересует?

– Меня интересует, о чем говорил наш посол с де Микелисом во время их последней встречи несколько дней назад.

– Это государственная тайна.

– Я знаю. Говорите.

– Это действительно государственная тайна.

– Вы опять за свое! Вы же умный человек. И опытный. Вы должны понимать, что я не уйду отсюда до тех пор, пока вы не ответите на этот вопрос.

«Сейчас он должен догадаться, что «я не уйду отсюда» означает и то, что «и он не уйдет отсюда»», – подумал я.

– Вы мне угрожаете! – снова возмутился Павлин.

Он продолжал сидеть. Шея у него стала красной, такой же, как бант. Хорошо выбритые щеки блестели, наверное, еще раз брился перед интервью. Помолчав, Павлин хитро улыбнулся и как можно более коварно спросил:

– А почему бы вам не поинтересоваться у вашего посла?

– Мы хотим сопоставить его показания с вашими.

«Ну, теперь крути шариками, Павлин, – думал я. – Задачка посложнее. Ты должен сообразить, что, коли есть «показания», то должно быть и следствие. И следствие проводит организация, которую ты знаешь».

Павлин среагировал быстро:

– Посол арестован? – спросил он.

«Молодец!» – похвалил я его про себя и вслух:

– Нет. Он в клинике.

– Он болен?

– Нет. Это специальная клиника. К нашему разговору это не имеет отношения.

«Сейчас он должен догадаться, что я имею в виду психлечебницу», – приготовился я.

– Я думал, в вашей стране уже отказались от преступной практики принудительной психиатрии, – голос Павлина налился медью.

– Это клиника не для душевнобольных. Это специальная клиника. Там лежат разные люди.

– И не всегда по собственной воле, – догадался Павлин. – Но вы забыли про мировое общественное мнение.

– Мировое, это верно, – согласился я. – В эту клинику помещены не только граждане нашей страны.

– Вы насильно запираете туда иностранцев?! – возмущению Павлина не было предела. – Вы воруете их?!

Я примирительно улыбнулся:

– Напрасно вы принимаете это близко к сердцу. Я вам уже сказал, это клиника не для душевнобольных.

В дверях дома появилась девочка лет десяти и позвала Павлина.

– Может быть, мы пройдем в дом? – неуверенно предложил он.

– Ответьте мне на мой вопрос. И я уйду.

– Ответить на ваш вопрос я не имею права. Иначе нарушу профессиональную этику. Хотя, впрочем, это не самое главное. Главное, что это государственная тайна.

Девочка продолжала звать Павлина. Тот махнул рукой:

– Подожди, я сейчас.

Девочка скрылась в доме.

Я молчал. Павлин ерзал на скамейке:

– Мне не дает покоя ваша клиника. Если это не психлечебница, то что?

– Там ведутся работы по изменению расовых признаков.

Павлин смотрел на меня широко раскрытыми глазами, а я думал: «Ну и чепуху несу!» и продолжал:

– Там людям меняют расовые признаки и пол. Вас, к примеру, можно сделать китаянкой или негритянкой.

– Меня? Китаянкой? – Павлин налился краской. – И что потом?

– Ничего. Потом отпускают. Иногда увозят куда-нибудь в Перу, в Боливию.

– Вы это делаете насильно?

– Это другая сторона вопроса. К научным исследованиям не имеет отношения.

Павлин молчал. Он уже видел себя китаянкой в Боливии. Перед его глазами возник латиноамериканский пейзаж, кактусы, палящее солнце, пролетающий кондор и он, сгорбленная старая китаянка в широкополой шляпе, плетущаяся по узкой тропинке. Я не мешал. Я ждал.

– Хорошо, я вам отвечу, – вздохнул Павлин.

– Только я хочу вас предупредить: от вашего ответа зависит будущее посла. Если показания не совпадут…

– Я понял. Чтобы они совпали, надо говорить правду.

«Умница!» – подумал я и кивнул.

– Итак, вас интересует, о чем говорил ваш посол с де Микелисом во время их последней встречи?

– Да.

– Посол сказал, что ваше правительство готово прекратить всякую помощь нашим коммунистам и взамен хотело бы получить кредиты, которые будут использованы для покупки в Италии продовольствия.

– И что ваш министр?

– Он спросил, какой кредит хотело бы получить советское правительство.

«Ну и подонки», – подумал я.

– Посол ответил, что этот вопрос могли бы решить компетентные организации.

Скорее всего, это действительно было всё. Я задумался. Молчал я долго. Нарушил тишину Павлин:

– Я снова про клинику, о которой вы рассказали. Там, вероятно, возможны и обратные опыты. Из негров можно делать белых, из женщин – мужчин. Очень широкие возможности. Значит, в конце концов, эти опыты направлены на удовлетворение потребностей людей, и конечная их цель – общая гармония, счастливое будущее человечества. Это очень перспективно! Если рассматривать права человека, как право отдельной личности на гармоничное развитие…

Я прервал его размышления:

– Кто переводил?

– Я.

– Вы не удивились, что посол явился без переводчика?

– Нет. В последнее время он несколько раз приходил без переводчика.

«Ну, подонки», – продолжал я думать. Потом спросил:

– Но ведь в последний раз он пришел не один?

– Да, с ним был еще один человек.

– Он переводил?

– Нет. Мне кажется, он не говорит по-итальянски.

– Вы раньше встречали его?

– Да. Он уже несколько раз приходил с послом.

– И вы, конечно, не помните его имя.

– Почему не помню? Помню. У меня отличная память. Его зовут Вадим.

Кузякин! Так вот он чем сейчас занимается! А раз это Кузякин, то я знаю, в каком отеле он остановился.

Это все, что мне было нужно от Павлина. Он понял:

– Я могу идти?

– Да.