Текст книги "Из смерти в жизнь"
Автор книги: Олаф Стэплдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Детство Человека
Ведь столько веков, столько тысячелетий дух человеческий мучительно выяснял цель своего существования. Как это было медленно поначалу!
Он оглядывался в глубины своего прошлого. Эпохи человеческой истории и предыстории теснились в его памяти. Как человек возвращается в свое детство и проникает даже сквозь пелену младенчества, так озирал свою жизнь дух человеческий. Каждая стадия его прошлого лежала перед ним, и первыми вспоминались века, стянутые в узел дочеловеческой древности. Из их тьмы он воспрянул к жизни как отдельный, вполне человечный младенец мужского пола, первый настоящий человек, рожденный предшественниками людей. И сам он внешне едва отличался от своей еще не человеческой родни. Только в редких проблесках духа он был человеком.
В этом нашем праотце впервые пробудилось дыхание Человека. И дух хорошо помнил, как медленно пробуждался в своей первой, зародышевой клетке, как медленно открывал свою уникальность. Ведь никто так мучительно не искал себя, как этот отец наш Адам. Любя свою мать за ее звериную привязанность, он ненавидел ее за тупость к его человеческим потребностям. Принимая своих братьев и сестер как товарищей, он презирал их за глупость. Скоро он, младший, стал их повелителем. И потом, в юности и зрелости, он был их гением, шаманом и тираном дочеловеческого племени. Робкий и надменный, почитаемый и ненавидимый, сходя с ума от одиночества, лишенный речи и поддержки традиций, первый настоящий человек был так беспомощен, что дух, оглядываясь на него из будущего, едва узнавал в нем человеческое. Но даже воспитанный полузверями, невежественный и немой, растерянный, томящейся неосуществленной человечностью, он был по природным способностям вполне человеком. Человеком по природе, хотя по воспитанию – почти животным. Он принимал простые обычаи своих сородичей и довольствовался тем, что побеждал в их незатейливых играх. Но дух человеческий, озирая жизнь первого человека, вспоминал и случаи, когда, в незнакомых муках самосознания, он бессильно, как мотылек в оконное стекло, бился в закрытые окна своей природы, и как ждал от своих товарищей и своей женщины того, чего они никак не могли дать, чего он сам еще не сознавал – осознания его личности и истиной любви.
Далеко, о, как далеко ушел дух человеческий от этого Адама! Теперь он, по крайней мере, ясно сознавал свою природу. И это знание, вопреки всем его ошибкам, было вечным светом. Да – но что же его члены? Сравнивая свои нынешние члены с Адамом, он видел, что большинство из них не многим просветленнее. Вот, к примеру, один кормовой стрелок, которому все пророки и философы его века не помогли разобраться в собственной натуре. Любовь он представлял так же смутно, как Адам в своем дочеловеческом мире; мудрость при всех ухищрениях науки, была ему более чужда, а уж творческой деятельности в нем было много-много меньше, чем в Адаме.
Иные из отпрысков Адама родились со светлым умом, подобным отцовскому, и среди них, в товариществе или инцестуозной связи, впервые пробудилась человеческая любовь.
Когда отец их Адам наконец умер, когда уничтожилось первое истинно человеческое Я, дух человеческий отделился от этого эфемерного существа и пробудился к более ясному, хотя все еще неуверенному проникновению в свою и адамову природу; так же много позже, со смертью одного кормового стрелка, пробудился более светлый дух. Все еще скованный пределами невежества бедняги Адама, он не был связан его жадностью и страхами. И был восприимчив ко всем тонкостям, что смущали его ум при жизни. Вот тогда, еще смутно, еще не обретя крылатой колесницы речи, дух осознал, что главной его заботой всегда будет познавать, любить, создавать.
Дух человеческий, заглядывая в эпохи своего долгого младенчеств, видел, как потомки Адама медленно завоевывали власть над племенами полузверей.
Каждый из этих первых настоящих людей жил той же полузвериной жизнью, хотя и правил жалким получеловеческим скотом; и порой странная искра, вспыхивая внутри, манила их к более человеческому обычаю. Но как же темны, как затуманены были их умы! И все же те проблески, которых были лишены их дочеловеческие предки, влекли некоторых из них, как и последующие поколения, к верности Духу, который уже жил в них манящей искоркой; всего лишь редкими прозрениями, вспышками понимания, взаимного сочувствия, мимолетными чудесами светлой любви или мудрости, краткими, летучими мгновениями божественного творчества. Наши первые предки были внутренне не менее людьми, чем современные люди – так же сознавали себя, были умны, способны любить – но им недоставало сокровищ долгого опыта, собранного и сбереженного тысячами поколений.
А без опыта они лишены были способности судить и определять ясные человеческие цели. Он, дух человеческий, в этом далеком младенчестве, тоже не умел судить; а цель его, хотя по сути уже человеческая, была неопределенной, не обозначенной четко, и даже не постоянной. Ведь в первые эпохи человека даже его дух не обладал остротой зрения.
Тысячелетия младенчества сменяли друг друга, как недели в жизни ребенка. Члены его множились. Они распространялись по всем материкам: редкая чувствительная живая пыль на огромном теле Земли. Дух вспоминал, как вспоминают собственное, добытое тяжким трудом достижение, как они учились и забывали, и снова учились тем искусствам и знаниям, что стали первыми человеческими традициями. Дух упивался воспоминаниями о первых звуках запинающейся еще речи, вспоминал, как из знакомого ворчания и криков в знакомых ситуациях медленно проступал смысл. Как собственное прозрение вспоминал он и работу древних гениев, впервые превративших камень в метательный снаряд или в молот, впервые придавших форму орудия кремню, впервые выхвативших пылающую ветвь из лесного пожара, чтобы приручить и использовать эту яркую кусачую тварь, впервые приручивших собаку, лошадь, превративших катящееся полено в колесо. Вспоминал он, как они шли с материка на материк, как их каноэ с людьми уносила буря. Это он, он сам (Как ему это помнилось!) через разум первых шаманов впервые использовал значки как знаки, он впервые научил их обозначать символами свои нужды и вдохновил на рисунки на стенах пещер, на ритмичные песнопения. Он же помог им посредством растущего искусства жеста и интонации, после – посредством танца и песни, скульптуры и живописи, ускорить познание себя и других, ужаса и красоты мира. Он же зародил в них зуд познания, так что они, спеша понять, ребячески объясняли вселенную в терминах своей охотничьей науки или крестьянской мудрости.
Короче говоря, именно он (как ему казалось) был для них светочем, а порой – манящим в трясину огоньком, он вынуждал их измышлять, а потом отвергать иллюзию за иллюзией. Да, все это делал он, дух человеческий, хотя и был не более, как этими самыми малыми своими членами, на высотах прозрения объединявшимися в союз умов.
Эдем и падение
Через десять тысяч веков после рождения из чрева получеловека, в полном расцвете своего детства, когда поколения охотников, рыбаков, собирателей плодов и трав, кочевых пастухов, а затем и оседлых земледельцев, сыграли свою роль в создании длинного гобелена первой культуры… тогда, ах, тогда настал счастливый век! Дух человеческий помнил, что в те времена он горел ясным и ровным огоньком в каждом сердце, питаясь крепким, хотя лишь наполовину осознанным обычаем рассудка и дружелюбия. Люди жили в райском саду – и в невинности. Не было войн, и насилие человека над человеком бывало лишь безумием одиночек. Семьи охотников и пастухов, общины земледельцев, объединялись общей целью и трудовым товариществом. Каждая семья была крепкой командой, конечно, тревожимой спорами и ревностью, но скрепленной корнями взаимного приятия – и эти корни уходили куда глубже, чем корни временных экипажей корабля или самолета. Благодаря этой цельности социальной ткани человечества, то время было светлой эпохой, освященной в преданиях под именем Золотого Века. Дух человеческий, оглядываясь назад из нашего мучительного века, рисовал в памяти давнее благоденствие своих членов – и вздыхал. Венцом этой блаженной эры стали первые города, расположившиеся каждый среди своих широких нив и заронившие семена нового изящества и тонкости ума. Все они были безоружны. И владыки, и короли были лишь первыми среди братьев. Каждый человек заботился обо всех.
Но понемногу разбухшие города возжаждали новых земель, стали соперничать в роскоши, и тогда возникли империи, связанные силой оружия. И часто далекие варварские племена, алчущие богатства и власти, низвергали целые цивилизации. А между тем множество крестьянских хозяйств, где ранее трудились свободные общинники, сплавлялись в огромные поместья, и их хозяева принуждали к труду в них толпы рабов.
Дух человеческий, вспоминая эту стадию своего детства, видел, что тогда он впервые ошибся. Тайный яд проник в его плоть и зародил тлеющую раковую опухоль, которая терзала его с тех пор. До того жадность человека умерялась безусловным обычаем братства. Возможности захватить власть представлялись редко, а противодействие властолюбцам было мощным. Но в благоденствующих городах людей стали манить новые блестящие трофеи. И оттого, что их блеск заворожил всех, противодействие заносчивым и самолюбивым ослабело, сохранившись лишь среди рабов, а кому есть дело до рабов? И откуда у них – вопрошали хозяева, – сила противодействовать? Это всего лишь умирающий обычай минувшего, племенного века. Нет, людей околдовали новые амбиции. Новая мораль нашептывала в их сердцах, притворяясь правдой. Богатство, военная сила, имперское величие требовали всеобщего союза.
Дух человек помнил, что даже сам он в те времена обманулся новыми необычными ценностями. Ведь в предшествовавший, Золотой век, его множественное тело было беспорядочным роем малых племен, а теперь упорядочилось, и ему показалось, что ради порядка целого стоит пожертвовать частью. Порядок обещал его телу новую силу. Организовавшись в большие государства, в иерархию социальных классов, его малые члены (казалось ему) разовьют новые органы чувств, новые творческие навыки. В новых городах часть людей, освобожденная от рутинного труда массами тружеников, смогут целиком посвятить себя вопросам духа, природы человека и его судьбы. Вот так даже самому духу человеческому показалось, что новый порядок откроет новые просторы; и он забыл о множестве отдельных членов, рожденных личностями, но обреченных новым порядком на рабство, на то, чтобы стать винтиками огромной машины.
Вспоминая свою прошлую глупость, он восклицал:
– Какой бес, какая сила тьмы кромешной прокралась в каждую ткань моей плоти, и даже в мое внутреннее я? Или что за слабость моего существа так подвела меня?
Он смотрел на толпища тружеников с увечным духом, возделывавших неподатливую землю убогими орудиями, чтобы содержать богатых в роскоши; волочивших огромные глыбы, чтобы возвести храмы для жрецов, дворцы и гробницы для королей. В каждом отдельном страдающем рабе, в миллионах их, поколение за поколением, присутствовал дух человеческий. Он видел каждое дитя, которому отказали в прирожденном праве человека, чью надежду на счастье разбил тяжкий труд и жестокость. Жил он и в умах привилегированных, которым полагалось бы стать утонченными орудиями его пробуждающейся мысли, но в них он чаще находил одержимость роскошью или личной славой, да еще мечты о бессмертии. Он смотрел, как они сплетают множество мифов о жизни будущей и посвящают половину своей энергии и труды бесчисленных рабов тому, чтобы закрепить за собой место в ином мире.
Обозревая эти тысячелетия в конце своего детства, дух человеческий видел, что силы человеческие непрерывно возрастали. Города становились пышнее, империи – огромнее, армии все лучше вооружались, ремесленники копили мастерство. Но давалось это ценой пота, а порой и крови бесчисленных рабов. И высшим классам это представлялось естественным и правильным, потому что товарищество древних племен забылось. Пусть между любовниками, между друзьями, среди работающих вместе иногда вспыхивала любовь, но общество теперь связывалось не товариществом, а стальными узами власти. И хотя в ярких умах шевелилось любопытство к тайнам вселенной, они по-прежнему утоляли этот зуд фантазиями, измышленными в меру прихоти. Они не могли еще ясно понять, что такое мышление и каков потолок его полета. Ни любовь, ни разум не стали путеводной звездой.
Дух человеческий припоминал, как в то время и сам он отклонился от пути, который почти прочертил для себя в Золотом Веке. В эпоху рабства и империй болезнь плоти затуманила его разум и затемнила чувства. Он был подобен человеку в горячечном бреду. И новая приманка власти смущала его, как бредовое видение. Но даже в ту темную эпоху там и здесь, снова и снова он обретал просветление: и в уме непризнанного пророка или смиренного раба он, пусть тщетно, возвещал некие грани истины.
Эра пророков
Переводя луч мысленного прожектора на следующий этап своей жизни, дух человеческий припомнил внезапное пробуждение, переход от детства к отрочеству.
Терзаемый отчаянием трудящихся роев и бесплодностью высших, напуганный собственным бредом, он, дух человеческий, собрался, наконец, с силами и вновь пробудился, чтобы вновь, и более полно вернуть себе понимание происходящего и бороться, как не боролся прежде, со слабостями собственной природы в отношении своих членов и целой вселенной.
Сквозь минувшие века болезни он яснее постигал, что значит здоровье. Став участником великого зла, он тем настойчивей стремился теперь к добру. Иные из обуревавших его дурачеств легко отвергались, с другими было труднее. Его никогда не искушала мысль, что возвышение одной империи, одного властителя или благородной касты что-то значит. Не более, чем человек может быть верен правой руке за счет левой. И вечная жизнь малых человеческих личностей не казалась ему ни желательной, ни вероятной. Он слишком хорошо сознавал их малость и обыденность. Слишком часто, в самый момент смерти, он вырывался из утопающего отдельного духа и наблюдал, как тот гаснет.
Но в междоусобной борьбе людей за власть и империи, духу виделась надежда на мировой порядок и на его самовластное правление всей плотью. Очарованный этой надеждой, он забыл о деградации, которую несло его членам рабство. Но теперь уж никогда, никогда он не убедит себя, что может процветать на их деградации, и не позволит себе заниматься несколькими равнодушными, в то время как множество других страдают.
Зарождалось в нем и нечто большее. Поскольку все его малые члены, даже самые слабые и увечные, были личностями, он, допустивший их деградацию, видел, что не просто повредил собственной плоти, не просто притупил собственный разум – он согрешил. И это признание своего греха стало для духа человеческого новым, ужасным и поучительным опытом. Он открыл, что неким, еще неясным ему образом, несет обязательство почитать и лелеять жизнь отдельных душ любого порядка. Со стыдом и раскаянием он признавался себе:
– Даже будь рабство и империя настоящим путем к моему возвышению, я должен был бы отвергнуть их. Принимая их, я грешил против чего-то, лежащего в самой глубине меня – и это не только мое суть моего я, но и нечто много большее, чем я.
В душевных терзаниях он воскликнул:
– Я, дух человеческий, согрешил против Духа!
И с этим, невольно вырвавшимся у него криком, он впервые постиг, что он, дух человеческий, не закон в себе, не верховный полномочный судья собственных поступков, не мера всех вещей. Но какая сила, какое божество могло бы властвовать над ним?
Оглядываясь на это ужасающее открытие, вспоминая вопрос без ответа, он, спустя тысячу лет, хорошо помнил, как после того полупросветления озирал Землю глазами египтян, вавилонян, индусов и далеких китайцев, и отрезанных от мира, диких еще американцев.
Разбросанные по миру глаза людей открыли ему дневную и ночную половину планеты. Он ничего не знал о природе солнца и звезд, но знал, что ничего не знает. Он не ведал ни того, что они – всего лишь огненные шары, ни как они огромны, ни об окружавшем их непостижимом пространстве. Но в порыве страстного раскаяния ему представилась, что соседние полузатемненные шары – живые, подобно самому духу, только больше, и что их свечение – блеск гневных глаз.
Оглядываясь на те дни через пролив столетий, дух человеческий снова ощущал горький вкус вины за ребяческий грех и вновь видел гневные очи небес. Хотя он, несомненно, искупил свой грех – ведь поколение за поколением он жил и страдал в угнетенных, разделяя все их горести – и разве его не мучила жалость?
В своем детском раскаянии он задумался, чем мог бы загладить свое прегрешение, как свергнуть допущенную им тиранию и тем исцелить плоть, очистить заблудшую волю?
Наконец, в невинной надежде, он решился на двойной план. Усилив собственную волю серьезными размышлениями, с новым вниманием и почтением к ищущим душам святых, он будет более, чем когда-либо, проявлять свое присутствие в душах всех мужчин и женщин. В то же время он станет выбирать те свои члены, которые более других сознают его, чтобы превращать их в сосуды света. Этим предстояло стать орудиями его чистой цели. Они будут влиять на всех, смиренных и могущественных, как исходная клетка управляет ростом ткани. Они подействуют на людские умы так, что все отныне с радостью отдадутся великой цели и будут служить ей вместе с духом. И тогда тирания уйдет, раковые опухоли, поразившие его плоть, растают, и тело его исцелится.
Он доблестно исполнил свой план. С удвоенной силой, порожденной новой страстью, он пробуждал умы людей во всех странах, так что они возжаждали, пусть пока еще смутно – новой жизни. В то же время он избирал себе пророков – много малых и несколько великих – чтобы те постигали и проповедовали истину. Так вышло, что на протяжении нескольких столетий избранным являлись возвышенные видения, покорявшие людей до недавнего времени.
Вспоминая свои юношеские надежды после веков разочарований, дух человеческий с улыбкой вздыхал. Как легко он поверил, что врага можно победить, беса – изгнать!
Впрочем, то была отважная попытка. Страна за страной, пророк за пророком – и все они проповедовали различные аспекты истины. И сердца людей загорались. Каждый пророк говорил на языке своего народа и приспосабливал идеи к понятиям своего века. Так что, даже в их умах, угаданная истина была пронизана ошибками. Принимая старых богов и старые табу, они стремились очистить все это светом пламени, зажженного в них духом человеческим. Но, будучи созданиями своего века, они не могли бросить в огонь старых кумиров.
На Востоке молодой человек царского рода, отгороженный от истины роскошью и торжественными церемониями, решился узнать, как живет простой народ. Повсюду он встречал нужду, болезни и горе. И повсюду люди были рабами своего страдания, как сам он был рабом своих наслаждений и высокого положения. Он видел, что ни в личных победах, ни в погоне за заветными желаниями люди не находят покоя. Дух человеческий подвигнул юношу на поиски путей к покою, к реальности, для своих смертных собратьев. Провидя, что в мире вечно торжествуют наслаждения и слава для избранных, этот пророк решился полностью освободиться от желаний, кроме одного: желания отказаться от воли и от собственной личности, растворившись в духе не просто человеческом, но в духе космоса. Потому-то индивидуальные Я людей, вечно порабощенные удовольствиями и терзаемые горестями, виделись ему всего лишь фантомами, частицами универсального духа, представляющимися реальными самим себе лишь из-за странной изоляции, оторванности от вселенной. Чтобы обрести свою реальность в целом, человек должен был полностью отказаться от себя, убить свою личность. Пока он оставался в мире, он должен был целиком отдаться служению ближним, но и к ним он не должен был привязываться, памятуя сердцем, что все они, как и он, странствуют по предначертанному пути к окончательному растворению своих ограниченных Я во всеобщем Духе.
Другие великие пророки Востока более подробно описывали Путь, который давал человеку единственную надежду уйти от своей малости и рабства – Путь разума, терпения, взаимного уважения и самоотречения.
На Западе же другой – апостол истины и поклонник мудрости, превыше всего желал очистить мысль человека терпеливым вопрошанием, и утверждал, что разум так же может привести человека к возвышению над собой, показать ему себя как равного среди подобных ему смертных собратьев. Он утверждал, что предпочитать себя другим – ошибка разума, и что верной целью для каждого было бы проявление духовной сути человека в цельности своей жизни.
Еще один, между Востоком и Западом, принес своему народу видение единого всемогущего творца, законодателя, справедливого и ревнивого Бога – высшего, самого ужасного и святого. Это видение он нашел в своем сердце, взыскуя нового, благороднейшего закона. Он видел, что его ближние погрязли в грехе. Они лгали, обманывали и мздоимствовали. Они были бессердечны друг к другу. И главное, все богатые использовали свою власть не для освобождения бедных от нищеты, но для их порабощения. Все, все на тысячи ладов непрестанно грешили против духа. Но и в них была любовь, и любовь была их спасением. Пророк в своей обыденной жизни открыл, что люди неизбежно являются частями друг друга, и что лишь во взаимном прозрении и в дружбе находят они воплощение себя. Так в любви, в которой каждый забывает о себе ради другого, каждый дух обогащается чужими радостями, и в сообществе любящих сама любовь возрастает.
Давным-давно одинокий Адам нашего рода слепо и тщетно жаждал человеческого общества. Хотя с тех пор поколения человеческих существ вкусили дружбы, любви, трудового товарищества, но еще не постигли явно их превосходства. Наконец этот великий пророк, избранный духом человеческим своим орудием и как никто умеющий любить своих ближних, ясно увидел, что в отношениях взаимного постижения, дорожа друг другом, отдельные личности преображаются, растворяются и перестраиваются в более изысканную форму, получая во владение нечто большее, чем они сами. И он утверждал, невольно используя образы своего народа, что славное единение человеческих душ и есть сам Бог, всеблагой, всеведущий и всемогущий. И, поскольку этот пророк был воистину вдохновлен духом человеческим и возвысился над другими смертными в силе любви, и, поскольку в его времена люди ожидали великого вождя, он поверил, что сам он, Сын Человеческий, был также и единственным Сыном Божьим, и что ему суждено стать вождем не только собственного народа, но и всего человечества. И, поскольку дух человеческий, пребывающий во всех сердцах, желал искупить свой давний грех, принесший страдания всем людям, пророк поверил, что он, Сын Человеческий, постигший в себе сына Бога, который есть любовь, был послан божественным отцом на смерть во спасение человечества.
Были и другие пророки, великие и малые, во всех обитаемых землях. Их подстегивал оживившийся внутри дух, но смущали желания и фантазии первобытных культур, так что эти пророки немного возвышали свои народы, но в то же время еще больше запутывали их в фантазиях. Суть пылавшей в них истины была повсюду единой: превосходство мудрости, любви и деятельного творения. Но одни проповедовали одни аспекты, а другие проповедовали иные, и все их писания искажались тягой отдельных смертных к бессмертию для своих малых Я.
