Текст книги "Сириус. История любви и разлада"

Автор книги: Олаф Стэплдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Элизабет не разделяла восторженных надежд мужа на будущность Сириуса. Она, не убедив Томаса, выразила опасения, что жизнь этого лишенного цельности существа будет вечной душевной мукой. Тем не менее она, в конце концов, решилась на участие в опыте и соответственно выстроила свои планы.

Глава 3
Младенчество

Еще не выучившись ходить, Сириус показал себя не менее смышленым, чем была в колыбели Плакси. Однако уже тогда он начал страдать от отсутствия рук. Плакси играла с погремушкой, и он тоже играл со своей, но его младенческие челюсти не могли сравниться с ловкостью маленьких ручек Плакси. Уже тогда его любопытство к первым игрушкам отличалось от страсти к уничтожению, свойственной щенкам. Встряхивая погремушку, он внимательно прислушивался к звукам, временами замирая, чтобы насладиться различием между шумом и тишиной. Примерно к тому времени, как Плакси стала ползать, Сириус начал ковылять. Всякий мог видеть, как гордится он новым умением и как радуется расширившемуся кругозору. Теперь у него было преимущество над Плакси: его способ передвижения подходил для четвероногого создания лучше, чем ползание – для двуногого. К тому времени, как она встала на ноги, щенок, хоть и спотыкаясь, освоил весь двор и сад. Когда девочка, наконец, перешла к прямохождению, Сириус явно восхитился и пытался подражать ей, настойчиво прося помощи. Но вскоре он понял, что эта игра – не для него.

Между Плакси и Сириусом уже тогда завязалась дружба, которая так сильно определила всю их будущую жизнь. Они вместе играли, вместе ели, их вместе мыли, и озорничали или бывали паиньками они, обычно, тоже вместе. Если один болел, другой скучал в одиночестве. Когда один ушибался, второй сочувственно ревел. Что бы ни затевал один, второй пытался повторить его попытку. Когда Плакси училась завязывать узелки, Сириус приходил в отчаяние от своей неспособности. Когда Сириус, наблюдая за жившей в семье суперовчаркой Гелертом, научился задирать ногу на столбы, оставляя свои визитные карточки, Плакси далеко не сразу признала, что этот обычай, вполне подходящий для собак, не совсем подобает маленьким девочкам. Ее остановила только трудность в исполнении операции. Также она скоро убедилась, что тщетно обнюхивает придорожные столбики, поскольку нос у нее много тупее, чем у Сириуса, но упорно отказывалась понимать, почему ее попытки оскорбляют чувство приличия всей семьи.

Отсутствие у Плакси «социального чутья», каким был наделен Сириус, уравновешивалось его неуклюжестью в строительстве. Плакси первой познакомилась с радостью построек из кубиков, но вскоре и Сириус, пристально наблюдавшей за подругой, принес кубик и неловко водрузил его на грубую стену, возведенную Плакси. Стена тут же рухнула. То был не первый строительный опыт Сириуса: его однажды застали за выкладыванием треугольника из палочек – тогда он остался весьма доволен своими успехом. Ему пришлось учиться так обращаться с кубиками и куклами, чтобы слюна и младенчески-острые зубки не портили игрушек. Он уже тогда восхищался руками Плакси и многообразием их применения.

Обычный щенок проявляет к играм умеренное любопытство, но не пытается строить. Любознательность Сириуса была неустанной, а временами на него находила страсть к конструированию. Он чаще напоминал поведением обезьяну, чем собаку. Отсутствие же рук он воспринимал как обузу, с которой упорно учился справляться.

По мнению Томаса, неудачи в строительстве были вызваны не только отсутствием рук, но и слабостью собачьего зрения. Сириус долго учился различать визуальные образы, в которых Плакси разбиралась совсем маленькой. Например, он далеко не сразу стал различать аккуратно свернутую в мотки бечевку и спутанные клубки, какими в большинстве домов Гарта наполнены мешки для веревок. Широкие овалы Сириус не отличал от кругов, широких прямоугольников – от квадратов, он путал пятиугольники с шестиугольниками и углы в шестьдесят градусов – с прямыми углами. В результате с кубиками он то и дело ошибался, чем злил Плакси. С возрастом пес отчасти исправил этот недостаток упорными упражнениями, и все же до конца воспринимал формы весьма приблизительно.

В детстве он не подозревал, что его зрение несовершенно, и все неудачи в строительстве приписывал отсутствию рук. В самом деле, навязчивая тоска по рукам угрожала поглотить его разум, тем более в раннем детстве, когда Плакси любила посмеяться над его беспомощностью. Несколько позже ей внушили, что бедняга Сириус не виноват в своем несчастье, и ему надо помогать. С того времени между ними завязались удивительные отношения, в которых руки Плакси воспринимались почти как общее имущество, наравне с игрушками. Сириус вечно прибегал к подруге за помощью в делах, с которыми не справлялся сам: открыть коробку или завести заводную игрушку. Да и сам он развил в себе поразительную «рукастость», действуя передними лапами и зубами. Завязывать узелки на нитках он так и не научился, но со временем умел завязать веревку или толстый шнур.

Плакси первая начала понимать речь, но Сириус не далеко отстал от нее. Когда девочка заговорила, он часто издавал странные тихие звуки, подражая, по-видимому, человеческим словам. И приходил в отчаяние, когда его не понимали. Стоял, поджав хвост и жалобно скуля. Плакси первая увидела в его отчаянных усилиях способ общения, но со временем и Элизабет начала понимать щенка и понемногу стала находить в каждом ворчании и визге эквивалент звуков языка. Сириус, как и Плакси, начинал с младенческих односложных словечек, которые мало-помалу превратились в собачий или сверх-собачий, но вполне грамотный английский. Его пасть и гортань были настолько чужды речи, что даже когда пес усовершенствовался в этом искусстве, посторонний не заподозрил бы в его странном ворчании человеческого языка. Однако для каждого звука у него был собственный эквивалент. Согласные иногда трудно было отличить друг от друга, но Элизабет, Плакси и остальные члены семьи понимали его так же легко, как друг друга. Я описал его речь как сочетания ворчания, визга и поскуливания – это упрощение, но в сущности верное. Он говорил мягко и точно, с плавной напевностью.

Томас, разумеется, невероятно вдохновился развитием речи у собаки, видя в том верный признак вполне человеческого интеллекта. Маленький шимпанзе, воспитанный в семье, развивался вровень с приемной сестрой, пока та не начала говорить, а с тех пор отстал – примат даже не попытался использовать слова.

Томас решил вести постоянные записи. Он обзавелся необходимой аппаратурой для изготовления граммофонных пластинок и проигрывал разговоры между Сириусом и Плакси. Этих записей он не показывал никому, кроме членов семьи и двух самых доверенных сотрудников: профессора Макалистера и доктора Биллинга. Те своим влиянием обеспечивали финансирование опыта и были посвящены в тайну Томаса. Несколько раз тот приглашал для осмотра Сириуса видных биологов.

Одно время казалось, что граммофонные записи останутся единственным осязаемым свидетельством триумфа Трелони. Сириус, несмотря на прививки, подхватил собачью чуму и едва не умер. Элизабет днями и ночами нянчилась с несчастным зверьком, оставив собственного ребенка на няньку Милдред. Если бы не любовь и умение Элизабет, болезнь наверняка подкосила бы здоровье щенка, а быть может, и убила бы.

Тот случай вызвал два важных следствия. Он развил в Сириусе страстную и требовательную любовь к приемной матери – щенок неделями поднимал визг, едва та скрывалась из вида; в Плакси же зародил ужасное подозрение, что любовь ее матери принадлежит исключительно Сириусу. Плакси чувствовала себя одинокой и ревновала. Эту беду удалось уладить, когда Сириус пошел на поправку и Элизабет смогла уделить больше внимания дочери, но тогда настал Сириусу черед ревновать. Дошло до того, что щенок, видя, как Элизабет утешает разбившую коленку дочь, бросился на девочку и цапнул ее за голую ногу. Последовала ужасная сцена. Плакси вопила, не унимаясь. Элизабет впервые по-настоящему рассердилась. Сириус выл от раскаяния за содеянное и, чувствуя, что заслужил наказание, даже попытался укусить собственную лапу. В довершение несчастья на шум примчался Гелерт. Суперовчарка, видя окровавленную ногу Плакси и рассерженную на щенка Элизабет, решил, что вина заслуживает серьезного наказания. И без того несчастный Сириус получил от него серьезную трепку. От страха он забыл о раскаянии и его испуганный визг смешался с ревом Плакси, перепугавшейся за любимого друга. Сбежались остальные дети, а за ними Кейт и Мтлдред со шваброй и скалкой в руках. Крошечная Плакси ухватила Гелерта за хвост и попыталась оттащить. Однако именно Элизабет выхватила Сириуса из зубов смерти (как ему представлялось) и сурово отчитала превысившего свои полномочия Гелерта.

Этот случай произвел несколько важных результатов. Сириус и Плакси увидели, как сильно они, что бы там ни было, любят друг друга. Плакси убедилась, что мать не забыла ее ради Сириуса. А Сириус узнал, что Элизабет любит его, даже когда он очень виноват. Одному бедному Гелерту нечем было утешиться.

Единственным наказанием Сириусу стала жестокая опала. Элизабет лишила его своей милости. Плакси, хоть в душе и помнила, что Сириус ей дорог, после спасения щенка еще больше проникалась жалостью к себе и, в сознании своей правоты, держалась с ним очень холодно. Чтобы проучить приятеля, она изображала горячую любовь к принесенному от соседа-фермера котенку Томми. Сириус, конечно, терзался ревностью и получил хороший урок самодисциплины. Последний был усвоен тем крепче, что при попытке нападения на Томми щенок познакомился с кошачьими когтями. Сириус был очень чувствителен к пренебрежению и холодности. Недовольство двуногих друзей заставило его забыть обо всем, кроме своего несчастья. Он не хотел играть, отказывался есть. Наконец он задумал вернуть любовь Плакси многочисленными знаками внимания. Дарил ей то красивое перышко, то чудесный белый камешек, и при этом кротко целовал девочке руку. Наконец она от всего сердца обняла его, и малыши вдвоем устроили кучу-малу. С Элизабет Сириус был не столь дерзок. Он лишь следил за ней искоса, и хвостик его начинал робко дрожать при каждом ее взгляде. Зрелище было настолько комичным, что Элизабет в конце концов не удержалась от смеха. Сириус был прощен.

Примерно в это же время, вскоре после описанного инцидента, Сириус проникся почтительным восхищением к Гелерту. Биологически вполне зрелая овчарка, наделенная суб-человеческим интеллектом, отвечала ему равнодушным презрением. Сириус же всюду таскался за Гелертом и во всем ему подражал. Однажды Гелерту посчастливилось изловить кролика и сожрать его, свирепо рыча на сунувшегося поближе щенка. Тот глядел на это с восхищением, смешанным с ужасом. Зрелище короткой погони и победы разбудило в нем охотничьи инстинкты обычной собаки. Вопль кролика, его борьба и внезапно обмякшее тело, порванное собачьими зубами, глубоко поразило щенка, обладавшего жалостливым характером и живым воображением. К тому же, Элизабет воспитывала детей в сочувствии ко всему живому. С того дня в нем зародился конфликт, до конца жизни приводивший Сириуса в отчаяние: конфликт между, как он выражался, «волчьей натурой» и жалостливым цивилизованным сознанием.

Непосредственным же результатом стала сильная и виноватая страсть к погоне и еще усилившееся благоговение перед Гелертом. Сириус воспылал страстью к кроличьим колониям. Он, повизгивая от волнения, непрестанно обнюхивал норы. Плакси на время была забыта. Тщетно пыталась она вновь вовлечь друга в общие игры. Тщетно, скучая и ворча, околачивалась с ним возле нор. Сириус однажды при ней поймал лягушку и явно собирался ее съесть. Девочка разразилась слезами. Ее плач мгновенно погасил в щенке охотничий инстинкт, который сменился ужасом. Сириус бросился к любимой подружке и покрыл ее щеки кровавыми поцелуями.

Не раз и не два с тех пор он страдал от мучительного конфликта между инстинктами здоровой собаки и высшей своей природой.

Его интерес к Гелерту притупился, когда Сириус обнаружил, что старший пес интересуется исключительно охотой и пищей. И снова возник конфликт. Охота теперь представлялась Сириусу главной радостью жизни, но это была радость с нечистой совестью. Он ощущал в ее зове чуть ли не требование жертвы от темных богов крови, но жертвоприношение внушало ему отвращение, а ужас Плакси тревожил душу. Кроме того, когда схлынул первый порыв увлечения, к нему вернулся интерес ко множеству занятий, который они разделяли с Плакси. Гелерта все это не интересовало.

Окончательно разочаровало Сириуса открытие, что Гелерт не только не желает, но и не может говорить. Сириус давно это подозревал, но уговаривал себя, что молчание Гелерта объясняется только его высокомерием. Но один случай опроверг эту теорию. Юный Сириус, который на своих четырех лапах давно обгонял бегущую Плакси, увязался за отправлявшимся на охоту Гелертом. По пути им попалась сломавшая ногу овца. Гелерт, хоть и не был обучен пасти овец, прекрасно знал, что их надо оберегать. Известно ему было и то, что за эту овцу отвечает мистер Паг из Каер Блай. Итак, Гелерт поспешил в Каер Блай, далеко обогнав голенастого щенка. Наконец догнав его на ферме, Сириус увидел, как Гелерт нечленораздельно шумит на Пата, пытаясь увлечь того за собой в холмы. Сириус знал, что и сам не сумел бы объясниться с фермером, но не сомневался, что легко объяснит положение дел любому из членов семьи. Так что он поспешил к своим и встретил возвращавшегося из школы Жиля. Задыхаясь, он выложил мальчику всю историю и вместе с ним поспешил в Каер Блай. Жиль на минуту забыл строгое семейное правило «не проболтаться о Сириусе» и обратился к Пагу: «Сириус говорит, ваша овца сломала ногу у Нант Твил-и-кум – как бы не утонула». Плат недоверчиво глянул на мальчика, но серьезность предупреждения и неистовство собак его убедили. Вместе с ними пройдя долиной, фермер нашел свою овцу. С того случая Сириус почитал Гелерта за недоумка, фермер же заподозрил в Сириусе вершину породы суперовчарок.

Открытие, что Гелерт неспособен разговаривать, стало для Сириуса ударом. Гелерт превосходил щенка во всем, в чем тот затмевал своих двуногих друзей – в скорости, в выносливости, чутьем и остротой слуха. На время Гелерт стал для щенка образцом. Подражая Гелерту, Сириус даже разговаривать не хотел, причем добился таких успехов в молчании, что Элизабет в одном из писем к Томасу сообщала, что разум Сириуса гаснет.

Поняв, что старший пес лишен речи, щенок отказался от прежнего кумира. Он стал словоохотлив до болтливости и упрямо тянулся за Плакси во всяческих человеческих умениях. К тому же, он изобрел особый способ высмеивать Гелерта. Щенок затевал воображаемую беседу с суперовчаркой, притворяясь, что принимает его молчание за сознательный отказ говорить. Взрослый пес поначалу игнорировал болтливого щенка, но понемногу, особенно, если видевшие это смеялись, в его развитый, хотя и не человеческий разум закрадывалось подозрение, что Сириус выставляет его дураком. Тогда Гелерт сильно смущался и, рано или поздно, отгонял от себя нахального юнца, а то и задавал ему встряску.

Плакси тем временем стала учиться читать и писать. Мать уделяла час в день занятиям с дочерью. Сириус сперва проявил к их необычным действиям лишь умеренное любопытство, а под влиянием Гелерта вовсе забыл о чтении ради охоты. Элизабет не пыталась принудить его к учению. Либо щенок перерастет свое равнодушие, либо его ум не так далеко ушел от собачьего, чтобы вовлечься в столь чуждое животному занятие, а в этом случае принуждение было бы только во вред.

Однако, отвернувшись от прежнего кумира, Сириус обратился к игре в письмо и чтение. Он сильно отстал от Плакси, и Элизабет взялась его подтянуть. Конечно, не имея рук, писать он мог бы только при посредстве специальных приспособлений. Оказалось, что и с чтением возникают серьезные сложности из-за неспособности собачьих глаз точно различать зрительные образы. Плакси обычно выкладывала простые слова из разрезной азбуки, но Сириус слишком часто путал буквы с похожими очертаниями.

Ему стало еще труднее, когда Плакси перешла к более мелкому шрифту. Иногда складывалось впечатление, что умом он все же уступает человеку. Элизабет, хоть и умела не делать различий между родными и приемным ребенком, все же втайне желала победы Плакси, и теперь написала Томасу, что в конечном счете Сириус не слишком превосходит ребенка-идиота. Однако Томас, который втайне мечтал совсем об обратном, ответил целой диссертацией о слабости зрения у собак и посоветовал объяснить Сириусу этот недостаток, поощрять его в учении и напоминать, что он зато превосходит человека в других отношениях.

Поощрение вызвало в Сириусе особе упорство. Теперь он ежедневно часами упражнялся в чтении и добился большого прогресса, но через неделю Элизабет пришлось вмешаться, чтобы не допустить умственного переутомления. Она похвалила и приласкала воспитанника, и убедила, что он скорее и тверже усвоит уроки, если будет давать себе отдых.

Сириус, конечно, сознавал, что в письме не угонится за Плакси, но решил не отказываться вовсе от столь ценного навыка. Он сам изобрел способ обойти свои недостатки. Попросил Элизабет смастерить ему плотную кожаную перчатку на правую переднюю лапу и пришить на тыльной стороне гнездо для карандаша или ручки. Получив это приспособление, он приступил к первому опыту письма. Он очень волновался. Устроившись в позе геральдического льва, придерживая лист левой передней лапой и упираясь в пол локтем правой, он сумел нацарапать: ПЕС, КОТ, ПЛАКСИ, СИРИУС и тому подобное. Нервные связи лап и моторные центры его мозга были, пожалуй, не слишком приспособлены к подобной деятельности, но тем больше был триумф его упорства. Настойчиво упражняясь, он за несколько лет выучился писать крупным, неровным, но разборчивым почерком. Я еще расскажу, что в грядущие годы он брался даже за написание книг.

На Томаса достижения Сириуса произвели большее впечатление, чем на Элизабет – возможно потому, что он лучше представлял, какие трудности пришлось преодолеть щенку.

Сириус по возможности принимал участие во всех простых уроках, которые Элизабет давала Плакси. Он не многого добился в арифметике – может быть, из-за плохого зрения, но все же сумел не уступить подруге, которая и сама не слишком успевала в этом предмете. Писал он тоже неграмотно – вероятно, по той же причине. Но уже в первые годы жизни он выказывал огромный интерес к языкам и к искусству точно выражать мысли. Порой на него сильно действовала поэзия. Несмотря на слабое зрение, Сириус много читал и часто упрашивал членов семьи почитать ему вслух. Они, зная, как важна для него эта услуга, обычно соглашались.

Однако вернемся к его «щенячеству». Пакси настало время посещать деревенскую школу. Для Сириуса школа, конечно, была закрыта. Он, порой с благодарностью за свою свободу, но чаще с завистью, смотрел, как его приемная сестра по утрам выходит из дома с книжками. Для него же настал возраст, когда он мог вольно блуждать по округе, и в нем развилась сильная страсть к природным запахам и приключениям. И все же мысль, что подруга обгоняет его в познании великого мира людей, царапала больно. Плакси, возвращаясь домой школы, часто уверяла, что уроки – сплошная скука, но в ее тоне сквозило гордое сознание собственной важности, и Сириус догадывался, что в школе происходит немало увлекательного. Он повадился вытягивать из нее самые яркие школьные воспоминания. У Плакси вошло в обычай готовить домашние задания вместе с приятелем, что шло на пользу обоим. Элизабет продолжала между делом обучать щенка, увлекая его разными темами, и тот зачастую мог отдать Плакси долг, поделившись с ней плодами собственного учения, хотя девочка обычно и смотрела на его обрывочные познания свысока.

Порой Сириус пересказывал ей беседы с Томасом, который теперь брал щенка на прогулки по холмам и на ходу сообщал ему важные сведения из естественных наук и мировой истории. Плакси, конечно, тоже иногда принимала участие в таких прогулках, однако Томас по выходным нуждался в основательной физической нагрузке, и маленькая дочка, в отличие от Сириуса, за ним не поспевала. Щенком Сириус зачастую возвращался из походов с Томасом усталым, но подростком только радовался еженедельным прогулкам через Арениг, Риног или Молуйн, под вольный поток мыслей Томаса, направляемый осторожными расспросами четвероногого спутника. На эти вопросы великий физиолог отвечал со всем терпением, так же обдуманно, как своим студентам. Для Сириуса постоянный контакт со зрелым и блестящим умом стал главным средством интеллектуального образования. Нередко они обсуждали будущее Сириуса. Томас внушал, что питомца ждут великие труды. Но это позже – я позволил себе выйти за пределы щенячьих лет, и теперь возвращаюсь к ним.

Сириус уступал Плакси не только в чтении и письме, но и во многом другом. Почти все представители человеческого рода превосходили его. Щенок совершенно не различал цветов. Насколько я понимаю, вопрос восприятия собаками цветов еще окончательно не решен. Анатомические исследования показывают, что их глаз обладает примерно тем же набором «палочек и колбочек» в сетчатке, как человеческий глаз, однако психологические опыты не выявили фактической восприимчивости собак к цвету. Возможно, истина состоит в том, что некоторые собаки различают цвета, но цветовая слепота среди них встречается много чаще, чем у людей. Как бы то ни было, Сириус цветов не различал.

Еще щенком, но много позже, чем научился говорить, он заподозрил, что зрение его во многом уступает зрению Плакси. Томас рассказал Элизабет о цветовой слепоте собак, но жена отказалась признать таковую за Сириусом, уверяя, что щенок распознает разные по цвету платья.

– Да, – возражал Томас, – он может различать их по запаху или через прикосновение своего чувствительного языка. И разве ты не заметила, что он постоянно путается в названиях цветов? Словом, давай его испытаем.

Для опыта Томас достал коробку детских кубиков с картинками и заклеил их грани бумагой разных тонов, стараясь, чтобы насыщенность цвета, запах и консистенция бумаги не отличались. Своеобразные запахи красок он забил, пропитав кубики одеколоном. Затем он предъявил «коробку с кубиками» Сириусу и Плакси. Плакси тут же принялась выкладывать в шахматном порядке голубые и розовые кубики. Щенка игра не заинтересовала, но его попросили скопировать узор подруги. Он выкладывал кубики в полном беспорядке. Скоро даже самому Сириусу стало ясно, что девочка видит нечто, недоступное ему.

Тогда Сириус потянулся за подругой с тем же упорством, с каким догонял девочку в чтении. Плакси помогла щенку обнаружить, какое свойство кубиков ускользает от него, и пыталась отточить его зрение. Девочка один за другим показывала разноцветные предметы, каждый раз называя цвета. Она показывала ему цветные гравюры и черно-белые фотографии. Жиль принес фонарик с красным и зеленым стеклом. Но все впустую. Сириус так и не узнал, что такое цвет.

Он сильно огорчился, но Томас утешил воспитанника, заверив, что все собаки не видят цветов, а возможно, и другие млекопитающие, кроме человекообразных обезьян и людей. Он также напомнил о превосходстве собак в остроте слуха и чутья.

Сириус давно знал, что человеческий нос – очень слабый инструмент, и часто с презрением косился на Плакси, не способную найти след матери в саду или нюхом определить, принадлежит ли отпечаток лапы Гелерту или другой собаке. Еще больше его в раннем детстве поражало равнодушие подруги к таинственным и волнующим запахам земли после дождя. Пока девочка тихо радовалась слитному аромату свежести, Сириус разбирал послания ветра вздрагивающими ноздрями, то и дела восклицая:

– Лошадь! – он снова принюхивался. – Не та, что я чуял раньше. Ого, почтальон! Идет к дому. – Или, иногда – Сегодня пахнет морем! – а ведь море лежало в нескольких милях за Риногом.

Слабый ветерок доносил ему запахи далеких водопадов, густые ароматы болотистых пустошей, торфа или кустарников. Иногда, уловив острый незнакомый запах, щенок пускался по его следу. Однажды после такой пробежки он вернулся со словами:

– Незнакомая птица, но я не сумел ее рассмотреть.

В другой раз он, поймав ветер, выскочил из дому, промчался по пустоши, заметался, наконец взял след и рванулся по нему в обход холма. Вернулся он примерно через час, очень взволнованный, заставил Плакси принести книгу о животных и переворачивать страницы, пока не открылась лиса.

– Вот она! – вскричал Сириус. – Ух, ну и запах!

Однажды он застыл, принюхиваясь, посреди шумной игры в саду. Шерсть его встала дыбом, хвост ушел под брюхо.

– Уйдем в дом, – позвал щенок, – в воздухе что-то ужасное.

Плакси посмеялась, но, видя его тревогу, согласилась. Через двадцать минут вернувшийся из школы Жиль рассказал, что видел проезжавший по дороге на Фестиниог передвижной зверинец.

Реакция Сириуса так позабавила Жиля, что мальчик потребовал взять щенка вместе с остальными детьми посмотреть на диких зверей, уверяя, что так трусишка лучше научится не шарахаться от запахов. После долгих уговоров Сириус согласился. Это переживание надолго оставило в нем свой след. Тесное помещение, где возбуждающие запахи смешивались со смертельно опасными, подействовало ему на нервы так, словно (как Сириус объяснял впоследствии) загремели вразнобой все инструменты целого оркестра. Поджав хвост, со страхом в глазах щенок жался к Элизабет, которая вместе с семьей переходила от клетки к клетке. Некоторые животные всколыхнули в нем охотничьи инстинкты, а вот крупные хищники: понурый и тощий лев, тигр, медведь, потеряно шатающийся по клетке, причинили мучительную боль смешением естественного запаха грозного врага с запахом болезни и страдания. Узкоглазый волк поразил щенка сходством с ним самим. Пока малыш завороженно разглядывал дальнего родича, лев внезапно взревел, и дрожащий Сирус прижался к ноге Элизабет. Льву ответили голоса других животных. Когда воздух разорвал трубный рев слона, Сириус метнулся вон – только его и видели.

Мир запахов был почти неведом Плакси. В мире звуков она тоже уступала Сириусу, но не так сильно. Он слышал шаги задолго до подруги и других двуногих и безошибочно определял, кто приближается. Недоступный уху человеку крик летучей мыши Сириус описывал как острый игольчатый звук. И Элизабет, и Плакси скоро узнали, как он чувствителен к тону их голосов. Он легко отличал искреннюю похвалу от обдуманного поощрения, подлинную злость от наигранной строгости, под которой скрывалось веселье или одобрение. Мало того, он улавливал перепады их настроения прежде, чем они сами.

– Элизабет, – вдруг спрашивал он, – о чем ты грустишь?

– И не думаю, – со смехом отвечала та, – я вполне довольна, хлеб хорошо поднялся.

– О, но в глубине тебе грустно, – настаивал Сириус. – Я же слышу. Ты только сверху довольна.

И Элизабет, помолчав, признавала.

– Пожалуй, что так. Хотела бы я знать, отчего?

Нос тоже поставлял Сириусу немало сведений о человеческих эмоциях. Он, бывало, толковал о «задиристом запахе», «добром запахе», «испуганном запахе» и «усталом запахе».

Из-за такой чуткости к запахам и звукам Сириус находил человеческий язык слишком бедным для выражения всего богатства этих двух миров. Однажды он пытался объяснить какой-то из домашних запахов так: «Это как след зайца, за которым гонится спаниель, а еще недавно наперерез прошел осел». Звуки и запахи для щенка были полны эмоций, врожденных или приобретенных.

Многие запахи с первого раза вызывали в нем порыв к преследованию, другие – к бегству. Другие эмоции, очевидно, связывались с тем или иным запахом посредством ассоциаций. Однажды на пустоши Сириус сильно порезал лапу о разбитую бутылку. Когда он хромал к дому, случилась ужасная гроза. Дома Элизабет приласкала его и полечила, залив лапу широко распространенным дезинфицирующим средством. Этот запах был отвратителен для собаки, но отныне связался с ощущением безопасности и доброты, и эта связь сохранилась для него до конца жизни.

Многие запахи сильно задевали щенка. Звук грома ужасал. Шелест коленкора заставлял подскочить и залаять в шутливом негодовании. Человеческий смех был для него весьма заразителен, вызывая на странный подвывающий хохот. Тон голоса не только сообщал об эмоциональном состоянии говорящего, но и вызывал сильный эмоциональный отклик. Сходным действием обладал запах эмоций.

Юного Сириуса, как и многих других собак, раздражала человеческая музыка. Для него были достаточно мучительны звуки отдельного инструмента или голоса, а от сочетания нескольких инструментов или голосов щенок просто выходил из себя. Его тонкий слух улавливал фальшь даже в отлично исполненном соло, а гармоничное сочетание нескольких музыкальных тем представлялось ужасающей какофонией. Элизабет иногда, особенно выбираясь на пикники, пела с детьми. Сириус в таких случаях неизменно возвращался из своих дальних вылазок и присоединял вой к общему хору. Дети с негодованием гнали его прочь, но едва пение возобновлялось, пес возвращался и снова подавал голос. Однажды Тамси, серьезней других членов семьи относившаяся к музыке, взмолилась:

– Сириус, или замолчи, или держись подальше. Зачем ты портишь нам удовольствие?

– А зачем вы устраиваете такую ужасную кашу из сладостных звуков? – ответил тот. – Меня тянет к вам, потому что звуки сладки, а выть приходится, потому что они все портятся, а могли бы… могли бы звучать так красиво!

Раз он сказал:

– Если бы я нарисовал картину, сумели бы вы просто отойти в сторону? Разве вас не сводили бы с ума ошибки в цвете? Ну, а меня звуки волнуют куда сильнее, чем вас – ваши непонятные цвета.

Семья не желала признать свое пение какофонией. Напротив, они решили «обучить Сириуса музыке». Элизабет достала свою любимую, но давно забытую скрипку. При нескольких ее давних попытках заиграть Сириус всякий раз с воем мчался к ней. Если дверь оказывалась закрыта, он подавал голос снаружи, а то врывался в комнату и прыгал на исполнительницу, пока та не прерывала игры. Теперь он поначалу пытался сдержать себя, вытерпеть мучительную операцию, которой решились подвергнуть его родные. Но возбуждение оказалось сильнее его. Тамси села за пианино, Морис и Жиль стояли наготове с блок-флейтами. Плакси села на пол, обнимая напрягшегося и недовольного Сириуса, «чтобы не дать ему на нас взбеситься». Сириусу пришлось нелегко. Едва Плакси его выпустила, щенок заметался между инструментами, изображая нападение на врагов. Он бил хвостом, разрываясь между болью и наслаждением, он выбил смычок из руки Элизабет и флейту – из рук мальчика. Когда Плакси снова схватила приятеля, он все равно портил эксперимент, заглушая простые музыкальные ноты усердным воем. Когда же его наконец уговорили отнестись к делу серьезно, выяснилось, что высоту тона щенок различает куда лучше людей. Он мгновенно отмечал незаметное для детей движение пальца Элизабет на струне. Та с удивлением обнаружила, что и петь он может, точно соблюдая мелодию. Если она играла отдельную ноту, а Сириусу не приходилось сдерживать себя, основной тон его воя точно совпадал с голосом скрипки. Немного постаравшись под дружные похвалы, он сумел выдать совершенно чистую ноту. Когда Морис на своей флейте наиграл гамму, Сириус запел в унисон, точно попадая даже в фальшивые тона, вызванные неопытным музыкантом из несовершенного инструмента.