Текст книги "Высокое напряжение"

Автор книги: Октем Эминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ЧАРДЖОУ

Состояние Хаиткулы в последнее время было таким неважным, что он совсем потерял покой. Как это можно назвать? Что происходит?

За обедом, сидя в кругу родных, он спросил:

– Мама, на кого я сейчас похож?

Мать ласково ответила:

– Ты похож на моего единственного и любимого сына.

Сидевшая напротив Хаиткулы, слегка встревоженная его вопросом Марал наморщила лоб:

– Ты похож на должника, который назанимал столько у разных людей, что не знает, с кем первым расплачиваться…

Хаиткулы рассмеялся. С облегчением вздохнула и Марал, как будто эти слова объяснили состояние мужа и ее самой. Улыбнулась мать.

«Да! Я – должник, – думал Хаиткулы. – Должник родителей подпаска, должник своего дела, профессии, своей совести и хлеба, который я ем. Даже Каландарову я должен – не могу назвать ему преступников, и неизвестно еще, когда смогу назвать. Я – должник своей жены, которую редко балую лаской, теплым словом. Должник своей дочери, с которой не успеваю проводить времени столько, сколько требуется ребенку. Должник матери, с которой не могу посидеть рядом, чтобы спокойно поговорить о ее здоровье, о нашей семейной жизни, послушать ее рассказы о молодости, не могу повезти ее туда, куда она давно хочет поехать, – в места ее юности. Ежедневно, ежечасно она волнуется за меня, и жизнь ее, наверно, сокращается от этого еще быстрей. Я – не должник, я – виновник ее печали…»

Так думал Хаиткулы и находил все больше и больше причин, чтобы объяснить нынешнее свое состояние, вспоминал и других «кредиторов», с которыми ему все труднее расплачиваться, – это и друзья, которых он забросил, и однокашники, и педагоги, которых он больше не поздравлял с праздниками… Горькие мысли лезли в голову!

Нагруженный ими, Хаиткулы отправился на работу и нос к носу столкнулся с Каландаровым. Пошли рядом. Хаиткулы не стал скрывать перед другом своего состояния, рассказал ему о словах, сказанных Марал. Каландаров тоже рассмеялся.

– Глубина любой оценки, товарищ Мовлямбердыев, заключается не только в ее истинности, но и в своевременности ее вынесения! Слова твоей жены я понимаю прежде всего так: ты должен в первую очередь рассчитаться с нами.

Он опять весело рассмеялся. «Первый кредитор попался на моем пути, – подумал Хаиткулы, – и сразу же требует свой долг…»

Войдя в кабинет, сел за стол, обхватил голову руками. Телефон не дал разгуляться мрачным думам.

Один из дружинников установил адрес некоего Темирова, который в тот роковой день вернулся самолетом из Ташкента в Чарджоу. Сейчас этот Темиров дома, можно застать. Хаиткулы пулей вылетел из кабинета, сел в дежурную машину, назвал шоферу адрес.

Там он постучал в приоткрытую дверь. Чей-то голос ответил: «Войдите». Хаиткулы вошел, снял в прихожей ботинки. Никто его не встречал. Столовая тоже была пуста, зато в спальне на кровати лежал человек. Окна были завешены, но сквозь полумрак Хаиткулы разглядел этого человека: лицо страдальческое, голова обвязана полотенцем. Приподнявшись на локте, он показал Хаиткулы на кресло:

– Садитесь. Простите, что лежу, – ужасная мигрень. Сейчас отпустила… Но я вас не знаю.

– Я из уголовного розыска. Майор Мовлямбердыев. А вы ведь Шерип Темиров, верно?

Хаиткулы был в штатском, поэтому Темирова он застал врасплох. Больной заволновался:

– Склад ограбили?

– Нет. Склад никто не ограбил, я бы знал об этом. Совсем по другой причине разыскиваем вас со вчерашнего дня.

– Еще вчера искали? Что я сделал?.. Да, да, сегодня уже приходили, спрашивали, ездил я в Ташкент или нет. Ездил… Мигрень, наверное, от этого разыгралась. Приходят, ничего не говорят, а только спрашивают… Какая-то неразбериха вокруг.

Хаиткулы надо было его успокоить, чтобы новый приступ мигрени не помешал их разговору:

– Шерип-ага, мы разыскиваем других людей, а вы нам можете помочь. Они, по-видимому, летели на том же самолете…

– Вот как? – Больной откинулся на подушку. – А я-то, по правде говоря, испугался, хотя мне нечего бояться. И все же заведующий складом – нелегкая должность, согласитесь! Мало ли что может произойти. Сторож есть, а все равно, как спать ложусь, все мысли в голове о складе. Жена давно не дает покоя, брось его, говорит. А как его бросить? Привык к нему за столько лет.

Хаиткулы ерзал от нетерпения, Темиров это заметил.

– Из Ташкента в Чарджоу с вами летели еще четверо местных. Знакомые были среди них?

– Нет.

Помолчав секунду, добавил:

– В самолете с двумя студентами познакомился.

– Как их звали?

– Одного Омаркулы, другого не то Аллакулы, не то Аллаберды.

– Местные?

– Один точно городской – Омаркулы. Кажется, сказал, что живет напротив автопарка… Ребята хорошие, не из этих шалопаев, которых столько развелось.

– Напротив какого автопарка, он не сказал?

– Нет. Может быть, против пассажирского парка? Городской сказал, что у него дядя таксист.

…Эти обрывочные сведения вывели Хаиткулы точно к тому, кого он поехал искать. Первая же дверь, в которую постучал майор, открылась, и на пороге стоял Омаркулы собственной персоной. Хаиткулы коротко изложил суть дела. Омаркулы рассказал:

– Последний экзамен мы сдали досрочно, решили пораньше вернуться. Договорились ехать в аэропорт: если будут билеты, полетим, а если не будет – поедем вечерним поездом. Билетов никаких не было, но нам повезло, купили с рук у кассы возврата два билета.

– Кто сдавал билеты? Вы их раньше видели?

– Нет, первый раз.

– Описать сможете?

Омаркулы задумался.

– Смогу. Один среднего роста, полноватый, старый. Другой помоложе, высокий… Больше ничего не знаю.

– Вспомните другие подробности, все до мелочей. Это важно!

Студент почесал в затылке:

– Хм… как это все тогда было? Да, да, билеты нам продавал молодой, высокий. У нас были две купюры по двадцать пять рублей, а мы им должны были заплатить тридцать два рубля. У него не было сдачи, и он пошел к старику… Ага, вспоминаю. Когда он к старику подошел, тот сильно кашлял и никак не мог залезть в карман за деньгами, просто бился в приступе. Я им показал на часы: мол, опоздаем. Яшулы, сердитый, видимо, человек, махнул рукой в нашу сторону и что-то сказал высокому. Тот вернулся к нам, отдал одну купюру, сказал: идите, а то отстанете.

– На какие фамилии были выписаны билеты?

– Мой на Аташгирова, а приятеля – не помню… Бегов.

– Не боялись, что не пустят в самолет, в ваших паспортах другие фамилии стоят?

– Немного боялись, но на регистрации в паспорта не посмотрели.

Следующим этапом маршрута Хаиткулы была мастерская Союза художников.

Его встретил худой и бледный молодой человек – руководитель мастерской. Хаиткулы вынул конверт с пачкой фотографий тех самых изображений, которыми кто-то разукрасил его двери и двери его коллег. Художник перебрал всю кипу, сунул обратно в конверт:

– Это не наше художество.

– А как вы считаете, один человек нарисовал это или не один?

– Не знаю… Может быть, и один. Любой пацан их нарисует.

Нелюбезный прием возмутил Хаиткулы. Но он не подал вида, а сделал другой заход:

– Рисунки имеют отношение к тяжелому преступлению, поэтому надо попытаться найти этих, как вы выразились, любых пацанов.

Руководитель мастерской был, пожалуй, не только равнодушный, но и капризный человек. То, как он небрежно открыл пакет, как раскидал фотографии по столу и как разглядывал каждую из них – презрительно выпячивая губы, поворачивая голову то налево, то направо, а вместо слов издавал стонущие гадливые звуки, – должно было значить, что его не особенно-то волнуют милицейские заботы и что он даже удивлен дилетантизмом работника милиции, принимающего в расчет такую мелочь, как эти рисунки.

Хаиткулы весь кипел, но терпеливо ждал. «Кому только не доверяют такую сложную работу, как руководство художественным коллективом! – сердито думал он. – За что его назначили на эту должность, за талант руководителя или за талант художника? Что-то я не припоминаю его картин на выставках здесь, тем более в Ашхабаде. Может быть, решили – раз он бездарен, пусть проявит себя на этом посту?»

Но вслух он сказал другое:

– Я очень уважаю труд живописца и жалею, что мы незнакомы, хотя живем в одном городе. Надеюсь познакомиться с вашими работами. Думаю, что смогу их оценить по достоинству, я ведь тоже немного знаком с этим ремеслом. Я в школе рисовал. Помню, даже автопортрет маслом написал.

Художник смягчился, осторожно собрал снимки и уже не так сухо проговорил:

– Вы бывший художник и не догадались, как сделан этот рисунок?.. По трафарету!

Хаиткулы давно догадался об этом, но ему важно было подтвердить свою догадку.

– Вот как? Но кто мог изготовить трафарет?

– Не знаю… Но догадываюсь. Если хотите, вечером сходим в один дом.

Чувствуя, что они выходят на нужный след, Хаиткулы не стал донимать художника расспросами.

Он вернулся в свой кабинет. Его поджидал инспектор, собиравший материалы о докторе.

– Прочитал я все письма, которые писали ему больные, и задумался: очень они похожи одно на другое. Я подчеркнул в них некоторые строчки. Давайте, я буду читать одно письмо, товарищ майор, а вы следите в других… «Доктор лечит своих пациентов двумя видами лекарств: медицинскими препаратами, а также чутким отношением к больному. Некоторые врачи грубым обращением сводят на нет результаты, которых они добились применением лекарств или уколами. С нашим доктором этого никогда не бывает. Природа наградила его золотым сердцем и доброй душой. Это счастье для больных. Я ему благодарен по гроб жизни…» Видите, товарищ майор, слова по-разному расставлены, а смысл один и тот же. Получается, что доктор не только медицинскую помощь своим больным оказывает, но еще и письма им помогает писать.

Хаиткулы расхохотался.

– Отлично! Наверно, и конверты для писем сам покупает! Следствию, может, и не пригодится, этот факт, но на характер доктора проливает свет. Молодец инспектор!..

– Спасибо, Хаиткулы-ага. Разрешите идти?

В шесть часов вечера Хаиткулы снова был в художественной мастерской.

– Едем?

Служебную машину он отпустил, взяли такси. Художник попросил майора сесть на переднее сиденье.

– Не могу там сидеть, только сзади – такая привычка. Здесь можно сосредоточиться, обдумать все, что за день произошло, и решить кое-что. Вы уж меня извините.

Какие удивительные бывают характеры! Утром он смотрел на Хаиткулы чуть не волком, а сейчас готов распахнуть душу.

– Вы знаете, майор, мне очень хочется вам помочь. Давно я не был занят каким-то настоящим, серьезным делом… Посмотрите на меня, ведь я на обе ноги хромаю: и здоровья нет, и творчеством занят, прямо скажем, своеобразным. Посмотрите вперед – видите: панно, лозунги, призывы – все это моя работа, но мечтал я о другом.

– О чем же?

– Майор, майор! Знаете, как я начинал свою жизнь? Я – специалист с высшим образованием, диплом защитил на «отлично». Сокурсники уже стали знаменитостями, лауреатами. Я тоже начинал как они… – После долгой паузы художник продолжал: – Я рано женился, товарищ майор, но мне не повезло с женой. Она оказалась алчной. Ничем не интересовалась, кроме презренного металла. «Ярмамед, сколько заработал?» – это был ее любимый вопрос. Терпел ради наших двоих детей. Семь лет прожили кое-как. Работал как вол. Думал, насытится вещами, успокоится, я все брошу и займусь любимым искусством. Но она была ненасытна как удав. Я наконец не выдержал. Работал все те годы без выходных и без отпусков, подорвал здоровье. Не знаю, остались ли во мне способности живописца. Музы мстительны. И все же хочу опять вернуться к искусству. Месяц еще повкалываю в мастерской и брошу ее!

Хаиткулы так сосредоточенно слушал своего спутника, что не заметил, как они остановились. Шофер таращил на него глаза: будем сидеть или все-таки рассчитаемся?.. Хаиткулы очнулся и понял, что приехали.

Их впустила в дом женщина, и они поняли, что пришли к ужину – хозяин сидел за накрытым столом.

Ярмамед сказал ему, кто такой Хаиткулы, зачем он привез его сюда.

– Говорите, товарищ из угрозыска, я вас слушаю.

– Припомните, пожалуйста, вам в последние дни не заказывали трафарет с этим рисунком?

Он вынул из конверта несколько фотографий.

Хозяин мельком, но внимательно взглянул на них, потер обеими руками свои небритые щеки, потом вложил всю пачку в конверт, протянул Хаиткулы.

– Такие вещи делаю только я. Моя работа. Постараюсь вспомнить, когда кроил…

Он зажмурился, как ребенок, который собирается играть в прятки, потом снова открыл свои большие черные глаза.

– В базарный день, в позапрошлое воскресенье, пришел какой-то человек и попросил срочно сделать трафарет. Именно такой. Знаете, их на подстанциях и на опорах высоковольтных передач укрепляют – «Осторожно. Высокое напряжение!» или «Не влезай – убьет!». Я решил, что он электрик, не стал ни о чем спрашивать. Не успел он выпить один чайник, как трафарет был готов. Ушел, спасибо не сказал, а дети потом говорят: «Посмотри, что он оставил». Смотрю: две десятки на столе. Не бежать же за ним вдогонку… Деньги деньгами, а в просьбе я никому не отказываю. Сегодня человеку поможешь, глядишь, эта помощь завтра к тебе вернется, а не завтра, то хоть через сорок лет, но вернется. Если не ко мне, то к моим детям или внукам.

– Вы не знаете, наверное, что с помощью вашего трафарета четырем ответственным работникам милиции на дверях намалевали черепа с костями. Я это говорю, чтобы вы поняли, насколько серьезно порученное мне дело, – Хаиткулы строго смотрел на хозяина.

– Ты смотри, вон откуда ветер дует! А я на эту штуку свой последний картон истратил…

– Поэтому…

– Поэтому… разделяю ваше законное желание узнать, что это был за человек. – Хозяин почесал в затылке и задумался. Затем стукнул в стенку и выкрикнул чье-то имя. Послышался топот детских ножек, прибежал один из ребятишек.

– Пойди спроси у матери, знает она того человека, что принес нам две десятки.

В дверях показалась женщина, она осталась стоять у порога, не входя в комнату.

– Его сосед к нам привел.

– Пойди поговори с ним: откуда он его взял? – Хозяин опять потер ладонями обросшие щеки.

Она ушла и вернулась – оказалось, сходила безрезультатно: соседи не знают его, зашел в их дом по ошибке, искал резчика. Ну и показали наш дом…

Легко разматывавшаяся нить вдруг оборвалась. Хаиткулы огорчился. На помощь пришел резчик:

– Ладно! Товарищ полковник… извините, майор, если пришли ко мне, то теперь за меня и держитесь. Смотрел я однажды кино, один там ходил по толкучкам, базарам, кино… Так и я могу пройтись, время у меня есть, я, как говорится, свободный художник.

– Если встретите его, узнаете?

– Какой разговор, товарищ майор! Бог не обделил меня памятью.

– Может быть, начнем не с базаров и кинотеатров? – Хаиткулы почувствовал, как азарт поднимается в нем. – Вы подумали, что он мог быть электриком. Давайте обойдем сначала подстанции. Вдвоем нам будет не под силу обойти весь город, возьмем на помощь побольше комсомольцев. Договорились?

МАХАЧКАЛА

(Из записей Бекназара Хайдарова)

В помощь мне выделили капитана Рамазанова. С утра он разбудил меня телефонным звонком и через пятнадцать минут прибыл в гостиницу. Это оказался типичный кавказец – приветливый, остроумный, веселый.

Я настаивал на немедленной поездке в Цумада. Рамазанов отговаривал:

– Мегерем сразу узнает об этом.

– Каким образом? Дорога туда длинная и тяжелая, сто километров по горам. Можно добраться только на лошадях, ты сам мне говорил… А Мегерем в городе…

– Слыхал когда-нибудь, как эхо в горах отдается?

– Как-то слыхал… давно.

– Так знай, что камни в горах не мертвые, эхо – их голос, их язык. А Мегерем – горец, не так ли? Горы ему сразу скажут, кто приехал в село, зачем приехал, с кем говорил, о чем говорил… Давай начнем с другого. Кого из здешних знакомых Акбасовой ты хотел бы повидать? С них и начнем.

– Хорошо. Если боишься гор, начнем, скажем, с хирурга Афзалова.

Али Муртаза Афзалов работал в областном отделе здравоохранения. Принял нас в своем кабинете. Перед нами сидел за письменным столом очень старый человек, совсем седой, с детскими голубыми глазами.

– К вашим услугам. О чем вы хотели бы поговорить? – резко произнес он, не дав открыть рот капитану Рамазанову, собиравшемуся разразиться тирадой, вопрошающей о здоровье.

Рамазанов коротко изложил суть дела. При имени Ханум Акбасовой лицо хирурга дрогнуло. На худом лице с тонкой, дряблой, почти прозрачной кожей появилась улыбка, такая широкая, что казалось, эта тонкая кожа не выдержит и лопнет.

– Что поделывает сейчас Ханум? Сколько лет не видел ее! Глаза все такие же красивые? И голосок такой же нежный?

С трудом мне удалось направить разговор в нужное русло. Хирург рассказал, что в начале войны Ханум окончила краткосрочные курсы медсестер и поступила в здешнюю больницу, в хирургическое отделение. Когда больницу превратили в госпиталь, они стали работать вместе, и это продолжалось до самого конца войны. Ханум в те годы трудилась не щадя сил, ее считали незаменимой сестрой. Администрация ее ценила, больные любили. Сколько раз подменяла Ханум падавших от усталости сестер, перед этим отдежурив свои трудные часы!.. После войны сменила профессию?.. Можно только пожалеть об этом, потому что в ее лице медицина потеряла замечательного работника.

Хирург снабдил нас адресами тех, кто в те времена работал с Акбасовой. Мы поспешили к ним. Ничего существенно нового от них мы не узнали, но иные детали я отмечал.

Одна из подруг сказала:

– Если бы Ханум не вышла замуж, она не изменила бы своей профессии…

Она вышла за Мегерема, когда тот, оправившись после ранения (он лежал в госпитале, где работала Ханум), был демобилизован. Это он, Мегерем, получив хорошую должность в областном отделе коммунального хозяйства, уговорил свою жену бросить больницу. Так началась ее карьера администратора. Мегерем сделал ее директором гостиницы. Но вскоре подвернулась новая должность, в ювелирном магазине.

Одного из близких знакомых Ханум по ювелирным делам я спросил:

– После войны жили мы не очень-то легко. Вы это помните… Говорят, родители Ханум ей очень помогали. Они состоятельные люди?

– Что вы, что вы! Тот, кто вам это сказал, лжец. Ханум сама возила в аул продукты и одежду. Родители ей были так благодарны! А видели бы, в чем она сама ходила! Всегда в одном и том же ситцевом платье…

Мы встретились с бывшим директором ювелирного магазина, ныне пенсионером Сулейманом Додоевым. Живет он у черта на куличках, но мы туда сразу двинулись, хоть и порядком устали за этот день. У Додоева своя сакля с высоким забором, пожалуй, на целый метр выше, чем у соседей. Ворота металлические. Внешний вид, в общем, что надо, не хватает только таблички: «Осторожно! Во дворе собака».

Нас пустил во двор молодой парень, разгуливавший в одной рубахе, несмотря на холодный день. Где-то рядом гавкала собака, но парень успокоил:

– Это соседская. У нас нет собаки, никак не можем бабушку уговорить. – Словоохотливый юноша рассказали том, как бабушку в молодости укусила собака, и с тех пор она их терпеть не может. Он довел нас до веранды, постучал в одну из двух дверей, а сам исчез куда-то. Веранда была просторная, светлая. Мы, как положено, обувь сняли, повесили плащи на рога горного архара, прибитые к стене. Дверь, в которую постучал парень, открылась, и из нее вышел человек почтенных лет в высоченной папахе, слегка расширяющейся книзу, в элегантном костюме, поверх которого нараспашку был надет дагестанский халат с черным бархатным воротником. На ногах у него были изящные ичиги. Честное слово, он был похож на Хаджи-Мурата на рисунках к произведению Льва Толстого. Только борода и усы не черные, а светло-каштановые.

Человек с нами не поздоровался, посмотрел строго и прошел в другую дверь, оставив ее открытой. У нас если гостя встретят таким манером, он сразу же назад пойдет. Но… обычай не клетка с попугаем, не переставишь. Или это только причуда хозяина? Тогда надо терпеть – дело важнее всего.

Комната, в которой мы очутились, была просторной и очень теплой. Свет заливал ее всю через три широких окна. А стен и пола я не увидел – сплошные ковры. Диваны и стулья обиты одинаковой тканью, разрисованной старинным нежным орнаментом. Посередине комнаты – квадратный столик, покрытый скатертью.

Я собирался сесть на диван, но хозяин так же молча показал на пол. Вокруг столика лежали продолговатые подушки и мягкие тонкие матрасики. Капитан Рамазанов сбросил шлепанцы, которые мы надели на веранде, взял матрасик, две подушки и расположился за столиком, скрестив ноги. Посмотрел на меня, кивнул: садись без церемоний! Сказал шепотом:

– Положи подушку под колено… Пенсионер, видно, человек со старыми привычками, надо ему угодить, а то, угостив от души, отправит ни с чем…

Опустив глаза до земли, вошла молодая женщина, молча, не отвечая на наши приветствия, поставила на стол что-то вкусное. Когда она вышла, появилась другая, принесла миску яхна [3]3
  Холодное вареное мясо.


[Закрыть]и бутылку коньяка. Стопочки, отделанные серебряной резьбой, были чуть больше наперстка. Капитан начал что-то возбужденно говорить по-дагестански. Видимо, о том, что нам все здесь очень нравится. Таков обычай – хвалить дом, где принимают с добром. Сулейман-ага сел и, взмахнув рукой как-то по-особому изящно, наполнил стопки.

Капитан, не ожидая ни приглашения, ни тоста, мгновенно опрокинул свою. Сулейман-ага тоже спрятал стопку в бороде. Я еще ни одним словом не обмолвился с хозяином с тех пор, как мы оказались здесь. Понял, что отставать от них неудобно, и сделал полглотка. Потом наши руки дружно протянулись к миске. То ли потому, что я был в гражданской одежде, то ли мой возраст не заслуживал особого почтения, Сулейман-ага не обращал на меня никакого внимания. Меня это немного задело, но… надо терпеть. Хорошо, что он хоть на Рамазанова смотрит, так и ощупал взглядом его китель, вплоть до погон и звездочек на них.

Стопки наполнились и опрокинулись еще два раза. Никто не угощал, никто не заставлял нас пить и есть «насильно», как это бывает у нас (обидимся, мол)… Когда со стола все убрали, мы несколько минут сидели молча (тоже обычай?), каждый, казалось, обдумывал что-то свое.

Наконец очередь дошла до беседы. Разговор начал капитан Рамазанов. Несколько слов произнес по-дагестански («Мы пришли по важному делу»). Яшулы пенсионер оживился, и я впервые услыхал его голос. Удивился, что он такой звонкий, молодой.

Рамазанов, то и дело поглядывая на меня, говорил долго и обстоятельно. Кроме двух слов – «туркмен» и «Хайдаров», – я ничего, конечно, не разобрал… Сулейман-ага выслушал не перебивая. Затем начал говорить сам.

Капитан переводил мне:

– Пусть гость не удивляется: в родном доме все должны говорить только на родном языке. Если бы я не сидел в этой комнате, где много-много лет назад моя дорогая мать родила меня, я говорил бы на другом языке…

Он помолчал.

– Если в мой дом пришла милиция, то я не имею права ничего скрывать. Расскажу о Ханум Акбасовой все, как было…

Вот что рассказал Сулейман-ага.

В ювелирный магазин Ханум взял он, лично добился перевода ее из гостиницы. Взял не из-за ее красивых глаз, а из-за качеств, которые были известны всем, – честности и преданности делу. Вместе работали много лет. Никаких претензий к ней не было. План всегда выполняли. Книгу предложений приходилось менять чуть не каждый месяц: если бы она была и в десять раз толще, все равно не хватило бы места для пожеланий и благодарностей директору и продавцам. Но однажды… Это было через несколько лет после того, как Ханум пришла работать в магазин. Однажды на дне рождения сына одного из работников магазина Сулейман-ага увидел Ханум в таком виде, что не поверил своим глазам. Шею ее украшало колье с драгоценными камнями. На пальцах сверкали золотые кольца… Не два, не три!.. Их было много, не сосчитать. В ушах висели роскошные золотые серьги, такие тяжелые, что казалось, ее красивые уши вот-вот оторвутся. Откуда это все? Никогда прежде он не видел на ней золотых вещей. Или слеп был?

Потом ювелирный магазин обворовали. Следователи были очень опытные, но и они не могли найти пропажу в несколько сотен тысяч рублей (на старые деньги). У продавцов, у Ханум Акбасовой сделали тщательный обыск – никаких следов. Словно земля поглотила золото. От работы ее сразу освободили. Год нигде не работала, болела, потом исчезла. Сначала не знали, где она, но со временем выяснили – уехала в Туркмению. Дагестанский климат ей вроде бы стал вреден… Сулейман-ага после той кражи резко изменил свое отношение к ней: чувствовал, что она причастна к ограблению, но доказательств не было.

– По какой статье тогда освободили Ханум от работы? – спросил я Рамазанова, когда Сулейман Додоев кончил свой рассказ.

Капитан перевел. Я посмотрел на старика, он немного поблек, пока рассказывал, – лицо осунулось, глаза воспалились.

– Как не внушающую доверия.

– Как же вы могли уволить ее по этой статье, если не было никаких доказательств ее причастности к ограблению?

– Мы ждали, что Ханум обжалует приказ. Не знаю почему, но она этого не сделала. Внешне наши отношения не изменились. Встречаясь, мы здоровались. Иногда она даже поздравляла меня с праздниками, через других приветы передавала. Странно? Странно… Юрисконсульт меня пугал: смотри, возьмется за вас, почему уволили? Скандал будет… Видно, она сама не хотела никаких скандалов, надеялась, что дело это забудется. Забылось, но, вижу, не совсем… Вы хотите найти разгадку. Желаю удачи!