Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Октавия Батлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Поль бросил взгляд на Никани.

– Каалникани оо Йдахиатедиинкахгуяхт ай Динсо, прошу тебя, входи. Благодарю тебя за то, что ты привел ко мне эту женщину.

Никани ступил в образовавшийся проход, сопроводив свой шаг сложным жестом головных щупалец, означающим приветствие. Они оказались в комнате – как обычно по-спартански пустой. Добравшись до платформы в углу комнаты, Никани взобралось на нее и уселось. Лилит тоже села – так чтобы Никани оказалось за ее спиной. Она хотела забыть о присутствии оолой, пристально следящего за ними и запоминающего их действия, ибо именно за этим оно и находилось здесь. Лилит же хотелось видеть перед собой только мужчину. Воистину он был чудом – человеческое существо, говорящее по-английски и похожее, пусть немного, но все равно, на одного из ее любимых братьев, погибших в войну. Где он жил перед войной? Каким образом ему удалось уцелеть? Видел ли он за это время хотя бы одного другого человека? Знает ли он?..

– Так ты в самом деле сам решил остаться на корабле оанкали? – внезапно спросила она. Нельзя сказать, что этот вопрос был первым, который она хотела задать, когда ехала сюда.

Скрестив по-турецки ноги, Поль уселся на большой платформе, которая могла служить одновременно и столом и кроватью.

– Когда они пробудили меня, мне было всего четырнадцать, – ответил он. – Все, кого я знал, давно были мертвы. Оанкали сказали мне, что если я хочу вернуться, то со временем они смогут переправить меня обратно на Землю. Но стоило мне немного пожить здесь, как я понял, что это именно то место, где мне хотелось находиться всегда. На Земле у меня не осталось ничего, что тянуло бы меня обратно.

– Все потеряли своих родственников и друзей, – подала голос она. – Что касается меня, то, насколько я знаю, я единственная, кто уцелел из моей семьи.

– Я видел своего отца и братьев – их мертвые тела. Что случилось с моей матерью, я не знаю. Когда оанкали нашли меня, я тоже уже умирал. По крайней мере, так они потом рассказали мне. Сам я ничего не помню, но у меня нет оснований им не верить.

– Я тоже не помню, как они нашли меня.

Лилит оглянулась назад.

– Скажи, Никани, быть может нам специально стирали память, чтобы мы забыли о том, как нас забирали с Земли – я права?

За ее спиной Никани медленно поднялось.

– Это действительно так. Те из людей, которым оставляли воспоминания о моменте их спасения, теряли контроль над собой. Они умирали, как бы потом мы ни старались им помочь.

Что ж, в этом нет ничего удивительного. Она попыталась представить себе, что бы она сделала с собой, если бы, очнувшись от первого сна на корабле, внезапно осознала, что все, что было недавно для нее ее миром – ее семья, ее дом, друзья, – погибло и кануло в небытие? Конечно, это стало бы для нее небывалым шоком. Потом бы она вспомнила оанкали – их поисковый отряд, занимающийся спасением уцелевших людей. Возможно, она сочла бы этих существ видением, порожденным ее пошатнувшимся рассудком. Она сочла бы себя сумасшедшей. Быть может она и на самом деле сошла бы с ума. Чудо, что она до сих пор не убила себя в одной из попыток вырваться на свободу.

– Не хочешь перекусить? – спросил ее Поль.

– С удовольствием, – ответила она, внезапно почувствовав смущение.

Наступило продолжительное молчание.

– Кем ты была прежде? – спросил он. – Я хочу сказать, кем ты работала?

– Я вернулась обратно в колледж, – ответила она. – Моей специальностью была антропология.

Лилит горько рассмеялась.

– Предположительно считалось, что большую часть времени я должна была проводить на природе, в поле или в пустыне – но черт возьми, до поля я так добраться и не успела.

– Антропология? – переспросил он, подняв брови. – Ах, да, я помню – перед войной я читал кое-какие статьи Маргарет Мид. А что именно ты изучала? Общинно-племенной строй?

– Как бы там ни было, в областях этой науки полным-полно неизученного. Меня всегда интересовали другие люди, те, чей уклад жизни отличался от нашего.

– Откуда ты родом?

– Из Лос-Анжелеса.

– О, да, Голливуд, Биверли Хиллс, кинозвезды… мне всегда хотелось там побывать.

Одно единственное посещение Голливуда моментально рассеяло бы его иллюзии.

– А ты откуда?

– Я из Денвера.

– И ты был там, когда началась война?

– Нет – я находился в Гранд-Каньоне, охотился там с друзьями на кроликов. Мы первый раз за много месяцев куда-то выбрались и отлично проводили время, по-настоящему здорово. А потом, после всего, мы начали замерзать. А ведь мой отец говорил, что «ядерная зима» – это треп политиков.

– А я была в Андах, в Перу, – сказала она. – Ехала на автобусе в Мачу-Пичу. До тех пор я тоже нигде долгое время не была. По крайней мере с того времени, как вышла замуж…

– Ты была замужем?

– Да. Но мой муж и сын… они погибли – по чужой вине, перед самой войной. И я попросила, чтобы меня отправили в какую-нибудь дальнюю экспедицию, и Перу для этого подошло как нельзя лучше. В колледже пошли мне навстречу. Моя подруга уже работала там, она-то и посоветовала мне отвлечься таким образом. Она тоже поехала со мной… и умерла у меня на глазах.

– Да…

Поль неопределенно передернул плечами.

– Я тоже собирался в колледж – подумывал об этом. Но я только-только готовился перейти в десятый класс, когда все полетело к чертям.

– По-моему, большинство людей, спасенных оанкали, происходят из южного полушария, – задумчиво заметила она. – Я хочу сказать, что там тоже быстро холодало, но в тех краях холода опускались местами, очень неравномерно. Я слышала о том, что это было так. Там наверное уцелело больше всего народу.

Поль задумался о чем-то своем.

– Чудно, – наконец сказал он. – Когда ты попала сюда, то была гораздо старше меня, но я прожил здесь больше чем ты. И теперь я оказался старше тебя.

– Интересно, сколько народа уцелело в северном полушарии – не считая военных и политиков, чьи бомбоубежища не были разрушены.

Она снова повернулась, чтобы спросить Никани, но, как оказалось, оно незаметно оставило их.

– Оно ушло пару минут назад, – сказал ей Поль. – Когда они хотят, то могут двигаться совершенно бесшумно.

– Но…

– Эй, тебе нечего бояться. Оно скоро вернется. В любом случае я смогу открыть для тебя стену в любой момент, если тебе захочется выйти наружу.

– Ты умеешь открывать стены?

– Конечно умею. Когда я решил остаться, мне изменили химию тела, совсем немного. И теперь стены открываются по моему приказу, как перед любым оанкали.

– Ах вот как.

Она совсем не была уверена, что рада тому, что ее вот так вдруг оставили наедине с едва знакомым мужчиной – в особенности если все, что он говорит про себя – правда. Если он умеет открывать стены, а она – нет, то выходит, что она его пленница.

– Уверен, что они следят за нами, – сказала она и продолжила на оанкали, ловко имитируя выговор Никани: – «Вот и посмотрим, чем они займутся, когда останутся одни».

Поль рассмеялся.

– Скорее всего, ты права. Хотя меня это мало волнует.

– Но это волнует меня. Я предпочитаю наблюдать сама, а не находиться под наблюдением.

Поль снова рассмеялся.

– Может быть он решил, что мы почувствуем себя свободней, если он оставит нас одних? Твой приятель очень деликатный мужчина.

Она аккуратно сделала вид, что не обратила внимания на последние слова Поля.

– Никани не мужчина – оно оолой.

– Да, я знаю. Но разве тебе оно никогда не казалось самцом?

– Нет. Они сразу же объяснили мне различие, и с тех пор я воспринимаю их только в таком свете.

– Когда я сам впервые увидел оолой, я решил, что они выступают тут в роли и мужских и женских особей, в то время как все остальные существа – бесполые евнухи.

Думать так, решила про себя Лилит, было глупо для человека, решившего навсегда связать свою судьбу с этим народом – невежество не просто расчетливое, но и воинственное.

– Тебе нужно дождаться, когда твой оолой повзрослеет, достигнет половой зрелости, и тогда ты поймешь, что я имею в виду, – продолжил он. – После того как у них вырастают эти две здоровенных штуковины, они сильно меняются.

Поль поднял бровь.

– Ты знаешь, что такое эта их «вторая пара рук»?

– Да, – кивнула она.

Скорее всего он знал об этом больше чем она, но она не хотела поощрять его на разговоры о сексе, пусть даже сексе оанкали.

– Тогда тебе наверное должно быть известно, что по сути это никакие не руки, как они усердно втолковывают нам. Когда у оолой вырастают такие руки, они немедленно дают об этом знать куда надо, каким-то начальникам. Оанкали женщины и мужчины особенно не нужны, они обходятся своими евнухами.

Лилит взволнованно облизала губы.

– Никани хотело, чтобы в течение всей его метаморфозы я находилась с ним.

– Само собой, ему нужна твоя помощь. И как оно это объяснило тебе? И что ты на это ему ответила?

– Я сказала, что конечно помогу ему чем смогу. Он просил совсем немного.

Поль рассмеялся.

– Конечно, у них все просто. Но ты правильно сделала, что не отказала ему – пусть он останется у тебя в долгу. Это совсем неплохо, у оолой тут власть, а иметь сильного друга – это всегда полезно. Само собой разумеется, тебе сразу же начнут доверять. Они знают, что такое благодарность, и предоставят тебе гораздо большую свободу, чем до сих пор ты, наверное, имела. Может быть они даже немного перестроят тебя химически, чтобы ты тоже смогла открывать кое-какие двери.

– И ты тоже добился своего права таким образом?

Поль непоседливо поерзал на стуле.

– Да, что-то вроде того.

Поднявшись со своего возвышения и не оборачиваясь, он дотронулся всеми десятью пальцами до стены позади себя, и та растворилась. Там, в проеме можно было разглядеть кладовую с различными продуктами, похожую на ту, что она уже видела у себя дома. Дома? А где же еще, ведь она там живет.

Заглянув в кладовую, он выбрал два сандвича и что-то похожее на небольшие пироги – если только конечно это были пироги – и два пакетика чего-то, что очень напоминало картошку-фри.

Лилит с удивлением рассмотрела предложенную еду. Она уже начала привыкать к еде семейства Никани – вкус и выбор еды вполне ее устраивал, и при этом она считала, что точно так же питаются все оанкали. Иногда она тосковала по мясу, но с тех пор как однажды оанкали сказали ей, что сами они никогда не убивают животных, тем более не употребляют их в пищу и не позволят сделать это ей, по крайней мере пока она живет среди них, она уже больше не поднимала при них этот вопрос и стала забывать о мясе. Она никогда не была особенным гурманом и ей в голову не приходило поинтересоваться у своих хозяев о том, что быть может они специально делают еду такой, чтобы она соответствовала ее привычным вкусовым ощущениям.

– Иногда, – сказал ей Поль, – мне так сильно хочется гамбургер, что я даже вижу их во сне. Знаешь, такие с сыром, беконом, пикулями и…

– С чем эти твои сандвичи? – спросила его она.

– Эрзац-мясо. В основном соя, так мне кажется. И куат.

Куатасайаша, овощ оанкали, на вкус напоминающий сыр.

– Мне тоже нравится куат, – сказала она.

– Тогда давай, налегай, что смотреть попусту. Ведь ты не для того пришла, чтобы сидеть и глазеть, как я обедаю?

Она улыбнулась и взяла у него один из принесенных сандвичей. Она не была голодна, но в общей трапезе было что-то сближающее и вселяющее уверенность в надежность Поля. Вместе с сандвичем она съела немного картошки.

– Это кассава, – объяснил он ей. – Очень похожа на настоящую картошку. Прежде, пока я не оказался здесь, я никогда о кассаве ничего не слышал. Это какой-то земной тропический овощ, который оанкали решили выращивать у себя на корабле.

– Я знаю. Они делают это для того чтобы научить тех из нас, кто решит вернуться на Землю, ухаживать за кассавой и готовить из него разные блюда. Из кассавы можно делать муку и печь лепешки.

Поль посмотрел на нее, подняв одну бровь.

– В чем дело? – поинтересовалась она.

Взгляд Поля соскользнул с нее и устремился куда-то в пустоту.

– Ты когда-нибудь пыталась представить это себе? – мягко спросил ее он. – Я хочу сказать… Каменный Век? Выкапывать из земли палками съедобные коренья, а может быть есть жуков и крыс. Крысы, я слышал, выжили. Коровы, овцы и лошади – те вымерли. Собак тоже не стало. А вот крыс сколько угодно.

– Я знаю.

– Ты говорила, что у тебя был сын?

– Да, у меня был сын. Но он погиб.

– Ясно. Могу поспорить, что рожала ты его в больнице и вокруг тебя было полно врачей и медсестер, которые из кожи вон лезли, чтобы помочь тебе, и наверняка кололи обезболивающее, стоило тебе хотя бы раз закричать. А теперь рожать придется посреди джунглей, где вокруг не будет ничего кроме крыс, жуков и твоих соплеменников, которым будет конечно до слез тебя жалко, но которые ни черта не смогут сделать для того, чтобы помочь тебе.

– Я рожала сама безо всякого хирургического вмешательства, – отозвалась она. – Нельзя сказать, что все прошло весело и приятно, но по крайней мере далось мне это довольно легко.

– Что ты хочешь сказать? Тебе не вкалывали болеутоляющего?

– Мне ничего не кололи. И в больнице я не была. Мой муж позвонил в родовый центр – там была специальная служба для беременных женщин, которые не хотели, чтобы с ними обращались как с тяжелобольными.

Криво улыбаясь, Поль покачал головой.

– Скольких, интересно, женщин они отбракуют прежде, чем найдут хотя бы десяток таких, как ты. Думаю, что наверняка несколько сотен, а то и тысячу. Ты многое уже успела испытать. Сдается мне, что в тебе они нашли идеальную кандидатку на то, на что я сам никогда не соглашусь. Я даже думать об этом не хочу.

Его слова задели ее глубже, чем она того хотела. После всех этих допросов и исследований, через которые ей пришлось пройти за два с половиной года непрерывного «рок-н-ролла» осмотров и наблюдений, которые проводили на ней оанкали, с некоторых сторон они наверное узнали ее гораздо лучше, чем знала себя она сама. Они могли предсказать ее реакцию практически в любой возможной ситуации. Они отлично представляли себе, как управлять ею и руководить ее поступками, заставляя сделать то, что они хотели добиться от нее. И конечно же они знали и то, что она обладала некоторым практическим опытом, и ценили это в ней. Вероятно этот ее опыт был важен для них. Если бы ее роды были не такими безоблачными – если бы она отправилась в больницу и тем более перенесла бы кесарево сечение – возможно оанкали никогда не остановили бы на ней свой выбор.

– Чего это ты так рвешься обратно? – поинтересовался у нее Титус. – Неужели тебя прельщает перспектива провести всю жизнь в роли пещерной женщины?

– Нет, мне это не особенно нравится.

Его глаза расширились от удивления.

– Тогда что ты там забыла…

– Я не смогла забыть того, где я жила, откуда вышла, – ответила она. И улыбнулась. – Даже если я захочу это забыть, то все равно не смогу. И неправда, что мы обязательно вернемся в каменный век. Нам придется трудится, много и тяжело работать, это верно, но благодаря тому, чему научат нас оанкали, и тому, что мы уже знаем сами, у нас будет хороший шанс добиться своего.

– Они не станут учить нас за так! Не думай, что они спасали нас только по доброте душевной! Они изо всего извлекают выгоду. Тебе придется расплатиться за все и здесь, и там, на Земле!

– Они требовали с тебя плату за то, что разрешили тебе жить здесь?

Молчание.

Он откусил кусок от своего сандвича и некоторое время напряженно жевал.

– Плата, – мягко сказал он, – у них всегда бывает одна и та же. Когда они закончат с нами, доведут свои дьявольские эксперименты до конца, среди нас не останется больше людей. С людьми будет покончено навсегда. То, что начали военные со своими ракетами, закончат оанкали.

– Я не верю тебе, у них гуманные цели.

– В самом деле? Тогда почему они так долго не Пробуждали тебя?

– Земля сильно пострадала, им нужно было много поработать, чтобы сделать ее вновь пригодной для обитания. Даже сейчас часть Земли осталась непригодной для жизни, они не сумели очистить ее всю.

Поль взглянул на нее с такой откровенной и нескрываемой жалостью, что она отпрянула от него, вконец разозлившись.

– Неужто ты думаешь, они не знают, какая Земля на самом деле большая? – спросил он.

– Я не стала бы здесь откровенничать с тобой, если бы сомневалась в откровенности оанкали. Я и слушать бы тебя не стала. Они знают, что я чувствую.

– А кроме того они знают, каким образом заставить тебя думать нужным им образом. Не просто думать, а чувствовать себя тем, чем им нужно.

– Но только не в отношении Земли. Здесь я останусь до конца при своем мнении.

– Просто ты слишком долго пролежала во сне – я уже говорил тебе об этом.

Что такое они сделали с ним? – подумала она. Быть может он стал таким от того, что так долго прожил среди них – так долго и в полном одиночестве без людей вокруг? Он жил с осознанием того, что все, кого он знал, мертвы, что все, что он может надеяться найти на Земле, никак и никогда не сравниться с тем, чего он лишился, что составляло его прошлую жизнь? Ведь в самом начале своего пребывания тут он был всего-навсего четырнадцатилетним подростком, характер которого так легко было сломать.

– Если хочешь, – заговорил он, – в общем, они сказали, что если ты захочешь, то можешь… остаться со мной.

– Что, навсегда?

– Ага.

– Нет.

Он медленно положил на стол маленький пирог, которым почему-то решил не делиться с ней, поднялся и двинулся к ней, огибая стол.

– Знаешь, а ведь они только этого от тебя и ждут – что ты скажешь нет, – говорил на ходу он. – Они для того тебя сюда и привезли, чтобы услышать, что ты это скажешь и еще раз убедиться, что именно ты та самая и есть, кто им нужен. Они хотят все перепроверить.

Он остановился над ней, высокий и широкоплечий, нависая чересчур близко и излучая от себя грубую силу. С отвращением она поняла, что боится его.

– Пошли их к черту, – мягко продолжал он. – Сделай все наоборот им назло – хотя бы раз сделай. Они играют с тобой как с марионеткой – покажи им фигу.

Он уже положил руки ей на плечи. Она инстинктивно отпрянула, и его пальцы впились в ее тело так сильно, что она едва не вскрикнула от боли.

Тогда она замерла и подняв лицо, взглянула на него. Когда-то, точно так же, как теперь смотрела на него она, смотрела на нее ее мать. Ни раз и не два позже она ловила себя на том, что точно так же смотрит на своего сына, когда он делал что-то, что делать было нельзя, и она точно знала, что он знает это. Сколько еще в Титусе сохранилось от того четырнадцатилетнего паренька, только-только Пробужденного оанкали, от вида которых он едва не тронулся рассудком и с которыми потом привык жить почти на равных, но на которых затаил на долгие годы неизбывную злобу?

Он отпустил ее плечи.

– Здесь тебя никто не тронет, – тихо заговорил он. – А там, на Земле… сколько ты там протянешь? Насколько у тебя хватит запала? Даже если, как ты утверждаешь, ты не забыла то, что знала, о других этого не скажешь – они моментально одичают. Многие в душе остались пещерными людьми, только и ждут удобного случая, чтобы опуститься – они возьмут тебя силой, бросят в свой гарем, будут бить тебя, пока не сломают характер.

Поль покачал головой.

– А теперь попробуй скажи мне, что я неправ. Посиди, подумай, а потом скажи, что я неправ.

Глядя в стену мимо него, она думала о том, что он, как это не печально, скорее всего прав. Что ждет ее на Земле? Жалкое существование? Голод? Насилие? Смерть? Конечно найдутся и такие, кто с радостью отвергнет все законы и правила цивилизованного мира. Может быть это случится не сразу, но постепенно, это почти наверняка – подонки быстро уразумеют, что законы пишутся тут теми, кто сильнее.

Он снова схватил ее за плечи и на этот раз неуклюже попытался поцеловать ее. Точно так же, когда-то давно, еще в школе, к ней лезли лизаться распаленные мальчишки. Такие ласки никогда не беспокоили ее. Но несмотря на свой страх, вопреки самой себе, она ответила ему. Потому что в этом было нечто большее, чем несколько мгновений ворованного удовольствия.

– Послушай, – сказала ему она, когда он наконец отстранился, – мне совершенно не хочется устраивать тут представление для оанкали.

– Какая разница, смотрят они на нас или нет? Они не люди и ничего не поймут. Стала бы ты стесняться собаки?

– Дело не в них, а во мне.

– Лилит, – сказал он, покачивая головой, – они всегда следили за нами и будут следить.

– Для меня это все равно важно, – ответила она. – А кроме того, мне совсем не улыбается подарить им для их экспериментов ребенка.

– Может быть они уже получили его от тебя.

Неожиданность потрясения и страх заставили ее промолчать в ответ, но ее рука непроизвольно метнулась к животу, где под курткой скрывался ее шрам.

– Они называют это «обычная сделка», но до сих пор еще не получили от нас столько, сколько в этом смысле ими обычно подразумевается, – сказал он. – Большая часть из того, что у них есть – это люди Динсо, иначе говоря те, кто изъявили желание вернуться на Землю. У Тоахт здесь людей очень мало. И они хотят, чтобы родились еще – вот такая у меня догадка.

– И они занимаются этим, пока мы спим? Каким-то образом они…

– Каким-то образом! – прошипел он. – Святая простота! Да они не перед чем не остановятся! Они забирают семя от мужчин и женщин, которые даже никогда не знали друг друга, само собой без их на то ведома, оплодотворяют женщин, которые вынашивают им детей ничего не подозревая, и когда эти дети появляются на свет, они не знают ни свою мать, ни отца. Это только мои догадки, потому что, вполне возможно, они уже научились донашивать зародыши в каком-нибудь из своих прирученных животных. Им ничего не стоит вырастить животное, которое смогло бы служить искусственной утробой – для того чтобы выращивать человеческих личинок, как они наверное нас называют. Или, может быть, им вообще для таких дел не нужны ни мужчины, ни женщины – может быть они обходятся пробой кожи или наших выделений – и из этого материала выращивают ребенка – может помнишь, когда-то это называлось клонированием. А может быть для этой цели они используют свои отпечатки – и ради Бога не спрашивай меня, что это такое, их отпечатки. Эта такая штука, при помощи которой они смогут получить точную копию тебя и через сто лет, даже если ты погибнешь и тело твое будет уничтожено, или сгниет и от него ничего не останется. И это только начало. Они умеют творить с людьми такое, для чего у меня даже нет слов. Единственное, на что они, похоже, не способны, это оставить нас в покое. Поэтому за себя нам придется бороться самим.

Прикосновение его рук, которые лежали на ее плечах, было почти нежным.

– Остается надеяться на то, что до сих пор они ничего такого с тобой не сотворили.

Внезапно он сильно ее встряхнул.

– Хочешь знать сколько детей они от меня получили? «Твой генетический материал был использован для созданий более семидесяти детей», вот как они мне сказали. А я за все время пока нахожусь здесь еще ни разу не видел ни одной женщины.

Он замолчал и несколько секунд пристально смотрел на нее, и под этим взглядом она задрожала от страха и от жалости к нему и ужасно захотела его оттолкнуть. Он был первым человеческим существом, которое она видела перед собой за многие годы, и вот теперь единственное, о чем она могла думать – это как скорее убраться от него подальше.

О том чтобы драться с ним, не могло быть и речи. Она была высокой женщиной и всегда считала себя сильной, но он был значительно крупнее ее – футов шесть с половиной, а то и выше, и очень крепкий.

– У них было сто пятьдесят лет для того, чтобы разобраться с нами как следует, – сказала ему она. – Может быть, мы не можем заставить их остановиться, но и помогать им мы не обязаны.

– Да черт с ними!

Он попытался расстегнуть ее куртку.

– Нет! – выкрикнула она, намеренно резко и пронзительно, чтобы испугать его. – Мы не животные. Так сводят жеребцов и кобыл, чтобы потом опять развести их по стойлам, когда они закончат друг с другом. Но лошадям все равно. Они просто животные.

Он уже разорвал ее куртку и возился теперь с брюками.

Резко оттолкнув его от себя и вложив в толчок всю массу своего тела, она сумела освободиться.

Он опрокинулся на спину, но с неожиданной проворностью вскочил на ноги и снова был над ней.

Вскрикнув, она перекинула ноги по другую сторону платформы, на которой сидела и быстро соскочила там на пол. Теперь они была разделены платформой и находились каждый со своей стороны от нее. Он немедленно метнулся к ней вокруг.

Она снова перебросила через платформу ноги и оказалась по другую сторону опять.

– Ты ведешь себя, как цепной пес. Ты цепной пес оанкали! – крикнула ему она. – Опомнись и посмотри на себя со стороны. Возьми себя в руки.

Он снова бросился к ней, похоже уже не обращая на ее слова внимания. Он был ужасно возбужден и твердо настроен добиться своего. Вскочив на платформу, он перехватил ее. Она сумела вырваться, но он загнал ее в угол.

– Сколько раз ты делал это для них раньше! – в отчаянии закричала она. – Была у тебя на Земле сестра? Или ты ее тоже забыл? Может быть они и сестру твою к тебе приводили и ты делал с ней все по их указке?

Он поймал ее за руку и дернул на себя.

– И перед своей матерью ты тоже не остановился бы?

Он замер и она взмолилась Богу, чтобы эти слова задели его рассудок.

– Ты слышишь – я говорю про твою мать. Ты не видел ее с четырнадцати лет. Ты мог и не узнать ее, когда они приводили ее к тебе…

Он ударил ее.

Потрясенная от внезапной вспышки боли, она упала перед ним на колени, и он оттолкнул ее, словно ненавидел всей душой. Она растянулась на полу.

Упав на пол, она сильно и неудачно ударилась и почти потеряла сознание, когда он навис над ней.

– Никогда прежде я такого не делал, – прошипел ей он. – Никогда ни с одной женщиной. И кто знает, с кем или с чем они мешали то, что брали от меня.

Он замолчал, глядя на нее, лежащую у его ног.

– Они сказали мне, что я могу сделать это с тобой. И еще они сказали, что если ты захочешь, то сможешь здесь остаться. А ты взбеленилась и захотела вдруг уйти! Ты все испортила!

Коротко размахнувшись, он пнул ее ногой. Последнее, что она слышала проваливаясь в черноту беспамятства, было его хриплое грязное ругательство.

9

Ее разбудил голос – рядом с ней, не прикасаясь к ней, находились оанкали. Никани и еще кто-то.

– Можешь уходить, – сказало Никани, – она приходит в себя.

– Мне лучше остаться, – мягко, но настойчиво возразил другой голос – Кахгуяхт. Она снова подумала о том, что несмотря на то, что из-за бесполости голоса у всех оанкали одинаковы, она никогда ни с кем не спутает вежливый и вкрадчивый тон Кахгуяхта.

– Ей еще нужна будет помощь, – сказал голос. – Я лучше останусь.

Никани не ответило ничего.

По прошествии некоторого времени Кахгуяхт, пошелестев щупальцами, вздохнуло и сказало:

– Я пойду. Ты взрослеешь быстрее, чем я думал. Может быть то, что она досталась тебе, не так уж плохо.

Она проследила за тем, как Кахгуяхт подошло к стене, заставило ее раствориться и исчезло. Только тогда она вдруг почувствовала, что все ее тело раскалывается и трепещет от боли – у нее болело все, челюсти, бок, голова и особенно сильно левая рука. Боль была не очень острой, не пугающей. Просто тупая, пульсирующая боль, несколько усиливающаяся, стоило только пошевелиться.

– Лежи спокойно, – сказало ей Никани. – Твое тело еще не восстановилось. Боль скоро пройдет.

Стараясь не обращать на боль внимания, она отвернулась от Никани.

Наступила долгая, гнетущая тишина. В конце концов молчание нарушило Никани:

– Мы не думали, что все так выйдет, – сказало оно, потом замолчало и поправилось: – Мы не могли предвидеть, каким может оказаться поведение мужской особи в таких условиях. До сих пор он никогда не терял над собой контроль. Бывали случаи, но чтобы что-то подобное – никогда. В течение последних нескольких лет он вел себя совершенно спокойно.

– Вы лишили его общения с людьми, с его собственным видом, – проговорила она, с трудом ворочая распухшими губами. – Почему вы так долго держали его в изоляции от женщин? Зачем это? Сколько это длилось: пятнадцать лет или дольше? Вы понимаете, что в некотором роде вы оставили его навсегда четырнадцатилетним мальчишкой?

– Он был вполне удовлетворен обществом оанкали – до тех пор пока не встретил тебя.

– Ему не с кем было сравнивать, ведь вы ему никого не показывали.

– В этом не было необходимости. Ему было хорошо со своей семьей.

Глядя на Никани, она чувствовала, как все ее тело наливается силой, не только физической, но и силой уверенности, возникающей рядом с совершенно непроницаемой чужеродностью Никани. Можно было часами говорить с оолой на его родном языке и в конце концов понять, что ничего так и не прояснилось между ними. Вероятно то же самое и оно чувствовало по отношению к ней, единственное отличие здесь состояло в том, что ей в любом случае приходилось подчиняться, понимала ли она смысл приказания или нет. В противном случае она рисковала оказаться в распоряжении тех, кто мог применить против нее силу.

– Его семья хотела, чтобы ты жила с ним, – сказало ей оолой. – Само собой, они не считали, что ты сразу же согласишься поселиться с ним тут навсегда, но они надеялись хотя бы на то, что ты займешься с ним сексом.

Займешься сексом, с горечью подумала она. Откуда оно взяло это выражение? Сама она никогда ни о чем таком не говорила. Хотя сама по себе откровенность Никани ей была симпатична. Оно определенно ей нравилось. Может быть ей и вправду стоило заняться сексом с Полем Титусом?

– И забеременеть от него, – закончила она вслух.

– Это тебе не грозило, – заметило ей Никани.

Она вскинула на него широко распахнутые глаза – оолой сумело завладеть ее вниманием.

– Это почему же? – потребовала она ответа.

– Тебе еще не время иметь детей.

– Вы что-то еще со мной сделали? Вы стерилизовали меня?

– У вас это называли «контроль рождаемости». Твое тело подверглось небольшим изменениям. Мы изменили, тебя когда ты спала, и то же самое с самого начала было сделано нами со всеми людьми. Постепенно ты вернешься к нормальному состоянию.

– И когда, скажи на милость, это случится? – горько спросила она. – Когда я буду готова приступить к выполнению вашей программы размножения?

– Пока что для этого еще слишком рано. Ты еще не готова. В свое время эта способность вернется к тебе.

– И кто здесь принимает решения? Ты?

– Нет, ты, Лилит. Только ты.

Простота и строгость его ответа смутили ее. Она почувствовала, что научилась читать его эмоции в его позе, в положении чувственных щупалец, в тоне голоса… Она поняла, что оолой не просто говорит с ней откровенно – что было для него обыкновением – но говорит ей правду, которую само считает очень важной. И тем не менее в словах Поля Титуса тоже была правда.