Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Октавия Батлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Его щупальца исполнили волнообразный танец. Каждое само по себе, они были похожи на крупных земляных червей или на маленьких змей. Удлиненные и тонкие или короткие и толстые, словно… словно что? И почему? Потому что его настроение все время меняется? Из-за того, что центр его внимания все время смещается от одного предмета к другому? Она отвернулась в сторону.

– Нет! – резко выкрикнул он. – Я стану говорить с тобой, если только ты будешь смотреть прямо на меня.

Сжав одну руку в кулак, она стискивала пальцы до тех пор, пока ногти не впились в кожу. Когда боль постепенно начала отвлекать ее, она наконец сумела поднять на него глаза.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Каалтединьйядайя лел Кахгуяхт ай Динго.

Глядя на него, она вздохнула и покачала головой.

– Йядайя, – добавил он. – Эта часть имени полностью принадлежит мне. Остальное – это принадлежность моей семьи и кое-что другое.

Она повторила вслух сокращенное имя, стараясь произносить его в точности так, как услышала, так, чтобы незнакомый едва уловимый звук «й» прозвучал верно.

– Йядайя, – проговорила она. – Я хочу знать, что твой народ попросит у меня в обмен на свою помощь. Какова цена? Что вам нужно от нас людей?

– Не более того, что вы способны дать нам – но все же гораздо больше того, чем вы способны понять сию минуту. Для того чтобы ты в конце концов поняла, одних слов мало. Есть некоторые вещи, которые ты должна увидеть собственными глазами и пощупать, там, снаружи.

– Скажи мне сейчас хотя бы что-нибудь, а там посмотрим, пойму я это или нет.

По его щупальцам пробежала дрожь.

– Могу только сказать, что у твоего народа есть нечто весьма ценное для нас. Ты можешь попытаться понять, насколько это ценно, из того, например, что я скажу тебе, что в твоем масштабе измерения времени с последнего раза, как мы позволяли себе вмешаться в стремление другого народа к самоуничтожению, прошло несколько миллионов лет. Очень долго и много меж нами шли дискуссии по поводу того, в праве ли мы вмешиваться в подобное и разумно ли это. В течение некоторого периода среди нас бытовало мнение, что на вашей планете среди ее населения был заключен договор, что вы просто решили умереть все вместе. Одновременно все.

– Ни одно живое существо не решится на подобное!

– Совсем нет. Нам известны целые расы, кончавшие жизнь массовым самоубийством. При этом случалось, что некоторые из них забирали с собой наши космические корабли со всем экипажем. Мы учились на ошибках, на тяжелых ошибках. Массовое самоубийство – это одно из тех явлений, от которых мы обычно предпочитаем держаться в стороне.

– Но с нами вы поняли, что же на самом деле произошло? По крайней мере сейчас?

– Да, сейчас я это понимаю. Но что касается меня, то мне это… просто чуждо. Чуждо совершенно. Настолько, что даже пугает.

– Я понимаю тебя. По правде сказать, я испытываю похожие чувства, несмотря на то, что сама вышла из этих людей. Мне кажется, что то, что случилось, находится за пределами человеческого понимания. Настоящее безумие.

– Некоторые из людей, которых нам удалось спасти и вывезти на орбиту, скрывались под землей. Насколько мы сумели разобраться, основная тяжесть вины за происшедшее лежит именно на них.

– И они все еще живы? Тут на корабле.

– Некоторые – да.

– И таких вы тоже собираетесь посылать обратно на Землю?

– Нет.

– Почему же?

– Те из них, что еще живы, теперь уже не более чем бессильные старики. Мы использовали их, осторожно изучали их организм, биологию, язык, культуру. Время от времени, пока ты спала, мы пробуждали из их числа то одного, то другого и предоставляли жилище в ограниченной части корабля.

– Пока я спала… сколько же я спала, Йядайя?

Некоторое время постояв молча, существо вместо ответа подошло к платформе стола, положило на нее свою многопалую руку и легким толчком закинуло наверх, на столешницу, свое тело. Подтянув к туловищу ноги, оно легко, в несколько движений, достигло центра стола. Все это было сделано настолько плавно и естественно и в то же время чужеродно, что поразило ее до глубины души.

Внезапно опомнившись, Лилит сообразила, что существо устроилось всего в нескольких футах от нее. Мгновенно она отпрянула от него. Потом, почувствовав, что сотворила глупость, попыталась заставить себя шагнуть назад. Йядайя сидел на столе, как-то совсем неудобно, хотя и компактно. На то, как неожиданно она от него отпрянула, он не обратил никакого внимания – за исключением, может быть легкого движения в ее сторону щупальцами, словно под порывом ветра. Невозмутимо он следил за тем, как она сантиметр за сантиметром крадется обратно к кровати. Может быть он видит не глазами, а своими щупальцами?

Когда наконец она решила, что подобралась к нему достаточно близко, и сил сделать очередной шаг у нее больше не осталось, она опустилась на пол. Сделала это скорее для того чтобы заставить себя остаться на одном месте, там, куда смогла добраться. Подтянув колени к груди, она крепко обняла их руками.

– Я не могу понять… почему так боюсь тебя, – прошептала она. – Я хочу сказать, что ничего особенно ужасного в том, как ты выглядишь, нет. По сути, ничего такого уж необычного. На Земле есть одно животное… оно немного похоже на тебя.

Существо на столе промолчало.

Она пристально взглянула на него, вдруг испугавшись того, что наступила одна из столь печально известных продолжительных пауз.

– Ты ведь чем-то занят сейчас? – спросила она. – Чем-то таким, о чем я совершенно не имею представления? Так?

– Я здесь для того, чтобы ты привыкла к нам и успокоилась, – ответил ей он. – У тебя хорошо получается, как нельзя лучше.

Сказать по правде, она совсем не разделяла мнения Йядайи и не торопилась бы с похвалами в свой адрес.

– А как успехи у других людей?

– Несколько человек, с которыми мы пытались наладить контакт, пытались убить меня.

Лилит с трудом сглотнула. Больше всего ее поразило в этом то, как эти люди смогли заставить себя прикоснуться к нему, абсолютному чужаку.

– И что вы им сделали?

– За что – за то, что они пытались убить меня?

– Нет, прежде чем они решились на такое?

– Ничего особенного. Наши встречи практически ничем не отличались от того, что происходит теперь здесь, в этой комнате.

– Вот черт, – выдохнула она, потом в очередной раз заставила себя поднять на него взгляд. – Ты видишь так же, как и мы?

– Да, и очень хорошо.

– Различаешь цвета? И перспективу?

– И то и другое.

Но глаз у него не было, это точно. Теперь она наконец разглядела, что там, где в верхней части черепа щупальца росли гуще, не было ничего, просто темные пятна на коже. Те же самые пятна и пучки щупалец имелись там, где, по идее, должны были находиться его уши. В его горле, прямо посредине, зияло отверстие. Растущие вокруг этой дыры щупальца отличались по цвету от остальных, соседних, были словно бы чуть светлее. Такие темно-прозрачные, бледно-восковые черви.

– По сути, я способен зрительно воспринимать окружающее разом во все стороны – я вижу везде, где у меня есть щупальца. Наверно ты это уже заметила. Я все отмечаю зрительно – вне зависимости, регистрирует ли это мое сознание это или нет. Не видеть я просто не могу.

Представить подобное существование можно было только в кошмарном сне – жить, не имея возможности закрыть глаза, скрыться за первородной тьмой своих собственных век.

– А сон… ты когда-нибудь спишь?

– Да. Но не совсем в том смысле, как это происходит у вас.

Заговорив о сне, она внезапно вспомнила, что совсем недавно сама тоже спала, не совсем обычно, если не сказать сильнее.

– Ты так и не сказал мне, сколько длился мой сон.

– Что-то около… двухсот пятидесяти ваших лет.

Такое она не могла переварить за один раз, для одного раза этого было многовато. Услышав, она молчала так долго, что в конце концов он сам решил прервать тишину.

– После первого твоего Пробуждения нам показалось, что с тобой что-то не в порядке. Таким было не мое мнение, но мнение нескольких моих коллег. Методика, избранная с тобой, оказалась ошибочной, и ошибка это дорого стоила, и тебе и нам. Можно сказать, что твои способности переоценили. В некотором отношении, психологически, ты очень сильно похожа на нас, но иногда вдруг начинала вести себя точно так же, как те из ваших людей, военных, которых мы вытащили из подземных убежищ. Так было поначалу. После той первой ошибки, допущенной с тобой, ты спала пятьдесят лет подряд.

Забыв о сидящих на столе червях, она подползла по полу к кровати и прислонилась к ней спиной, совершенно без сил.

– Мне казалось, что одно мое Пробуждение от другого отделяют недели или, возможно, месяцы, но чтобы так много, целые десятилетия… Нет, я представить себе этого не могла.

– Во многом ты подобна своему миру. Чтобы полностью излечиться, тебе нужно время. Время нужно и нам, с тем чтобы узнать о вас как можно больше, научиться понимать вас.

Йядайя сделал паузу.

– Когда некоторые из твоих сородичей начали кончать жизнь самоубийством, мы не знали, что и думать. Бытовало такое мнение, что люди поступают так потому, что остались в стороне от общего ухода из жизни – по сути, они уже считали себя мертвыми, нужно было только довести дело до конца, убить себя. Другие полагали, что причина здесь в том, что мы держим вас в изоляции. Тогда мы попробовали образовывать пары, но многие ранили и даже убивали друг друга. Смертей в полной изоляции было несравненно меньше.

Последние фразы воскресили в ее памяти ужасные картины.

– Йядайя? – спросила она.

Щупальца в нижней части его лица словно пошли рябью, на несколько мгновений приняв вид волнистых длинных усов.

– Я помню, что вместе со мной несколько дней, а может быть и больше, находился маленький мальчик. Его звали Шарад. Где он теперь, что с ним?

Несколько минут он молчал, подняв напряженные щупальца вертикально вверх. Внезапно сверху зазвучал голос, очень похожий на собственный голос Йядайи, но на этот раз чужой и непонятный, быстрый и отрывистый.

– Мои сородичи дали ответ на твой вопрос, – сказал Йядайя. – Шарад вполне здоров и прекрасно себя чувствует, хотя его больше нельзя назвать маленьким мальчиком.

– Значит, на вашем корабле не все спят, некоторым удается повзрослеть и состариться? Например, детям?

– Да, некоторые из вас жили и живут среди нас и сейчас нормальной жизнью. Мы им доверяем и не изолируем их.

– Никого из нас нельзя держать в изоляции. Иначе мы можем сойти с ума. Если вы не ставите целью свести нас с ума, тогда выпустите нас на свободу. Несколько раз мне казалось, что я вот-вот спячу. Люди не могут жить водиночку.

Его щупальца словно бы попытались оттолкнуть ее.

– Нам это известно. Лично я не ни за что не согласился бы провести в одиночестве столько месяцев, сколько пришлось провести тебе. Все дело в том, что мы не знали, каким путем лучше всего сводить людей друг с другом, и не раз обжигались.

– Но Шарад и я…

– У него есть мать и отец, Лилит.

Сверху раздался чей-то неизвестный голос, на этот раз говорили по-английски.

– У мальчика были родители и сестра. Сейчас они все спят, все вместе обычным сном. Он все еще очень молод. На каком языке он говорил с тобой, Лилит? – сделав паузу, спросил бестелесный голос.

– Не знаю, – ответила она. – Прежде он был слишком мал, чтобы объяснить мне это, или может быть он пытался, да я сама не поняла. Мне кажется, что он скорее всего откуда-то из Вест-Индии, хотя для вас это наверно мало о чем говорит.

– Нет, это важно – кое-кто из моих сородичей хорошо понимает тебя. Я же спросил из простого любопытства.

– С ним точно все в порядке?

– Он прекрасно себя чувствует.

На мгновение она успокоилась, потом снова начала сомневаться. Быть может этот невидимый голос просто пытается успокоить ее, добиться от нее каких-то уступок?

– Я могу увидеть его? – решительно потребовала она ответа.

– Йядайя? – спросил бестелесный голос.

Йядайя повернулся к ней.

– Как только ты сможешь ходить среди нас без страха, ты немедленно с ним увидишься. Больше не будет ни сна, ни заключения, Лилит. Скоро ты выйдешь из этой камеры. Как только ты будешь готова, тебя выпустят отсюда.

3

Йядайя так и остался с ней. И теперь, точно так же, как когда-то она страстно желала быть избавленной от своего невыносимого одиночества, она желала только одного – чтобы он ушел от нее. Закончив разговор, он надолго замолчал, и Лилит почти уже было решила, что он заснул – если конечно эти существа вообще спят. Она тоже прилегла, не зная, может ли она тоже позволить себе заснуть в присутствии своего нового знакомого. Это было все равно, что лечь спать и спокойно уснуть в одной комнате с гремучей змеей, зная, что, проснувшись, вполне можно обнаружить живую пеструю ленту под собственным одеялом.

В одном она была уверена полностью – заснуть, повернувшись к Йядайе лицом, она точно не сможет. При том, что заставить себя повернуться к нему спиной она тоже не могла. По крайней мере надолго. Раз за разом задремывая, она просыпалась, вздрагивая, и торопливо открывала глаза, чтобы узнать, не крадется ли к ней ее медуза-сосед. По прошествии некоторого времени она поняла, что совершенно лишилась сил, но поделать ничего с собой она не могла. Хуже всего, что каждый раз, когда она двигалась, начинали шевелиться и щупальца Йядайи, лениво приподнимаясь в ее сторону, словно бы он спал с приоткрытыми глазами – что, похоже, и было.

Сама не своя от усталости, с раскалывающейся от боли головой, к чему под конец присоединился еще и бурлящий желудок, она поднялась с кровати и улеглась прямо на полу, вытянувшись рядом со своим ложем. Теперь, как бы она ни повернулась, Йядайя ей был не виден. Все, что она могло увидеть, ограничивалось подножием стола-платформы, прямо перед ней, и куском стены. Йядайя оказался полностью исключенным из ее мира.

– Нет, Лилит, – вдруг проговорил он, не успела она закрыть глаза.

Она промолчала, притворившись, что не слышит его.

– Ложись на кровать, – продолжил он. – Или на полу вот здесь. Но там спать не нужно.

Она продолжала лежать неподвижно, вся напряженная с головы до ног.

– Хорошо, если ты хочешь, можешь оставаться на месте, но я тогда переберусь на кровать.

Это было невозможно, тогда он окажется прямо перед ней – слишком близко, будет нависать над ней. Медуза, гипнотизирующая своим насмешливым взглядом.

Поднявшись с пола, она не легла, а рухнула на постель, про себя проклиная и его и себя, униженную, и немного поплакала. Всхлипывая, она наконец погрузилась в сон. Ее тело просто не могло больше выдержать такого мучения.

Она проснулась внезапно, как от толчка, и, мгновенно обернувшись, уставилась на него. Он по-прежнему сидел на своей платформе и похоже даже не пошевелился за прошедшее время. Когда пара его щупалец вздрогнула и чуть приподнялась в ее направлении, она скатилась с кровати и опрометью бросилась в ванную. Он дал ее возможность побыть немного одной, умыться и покопаться в жалости и презрении к себе. Она не могла вспомнить, когда последний раз столь долгое время непрерывно испытывала такой сильный страх, чувствовала себя такой растерянной и жалкой. Йядайя даже не пытался что-нибудь сделать, а ее трясло от страха как последнюю трусиху.

Когда наконец он позвал ее, она глубоко вздохнула и вышла из ванной.

– У меня ничего не получается, – сказала она голосом, в котором дрожали слезы. – Прошу тебя, отправь меня на Землю вместе с остальными людьми. У меня все равно ничего не выйдет.

Он ничего не ответил.

По прошествии некоторого времени она снова заговорила, теперь уже о другом.

– У меня тут шрам, – сказала она, дотрагиваясь до своего живота. – На Земле его не было. Что вы со мной сделали?

– У тебя была опухоль, – ответил он. – Рак. Мы избавили тебя от рака, больше ничего. В противном случае болезнь убила бы тебя.

По спине у нее пробежал холодок. От рака умерла ее мать. Рак был у двух ее теток, и бабушку ее трижды оперировали по поводу злокачественных опухолей. Теперь все они мертвы, пали жертвами чьего-то безумия. Но «традиция» ее семьи продолжилась в ее лице, это было похоже на правду.

– И что же вы у меня вырезали вместе с опухолью? – тихо спросила она у него.

– Ничего.

– Ни грамма внутренностей? Ни куска легкого? Ни клочка мочевого пузыря?

– Нет, ничего такого. Мой сородич вылечил тебя. Можешь считать, что ты не потеряла ничего, что хотела бы сохранить.

– Твой сородич, о котором ты говоришь… он оперировал меня?

– Совершенно верно, причем делал это с огромным интересом и вниманием. Он специализируется в области человеческой физиологии. Вместе с ним тебя оперировал человек, женщина-врач, но в ту пору она была уже очень старой и умирала. Она только следила за операцией и помогала советами.

– Но она наверняка была неспециалист, как вы могли доверить меня ей? И этот твой сородич, он ведь тоже ничего не знал обо мне, да и вообще вряд ли что понимает в человеческой анатомии. Мы же с вами отличаемся, как небо и земля!

– Мой сородич, его нельзя назвать мужчиной – впрочем, и женщиной нельзя назвать тоже. Пол, к которому он относится, на нашем языке называется «оолой». После того как на Земле окончилась война, там было множество мертвых и умирающих людей, вполне достаточно для изучения вашей анатомии. Наши оолойи научились отличать нормальное состояние вашего организма от всяческих нарушений в функционировании, а также оценивать возможности вашего тела. Оолойи, побывавшие на вашей планете, по возвращению на корабль обучили тех, кто оставался здесь. Мой сородич изучал ваше тело в течение почти всей своей жизни.

– И каким же образом это происходило? Как оолой изучал нас?

Она представила себе одиночные камеры, полные умирающих, камеры, под сводами которых не стихают стоны. И за каждым движением медленно и мучительно отдающего Богу душу несчастного внимательно наблюдает медуза. Медузы оперируют еще живых людей вместе с умершими. Ужасные болезни развиваются беспрепятственно, только лишь для того чтобы дать возможность как следует изучить их неизбежный и удручающий ход любопытствующим оолойям.

– В основном они наблюдали. У их вида имеются особые органы чувств, как нельзя лучше подходящие для этой цели. Мой сородич тщательно исследовал тебя, потом взял на анализ несколько здоровых клеток твоего тела и сравнил их с больными клетками, твоими собственными и теми, что можно было получить из тел других людей, физиологически подобных тебе. После, закончив предварительные исследования, он сказал, что у тебя был не только рак, но и особый талант к раку.

– Я не назвала бы это талантом. Проклятием – еще куда ни шло. Но каким образом твоему сородичу удалось узнать все, что нужно, только путем… наблюдения?

– Возможно, я употребил здесь не совсем верное слово. Проницательность, вот это будет точнее. Дело здесь ограничивается не только зрением. Мой сородич способен узнать все, что ему нужно, изучив только структуру твоих генов. Из этого он узнал практически все об истории твоих болезней и даже о твоем характере. О том, каким образом обычно проистекает ход твоих мыслей. Все это он выяснил во время одного единственного теста.

– В самом деле? Знаешь, мне не нравится, что вы позволяете себе – копаетесь в моем теле без моего ведома. А кроме того, я не понимаю, каким образом возможно вырезать опухоль, не причинив вреда органу, в котором она развилась. По-моему, это чушь.

– Никто и не говорит о том, что опухоль тебе вырезали. Дело в том, что оолой вскрыл твое тело совсем не для того чтобы вырезать твою опухоль, а для того чтобы удобнее было исследовать ее всеми имеющимися в его распоряжении органами чувств, напрямую. До тех пор ему еще не доводилось видеть ни одной опухоли самому. Как только он закончил свои исследования, он заставил твое тело поглотить опухоль.

– Он заставил… мое тело… поглотить опухоль?

– Да. Можно сказать, что он отдал твоему телу биохимический приказ, и опухоль исчезла.

– И таким образом вы излечиваете все болезни?

– Болезней у нас практически нет.

Лилит вздохнула.

– Жаль, что я не могу сказать то же самое о нас. Рак стал в моей семье настоящим проклятием.

– Больше ты о раке не вспомнишь. Мой сородич сказал мне, что твой рак был поистине прекрасен, хотя справится с ним было совсем несложно.

– Рак – прекрасен?

– Некоторые вещи оолойи воспринимают по-своему, очень своеобразно. Вот, Лилит, поешь. Ты ведь голодна?

Шагнув к нему, она протянула руку, чтобы взять тарелку, и только тогда поняла, что она делает. Она замерла, но сумела отчаянным усилием воли заставить себя не отскочить назад. Через секунду она приблизилась к нему еще на один шаг, потом на полшага. Потом еще. Она физически не могла двигаться быстро. Не могла, например, схватить тарелку и быстро отбежать в угол комнаты. Она вообще была поражена тем, что могла пошевелить рукой или ногой. Она двигалась вперед медленно-медленно.

Накрепко стиснув зубы, она заставила себя взять тарелку. Ее руки так сильно тряслись, что половину супа она расплескала. Вместе с остатками еды она вернулась на кровать. Немного успокоившись, она принялась за свой завтрак, а потом закусила и самой тарелкой из съедобного материала, напоминающего плотный хлеб. Голод остался. Она с удовольствием съела бы чего-нибудь еще, но просить у Йядайи не стала. Взять еще одну тарелку из его рук она бы просто не смогла. Из этих рук-стеблей – нет. Ладонь, окруженная сразу, может быть, десятком пальцев. Внутри пальцев без сомнения имелись кости, по крайней мере они были не такими гибкими, как щупальца. Рук, как и ног, было только две – и на том спасибо. В сущности, Йядайя был совсем не так уж уродлив, а ведь мог бы иметь совсем уж нечеловеческую внешность. Тогда почему ей так невыносим его облик? Ведь он не так много от нее просит, всего лишь чтобы она взяла себя в руки и сохраняла спокойствие, находясь в его обществе и обществе ему подобных. Почему бы ей не пойти ему навстречу? Но нет, что-то выше ее овладевает ей.

Она попыталась представить себя окруженной плотным кольцом точно таких же, как Йядайя, медуз, и поняла, что сейчас спятит от страха. На лбу у нее выступил холодный пот. Очевидно именно такое состояние психики называют фобией, тем, чего она никогда в прежней жизни не знала. Каким точно должно было быть в этом случае ощущение, она не знала, но слышала, что об этом рассказывали другие люди. Настоящая ксенофобия – и, судя по рассказам Йядайи, страдала ей не только она одна.

Вздохнув, она поняла, что по-прежнему чувствует себя усталой как собака и голодной. Потом провела руками по лицу. Растерла щеки. Как бы ни называлось то, что происходит с ней, фобией или по-другому, ей следовало избавиться от этого как можно скорее. Он взглянула на Йядайю.

– Как вы называете себя? – спросила она у него. – Расскажи мне о своем народе.

– Мы называем себя оанкали.

– Оанкали. Похоже на слово из какого-то земного языка, не помню какого.

– Может быть. Но если в нем и есть такое слово, то наверняка у него другое значение.

– А что это слово означает на вашем языке.

– Многое. Например, обменщики.

– Так вы занимаетесь обменом?

– Да.

– И чем же вы меняетесь?

– Самими собой.

– Ты хочешь сказать… друг другом? Рабами?

– Нет, рабства у нас нет и никогда не было.

– Тогда как же прикажешь тебя понимать?

– Так, как я сказал. Мы меняем сами себя.

– Все равно я тебя не понимаю.

Йядайя ничего не ответил. Казалось, что он завернулся в саван молчания, ссутулившись и нахохлившись. Она знала, что ответа не будет.

Она вздохнула.

– Иногда ты ведешь себя в точности как человек. Когда я не смотрю на тебя, мне кажется, что я разговариваю с обычным мужчиной.

– Так это и должно быть. Я специально учился, рассчитывая именно на такую твою реакцию. Я очень долго практиковался в языке с женщиной-врачом. Она была уже слишком стара и не могла рожать, но согласилась сотрудничать с нами и учила наших людей.

– Мне показалось, ты сказал, что она умирала.

– В определенный момент она действительно начала умирать, и этот процесс был необратимым. Она умерла в сто тридцать лет и всего между своими Пробуждениями она провела среди нас около пятидесяти лет. Мне и моим сородичам она была словно бы четвертым родителем. Тяжело было смотреть, как она угасает и смерть подкрадывается к ней. В вас скрывается необыкновенный потенциал, но все вы, как правило умираете, не использовав и части этого потенциала.

– Я нередко слышала то же самое и от людей, еще на Земле.

Лилит нахмурилась.

– Скажи мне, разве твои оолойи не могут продлить жизнь людям? Возможно эта женщина-врач хотела жить и дальше, и больше ста тридцати лет, почему же вы не помогли мне?

– Оолойи помогали ей. Они дали ей сорок лет, которых у нее иначе не было бы, и когда они больше не смогли продлевать ее жизнь, помогли ей уйти без боли. Когда мы нашли ее, она была уже не молода. Если бы она встретилась с нами лет на двадцать раньше, то наверняка прожила бы гораздо дольше.

Лилит обдумала услышанное и решила, что все сказанное вполне логично.

– Мне двадцать шесть, – сказала она.

– В действительности тебе заметно больше, – отозвался он. – Всего ты бодрствовала около двух лет. Так что тебе сейчас двадцать восемь.

Известие застало ее неожиданно, она никогда не задумывалась над тем, что могла оказаться на два года старше, чем считала всегда. Два года в невыносимо одиночном заключении. Чем же ее вознаградят за такую жертву? Что предоставят взамен? Она снова подняла лицо к Йядайе.

Его щупальца словно бы застыли, превратившись во вторую кожу – темные пятна на лице и шее, темная, гладкая на вид масса на голове.

– Если не случится ничего непредвиденного, – сказал он, – то ты скорее всего проживешь гораздо больше ста тридцати лет. Кроме того, в течение всей своей жизни биологически ты будешь оставаться очень молодой, почти юной. Твои дети проживут значительно дольше тебя.

Говоря это, он был очень похож на человека. Наверно именно щупальца придавали ему такой странный, отпугивающий вид морского животного, спрута. Цвет окраса его кожи не менялся. То, что у него не было ни глаз, ни носа, ни ушей, по-прежнему беспокоило ее, но уже совсем чуть-чуть.

– Йядайя, – попросила она его, – если тебе нетрудно, то оставайся пожалуйста, таким, какой ты есть сейчас. – Я хочу подойти к тебе и посмотреть поближе… не знаю, получится ли это у меня.

Щупальца снова вздрогнули, – словно бы рябь прошла по странноватой коже, – но тут же снова замерли и отвердели.

– Хорошо, – ответил он. – Подойди ко мне.

Медленно, но неуклонно она приблизилась к нему. Но щупальца продолжали казаться второй кожей даже на расстоянии двух футов.

– Как ты отнесешься к тому… – сдавленным голосом спросила она, замолчала и продолжила снова. – К тому, если я потрогаю тебя?

– Хорошо.

На поверку это оказалось сделать гораздо легче, чем она предполагала. Кожа Йядайи была прохладной и почти такой же мягкой и гладкой на ощупь, как обычная кожа – гладкой, как ее ногти и, может быть, почти такой же плотной.

– Тебе нетрудно вот так сидеть? – поинтересовалась она.

– Нет, это нетрудно. Просто немного необычно. Мои органы чувств притуплены.

– Почему ты вдруг стал таким – я имею в виду, почему стал таким сам по себе, ведь я тебя об этом не просила?

– Эта поза выражает удовольствие или удивление.

– Значит минуту назад тебе было приятно? От чего?

– Мне было приятно находится в твоем обществе. Ты была расстроена тем, что потеряла два года, и хотела, чтобы мы вернули тебе их обратно. Ты не хотела умирать.

Она уставилась на него, потрясенная тем, с какой легкостью он прочитал ее мысли. Должно быть ему довелось повидать немало людей, выбравших смерть после обещания долгой жизни, здоровья, почти бесконечной молодости. Почему они выбрали уход? Быть может она, сама того не замечая, говорила свои мысли вслух: для чего им было нужно все это? Чего они потребуют от нее взамен?

– До сих пор только скука и одиночество наводили меня на мысли о смерти.

– Все это в прошлом. Но ты все-таки не пыталась убить себя, даже в таких условиях.

– … Да, не пыталась.

– Твое желание жить гораздо сильнее, чем ты можешь представить.

Она вздохнула.

– И вы решили меня проверить, верно? И именно поэтому ты до сих пор не сказал мне, что вы хотите от нас, людей?

– Да, – согласился он, и она почувствовала тревогу.

– Тогда скажи мне, сейчас же!

В ответ – молчание.

– Если ты действительно так хорошо знаешь нас, то должен был слышать кое-что о такой штуке, как воображение. Ты хочешь мне хорошего, но на самом деле добиваешься как раз обратного, – сказала она.

– Как только ты будешь готова выйти из этой комнаты вместе со мной, я отвечу на все твои вопросы, – заверил он ее.

Несколько секунд она рассматривала его лицо.

– Тогда давай работать над собой, – сказала наконец она мрачно. – Расслабься и прими свой естественный вид, и посмотрим, что из этого выйдет.

Он помедлил, а потом его щупальца поникли. На столе снова оказался гротескный морской спрут, и, сама не зная, что с ней происходит, Лилит отшатнулась, охваченная паникой и отвращением. Она ничего не могла с собой поделать. Только огромным усилием воли ей удалось заставить себя остановиться.

– Господи, я так устала от всего этого, – пробормотала она. – Ну почему у меня ничего не выходит?

– Когда врач, о которой я тебе уже несколько раз говорил, впервые увидела одного из нас, – сказал он, – она пришла в такое беспокойство, что все сочли за лучшее немедленно оставить ее одну. Нам показалось это очень странным.

– И вы оставили ее одну?

Он продолжил, но уже более мягким тоном:

– В ту пору я еще не родился. К тому времени, когда я появился на свет, отношения с вашим врачом были уже улажены. По правде сказать, мои сородичи тоже испугались, может быть не меньше, чем эта женщина-врач. Так вот, их страх, по-моему, был гораздо сильнее твоего сейчас. Никогда раньше мы не видели столько жизни и смерти одновременно в одном живом существе. Прикасаясь к ней, некоторые из моих сородичей испытывали боль.

– Потому что она была… больна?

– Нет. Им было больно даже тогда, когда она чувствовала себя хорошо. Все дело было в ее генетической структуре – это сбивало их с толку. Сейчас я пока не могу объяснить это тебе. Позже, быть может, ты поймешь, хотя никогда не сможешь чувствовать так же, как мы.

Спрыгнув со стола, он сделал шаг в ее сторону и протянул свою руку к ее руке. Когда его конечность находилась на полпути к ее руке, она автоматически протянула ему ладонь для пожатия, замешкавшись лишь на миг. Когда ее ладонь оказалась в его многопалой руке, она отвела глаза в сторону и вся напряглась и замерла. Тонкие пальцы едва сжимали ее ладонь.

– Хорошо, – наконец сказал он, отпуская ее. – Скоро эта комната останется лишь в твоих воспоминаниях.