Текст книги "Мы из Игарки. По следам авторов и героев книги"
Автор книги: Оксана Булгакова
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Ошибка Гоши Шамова
22 июня 1940 года, когда до начала страшной войны оставался ровно год, Гоша Шамов получил аттестат зрелости. До утра гуляли ребята но берегу Енисея, мечтая и любя весь огромный мир, а с рассветом по дошел к пристани колесный пароход «Мария Ульянова», и поплыл пассажир Шамов покорять этот мир. Конечно же, путь был в Москву.
Уже в поезде сосед по купе, пожилой геолог, пожалел приглянувшегося ему паренька (денег нет, одет более чем скромно, очки минус), посоветовал сойти в Казани: университет старейший, притом особенный – Ленин учился, факультет историко-филологический есть, научные силы – первоклассные. Да и жить полегче будет.
Так Гоша оказался в Казани. В университет его приняли. Поселился в общежитии, которое сам и строил после занятий. Потом приехала мама, устроилась работать в пароходстве конюхом, Гоше после отличного окончания первого курса дали именную стипендию. Словом, жизнь устроилась. Но грянула война. На фронт Гошу не взяли: с таким зрением не то что в армии, в академической-то аудитории делать было нечего: грозила слепота. Но Гоша держался: за пять лет учебы он лишь один раз опустился до отметки «хорошо» – всегда были «отлично» по всем предметам. По ночам работал вахтером в эвакуированном в Казань Вавиловском институте, как называли Институт физики АН СССР, днем слушал лекции академиков Б. Д. Грекова, Н. С. Державина. И. И. Толстова.
Впоследствии, уже будучи проректором университета, деканом, заведующим кафедрой – административной работе отданы два десятилетия, – Георгий Федорович в своей педагогической практике не раз обращался к опыту своих великих учителей. Теперь у самого Шамова немало учеников среди коллег. Многие из них пошли дальше своего учителя. И такая диалектика не обидна.
Сам Георгий Федорович в последние годы торопится завершить докторскую – ведь годы уже немалые! – по теме «Возникновение и становление марксистского направления в русской исторической мысли», много работает над историей своего всемирно известного Казанского университета.
Мне он рассказывал, что все сорок с лишним раз, когда съезжались абитуриенты, просматривал он втихую списки: все искал игарчанина, мечтал помочь неизвестному пареньку. А приехала девочка, и не из Игарки, а с Кузбасса. И Шамов, конечно, на нее внимания не обратил. И это было ошибкой. В чемоданчике девочки хранилась книга, на которой рукой Анатолия Матвеевича Климова сделана надпись: «Моей дочери Иринке. Расти и ты такой же смелой. Люби Родину так же, как эти ребята. Папа».
Ирина Климова закончила исторический факультет, деканом которого был Г. Ф. Шамов, сама стала кандидатом исторических наук. Ирина Климова родилась в ноябре 1935 года в Красноярске, в те дни, когда ее отец с головой ушел в дела игарской пионерии. Отца она знает по рассказам да письмам, которые пятьдесят без малого лет хранит ее мама Елизавета Илларионовна. Их много – десятки! – узких полосок, вырезанных из школьных тетрадей, вырванных из походного блокнота.
Письма к «луце пирипче»
22/Х—35 г. «…Ты права, говоря, что я опять загорелся, но на этот раз еще сильнее, кажется. Честное слово, я сплю самое большее 4–3 часа и опять сажусь за стол… Не ругай меня за это – не могу я иначе: такая дурацкая натура… Книга получается, кажется, неплохой. Я привезу с собой оригиналы и покажу тебе».
16/I—37 г. Москва. «Лизушка с Ирушкой! Вот и уезжаю в Питер. С книгой… Вчера был в ЦК комсомола на приеме у А. В. Косарева. Когда я сказал, что буду просить у ЦК шефствовать над книгой игарских ребят, он ответил: «Мы не только шефство возьмем, а издавать ее будем сами, а вас просим отдать ее нам в издательство».
Мое желание – показать книгу Маршаку – одобрил.
Живу вообще, с точки зрения человеческой, отвратительно: ем один раз в сутки и то всухую (то в метро, то в закусочной, а то просто на улице у ларька)».
30/I—37 г. Ленинград. «Моя Лизушка! Ну дела, кажется, подходят к концу. Очень скоро теперь я освобожусь совсем. Сейчас заканчиваю работу над рукописями, останется только техоформление, которое будет протекать уже без меня. Сегодня я уезжаю в Детское Село к Маршаку на дачу.
…Как обстоят дела? Я уже, кажется, писал, что книга произвела фурор в здешних литературных кругах. Все пророчат большое будущее, и она его, несомненно, получит. С. Я. Маршак принял книгу в свои руки, как светило, он трясется над ней. При таком отношении к ней я совершенно спокоен за ее судьбу. Выпускают ее к 20-летию Октябрьской революции – как подарок годовщине, как образец нового творчества в детской литературе.
К работе привлечены самые лучшие силы издательства ЦК ВЛКСМ.
…Я (первый раз в жизни) сейчас стал модным человеком в Ленинграде. Это при моем состоянии… приносит мне мало радости. В гостинице у меня, если я свободен, постоянно народ – журналисты, газетчики, киношники. Пишут в газетах. На днях организуют в здешнем Дворце пионеров встречу мою с пионерами. Сейчас снимают в кино со звукозаписью. В книгу я написал, говорят, хорошее предисловие».
11/II—37 г. Ленинград. «Не берусь утверждать, что нет больше людей, которые подобно мне с равными усилиями работали бы так, как я последние три года. Я затаил глубоко в себе мечту написать 2–3 книги, такие, чтобы мне не стыдно было подписать их своей фамилией. И вот началась сумасшедшая, адская работа внутри себя. Надо было скрывать это – иначе была опасность прослыть выскочкой и тщеславным. Я это скрыл, скрыл даже от тебя. Днем и ночью, даже во сие, Лизуша, я видел свои будущие книги. Меня сжигал зуд творчества. Помнишь, я написал книгу – целую книгу о Таймыре… Где она? Я изорвал ее, Лиза. Я понял, что она ничтожна, что я могу делать лучше, и порвал ее».
И еще одно – через пять лет.
13/IХ—42 г. Москва. «Здравствуй, Лиза. Очень доволен, что получил какие-то сведения о вас… Первый раз в Москву с фронта на 12 дней я приехал в мае 1942 года. Если бы ты знала, как долго и упорно искал вас с Иринкой… Так и не нашел.
Сейчас расскажу все по порядку… В конце июля (22/VII—41 г.) стойкое кровоизлияние в мозг опять свалило меня в кровать надолго. Паралич продолжался почти 4 месяца, до середины ноября 1941 г. Еще в августе меня привезли в Троицк к старикам, там я и лежал.
В январе меня призвали в армию, правда, не в строевые части, так как вот уже третий год я хожу сильно опираясь на палку. Трость отныне стала моей неотъемлемой третьей ногой. Я езжу сейчас по всем направлениям, собираю материалы для книги, которую мне поручили, – Обвинительная книга фашизму. Трудны очень в моем положении такие путешествия, по зато я очень доволен, что чем могу искрение и упорно помогаю своему народу в этот грозный час… Сейчас опять уезжаю на полтора-два месяца».
Я ничего не открою, если повторю лишний раз многими ценимую истину: как много значит в жизни человеческой любовь!
Именно ее, согревающую даже через десятилетня и утраты, почувствовала я в осторожном письме, пришедшем мне после публикации в газете «Советская Россия». Спросила напрямик и – вот он ответ, который и привел ко встрече: «Мы прошли с А. М. Климовым недолгий и нелегкий путь, но были счастливыми. Это была наша молодость, и мы не искали легкой жизни, наоборот, стремились туда, где было трудно, где была своеобразная целина… В наше время на Севере тоже были свои «буровые», добывающие не газ и нефть, а рушившие вековую отсталость этого сурового, дикого края. И мы были участниками, своеобразными первопроходцами».
…Любуясь Елизаветой Илларионовной, такой молодой, с осанкой спортсменки, изящной и элегантной в ее немалые годы, в течение десяти часов подряд слушала ее рассказ о молодости и мужании поколения, которое страна послала «штурмовать далеко море» и обживать неизведанный край.
Встретились они на Ямале: уральский журналист Анатолий Климов и комсомольский работник уральская девушка Лиза Чусовитина. Оказалось, не просто земляки – из одной Челябинской области. Начинать им пришлось в краю сплошной неграмотности и сохранившегося кое-где полуфеодального уклада, в краю, где хоронилась недобитая контрреволюция и каждая командировка могла быть последней. Кочевал по тундре комсомольский «красный чум» – корреспондент и первый секретарь окружкома комсомола, «луце пирипче», как называли ее в тундре.
Такие командировки длились месяцами, и Анатолий приучил Лизу вести дневники, с любой оказией писали они друг другу письма. Корреспондентом кочевых газет «Путина», «Рыбак», потом и «Красного Севера» неделями и месяцами мотался Климов по промыслам. Приезжали втроем: он, его закадычный друг, тоже журналист, Володя Смирнов и наборщик, линотипист Гоша Князев. Газету выпускали прямо на месте и ехали дальше.
Сохранилось письмо А. Климова его другу В. Неволину, написанное в феврале 1932 года.
«…Только вчера вернулся из второй командировки. Всего проехал по жуткой, мрачной, холодной и голодной тундре больше 5 тысяч верст. Опасно и интересно. Кроме обмороженных ног, рук и лица, остальное в порядке.
Побывал на всем Ямале (по-самоедски «конец земли») переваливая на остров Белый через пролив Малыгина, а оттуда на Новую Землю. Долго жил на Байдарацкой губе, там, где кончается Уральский хребет, обрывами, громадами скал в Карское море уходит земля. Там, где от морозов; снежных штормов леденеет в жилах кровь и где самоеды едят (то же делал и я) сырое мясо, рыбу, моржей и запивают теплой кровью.
В Новом Порту (большой порт в Обской губе) выпускал газету… Несколько раз думал о смерти (2 раза писал прощальные письма), но как-то удавалось вывернуться. (Первый раз заблудился, переваливая 120 километров Обь, а второй раз на Байдарацкой губе сидел в бушующей тундре пять суток без крошки хлеба.) Весной предстоит поездка с путинной газетой в Обь к выходу в Карское море».
Он увлекался историей, культурой, этнографией, традициями кочевых народов – ненцев, долган, юраков. Бывали они с Лизой – а она отлично управляла оленьей упряжкой и владела хореем – и на тундровых празднествах в честь начала лова рыбы, появления солнца, отела оленей, когда шаманы собирали вокруг костров старейшин, закалывали белого оленя. Бой в барабаны, крики, пляски словно переносили осторожно наблюдавших незваных гостей на столетия назад. Но шел XX век, и обоим предстояла терпеливая и огромная работа.
В те не очень часто случающиеся в их жизни дни, когда бывали они вместе, жили весело, радостно, в полярную ночь отправлялись на лыжах в тундру, катались на коньках, писали совместный рассказ в журнал «Уральский следопыт», а потом книгу – «Сердце тундры». В отпуске удалось побывать на великих стройках Днепрогэса и тракторных заводов – челябинского и сталинградского. А потом вновь разводили их дороги.
Кончился Ямал – начался Таймыр. Климов – корреспондент красноярских областных газет, Чусовитина – сперва инструктор Оргбюро ЦК ВЛКСМ по Северу, потом заведующая отделом Красноярского крайкома комсомола.
А. М. Климова не стало в июне 1945 года, он лишь на полтора месяца пережил Великую Победу. Умер в труде, председательствуя еще накануне на конференции челябинских писателей. Последние годы, когда сложности жизни и война разъединили его с Елизаветой Илларионовной, а потом сложилась другая семья, он до последнего дня писал ей, большому другу и единомышленнику, о своих делах, о новых книгах.
Елизавета Илларионовна выбрала на всю жизнь хлопотную дорогу партийного организатора. Да это и естественно для нее, выросшей в семье уральских большевиков, одной из двенадцати коммунистов «чусовитинской ячейки». Три года назад ее наградили знаком «50 лет пребывания в КПСС».
– Поэтому и фамилии мы своей никогда не меняем. Шесть сестер нас и ни одна не приняла другой. Гордимся мы своим чусовитинским родом.
Историк партии, принимавшая участие в создании многих фундаментальных книг по истории Кузбасса, она восстановила и свою родословную. Оказались в ней действительно люди выдающиеся: народоволец, матрос с революционного корабля, зарубленная белогвардейцами учительница, чье имя теперь носит сельская школа, член первого совдепа, секретарь обкома партии, ответственные работники партии и государства… Все они – потомки работного уральского мужика, сплавщика леса. А труд этот на Урале испокон веков суров и опасен, и прикипали к нему лишь истинно крепкие, надежные люди.
«Устарела» ли Игарка?
«…Лучше зимой к нам лететь на самолете. В Красноярске надо пойти в управление авиалиний Красноярск – остров Диксон и купить билет на один из линейных самолетов. В воздухе вы, ребята, пробудете 12–15 часов, и самолет на второй день доставит вас в Заполярную Игарку». «Даже самые большие дома построены в ней из дерева. На улицах деревянные тротуары и деревянные мостовые. Автолесовозы, санки собачьей упряжки, автомобили, велосипеды и оленьи нарты мягко шуршат по деревянному шоссе».
Такой увидел Игарку А. М. Климов в 1935 году. Такой – каждый на свой лад – прославили ее пионеры в рассказах. Такой вошла она в мое детское представление и осталась там на годы.
А Игарка оказалась иной.
Когда через четыре часа полета красноярский ЯК-40 пошел на посадку, с правого крыла но высоком скальном берегу качнулись и побежали навстречу кирпичные пятиэтажки и два небоскреба в девять этажей. С островного аэродрома через протоку самоходный паром подбросил прямо к началу асфальтовой ленты, и закрутился спидометр любознательности не на один десяток городских километров. Деревянную мостовую удалось все-таки найти, вернее, ее кусочек, в старом поселке. По асфальтированным тротуарам шли женщины в модных босоножках, а резиновые сапоги, захваченные мною по совету «бывалых» знакомых, так и не понадобились пи разу.
С Игаркой меня знакомил Павел Алексеевич Евдокимов. Когда в 2029 году будет вскрыто послание потомкам, что нынче надежно замуровано в подземной камере Музея вечной мерзлоты, то первой там будет значиться фамилия Павла Алексеевича. 48 лет живет он в Игарке, поэтому знает о ней даже то, что из памяти городской исчезло вместе со сгоревшим 20 лет назад музеем.
Да, милая наивная книжка игарских пионеров не может сегодня служить путеводителем. Уже не ста пассажирами в год, как полвека назад, гордятся игарские авиаторы – в заполярный порт летают мощные современные машины. Игарские полярные летчики проложили первыми трассы на Таймыр, в Арктику, в Эвенкию, и они же, спустя десятилетия, обеспечили проводку к Северному полюсу атомохода «Арктика». В послевоенные годы на этих трассах летал штурманом Александр Смородников, тот самый мальчишка из книжки, которого по непонятной ошибке из издания в издание продолжали величать Александрой. Петр Ильич Поэтов показал малюсенькую фотографию паренька с восточными чертами лица.
– Вот она, «Саша Смородникова». Мы его «Монголом» в школе звали…
На Всесоюзную Доску почета ВДНХ СССР занесен коллектив игарского лесокомбината. В навигацию более 500 морских и речных судов работают на него: до 1 миллиона 200 тысяч кубометров лесоматериалов уходят отсюда под советским флагом в 54 порта восемнадцати стран.
– Сегодня будущее города мы связываем с геологией. – говорит первый секретарь горкома партии Анатолий Васильевич Ходосок. – Уже нашли под Игаркой медь, и геологи ждут, что покажет технологическая проба её на норильском комбинате. Создается новая экспедиция, которая пробурит первую скважину на нефть и газ. Ищут глину и другие строительные материалы. Словом, в город пришли геологи. Развиваем, переоборудуем, реконструируем и лесокомбинат. Проблем – уйма. Скажем, даже выкатка бревен из протоки до сих пор, в основном, вручную. Или: построили современный цех, по нет в нем гидротермической обработки древесины. Вот и пилим по-прежнему замерзший лес, а при этом много брака.
И еще об одной чисто игарской проблеме поведал секретарь горкома. Стоят дома на вечной мерзлоте и общесоюзным нормативам подчиняться не хотят: ветшают раньше, чем, скажем, в Рязани. Вот и получается, что хоть и приходится на каждого жителя более 12 квадратных метров жилья, а столько его практически нет. Пока лишь треть населения удалось переселить в новый микрорайон. В условиях полярного холода нужны людям и горячая вода, и канализация, хотя бы просто водопровод, а в городе его в половине домов нет.
Слушая Анатолия Васильевича, я невольно мысленно возвращалась к слышанной фразе, что «Игарка устарела»: вон какой Норильск рядом, другие стройки подросли, что, дескать, теперь Игарка? Но разве от того, что стареет мать, а дети ее, в которых она вложила всю себя, более образованны и красивы, она становится менее дорогой? С Игаркой, матерью всего сибирского Заполярья, началом всех начал, «форпостом» и «лесной столицей», начинает происходить нечто подобное: ее уже не так крепко любит Министерству лесной и деревообрабатывающей промышленности (есть комбинаты и покрупнее!) и еще не успели полюбить геологи.
А ее надо просто любить – без выкладок и расчетов. Как мать.