Текст книги "Мы из Игарки. По следам авторов и героев книги"

Автор книги: Оксана Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Солдат Папапина

В Лесосибирске воздух пахнет смолой лиственниц п знаменитых на весь мир ангарских сосен, водой Енисея или Ангары…. С непривычки захватывает дух и хочется этот воздух пить. По Енисею к таежному городу спешат плотокараваны: маленький теплоходик во главе прямо-таки парадного километрового строя бревен. Пять лесокомбинатов пилят, сушат, грузят… И вновь плывет по реке – теперь на баржах, в Игарку – строевой, мачтовый, шпальный лес. Каждая седьмая доска в советском экспорте – лесосибирская. И царит в городе ароматотаежный, смоляной дух здоровья.

Николай Иванович Вебер его не замечает, привык. Пятьдесят лет с гаком дышит он этим воздухом. Из всех игарских мальчишек, которых удалось повидать, пожалуй, он один остался верен главной профессии города своего детства. Работал в Игарке, потом была Камчатка, и вот уже полжизни здесь. Главный инженер – должность хлопотная, инфарктная… Последние годы он – уполномоченный Всесоюзного экспортно-импортного объединения «Экс-портлес». А на комбинате – теперь он называется лесосибирским № 1 – мастером младшая дочь Вероника, тот же институт закончила, тот же факультет…

Николая Ивановича мне помогли разыскать красноярские телефонистки: обзвонили в крае все поселки с лесокомбинатами и ведь нашли!

– Звоню вам из вашего детства. Помните книгу…

– Буду ждать вас завтра на пристани. «Метеор» бывает у нас в шестнадцать часов.

…И вот мы листаем книжку, перечитываем рассказ, что написал Коля Вебер, пятиклассник. «Автомобиль на лыжах» конструкции двух Колей – Вебера и Дардаева – разбился в щепки при спуске с горы на протоку. «С тех пор управляемые сани лежат у меня в сенях. А мы с Колей мечтаем покататься не на самодельных санях, а на настоящих аэросанях или на вездеходе», – рассказывал Коля Вебер в книге «Мы из Игарки».

– Автомобиль в то время, может, один на всю Игарку и был… Аэросани мы видели не раз: у политотдела Севморпу# и в кино. Зато чего только не делали сами! Сколько" одних часов разобрали: нужны были пружинки для приводов к самодельным кораблям… Эта детская техническая фантазия до сих пор помогает мне, спустя пол-века. А на аэросанях я все-таки покатался – на Диксоне, когда стал «солдатом Папаннна».

Он показывает фотографию: молодой, в матросской форме.

– Мы в этой форме по очереди все семеро сфотографировались, мне тогда лет девятнадцать было. Это – в войну, на полярной станции: был я аэрогидрометеорологом. Три с половиной года на зимовке в самом центре Карского моря… Наблюдение вели за колебаниями льда, уровнем океана, измеряли направление и скорость ветра, температуру. И остров сами от фашистов охраняли: там подводных лодок много шныряло. У каждого было по винтовке, гранате и один пулемет – на всех. По нашим данным на Большой земле составлялись прогнозы для кораблей и авиации Северного флота, шла ледовая разведка. За все время зимовки ни слова из дому не получили: закон радиомолчания. Нарушили его, лишь когда ледокол «Георгий Седов» за нами пришел, – уже был мир.

Старший научный сотрудник полярной станции вновь был принят на первый курс Сибирского технологического института, откуда отозвала его война. В институте его помнили… Нашлись даже старая зачетка и студенческий билет.

Полярник стал инженером-лесовиком.

Пробужденные Буревестником

Письмо Алексею Максимовичу Горькому от имени пионеров они подписали оба – Миша Цехин и Валя Калачинскнй. Рассказы: длинный – Мишин и махонький – Валин – в книжке помещены рядом, между ними лишь «Мой зоосад» Вали Баженовой втиснулся. Ребята в обиде не были: девчонки всегда пролезут, к тому же Валя с Валентином из одного класса.

А Миша чуть постарше, и в дальнейшем это «чуть» вылилось в весьма серьезное преимущество: когда Валя Калачинский сдавал экзамены за десятилетку, математику у него принимал Цехин Михаил Кирсантьевич, доморощенный учитель. Шел июнь 1941 года…

Встретились они много лет спустя в небольшом шахтерском городке. Калачинский прилетел туда с заданием «Комсомольской правды», собкором которой работал много лет; Цехин, кандидат наук, доцент, декан политехнического института, привез на практику студентов. Оба зашли в горняцкую столовую в один час и сели за один стол. Такие встречи в жизни бывают еще чаще, чем на страницах романов.

Ахнули, узнав друг друга. Придя в себя, стали выяснять:

– Давно из Игарки?

– В 41-м.

– И я тоже.

– Где живешь?

– В Кемерово.

– И я тоже.

– ?!

Все объяснилось просто: Цехин не читал «Комсомольскую правду», Калачинский не писал о горняцких ученых. А спроси он своих героев – знатных шахтеров, специалистов по горным машинам, маркшейдеров, – у кого учились горняцкому делу, встреча состоялась бы раньше.

…Шумливые, веселые, даже озорные не по годам, они стремительно потащили меня в свое детство, торопливо рассказывая каждый свое и оба одновременно.

Мне увиделся игарский клубный барак, битком набитый малышней, на сцене – Отто Юльевич Шмидт, прилетевший с В. С. Молоковым прямо из легенды. «Борода у него большая, а глаза добрые», – написал тогда Миша Цехин в своем рассказе «Герои бывают у нас в гостях». И далее: «После беседы я, как отличник учебы, по поручению пионерской организации вышел на сцену, встал рядом с товарищем Шмидтом н сказал:

– Избираем Отто Юльевича Шмидта почетным пионером Игарки.

Ребята захлопали в ладони и закричали «ура», а я стою с галстуком, тянусь к шее товарища Шмидта, но достать не могу. Я маленький, а он высокий.

Увидел это Отто Юльевич, засмеялся и нагнулся ко мне. Тут я и повязал ему галстук».

– Это только так в книге написано гладко «повязал галстук», – смеется Михаил Кирсантьевич, – А на самом деле от волнения я в зажим галстука заправил бороду Отто Юльевича, а выпутать ее никак не мог. Зал хохочет. Шмидт мне помогает. Еле справились.

А потом пионеры сфотографировались вместе с Отто Юльевичем, который самого маленького – Мишу Цехина – взял на руки. Снимок этот тогда облетел весь мир.

«Если вы сможете найти книгу «Мы из Игарки» первого издания, там увидите пионеров со Шмидтом. На этом снимка есть девочка в клетчатом джемпере, слева от Отто Юльевича. Эта девочка – я». Трогательное письмо написала Наталья Ивановна Сучкова, кавалер ордена Ленина, учитель математики с сорокалетним стажем. Преподавала она в школах Игарки и Красноярска. Словно голос маленькой девчушки вклинился в наш разговор, будто пришла и она в гостиничный помер из детства Миши Цехина и своего. А был он серьезен и крут, но со смешинкой и юмором, поэтому самые сложные, порой и трагические ситуации звучали не так жестко.

– Поднялись мы в атаку. Я вскочил, чтобы катушку связистам помочь нести. Над головой ахнуло – снаряд разорвался. Слышу: «Калачинского убило». «Врешь, думаю: если слышу, значит, не убило».

Да, не погиб Валентин Алексеевич в том ноябрьском бою 1943 года под Оршей. Даже из окопа после взрыва сам выбрался. Да только… Подбежали солдаты, оторопели: стоит человек, а левая рука у него лишь на полоске кожи держится. Притянули рану платком, привязал руку к туловищу, переправили раненого в блиндаж: лежи, жди нас. Сами – в бой. А он встал и пошел. Голова кружилась, через 10–15 метров падал. Запомнил: снаряды рядом рвались, а ни один не задел. Дорога в два километра оказалась длиной во всю ночь. К палатке медсанбата с зарей подошел, сел у входа. Еще слышал команду врача: «На стол!» – и отключился.

Очнулся на следующий день, чтобы заново осваивать жизнь. И освоил: стрелок, охотник, биллиардист. Веселый, шумливый, здоровый человек, душа и заводила любой компании.

Через 35 лет нашла Калачинского медаль «За отвагу». Заняла она место среди восьми остальных, рядом с наградой за мирный журналистский труд на целине.

– Выносливыми, смелыми нас Игарка сделала, – итожат мои собеседники пережитое. – Нетерпящими ловкачество, честными, трудолюбивыми.

– Жизнь мы не прожигали. Давалась она непросто. Выжить тогда в Заполярье, не удрать с первым пароходом можно было лишь трудом. И картошку на подоконниках выращивали, нарты с ягелем на себе тащили для коровы. У нас потребность в труде с малолетства вырабатывалась. – Это Цехин.

– Утром, еще до школы, на охоту за куропатками бегал – семье подспорье, – Это Калачннский. – Милосердными у нас люди были, добрыми. О других думали. Если у тебя есть, а у другого нет, помочь, поделиться надо. В беде никого не оставляли. А бед тех не счесть…

– Вообще, настрой такой в школе воспитывали – на общие интересы. Себячество презиралось всеми. На всю жизнь в активистах остался: в школе руководил городским пионерским лагерем, в институте секретарем комсомольским был, а потом и до сего времени в партийных секретарях пребываю. – Это Цехин.

– И еще: умели видеть красоту, любоваться ею, ценить. Нас так учителя воспитывали. Вот почему все Игнатия Рождественского вспоминают? И худ он был, и слабоват, и в очках с толстыми стеклами, а на охоту с нами ходил, по кочкам болотным ползал. Он у меня – классным руководителем был, а Миша у него в кружке литературном занимался. Он на охоту нас водил не для того, чтобы стрелять, а чтобы научить видеть, насытиться красотой. Мы с собой, кроме ружей, фотоаппараты брали.

– А как Пушкина, Лермонтова читал! Завораживающе. Он и сам стихи писал: о нас, об Игарке, о Заполярье. Вот и писатель Виктор Астафьев у него учился – в одном классе с моим братишкой Виталием Калачинским. Это он о Рождественском отличные слова потом написал: «Не всякому дано учиться у такого преподавателя, не всякому дано иметь такого старшего друга… Ведь очень легко и просто сказать детям будто Буревестник Горького. – это революционер, а Пингвин – буржуй. Гораздо труднее разбудить в сердцах ребятишек любовь к этому Буревестнику, дать крылья и мечту к полету, бесстрашие к бурям».

У истоков «Васюткина озера»

Ветры с Енисея стучат в окна его квартиры: дом стоит на крутояре, второй от городского края. Отсюда рукой подать хоть до Караульного быка, хоть до Овсянки, и можно в любой момент ощутить близость родных людей, навестить дорогие могилы, увидеть милые сердцу избы, в одной из которых – деревенской бане – «при свете керосиновой лампы» явился он на свет.

Сюда по весне выносит льды работящая Мана. И Шалуний бык различим с этого рыжего от вытаявшей весенней плеши берега: восьмилетнему выплеснул здесь ему Енисей первое жестокое горе, и сердце прошило оно на всю жизнь: мама!

Отсюда уходил он, отплывал и улетал, чтобы вернуться вновь. Здесь – родина писателя, его истоки, корни.

На встречу Виктор Астафьев согласился, хоть и мучила его приходившая каждый год строго по расписанию «веснуха»: «У меня есть, что Вам показать и рассказать по Игарке». А натолкнуло на эту встречу письмо из Барнаула от «девочки из книжки» Жени Хлебниковой, которая, по ее словам, сама «ничего выдающегося в жизни не сделала, но всю жизнь честно и добросовестно трудилась». Трудилась 43 года! «Читайте «Кражу» Виктора Астафьева, – писала она, – вы увидите наш класс и нас в те годы».

И вот проходят перед мной чередой незнакомые лица таких знакомых людей – густо населены и «Кража», и «Последний поклон», и рассказы: среди бабушек в черных и белых платочках, надетых по парадному случаю, Виктор Петрович показывает бабушку Катерину Петровну и бабушку из Сисима, а вот и дед Павел, и дед Илья Евграфович, и отец Петр Павлович, и тетка Августа, и дядька Вася Сорока, и Колька, тетки, племянники, дядья, – любимы и бережно хранимы они писателем, некогда учеником 5 класса «Б» игарской школы № 12, что над Медвежьим логом, Витей Астафьевым.

Виктор Петрович кутается в теплую одежду, ему явно нездоровится:

– Игарка дала очень много и мне, и другим детям темных мужиков, которые попали в этот город из глухих таежных деревень. Там впервые услышали, например, радио, патефон. Я впервые узнал, что такое велосипед, духовой оркестр, пианино. Впервые увидел полярное сияние, оленей, парты, прокатился на собачьей упряжке.

На детской районной олимпиаде премировали меня настоящими финскими лыжами.

И, наконец, именно в Игарке написал свой первый рассказ, который И. Д. Рождественский поместил в школьный рукописный журнал. А в газете «Большевик Заполярья» даже было опубликовано мое четверостишие. Учиться после этого я стал еще хуже. А хуже было некуда: сидел я третий год в пятом классе.

– Уж не потому ли нет вас в книжке «Мы из Игарки»?

– Да, и потому тоже, да и ногу сломал тогда. В авторы собирали положительных, дисциплинированных.

Я же был неблагонадежным. А В. Астафьев, который назван в книге, – это не я, а Василий. Он, как я слышал, погиб потом на войне. В книжке – помните – он мечтает стать поэтом. Это и вводит многих читателей в заблуждение. Фамилия Астафьев не такая уж и редкая: я на фронте потом встречал и Васю Астафьева, только был то другой Вася, не игарский.

А о первом рассказе, вернее школьном сочинении Астафьева, хотелось бы рассказать чуть больше, потому что сыграло оно в судьбе мальчика роль особую.

В те годы «Игарку будоражило от творчества»: писали, рисовали, изобретали, пели, издавали. И когда Игнатий Дмитриевич Рождественский вместо традиционной темы предложил для школьного сочинения вольную, ребята были готовы к этому. Оказался готов и Витя Астафьев.

Минувшим летом отец поселил его на Маковском озере, в нескольких километрах от Енисея. Построив плотик с очагом и возложив на мальчика промысел рыбы, он спокойно надолго оставлял его одного.

Постепенно преодолев страхи и одиночество, мальчик научился видеть зорьки и закаты, угадывать лешачьи крики мрачной выпи, подружился с нырками, свиязями, кормил из рук гусей, любовался полными величия и достоинства лебедями. И нежность, умиление просыпались в его душе. «Хотелось перецеловать каждый тронутый росой лист, каждую смолистую хвоинку, каждую бабочку, благодаря за то, что они есть и я есть вместе с ними… Не было в моей жизни потом таких сладостных, таких чистых слез, от которых истаивала душа и хотелось любить все и быть добрым ко всем и ко всему».

Вот о мальчике, заблудившемся в тайге и поселившемся на озере, и написал он в своем сочинении. Уже пройдя войну, изведав горе и жестокость в наивысших проявлениях, писатель обратился к тому детскому игарскому рассказу, воссоздал его уже писательской рукой. Я читала «Васюткино озеро» по книжке, где расставлены малышам ударения, и порадовалась, что к миру они приобщаются по такой яркой, воистину художественной литературе.

Свой самый счастливый день, считает Виктор Петрович, он тоже прожил в Игарке, когда – помните, есть этот эпизод и в «Краже» – холодный и голодный мальчишка на случайно попавший к нему рубль покупает себе билет в кино и, упросив контролера, попадает на «Большой вальс». Музыка Штрауса, высокое человечное искусство растопили душу, и вновь, как и на озере, вытаяли светлые слезы добра. На экране разыгрывалась чужая, нарядная, восхитительная, даже в снах не пережитая жизнь, такая далекая от игарской детдомовской, а в зале сидел забытый, ненужный никому мальчик и навзрыд плакал от света, добра, горя и счастья.

…Живет в Красноярске большой советский писатель. В ребячестве не попал он в коллективную детскую книжку. Взрослым стал лауреатом Государственной премии СССР.

Кто написал «Мечтарь»

Есть такая веселая детская книжка – «Ортис – десятая планета». У одного из героев ее обнаружилась страшная болезнь, перед которой бессильны микстуры, порошки, уколы, скальпели и даже советы. Оказалось, что герой живет без мечты: «Никогда не мечтал быть сильным и рос самым слабым в классе, никогда не мечтал знать больше всех и учебники читал только «от» и «до», никогда не мечтал об открытии и за свою жизнь ничего не открыл, никогда не мечтал о полете в космос, и кроме Большой Медведицы не мог отыскать на небе ни одного созвездия». Спасти, вылечить его взялся писатель-фантаст: он прописал больному книгу своего сочинения – по главе в день. Вот тогда на планете Ортис решили: в целях профилактики срочно издать учебник о мечте. Изучать «Мечтарь» рекомендовали начинать до знакомства с «Букварем» и не расставаться с ним в течение всей жизни.

Автор этой жизнерадостной и нравоучительной книги тот самый Гоша Антипов, что написал в книге «Мы из Игарки» рассказ «Водолаз» – о смелом мальчике, самостоятельно смастерившем лодку и в половодье переплывавшем озеро.

С иллюзиями детства комсорг батальона Георгий Антипов расставался на полях боев – от Москвы до Кенигсберга. За две недели до Победы тяжелое ранение и контузия, а затем – инвалидность на всю жизнь. И это в 22 года.

Он боролся с ранами и болезнью еще целых семнадцать лет. Душой и возрастом комсомольский вожак, он работал в Красноярском крайкоме комсомола, молодежной газете, вновь, как и в Игарке, писал стихи, пьесы, рассказы, адресуя их детям. О книжке дли них он мечтал едва ли не всю жизнь. И писал ее упрямо, отвоевывая у болезни сперва дни, а лотом и часы. Он знал, что приближается конец, что болен неизлечимо, и чем тяжелее ему было, тем веселее и радостнее старался сделать он книжные страницы. Планету «Ортис» он населил девчонками и мальчишками из своего игарского детства. Как когда-то игарчата, ортисяне с первого класса старались приносить пользу обществу. Их возраст считался не как у землян: в паспорт записывали лишь полезные годы, и «ученикам шестого класса на Ортисе – в основном шесть лет. Но есть и старшие. Это те, кто в свободное время грудятся или занимаются в двух школах, например, в художественной или музыкальной». Ортисяне никогда не плачут, не грустят. Они всегда улыбаются, смеются. На Ортисе все говорят только правду, и в каждом доме, и в каждом классе растет удивительный красно-белый цветок ирвен, погибающий от малейшей лжи и неправды.

Смешная, добрая и умная книжка… Антипов так и не увидел ее напечатанной. Она трижды издавалась в Москве и Красноярске, но уже после его смерти.

Антипова не стало через год после первого полета человека в космос, и книга писалась задолго до этого события, но первая ее глава открывалась словами: «Здравствуй, Степка! Я уже на Ортисе… Прилетел в космической ракете».

Повесть написана в форме писем школьному другу, оставшемуся на Земле. И чем больше вчитывалась в нее, тем больше убеждалась, что имя Степа здесь не случайно. Именно Степой звали близкого Гошиного друга по Игарке и однокашника – «школьного поэта и писателя» Перевалова. Степа Перевалов был «главный» автор книги «Мы из Игарки», в ней его стихи, рассказы и целые главы.

В 30-е годы в игарской и краевой пионерских газетах часто печатались сказки ненцев, селекупов, долган в литературной обработке Степы. А однажды – это знала вся школа – слова сочиненной им песни о Заполярье поместили в сборнике «Песни счастливых», и Степану из издательства прислали гонорар: полное собрание сочинений Драйзера. Вот каким «знаменитым» человеком был в Игарке Степа Перевалов. И Гоша, как и Яша Почекутов и другие ребята, очень дорожил дружбой с ним. Вполне вероятно, что Степу, игарское детство вспоминал Антипов в свои последние годы, работая над книгой.

«Нет, Степа, – пишет он в самом ее конце, – пусть Ортис будет всегда с нами. Пусть будет со всеми, кто любит мечтать и фантазировать. Кто любит путешествовать я открывать. Кто любит шутить к смеяться».

«Мы завоюем Арктику»

Встретились мы со Степаном Акимовичем в старательском таежном поселке, в который в лучшие-то времена можно добраться только самолетом. А если уж Енисеем, а затем – тайгой, то путь этот лишь от большой нужды. Однажды проделал его и Перевалов, когда стал жертвой клеветы, несправедливо осужденным.

Каким вышел игарский паренек из этого сурового испытания?

Сейчас Северо-Енисейский, или Соврудник, как величают его по старинке, – центр золотодобычи, и горно-обогатительный комбинат, разительно изменив таежный пейзаж, принес с собой новые современные профессии для детей и внуков таежных искателей фарта.

Степан Перевалов золота не мыл, старательством не пробавлялся. В 60-градусный мороз валил лиственницу и кедр. С тайгой сжился, сроднился за эти десятки лет. Привык к труду тяжелому и непростому: рубка, валка, доставка леса – все здесь нелегко. Диплом в техникуме защищал по теме, нужной для его бригады – «механизация ручного труда при погрузке трехметрового леса». Внедрили в практику без заминок. Однажды семнадцать рацпредложений за год внес и осуществил. На ВДНХ первым из района ездил, депутатом поселкового Совета избирали его жители рудника.

Листаю почетные грамоты: лучшему электропильщику, бригадиру лучшей комплексной лесозаготовительной бригады, участнику слета лесозаготовителей, ударнику коммунистического труда, бригадиру комплексной повало-трелевочной бригады, техруку участка. Поражают проценты выполнения плана – 146, 147, 203! Нет, только представьте: тайга, мороз за 50, снег на лету замерзает, металлический ломик от удара, как стекло, рушится. И – 200%! К такому труду Перевалов был готов загодя. Вот как ведет себя его герой (а в нем угадывается сам Степа) в уже упомянутой финальной главе книги: «Он не отступает ни перед чем. Нужно плыть по Енисею, – пусть волны, пусть шторм – он плывет. Захотелось погулять на лыжах, – пусть ночь, пусть пурга, пусть 50-градусный мороз – он идет. Почему? Да потому, что если прятаться от опасностей, не будешь уметь с ними бороться… Он хорошо знает, что бороться со льдами, морозами, снегом и бурями – не шутка. Знает, что наши авиаторы, исследователи, моряки и полярники показывают чудеса мужества, геройства и выдержки, выполняя поручения своей любимой Родины, ее народа, ее правительства. И все это делают самые сильные, самые мужественные, самые преданные, самые твердые люди».

И тогда, в детстве, и сейчас, перечитывая книгу, я представляла Степана Перевалова русским богатырем, обязательно сажень в плечах и двухметрового роста. А встретил меня маленький, худенький человек, забайкальские черты лица да плюс узенькая бородка делали его схожим с азиатским акыном. На следующий день он уезжал в тайгу, в свой привычный балок: остался Перевалов после пенсии сторожить тайгу, теперь неделю – там, неделю – дома, ведь лес требует любви, заботы, тогда и сам платит тем же.

– Дед, а дед, а правда, что ты всего Блока и Есенина наизусть знаешь? – спрашивает гостящий у Степана Акимовича племянник.

– Ну, знаю, а что тут особенного?

– И Пушкина?

– И Пушкина, и Маяковского, и Светлова, и Евтушенко тоже. Да ты бы делом занялся: для беличьих канканов обязательно белые грибы нужны. Насушил бы!

Из окна переваловской квартиры, что на втором этаже деревянного, крепкого дома, видна тайга. В пятнадцати минутах ходьбы – Кедровая гора. А там – грибов тьма, брусники, черники, голубики – поляны. Еще дальше – в Пите, Тее, Олоноконе – хариус ловится.

– Края наши не только золотом славятся, – Перевалов явно гордится. – И охотничать здесь славно: Бывало, и с мишкой встречался. Белкую понемногу: охотник-любитель, четыре собаки у меня. По 50 белок в сезон. Случается и соболь, норка. Брусники обязательно по 50 килограммов сдаю. Да у нас летом пряно в тайге и грибы солят, и варенье варят – специальные бригады работают. Откуда брусника в столицы идет? От нас! И рябчики к ней – тоже. У нас тут один знакомый таежник в Москве в ресторан интуриста зашел, заказал блюдо с мудреным названием – ему подрябчика принесли да две ложки брусники – 7 рублен заплатил. Потом рассказывал – по всей тайге смеху было.

Говорили обо всем, кроме одного. Уже перед прощанием, угадывая мой незаданный вопрос, Перевалов подытоживает: – Жалею ли, что сорвалась мечта? Что не стал писателем-журналистом? Нет, не жалею, и не жалел никогда. В другом себя нашел. И Арктику, видите, все равно завоевал.