Текст книги "Фальшивая убийца"

Автор книги: Оксана Обухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«В Клин придется ехать, – разглядывая потолок, по которому гуляли голубые блики, размышляла я. – Вяземской туда некого отправить, и мои причитания только заставили бы ее ломать голову. А это раздражает. По большому счету ей плевать, какая я для Жанны ученица… Так что съезжу, передам соболезнования, а там посмотрим, что и как ей рассказывать…»

– Какая сволочь!!! – донеслось с соседней кровати.

Восклицание не вполне попало в унисон с моими мыслями, и я уточнила:

– Кто?

– Да Кирюша этот! Сам документы спер, а на Сережу свалил!

«Понятно», – подумала я и встала. Вместе с голубым платьем горничной Людмила раздобыла для меня рабочий брючный костюм: «Хозяйка не любит, когда мы окна моем и голыми ногами сверкаем». Я натянула трикотажные брюки и легкую курточку, надела тапочки на резиновом ходу, но прежде, чем выйти в коридор, все же отвлекла Людмилу вопросом:

– Хозяева разрешают вам пользоваться библиотекой?

– В смысле? – перевернулась на спину горничная. По экрану как раз побежали кадры рекламной заставки.

– Книги разрешают брать? – Удивляясь подобной непонятливости, я даже головой помотала.

Укоризну мою Людмила поняла правильно.

– Библиотекой пользоваться не разрешают, – раздельно, с толикой сарказма произнесла девушка. – Но книги брать можно. Светка, родственница Шмаргуна из Белоруссии, постоянно у них какие-то справочники брала для контрольных. Никто не ругался. Но работала, – Людмила мстительно указала пальцем на туалетный столик, – здесь. А не в хозяйской библиотеке. Понятно?

– Понятно, – смущенно кивнула я. Разница в формулировках действительно была существенной. – Прости, что отвлекла.

– Да ради бога, – отозвалась Людмила и снова перевернулась на живот. – Только смотри страницы не заляпай, – посоветовала мне вслед.

Отвлечься от досадных мыслей я могла только одним проверенным способом – чтением. Причем мне было без особенной разницы, что читать. В расстройстве я могла увлечься и дамским журналом, и медицинской энциклопедией – в равной степени. Лишь бы печатная страница была перед глазами, желательно – на русском языке. День, в который я не прочитала ни строчки, считался проведенным зря.

В библиотеке было почти темно и по-торжественному тихо. Слабый свет, идущий от центральной лестницы, падал на темные громады книжных шкафов. Немного робея, я подошла к полкам, на которых раньше заметила подборку зарубежной классики, и потянула на себя застекленную дверцу.

«В приличных домах книги не запирают, – вспомнились нравоучительные слова батюшки. – Только коллекционные экземпляры…»

Мои руки к подобным редкостям не тянулись, я сняла с полки томик Стейнбека из хорошо знакомого «огоньковского» издания, на всякий случай залезла в оглавление и, найдя нужную повесть, закрыла шкаф.

– И что же, интересно, читают современные девушки? – прозвучал из темноты тихий вопрос.

Как глупый воришка, пойманный у лотка со сладостями, я отскочила от шкафа, обернулась…

На фоне лестничных перил, в абрисе неяркого света, застыл силуэт мужчины в инвалидной коляске. Он почти сливался с полосами ограждения. Только макушка чуть-чуть торчала над перилами.

– Простите, – сипло отозвалась я, – я вас не заметила.

– Я понял, что вы меня не заметили, – сказал мужчина, и его коляска тихо зажужжала электроприводом, подбираясь ко мне.

Во всяком толковом романе с использованием потенциальной принцессы Золушки обязательно появляется наследный принц из королевского замка.

В моем нелепом романе замок был изуродованным. И принц соответственным – в инвалидной коляске, с загипсованной ногой.

Куда уж от принца в сказке деться!

А в остальном антураж и основные правила развития сюжета были вполне соблюдены. Все шло по правилам: случайная встреча в полутьме, скучающий, загипсованный принц-мажор, хорошо воспитанная Золушка-интеллектуалка. Вместо швабры в ее руках – книга.

Признаюсь честно, даже в беспомощном состоянии принц выглядел импозантно и мужественно: широкоплечий блондин с крепкой шеей, руками хорошей лепки и белозубой улыбкой. И ногу он сломал не в пьяном виде, упав с крыльца, а катаясь на лыжах в Альпах. (Если верить Людмиле.) Сегодня принца привезли из Германии, куда он ездил на консультацию с медиками.

– …И позвольте полюбопытствовать, что же вы выбрали?

– Стейнбека, – пряча томик за спину, немного заносчиво отозвалась я.

– Стейнбек, – задумчиво дублировал принц. – Почему?

– Когда мне грустно, перечитываю «Тортилья-флэт» или «Консервный ряд», – без выкрутасов призналась я.

– Надо же, что делается?! – притворно восхитился принц. – Когда девушке грустно, она перечитывает Стейнбека!

Об Артеме Вяземском я знала немного – и то со слов Людмилы. (Интернет с любознательной болтушкой соперничать не смог.) Далеко не пай-мальчик, образование от Кембриджа, единственный наследник двадцати семи лет, холост, в связях, порочащих фамилию Вяземских, не замечен. Шалит тихо.

К прислуге относится вполне по-свойски, хотя и без панибратства. Чужой труд уважает и лишнего не мусорит. Маман корит его за шуточки с прислугой и учит быть надменным.

…Проезжая мимо настольной лампы под зеленым абажуром, Артем нажал на кнопочку и, разглядев мое лицо при свете, довольно буркнул:

– Так я и думал. Вы новенькая?

– Да, Алиса, – щурясь от в общем-то неяркого света, кивнула я.

– Итак, Алиса, – переместив вес тела на одну сторону, заговорил принц, – чем же вас так развлекает Стейнбек?

Принцу было скучно. Он приехал на лифте в библиотеку, собирался выбрать чтиво на сон грядущий, но подвернулось развлечение: молоденькая горничная, сделавшая, на его взгляд, странный выбор.

– Я люблю его с детства, – не изображая из себя перетрусившую буку, просто ответила я.

– Надо же, – произнес принц, словно любая девушка, читающая что-то, кроме журнала «Лиза» и романов в ярких обложках, вызывала у него приступ немотивированного веселья. – И чем же он вас покорил?

– Не покорил. А перевернул мировоззрение.

Я прекратила относиться свысока к тому, чего не понимаю.

Мой выпад прошел мимо человека в кресле.

– Да что вы?! – ернически вопросил мажор.

И разозлил меня не на шутку. Типы с кучей денег, дипломом Кембриджа и вопросами в стиле «а вы, душечка, натуральный цвет носите или перекисью обесцвечиваться изволите?» вызывают у меня зубовный и душевный скрежет.

Начнем с того, что блондинка я натуральная. И читаю все подряд. И в форму горничной одета…

Но это еще не повод для издевательств!

– «Квартал Тортилья-флэт» я прочитала в одиннадцать лет, – стиснув зубы, выдавила я. – Книга показала мне, как глупо вешать ярлыки на людей, руководствуясь собственным опытом и образом жизни.

– Туше, – пробормотал принц, поерзал на сиденье и сел прямо. – Но в одиннадцать лет легко попасть под отрицательное обаяние  книжных героев. А в реальной жизни эти  герои дурно пахнут. – Я открыла рот, собираясь возразить, но Артем вдруг улыбнулся: – Сейчас вы скажете, Алиса, что бомжи тоже люди.

– Нет, – все еще надуто буркнула я. – Я хотела сказать, что люди вольны выбирать способ существования.

– Ну, вольны так вольны, – легко согласился Вяземский и поменял тему: – А хотите, Алиса, я подберу для вас книги по собственному вкусу? Я лучше знаю нашу библиотеку…

В келью из библиотеки я вернулась через час.

Людмила с увлечением наблюдала, как оживший труп из ужастика гоняет по экрану симпатичного мальчонку, и надувала пузырь из жвачки.

– Где пропадала? – отвлеклась она на секунду. – Чай будешь?

– Чай не буду, у меня бессонница, – презрев первый вопрос, ответила я.

– А мне хоть полено под голову положи, бревном и усну, – похвасталась она. – Тогда пошли на кухню, напою тебя молоком. Лида Ивановна пирогов оставила…

– Нет, спасибо, на ночь стараюсь не есть, – сказала я, укладываясь в постель.

Читать, что странно, не хотелось совершенно. Иногда разговор с интересным собеседником не отпускает долго. Хочется внове пережить некоторые моменты, подобрать ответы более достойные, чем те, которые пришли в голову, прочувствовать нюансы, найти ошибки и уличить в лукавстве оппонента…

Уже далеко за полночь, засыпая, я подумала: «А Людочка права – Артем красавчик. И даже кресло на колесах ему к лицу. Оно придает эдакий флер героя-страдальца. Несчастный Самсон с остриженными волосами… Интересно, а Дали-ла у него есть?..»

Очевидное невероятное

В Клин меня мчал «мерседес» представительского класса. (Так, мелочь, разъездная лошадь из конюшни нувориша.) Шофер Игорь оказался молчуном, поклонником радио «Шансон»; я с удовольствием расслабилась на кожаном сиденье и испытывала страстное желание развернуть оглобли с запада на восток, домчаться до родимых пенат и выйти из скрипящего натуральной кожей салона на школьный двор, под окна папиной учительской, при помощи предусмотрительно протянутой руки шофера.

«Вот была бы потеха! Алиса в шестисотом «мерседесе»! Разговоров хватило бы на месяц!»

Общее приятное впечатление от поездки портил огромный траурный венок на заднем сиденье. Он тихо шуршал лентами и пах еловой хвоей и гвоздиками.

Но если не поворачивать голову и не обращать внимания на перешепот, появляющийся после соприкосновения германских шин с российскими колдобинами, поездка давала ощущение роскоши, покоряющей российские просторы. Широкие шины уверенно уминали свежевыпавший снег, просторы безропотно отдавались детищу германского автопрома. (Хорошо не бундесвера. Дорога

Москва – Санкт-Петербург помнила и другие колеса… Точнее, гусеницы…)

Зацепившись мыслью за события 1941 года, я укорила себя в легкомысленном настроении, не приличествующем цели поездки, и постаралась быть серьезной. Даже возвышенной.

– Игорь, мне кажется, мы приедем немного раньше? – Шофер кивнул. – Вы не подвезете меня к одному дому? Это недалеко от дома Жанны Константиновны… Мне надо кое-кого навестить.

Игорь снова кивнул, ни на секунду не оторвав взгляда от дороги. Его голос я услышала лишь однажды. «Здравствуйте, – сказал он, распахивая передо мной дверцу вверенного ему детища. – Игорь».

О дороге и транспортных развязках Клина он тоже меня не спрашивал. (И слава богу!) Соблюдая традицию родственных связей прислуги, Игорь был клинский. Как сообщила Людмила, то ли кум, то ли сват какой-то бывшей соседки Ирины Владимировны. Не знаю, предупредили ли его, что в город он повезет «землячку», но вопросов вроде «А в какой школе ты училась?» и «Знаешь ли Таню Иванову?» он мне не задавал. Слушал шансон и казался придатком к германскому железу.

…За когда-то дерматиновой дверью играло радио. Доносились звуки льющейся воды и бряканье посуды. Подумав секунду – может быть, вернуться к машине и сразу вынести сумку с вещами Алины? – я постучала костяшками пальцев по дверному косяку и тут же услышала шаркающие шаги.

Дверь проскрежетала железом щеколды, распахнулась, и невысокая женщина с одутловатым лицом и собранными в пучок бесцветно-серыми волосами кивком спросила: «Чего тебе?»

На женщине был синий фланелевый халат с проплешинами на животе и груди, гостеприимством она, факт, не отличалась.

– Здравствуйте, – со смущенной, виноватой улыбкой приступила я. – Варвара… простите, не знаю вашего отчества…

– Семеновна, – буркнула женщина и осталась стоять, перегораживая полысевшим фланелевым пузом доступ в квартиру.

– Варвара Семеновна, – скорбно мяукнула я, – у меня для вас известие. Разрешите войти?

Мама Алины молча отступила в глубину длинной темной прихожей с наполовину отодранными обоями и мотнула головой: входи.

Я зашла, остановилась возле порога, догадалась, что снять шубку и примерить тапочки мне не предложат.

«Н-да, на месте Алины я бы тоже отсюда сбежала…»

В кухне, куда меня отконвоировала Варвара Семеновна, пахло мышами, грязной посудой и бедностью. Но мышами пахло сильнее. Несмотря на обилие тарелок, чашек и мисок, покрытых налетом засохшей еды.

Помещение было довольно тесным, Варвара Семеновна смахнула с табурета кошку – я догадалась, что ради меня, – и села напротив, поставила локоть на стол, засыпанный хлебными крошками.

– Варвара Семеновна, у меня для вас печаль ное известие, – тихо проговорила я.

Лицо женщины осталось пустым и безучастным.

Смертельно уставшего от жизни человека вряд ли можно опечалить еще сильнее. Она уже ничего не ждала: ни хорошего, ни плохого. Автоматически передвигала ноги в набрякших узлах вен и каждое утро встречала вопросом: «Да когда же оно все кончится-то?! Хоть бы в могиле отдохнуть…»

Нарисовав оправдательную картину, я двинулась дальше:

– Варвара Семеновна, с вашей дочерью Али ной произошло несчастье…

Какая-то скрытая работа мысли заставила женщину прищуриться.

Пока, впрочем, без печали.

Вопроса я так и не дождалась.

«Да что они тут все в Клину – секта молчунов-отшельников?! Игорь всю дорогу как пень молчал! Эта тоже… о дочери спросить не может!»

– Варвара Семеновна, – уже без всякого «соответствия», почти по-деловому, продолжила я, – два дня назад с вашей дочерью случилась беда. Несчастье. Возле дома Вяземских… потерявший управление грузовик врезался в толпу людей на остановке…

Я сделала подготовительную паузу, надеясь все же на восклицание матери: «Она жива?! Моя Алина?!»

Варвара Семеновна убрала локоть со стола, откинулась назад и, наклонив голову вбок, позволила, наконец, поинтересоваться:

– Ты о чем толкуешь-то?

– О ком, – поправила я. – О вашей дочери. Алине Копыловой. Она ведь  ваша дочь?

– Ну, – кивнула женщина, – моя. – И вдруг, перекрутив тело, разразилась воплем, направленным в пустоту коридора: – Алинка, мать твою, иди сюда!! Что ты там еще натворила?!

– Чего тебе?! – раздался визг. – Отстань!!

– Кому сказала! Иди сюда!!

Отпавшая челюсть вытянула лицо, придав ему совершенно идиотское выражение. На кухню, шаркая шлепанцами, зашла высокая, изможденно-худая девица с волосами когда-то выкрашенными в свекольный цвет. Волосы висели сальными прядями вдоль впалых землистых щек, девушка зябко куталась в широкую, явно с чужого плеча, спортивную куртку.

– Чего тебе? – спросила хмуро.

– Вот, – указывая на меня пятерней, выступила мать, – к тебе пришли.

Девушка перевела на меня мутный взгляд и хрипло каркнула:

– Ты кто?

– Подождите, подождите, – поднимая вверх обе ладони, словно отгораживаясь, забормотала я. – Мне нужны родственники Алины Копыловой. Это такой-то адрес?

– Да, – кивнули странные родственники.

– Алина Копылова здесь жила? – уже предчувствуя бесполезность вопроса, все же уточняла я.

– И жива, и живу, – зевая, буркнула свекольная девица.

– Вы – Алина Ковалева?!

– Ну. А в чем дело-то?

– Ничего не понимаю.

Некоторое время я оторопело смотрела на лица хозяек квартиры, на грязную кухню, единственным украшением которой была пушистая полосатая кошка сибирских кровей…

– Мать, выйди, – приказала вдруг девушка. – Нам поговорить надо.

– О чем?! – взвилась Варвара Семеновна. – Опять чего-то натворила?!

– Выйди, я сказала, – еще раз повторила дочь.

В совершеннейшем недоумении я смотрела на переругивающихся родственниц. Дочь почти силком выпихнула мать в коридор, – та хлопнула кухонной дверью так, что грязная посуда обиженно тренькнула, – села на табурет и, скукожившись, подтянула колени к груди, посмотрела на меня, цыкнула зубом:

– Что, ксива моя всплыла? – сложила лицо в брезгливую, приблатненную гримасу и зло усмехнулась. – Так я не при делах. Кого хочешь спроси.

Подслушивающая под дверью мать ворвалась на кухню, скрутила в жгут серое полотенце и с криком принялась охаживать доченьку по костистым плечам.

– Дрянь! – орала она. – Стерва!! Рвань под заборная!! Паспорт на дозу променяла?! Убью!!!

Дочь привычно уворачивалась от жгута, подставляла под удары локти и огрызалась убойным матом.

Битва поколений в интерьерах Содома. Стараясь не попасть под раздачу слонов, я выкатилась в прихожую, но уже возле двери меня нагнала Варвара Семеновна.

– Ты из банка? Или из магазина? По Алинкиному паспорту кто-то кредит оформил?

– Нет, не беспокойтесь, никто ничего не оформил, – успокоила я женщину. – Я надеюсь…

– Ох, горюшко! – запричитала Варвара Семеновна. – Два года паспорт от нее прятала! Так нашла, зараза!

– Давно нашла?

– Не знаю. В последний раз его три недели назад видела. Ведь как чувствовала – продаст, не утерпит! – И заплакала. – Беда с ними, с наркоманами этими, весь дом до нитки обчищают.

– Простите, а где Алина училась? В какой школе?

– Дак все там же. – Варвара Семеновна назвала номер школы, в которой преподавала

Трое польская. – Но не доучилась. Выгнали.

– А ее учительницу Жанну Константиновну вы знали?

– Не было у нее такой учительницы, – внезапно озлобившись, выпалила несчастная мать и взялась за ручку двери.

Я уходила, так и не отдав паспорт. Вначале забыла, потом не захотела возвращаться в дом, оглашаемый злобными выкриками. Да и кому он теперь нужен – паспорт с переклеенной фотографией… В милицию не отнесешь, за профессиональную подделку отвечать придется…

Я вышла на улицу, прислонилась спиной к двери, ведущей в подвал, и некоторое время собирала в кучу расползающиеся мысли.

После полутемного подъезда яркий свет слепил глаза, цвета обрели неприятную резкость, меня не покидало ощущение, будто я только что вышла из кинотеатра на улицу. Фантастический, дикий спектакль не мог быть реальностью. Казалось, все, происшедшее на грязной кухне, я наблюдала из зрительного зала: блеклые серо-бурые краски, желтоватые лица дерущихся женщин словно пришли из другой, киношной действительности. В реальной жизни такого не бывает, это – выдумка, наркотический бред сумасшедшего режиссера. Ожившая покойница, скандал, взметающийся жгут полотенца…

В настоящей жизни отличницы Алисы Ковалевой такого не могло случиться.

…Игорь, покуривая, обходил машину, лениво пиная колеса. Два карапуза в вязаных шапках с помпонами, раскрыв в восхищении глаза и рты, рассматривали германского рысака. Молчун Игорь косился в мою сторону. Сигналом: «Пора, Алиса, ехать» – послужил выброшенный в мусорный ящик окурок.

Я забралась в теплый, пахнущий кожей и елками салон, и Игорь, тихонько тронув машину с места, спросил:

– Что-то не так?

– Все нормально, – ошарашенно отозвалась я. О том, что «не так» в этой изломанной реальности, я не смогла бы ответить даже себе. Но факт оставался фактом: Жанна Константиновна Троепольская отправила в дом своей школьной приятельницы девушку с поддельными документами.

Зачем? Почему? Понять невозможно. Ведь даже если предположить, что Жанна Константиновна решила помочь с трудоустройством какой-то бедной девушке, подделывать для этого документы совсем не обязательно.

Тогда – почему? Чего добивались две настоящие покойницы?! Они подстраивали ограбление? Замыслили какую-то злокозненную комбинацию?!

Или Жанна Константиновна всего лишь добрая душа, а лже-Алина – девушка, которой необходимо с крыльца скрыться? Исчезнуть из Клина, оборвать все связи и отсидеться в тихом подмосковном уголке?

Не знаю. Письмо и фотография Троепольской мне отчего-то не понравились, но строить предположения на странной антипатии было, пожалуй, глупо. Теория Ломброзо давно осмеяна, а хитрость в чертах Жанны могла мне померещиться.

Пожалуй, лучшее, что я могу сделать в данной ситуации, – это постараться побольше узнать о Жанне Константиновне от людей, пришедших на похороны. Особенно о последних ее днях.

…На похороны Жанны Константиновны согнали два выпускных класса. Именно согнали. Сняли с последних уроков и четким строем откомандировали на печальную процедуру.

Закрытый красно-матерчатый гроб, который установили на двух табуретках перед подъездом, окружало плотное людское кольцо: молчаливые девушки-старшеклассницы, несколько старушек соседок в пуховых платках, торжественно-суровые учителя и плотно сбитая семейка родственников под козырьком крыльца.

Выступающие на глазах слезы промокали только скорбные старушки. «Такая молодая, жить бы да жить», – вздыхала бабушка, сказавшая мне вчера о пожаре. Старшеклассницы смотрели на закрытый гроб скорее с опаской, чем с сожалением: впечатлительной молодежи мерещился обгорелый труп под яркой крышкой. И кажется, не более того. Неправильные какие-то похороны были у Жанны Константиновны. Неискренние, как ее письмо.

(Или все это воображение? Подстегнутое  знанием и кадрами из сюрреалистического фильма…)

Сквозь плотную, сбитую морозом толпу я подошла к группке родственников, выбрала задумчиво-печального мужчину и, протянув конверт, сказала:

– Примите соболезнования. Меня прислала Ирина Владимировна Вяземская. Она, к сожалению, сама приехать не смогла…

– Да, да, – рассеянно кивнул мужчина, как я узнала позже, двоюродный брат Жанны Константиновны. – Спасибо. – Он несколько оживился. – А как там Ирочка… Ирина Владимировна поживает?

– Нормально, – помня о наставлениях Вяземской, лаконично ответила я. – Примите соболезнования.

Мужчина несколько смутился, неловко засунул конверт во внутренний карман пальто, довольно легкого для зимы, и, шмыгнув носом, произнес бессмысленное:

– А Ирочка, значит… приехать не смогла?..

– Простите, – улыбнулась я. – У Ирины Владимировны дела.

– Да, да, – пробормотал он и перевел взгляд на шофера Игоря, устанавливающего венок в ногах у гроба.

Я снова пробормотала «Примите соболезнования» и, пятясь спиной, вошла в толпу, курящуюся зимним паром. Обошла группку старшеклассников, скукожившихся под короткими куртками – парни явно не предполагали, что их куда-то погонят из теплой школы! – встала рядом с компанией судачащих соседок.

– Вот ведь как бывает, – вздыхала полная тетушка в зеленом драповом пальто с крошечным воротничком из палевой норки. – А ведь какая счастливая в последние дни ходила! Все, говорит, тетя Маша, съезжаю от вас! Из вашего клоповника, стало быть…

– Съехала, – язвительно буркнула женщина в вязаной шапке, напоминающей половинку арбуза. – На кладбище. – И добавила: – Клоповник ей наш, видишь ли…

– Анна Васильевна, – с укоризной оборвала ее моложавая пенсионерка в каракулевом «пирожке» поверх белоснежного платка «паутинки». – О мертвых либо хорошо, либо никак.

Арбузная Анна Васильевна фыркнула, как ломовая лошадь, отведавшая кнута объездчика, скосила глаза, но продолжать не стала.

А зря.

Я подошла вплотную к женщинам и тихо, стараясь не привлекать внимания толпы, стоящей к нам спинами, спросила:

– Простите, а разве Жанна Константиновна собиралась переезжать?

Каракулевая шапка пытливо посмотрела в глаза, и я тут же отрекомендовалась:

– Журналистка. Пишу о пожарах в зимнее время.

– И что? – недовольно вскинула брови дама.

– Жанна Константиновна жила в угловой квартире, – пустилась объяснять я. – Может быть, она была холодной, Жанна Константиновна мерзла и пользовалась электробытовым нагревателем? Тут можно написать о недостаточной работе ЖКХ, из-за которой гибнут люди…

– А-а-а, – уважительно-одобрительно кивнул каракулевый «пирожок». – Это правильно, это по делу…

– Да теплая у Жанки квартира была! – ткнула ее в плечо варежка, похожая на дольку арбуза. – Она даже форточки не закрывала! Духотища!

– Тогда почему Жанна Константиновна собиралась переезжать? Чем она была недовольна?

– Ой, – всплеснула варежками арбузная тетка. – Да врала она все! Откуда у нее деньги-то?!

– А вот и не врала! – вступилась за покойницу бабуля в драповом пальто. – Она мне сказала, что к ней уже покупатели на эту двушку ходили!

– Тогда, может быть, она просто хотела эту квартиру продать? – быстро вставила я.

– Продать, – кивнула бабушка, – а новую купить. В новостройке.

– Да откуда у нее деньги-то – на новостройку?! – горячилась Анна Васильевна. – Как Люся-то померла, она все ее вещи на барахолку снесла. Копейки сшибала!

– А ты ей все простить не можешь, что она их не тебе снесла, – язвительно добавил каракулевый «пирожок».

– Так – материно! – горестно воскликнула Анна Васильевна. – На – барахолку!

– Это ее дело, – сурово поджала губы кара кулевая дама и демонстративно сложила руки на животе.

Перепалка кумушек уже начала обращать на себя внимание, я сделала два шага в сторону и пристроилась за спинами старшеклассников. Высокий седовласый мужчина читал надгробную речь:

– …На благородном поприще оставила свой след…

– В моем дневнике она свой след оставила, – тихонько хмыкнул прыщавый подросток возле меня.

Неправильные похороны были у Жанны Константиновны. И только духовой оркестр, грянувший Шопена, выбил из впечатлительных особ натуральные слезы. Мороз, яркое солнце и Шопен. Но никак не милая, любимая учительница, отправившаяся в последний путь. Я полчаса стояла за спинами учеников и не услышала ни одного доброго слова.

Странно, правда?

Впрочем, нигилизм, свойственный молодости, не обряжает в достойные одежды недостойный предмет. Не лукавит. Как школьный директор, читающий монолог у гроба.

Неужели Жанна Константиновна была столь неприятной особой, что ни у соседей, ни у коллег, ни у учеников не набралось и пригоршни искренних слез?!

Когда подъехал катафалк и толпа несколько поредела, я выловила из общего гвалта имя Вяземской.

– Ты слышала, – говорила своей приятельнице-коллеге невысокая полненькая учительница в шубе из нутрии, – Жанна хвасталась, что снова начала перезваниваться с Ириной?

– Да ну? – удивилась собеседница. – Не слышала.

– Ты болела, – кивнула женщина. – А Жанна чуть ли не на каждой перемене в учительской Вяземскую поминала. «Ирина мне то сказала, се сказала…»

– И ты ей веришь? – прищурилась вторая.

– А почему бы нет? – пожала плечами дама в нутрии. – Венок-то ей привезли…

– Венок Ирина каждому из нас пришлет, – усмехнулась собеседница. – Она Жанку терпеть не могла.

– Но зачем ей врать? Нет, они перезванивались… Жанка что, ненормальная, такое выдумывать…

– Ты сама-то в это веришь? – склонилась к ее плечу вторая дама. – На пустом месте накрутить могла… Ой, пошли!

Дамы устремились к поданному автобусу, я – наперерез встречному движению – направилась к «мерседесу».

Не думаю, что мое присутствие на поминках обязательно. Тем более что Ирина Владимировна четко дала понять: никаких траурных речей от ее имени. А от себя мне сказать было нечего… И молча лакать водку под чужие воспоминания и выжидательные взгляды я тоже не хотела.

Обратная дорога, как всегда, показалась короче. Адепт ордена молчальников гнал рысака в сиреневые сумерки, с крыш огромных фургонов вихревыми потоками слетала снежная крупа, метель вылезала из сугробов и протягивала на шоссе мягкие округлые лапы. Думать не хотелось совершенно. Я казалась себе переполненным сосудом, боящимся малейшего сотрясения. События (и сплетни) утрамбовались плотно, превратились в невообразимую и несъедобную кашу. И каши этой было так много, что приступать к ее  перевариванию я опасалась. Боялась зачерпнуть из полного сосуда неизвестной дряни, принюхаться – и тут же отравиться.

В машине, окутанной сиреневыми сумерками, хотелось думать о хорошем: Жанна Константиновна Троепольская  помогла какой-то запутавшейся девушке, и только это подвигло ее на ложь. В этом – правда. Пусть у людей возле ее гроба не нашлось искренних слов, но, как говорила моя мама, абсолютно плохих людей не бывает. Как и стопроцентно хороших. Поскольку это будут уже не люди, а святые. Мученики или ангелы, отправленные за что-то на грешную землю. Жизнь и так фиалками не балует, искать во всем плохое – только душу поганить…

(Или я неправильный журналист, боящийся правды? Моя профессия предполагает копание в дерьме… Прав был папа, когда говорил, что я предпочитаю оправдывать, а не обличать, но это – профнепригодность… Я слишком люблю людей, а не их тайны…)

Закутавшись плотнее в фальшивую шубку, я поискала для себя оправданий и нашла их в очевидном – я просто устала. От обилия новых людей и впечатлений. Мягкое шуршание шин и тихие звуки радио убаюкивали, расследовательский энтузиазм вымерз до прозрачности, как лишняя влага из капустного листа.

Я просто устала…

Непонятный Дом, застывший в освещенных сугробах, казался нереально красивым. Словно замок из диснеевского мультика, он выплыл из фиолетово-черной темноты, его застывшая архитектурная музыка прозвучала торжествующим аккордом, перебив стенания шансона, несущегося из динамиков. Песнь о тяжелой воровской доле звучала едва ли не кощунственно на фоне каменного исполина. К такому дому надо подъезжать под «Триумфальный марш» Джузеппе Верди.

…Игорь плавно вывел машину к крыльцу, достал из багажника сумку с вещами «Алины» и, когда я, сказав: «Спасибо, до свидания», стала подниматься наверх, остановил меня словами:

– Алис, ты это… подожди.

Я обернулась. Смущенный молчальник выдавливал из себя слова:

– Ты это… если куда отвезти надо… скажи…

Кажется, моя неразговорчивость произвела на парня благотворное впечатление. Не удивлюсь, если раньше Игорьку, бившему все рекорды игры в молчанку, крупно не везло с попутчицами. Молчать несколько часов подряд могут либо исключительно самодостаточные девушки, либо полные дуры. На нормальную среднеарифметическую девушку, попавшую в салон машины представительского класса, моментально нападает далеко не среднеарифметическая болтливость. (Сужу по себе. Если бы не боязнь нарваться на наводяще-клинские вопросы, первые полчаса я бы мучила Игорька расспросами об автомобилях вообще и его рысаке в частности. И минут двадцать делилась бы впечатлениями вперемешку с комплиментами. Поскольку в нашей глуши шоферов принято развлекать приятственной беседой.)

Невольный комплимент вернула с улыбкой:

– Спасибо, Игорь. Я замечательно проехалась.

И проводила машину взглядом до поворота к гаражам.

В огромном сводчатом холле было почти темно. Развязывая на ходу шарфик, я прошла через арочный проход к боковой лестнице в водонапорной башне и боковым зрением увидела, как из-под противоположной арки, ведущей в правое крыло, выехал на коляске Артем, а следом за ним показалась Клементина Карловна.

– Добрый вечер, – ставя ногу на первую ступеньку, сказала я.

Ворона обернулась на голос и сухо кивнула, Артем быстро показал на пальцах цифру восемь и поднял глаза к потолку.

За потолком была библиотека. В которой мне, судя по жестикуляции, назначили свидание на восемь вечера. (Или утра?)

Отправив скучающему шалопаю смутную улыбку, я грациозно поволокла баул по лестнице до апартаментов прислуги.

– Завтра у нас уборка второго этажа, – едва войдя в комнату, услышала от валяющейся на кровати Людмилы. – Пойдем у Капитолины порядок наводить.

– А разве у нее не Зинаида Сергеевна убирается? – удивилась я.

– Нет. Зинаида только за общим порядком следит, полы не моет…

Почти за три дня пребывания в Непонятном Доме о Капитолине Фроловне я слышала немало, но встречаться с матерью покойного Валерия Андреевича Вяземского еще не приходилось. Она жила в правом крыле дома, редко покидала его пределы, но некоторое представление о даме с купеческим именем Капа я все же имела. Из сведений, поставленных вездесущей Людмилой, я поняла – невестка и свекровь пребывали в контрах. Свекровь считала этот дом  своим и мелочно портила невестке кровь придирками, советами и собственным присутствием. Ирина Владимировна, как дама воспитанная и сердобольная к убогим телом родственникам, пинки воспринимала стоически.