Текст книги "Рефлекс убийцы"

Автор книги: Оксана Обухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Первой на паркет малого корпуса ступила невысокая, прямо-таки крошечная пожилая дамочка в черной норковой шубке до колен. На дамочке был смоляной парик (а что еще может так лаково блестеть на голове, когда, навскидку, дамочке лет семьдесят с приличнейшим хвостом!), перевязанный черной траурной лентой, расшитые меховые сапожки. В руках – нечто абсолютно мелкое, короткошерстное, с острыми коричневыми ушами и блестящим пуговичным носиком, едва торчащими из складок бордовой норковой пелеринки.

Собака.

Дама несла ее под мышкой, бережно придерживая, и шептала что-то ласковое в трясущуюся от холода антенну уха.

Собака наверняка мечтала об одеяле с теплой грелкой, хозяйка наверняка обещала, что скоро так оно и будет.

Разговаривая с собакой, дамочка так увлеклась процессом, что сбилась с курса и буквально наскочила на сидящую в кресле бабушку Губкину.

– Ой! – сказала дамочка, тряхнув подвитыми наружу прядками парика.

– Тяф! – вторила ей замерзшая собака.

– Ничего, ничего, – успокоила обеих баба Надя и поправила сползший от встряски клубок.

Женщина недоуменно поглядела на Надежду Прохоровну – стоит заметить, на той был новый брючный костюм из поблескивающего мягонького трикотажа! – и бабе Наде показалось, что, невзирая на новый костюм и свежую стрижку, с гобеленовым креслицем на бронзово мерцающих гнутых ножках она монтируется не слишком.

– Простите, – вежливо пробормотала дамочка. – Как понимаю, вы наша соседка?

– Да, – весомо согласилась баба Надя. – Надежда Прохоровна.

– Очень приятно. Генриетта. Арно. – Представила, надо думать, себя и собаку. Внезапно развернулась и гаркнула в тоннель: – Сева, где ты там застрял?!

– Иду, иду, – раздалось из-под арки, и на паркет выпорхнул второй скорбящий постоялец. Вертлявый молодой человек в бархатном костюме-тройке темно-фиолетового, почти черного цвета, брючины которого были заправлены в невысокие меховые унты. Через левую его руку была перекинута длинная шуба из неопределенного бабой Надей шелковистого меха. Правой рукой он помахивал, демонстрируя Генриетте две связки магнитных ключей с брелоками и одновременно понукая неторопливого гостиничного боя, провозящего по оранжерее два чемодана на колесиках. – Багажа дожидался, – оправдался Сева, невнимательно мазнул глазами по бабе Наде и манерно пожаловался: – Ног не чувствую. Совсем окоченел.

– А нефиг было выпендриваться и снимать шубу в машине, – отрезала Генриетта, и бабушка Губкина подумала, что та ей, скорее всего, нравится: простая русская женщина без всяких фанаберий, несмотря на собаку в норке.

Сева обиженно надулся, вихляя бедрами, устремился вслед за боем к номерам. Генриетта кивнула бабе Наде:

– Приятно было познакомиться, – и потащила пса к вожделенному одеялу.

Генриетта Константиновна Разольская и ее «то ли» секретарь Всеволод Антонович Минкин, подумала Надежда Прохоровна. А из тоннеля уже выходила бледная русоволосая женщина с прямым красненьким носиком, в пышной шубке с накинутым на плечи, скорее всего только что снятым с головы, черным платком.

Она не обратила на бабушку Надю никакого внимания. Прошла мимо к коридору с номерами, слепо глядя перед собой.

Вдова, без труда догадалась Надежда Прохоровна. Махлакова Римма Игоревна.

Следом за вдовой из оранжереи выскочила молодая девчонка в весьма короткой кожаной куртке с меховыми рукавами. Шикарная грива золотистых волос вольно болталась по ее плечам почти до пояса, не схваченная ни траурной лентой, ни прикрытая традиционным черным платком.

Девчонка легко перебирала стройными ножками, обтянутыми черными джинсами, притопывала высокими сапожками из меха точь-в-точь как на рукавах. Увидев Надежду Прохоровну, удивленно кивнула и прошла дальше, оглядываясь на моложавого высокорослого брюнета в черном костюме, задумчиво тянущего за собой огромный чемодан на колесиках.

Следующим вышел второй гостиничный бой, надо думать, с багажом вдовы Риммы Игоревны.

Далее показалась пара – необычайно красивая рыжеволосая женщина в серебристом манто и подтянутый осанистый господин в отличном костюме с унылым галстуком.

Женщину Надежда Прохоровна опознала как Аделаиду Евгеньевну Богрову – в синей папке хранилось несколько ее фотографий. Прежде чем окрутить богатого пожилого бизнесмена Терентия Николаевича, Ада успела прославиться на поприще модельного бизнеса – наряды демонстрировала. (На одном из снимков, впрочем, щеголяла почти без оных.) Сопровождал ее, не иначе, генеральный директор холдинга Богдан Игнатьевич Кожевников. А те персоны, что вышли прежде, получается – дочь Риммы Игоревны девочка-резвушка Аня и ее супруг, кстати, сын покойного Махлакова – Федор Сергеевич.

Надежда Прохоровна могла бы сразу это понять, но больно уж молодо выглядела девушка в куртке с меховыми рукавами. Никак не на двадцать пять, гораздо младше. В Интернете достаточно судачили о браке дочери от первого брака Риммы Игоревны и сына Сергея Федоровича, перемывали кости родителям и молодоженам.

Последним из тоннеля показался меланхоличный лысоватый господин лет тридцати пяти, с многократно обмотанной шарфом шеей, носом, напоминающим обвислый баклажан, покатыми плечами, обтянутыми модным зауженным костюмом с единственной пуговицей на глянцево-черном пиджаке.

Это мог быть только Михаил Терентьевич Богров, пасынок шикарной Аделаиды. Печально прошествовав мимо Надежды Прохоровны, Богров мотнул понурой головой – наверное, поздоровался.

– И вам не хворать, – пробормотала себе под нос бабушка Губкина, почесала за ухом спицей, но к вязанию так и не приступила. Повернулась к окну, посмотрела на белейшие нарядные сугробы на лужайках и подумала о том, как странно разобщены люди, приехавшие на поминки.

Никто не шел рука об руку с вдовой, никто не утешал – вероятно, не безутешного – сына покойного. Невестка даже платка на голову не набросила… Приятельница Генриетта с Арно под мышкой на поминки явилась…

Странная компания. Каждый сам по себе, ни одной слезинки на лицах…

Софа небось опять бы сказала про хорошее воспитание, про сдержанность манер…

А вот у мужа Васи на похоронах полдеревни голосило. Прощались, подвывали, уважение выказывали… Потом напились, правда, гармошку от зоотехника принесли. Но поначалу – все по-людски: поплакали, повспоминали, сестру Василия три раза с гроба снимали, прежде чем домовину в землю опустить…

Эх, было время… Как там у Пушкина?.. «Не то что нынешнее племя»?..

Софа «как там у Пушкина» обязательно бы вспомнила. Библиотекарь все-таки со стажем. Такие даже на пенсии всю классику наперечет знают.

Мимо бабы Нади заскользили чопорные официанты с подносами в руках: торопились накрывать в гостиной малого корпуса столы для поминок. Отобедавшая в ресторанном зале Надежда Прохоровна бдительно прибрала ноги под кресло, но с места не сдвинулась. Наблюдательный пункт на пятачке у арки она выбрала не случайно: отсюда открывался превосходный обзор не только на оранжерею, но и на сдвинутые в один ряд столики гостиной. Садиться там Надежда Прохоровна посчитала неделикатным, хотя вполне могла устроиться в уголке, поскольку проживала в этом же корпусе наравне со всеми.

Она вытянула шею вперед, присмотрелась: один из официантов раскладывал вокруг приборов черные салфетки в серебряных кольцах… Под каждой тарелкой уже лежала похожая квадратная салфеточка. На массивной тумбе возле накрытого стола фотография усопшего Махлакова с траурной лентой по нижнему уголку, перед ней свеча и традиционная рюмка с водкой, накрытая куском бородинского хлеба. Пышный букет черных тюльпанов печально свесил узкие головки из широченной хрустальной вазы.

Умеют поминать буржуи. Красиво. Тюльпаны вниз клонятся, как плакальщицы перед гробом…

Эх, надо бы в Парамонове съездить, Васину могилку попроведать… А то ведь лет десять не была…

И не по своей вине, можно сказать. В последний раз, когда приехала, сестра Василия Матрена все губы поджимала: мол, толку от тебя, от белоручки городской, – ни огород вспахать, ни сена накосить…

Смешно. В московских очередях Надю Губкину не раз «деревенщиной» облаивали. Приехала в деревню – городская. Платье синее в горохах, носочки-туфельки, сумочка в руках…

Эта лаковая сумочка особенно Матрене не по сердцу пришлась.

А куда еще приличная женщина кошелек с ключами положит, скажите на милость?! За пазуху в лифчик, да?! В холщовую котомку, откуда только вчера три кило магазинной картошки вытряхнули?!

Надежда Прохоровна неожиданно разгорячилась, подпаленная воспоминаниями, заерзала, на лбу испарина выступила.

Не к добру это, ох не к добру. Видать, вина перед Матреной есть. Надо Васину могилку попроведать… Гостинцев в деревню свезти…

А что не зовут, так это пустяки. На то она родня и есть, чтоб в гости без приглашения наезжать.

Матрена ведь с мужем Ваней всегда без телеграммы приезжали. Знали – пустят их Клава с Софой в комнату, за дверью не оставят, даже если московские родственники на работе оба.

А как гуляли вечерами в день приезда! Если погода хорошая, в парк аттракционов ходили, если неподходящая… такой концерт «по заявкам москвичей» на коммунальной кухне устраивали – любо-дорого! Матрена частушки пела, каблуками кренделя выделывала – весь двор сбегался в двадцатую квартиру на певунью посмотреть, забористые частушки послушать… Надежда Прохоровна даже щеками заполыхала, припомнив кое-что из частушечного парамоновского творчества…

А потом, на ночь, «по-цыгански» раскладывали в комнате на полу старый комковатый матрас. Под голову гостей складывали скатанные в рулон тулупы, прятали их в чистые наволочки… Для тепла накрывались не только одеялом, но и пальто… И разговоры разговаривали до первых петухов. Про деревенские новости, про городское житье, про сенокосы и надои.

Эх, было дело. Ваня теперь рядом с Васей на пригорке под березками лежит…

Этим летом, если только ноги сами ходить будут, обязательно в Парамонове надо наведаться!

* * *

Пока Надежда Прохоровна предавалась воспоминаниям, в гостиную малого корпуса начал стекаться траурно наряженный народ. Пришла Генриетта Константиновна в длинных антрацитово-черных перчатках и странном молодежном платье с широким лаковым поясом, блестящими крупными пуговицами. Утянутое на пухлом животе платье пышным, но коротковатым колоколом нависало над круглыми коленками, над крошечными лаковыми туфельками; на шее Арно сверкал прозрачными камушками траурный лакированный ошейник.

Надежда Прохоровна неодобрительно покрутила головой – с собакой, на поминки? Поймала четко направленный на нее взгляд Генриетты и сделала вид, что увлечена вязаньем.

Помимо Арно компанию Генриетте составлял чихающий Сева Минкин. Среди сугробов на кладбище он, видать, и вправду промерз до костей и теперь поминутно утирал покрасневший носик шикарным шелковым платком в тон галстука. Ничего другого, судя по всему, у Севы не нашлось. Или иссопливеть успел.

Почти сразу за ними пришла Анна в черном платье на бретельках и тех же длинных меховых сапогах.

Может быть, на ком-то другом сочетание нежного струящегося шелка и громоздких, прямо-таки как у полярников сапог казалось бы диким, но Ане шло. Непонятно почему, непонятно как, но очень шло. Может быть, все дело в том, что цвет гривы рыжеватых волос перекликался с цветом унтов?

Покуривающий Михаил Терентьевич прошелся вдоль накрытого стола, поправил, придал безупречной параллельности ножу, вилке и салфетке в серебряном кольце. Распрямил только ему видимую складку на скатерти…

Пижон, подумала Надежда Прохоровна. Унылый пижон в зауженном костюме. В такие штаны и короткие пиджачишки молодые мальчики рядятся, сама по телевизору в смешной передаче видела, а этот – лысина во весь лоб, а туда же. Никакой солидности.

Зато Богдан Игнатьевич Кожевников вышел элегантным, как Джеймс Бонд. Длинные, по нынешней моде волосы уложены гладко, блестят. Из кармашка пиджака уголок белоснежного платка торчит. (Сева взглянул на тот платок тоскливо и утер нос замызганной бумажной салфеткой черного колера – видать, стащил со стола незаметненько и в дело употребить успел.)

Вдову сопровождал сын Сергея Федоровича. Бережно довел под ручку до стола, усадил во главе и сел по правую руку.

Последней, когда все прочие скорбящие уже расселись, явилась рыжая Аделаида. В простом черном платье, на шее нитка жемчуга. Запах терпких экзотических духов Аделаиды дотащился даже до Надежды Прохоровны.

Вступительную речь, что удивительно, держали не родственники, а генеральный директор Кожевников, придавший лицу проникновенное выражение.

О чем он говорил, Надежда Прохоровна не расслышала, но вдова всплакнула. Недолго. Сын покойного тихонько сжал ее напряженные пальцы, унизанные перстнями, вдова медленно, в несколько глотков, выпила водки из изящной хрустальной рюмки и чинно закусили осетриной.

Больше никаких слез за поминальным столом Надежда Прохоровна не увидела. Все пили, ели, говорили речи; за окном совеем стемнело, предупредительный официант включил над бабушкой-вязальщицей дополнительное освещение… Культурные поминки подходили к эпилогу, генеральный директор Богдан Игнатьевич снова встал. Протянул руку с зажатой рюмкой в сторону портрета Махлакова…

Мимо бабы Нади пробежала озабоченная администраторша Александра. Быстро подошла к вдове, шепнула что-то той на ухо…

Римма Игоревна поставила на стол наполненную рюмку и так недоуменно посмотрела на вытянувшуюся рядом Александру, словно администраторша объявила ей о приходе восставшего из гроба Сергея Федоровича. С венками и букетами из четного количества цветов. Александра пожала плечами: мол, а я тут при чем? Наклонилась снова…

– Господа!.. – напряженно и звонко прозвучал голос вдовы. – Мне только что сообщили…

О чем только что сообщили мадам Махлаковой, Надежда Прохоровна не расслышала. Точнее, расслышала кое-что, но не слишком поверила ушам.

Гости недолго о чем-то посовещались, сообщили о своем решении Александре – та быстро пробежала мимо бабы Нади в обратную сторону – Кожевников таки произнес скомканную появлением администраторши речь… Не чокаясь, приняли по последней и, шумно переговариваясь, встали из-за стола.

Надежда Прохоровна погибала от любопытства в своем кресле. Вытягивала шею, прислушивалась…

Из гостиной, прижимая к мягкой груди остроухую собаку, вышла Генриетта Константиновна. Мужчины (кроме заспешившего к своему номеру Минкина) отправились в курительную комнату, за ними следом плавно заскользила Аделаида. Анна осталась задумчиво сидеть на диване в гостиной, где бригада официантов резво убирала приборы и расставляли столики в привычном разрозненном порядке. Генриетта Константиновна подошла к бабушке Губкиной, села в соседнее кресло и, доверительно склонившись над подлокотником, сказала:

– Представляете, Надежда Прохоровна, к нам фокусникприехал.

Непонятно, что больше удивило бабу Надю – факт приезда циркача на похороны или то, что Разольская так лихо, с одного раза, запомнила ее имя-отчество. Обычно богатенькие дамочки имена бабушек-вязальщиц забывают через пять секунд. Если, конечно, те неожиданно не подсовывают им визиток, извлеченных из мотков козьей пряжи.

– Фокусник? – переспросила она с интересом. – У вас же, как я догадалась, поминки?

– Да! – пораженная несовместимостью событий, развеселилась Разольская. – У пас – поминки. Но, – опять склонилась ближе к бабе Наде, – судьба распорядилась жестоко…

Несколько минут Генриетта Константиновна посвящала Надежду Прохоровну в известную той суть сегодняшнего мероприятия: должны были отметить день рождения, а получились похороны…

– …И вот я думаю, Надежда Прохоровна, Сережа заказал приезд фокусника на день рождения, того никто не удосужился предупредить об отмене торжества, артист приехал… Казус, казус.

– И что вы будете делать? Назад его отошлете?

– Коллегиально было решено – оставить все как есть, – поднимая брови, сказала Разольская. – Может быть, – растопыренные пальчики в черных перчатках поднялись вверх, указывая на Небеса (притиснутый плотнее локтем Арно обиженно заворчал), – тамтак решили? Может быть, это последний привет от Сереженьки? – Сделала мину еще более постной и доверительно спросила: – Как вы думаете?

Надежда Прохоровна немного напоказ задумалась. Если вспомнить о гармони на Васиных похоронах… Все в лучших российских традициях: «Хоронили тещу, порвали два баяна».

– Думаю, в обиде он не будет, – сказала честно.

– И мы так решили, – удовлетворенно кивнула Разольская. – Если уж случилось, таков перст судьбы. – Достала из-под мышки коричневую собачонку, подержала ее на вытянутых руках, чмокнула в нос.

Помимо лакового ошейника с камушками, на собаке оказалась какая-то смешная юбочка из плюша с блестками. Арно высунул из пасти острый розовый язычок и в ответ облизал напудренный хозяйский нос.

Генриетта истово прижала трепыхающуюся собачонку к груди, потом распределила ее лапки по животу и привычно прижала локтем.

Арно привычно обвис когтями вниз.

– Надежда Прохоровна, вы тоже обязательно приходите на представление, – неожиданно, потому что смотрела на суетящихся в гостиной официантов, сказала Генриетта. Повернулась к бабе Наде, прищурилась. – Вы, как я догадываюсь, в отель за обществом приезжаете? А из-за нас сидите тут в одиночестве?.. Приходите. Будет кофе, чай, пирожные…

Надежда Прохоровна не успела поблагодарить, поскольку в кармане запиликал мобильный телефон. Она достала трубочку наружу, прищурилась… Соседка.

– Алло, Надежда, у вас домашний занят, звоню по сотовому спросить – у вас пяток яиц до завтра есть?

– Есть, Таня, иди, – кивнула баба Надя. – Спроси у Софы, я сейчас не в Москве…

– Ой! – икнула рачительная к роумингу соседка-пенсионерка. – Всего хорошего! – И, не дожидаясь ответного прощания, оборвала связь.

Надежда Прохоровна прибрала мобильник в карман, поглядела на Разольскую…

На слегка одутловатом лице Генриетты читался такой ужас, словно Надя Губкина только что на ее глазах гадюку в карман упрятала.

– Вы пользуетесь мобильным телефоном?! – прижимая к груди обе растопыренные ладошки в перчатках, придавливая привычного Арно, прошептала та. – Как можно?!

– Чего можно? – растерялась бабушка Губкина.

– Мобильный. Телефон. Это же – оружие! – Толстая шея Генриетты вытянулась, глаза вылезли из орбит.

«У одной из постоялиц странная фобия на электронику образовалась… нетривиально реагирует…» – припомнились переданные Палычем слова пропавшего Баранкина.

Так, значит, вот как оно бывает, когда нетривиально реагируют.Глаза навыкат, шея из плеч… Того гляди, и пена на губах покажется…

Надежда Прохоровна собралась было пожалеть болезную, сказать что-то утешительное…

Но Генриетта Константиновна, все с тем же ужасом глядя на Надю Губкину, медленно, словно боясь повернуться спиной к «вооруженной особе», поднялась из кресла и бочком, бочком засеменила в гостиную.

Собачка тявкнула. Надежда Прохоровна оторопело наблюдала, как блеснул в последний раз нарядный траурный ошейник и исчез за выступом стены.

Жалко убогонькую. Храни нас, Господи, от подобных немочей…

В гостиную Надежда Прохоровна отправилась, только когда мимо нее прошел высокий магв лаковых штиблетах, широкой атласной накидке поверх концертного смокинга – так, кажется, Софа называла подобные пиджачки с блестящими лацканами – и с котелком в руках. На верхней губе фокусника клейко сидели миниатюрные закрученные усики, глаза блестели целенаправленными фонарями.

Следом за магом два щуплых боя тащили огромный, обклеенный картинками чемодан.

Циркач ворвался в гостиную. По сценарию ожидая аплодисментов, широко распахнул накидку, взмахнул цилиндром…

Никто артисту не похлопал, кислые улыбки соответствовали обстоятельствам больше.

Откуда-то полилась негромкая восточная мелодия…

И баба Надя почему-то представила, как из котелка циркача медленно поднимается раскрытый капюшон очкастой кобры.

Или очковой. И это должен быть факир.

Не важно.

В центре большого ковра, выступающего в качестве сцены, прислуга уже давно установила небольшой круглый столик, циркач небрежно шмякнул на него цилиндр. Надежда Прохоровна подумала, что надо обязательно посмотреть – появится ли из котелка кролик или парочка голубей, и осторожненько вошла в гостиную.

Села сразу возле двери на небольшой диванчик рядом с овальным столиком (тут же появился официант, шепнул: «Чаю, кофе, пирожных?») и приготовилась с удовольствием поглядеть на ловкого факира. То есть фокусника.

Основная часть присутствовавших сидели к бабе Наде спиной. Преимущественно по трое: вдова с дочерью и зятем, Генриетта с Минкиным и Мишей Богровым. У столика возле самой стены вдвоем устроились Аделаида и Богдан.

Циркач начал творить обманные чудеса: из котелка, вполне ожидаемо, появился-таки вос-хитительный крошечный кролик с мягкой, как пух, шерсткой. Куда же без него? Прямо из белых перчаток фокусника выпархивали колоды карт и куриные яйца, подсвечник превращался в букет пионов.

В одном из номеров циркач задействовал Генриетту и Минкина. Из уха Богдана вытащил целую елочную гирлянду, из декольте Анны серебряную монету…

Народ постепенно раскрепостился и начал похлопывать. Севе пришлось уйти – замучил насморк и чих, следом за ним вышел унылый даже на цирковом представлении Михаил Терентьевич… Генриетта в их отсутствие угощала собаку кофе. Подставляла под наморщенный нос Арно крошечную чашечку.

Вернулся Богров. Аккуратно взял двумя пальчиками белую кофейную чашку, отхлебнул, поглядел на фокусника, поморщился… Складывалось впечатление – Михаил Терентьевич не относится к поклонникам циркового искусства.

Да и, по правде сказать, веселились в основном молоденькая Аня и пожилая Генриетта. Фокусник постоянно задействовал бабушку с собакой в каких-то репризах, та на удивление понятливо и артистично выполняла его просьбы… Арно безропотно садился в «волшебный» ящик.

Михаил Терентьевич встал. Сделал несколько шагов по направлению к двери, пошатнулся, рванул воротничок рубашки – на пол полетели две верхние пуговицы, галстук съехал набок… Лицо Богрова налилось удушливой синюшностью. До двери он не дошел, тяжело, полубоком, рухнул рядом с бабой Надей и сипло задышал.

Неподалеку, за дверью, сцепив ладони на причинном месте, стоял в коридоре молоденький официант – уж он-то был поклонником циркового искусства абсолютно точно! – и, улыбаясь, наблюдал за манипуляциями фокусника с веревочкой.

Кроме бабы Нади, никто не видел, как свалился на диван Михаил Терентьевич. Как протянул к ней руку, захрипел…

– Эй, эй, ты что?! – всполошилась Надежда Прохоровна, подставила под падающую голову колени, склонилась, выпрямилась снова. – Эй! Кто-нибудь!! Помогите!

Улыбающиеся лица медленно развернулись к бабушке Наде и так же медленно перестали улыбаться.

Надежда Прохоровна приподняла одно колено, ей показалось, что Богров хочет кому-то что-то сказать, увидеть кого-то…

Синеющие губы едва слышно выдавили слова:

– Прости… прости… ш-кура…

Голова его безвольно скатилась с колена назад, глаза остановились, сверкнув белками.

В гостиной истошно закричала женщина.

Откуда-то из недр сценического костюма фокусника выпорхнул голубь, взвился под потолок, спикировал на люстру. Хрустальные висюльки люстры мелодично трепетали и вторили уже дуэту женских голосов.