355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Норман Мейлер » Американская мечта » Текст книги (страница 9)
Американская мечта
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 10:18

Текст книги "Американская мечта"


Автор книги: Норман Мейлер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

«Деборы нет больше с нами», – гласил заголовок Бахенена, набранный сверху на всю полосу:

«Общество и свет сегодня утром были потрясены печальным известием о трагическом уходе из жизни Деборы Келли Роджек. Никто из нас не в силах поверить, что с нами больше нет очаровательной Деборы, наследницы хорошо известного во многих странах мира „создателя королей“ Барнея Освальда Келли и царственной матери из Ньюпорта Леоноры Кофлин Мангаравиди Келли. Прекрасная Дебора мертва. Никогда больше мы не услышим патрицианских ноток в ее веселом смехе и не увидим ее умного и лукавого взора. Девизом Деборы была фраза: „Я не устану плясать, пока играет музыка“. А друзьям она часто говорила: „Зеленые годы юности не миновали, они просто слегка увяли, эти несчастные зеленые годы“. Слишком гордая для того, чтобы кому-то поведать свою печаль, Дебора, должно быть, услышала этой ночью, что музыка смолкла. Те из нас, кто был с нею хорошо знаком, помнят, что в душе она очень страдала от того, что ее брак с бывшим конгрессменом Стивеном Ричардсом Роджеком оказался неудачным. Если верить прессе, Стив находился там же в комнате, когда Дебора сделала свой последний шаг. Может быть, ей хотелось, чтобы и он услышал, что музыка кончилась. А может быть… Уход Деборы окутан тайной. Невозможно поверить, что она умерла. Она слишком любила жизнь. И жаль Тутси Хеннигер… Тутси предоставила Деборе свою прелестную двухэтажную квартиру на тот месяц, что собиралась провести в Европе. Бедняжке Тутси будет нелегко».

И так далее в два столбца на целую полосу и даже немного на следующей полосе. Несколько историй, связанных с Деборой, перечень ее ближайших друзей

– человек пятьдесят, – и затем подобно фанфарам, прославляющим величие насильственной смерти, – словно достоинство такой смерти в том, что она открывает некие таинственные врата перед внимательным читателем, – Бахенен завершал свой некролог списком учреждений и организаций, к которым Дебора имела то или иное отношение, – благотворительность, лиги, балы, фонды, сестры милосердия и всевозможные общества с такими причудливыми названиями, как «Предостережение Наполеона», «Грешники», «Багамские винтовки», «Восхождение», «Кройденские сердца», «Филадельфийские наездники», «Фонд Весеннего дуба».

Какую же таинственную жизнь вела Дебора! Я не знал и трети организаций, в которые она входила. Бесконечный поток интимных обедов в женской компании, в который она ныряла день за днем на протяжении многих лет, – каких властителей они там, должно быть, выбирали, каких претендентов на престол отправляли на гильотину, какие браки устраивали или расстраивали! И тут меня посетила мысль, прозрачная, как ледяная вершина, что я проиграл собственный брак, не получив даже шанса сразиться за него в открытом бою. Все эти дамы на всех своих приемах душили меня гарротой, может быть, те же самые дамы, которые (или же их матушки) так старательно способствовали моей политической карьере восемнадцать лет назад. Но это было не важно. Сейчас прошлое было для меня выжженным полем, по которому совсем недавно прошел пожар.

Я пережил скверное мгновение, вставляя ключ в замок. Я ощущал себя игроком, которому страшно открыть свои карты. Карта была «дамой пик», и каждый раз, когда она приходила, беда еще на шаг приближалась ко мне. И каждый раз я ощущал присутствие Деборы, как будто эту карту сдавал мне шулер. И в моей квартире она была повсюду: эхо всех ночей, которые я провел здесь без нее, и изнурительных боев по утрам, когда каждая моя клетка кричала мне о том, что я теряю ее все более и более бесповоротно, тогда как гордость внушала мне, что я не должен притрагиваться к телефонной трубке. Теперь в квартире что-то умерло – воспоминания о живой Деборе. Запах смерти поднимался из корзин, переполненных окурками, из мусорного ведра на кухне, запах подгнивших воспоминаний в подгнившей обстановке, смерть точно бестия витала в воздухе. Надо ли зарываться в гору пепла в кремационной печи, в этот прискорбный конец прискорбного праха? Меня снова залихорадило от желания выпить. Я прошел через гостиную, отвратительную гостиную с диванами цвета шампанского и обоями цвета шампанского – еще один плод увлечения Деборы неким дизайнером, серебряно-серая, бледно-зеленая, кремовая, всех оттенков пудры, высокохудожественная элегантность: в этой комнате я всегда чувствовал себя лакеем Деборы. Я сжал кулаки.

Зазвонил телефон. Прозвонил четыре раза, пять раз, потом включилась служба ответа, я услышал этот сигнал – телефон заверещал, как избалованный ребенок на чердаке. Должно быть, уже было не менее сотни звонков, но мне не хотелось о них думать. Я не знал, сколько времени смогу оставаться в этой квартире, – страх пенился во мне, как мыльная вода в стиральной машине. В ванной мне показалось, будто я по пояс погрузился в мутную воду страха, только в прикосновении бритвенного лезвия чудилось что-то живое – оно подарило ощущение свежести моим щекам, схожее с запахом моря летним утром. Мои щеки были окнами, в которые светит солнце, но сам я по-прежнему сидел взаперти в темной кладовке. Телефон зазвонил опять. Я заколебался, не зная, что делать – одеться или послушать сообщения службы ответа. Решение оказалось простым – надо одеться, чтобы я мог в любую минуту уйти отсюда. Я выбрал серый костюм, черные туфли, серо-голубую сорочку, черный галстук, платок в нагрудный карман, тщательно оделся и даже почистил туфли, судорожно дыша, словно астматик перед очередным приступом.

И вновь зазвонил телефон. На этот раз я взял трубку. Это был продюсер моей телепрограммы.

– Стив, дружище, как вы себя чувствуете?

– Артур, я холоден как лед.

Вмешалась служба автоответа:

– Мистер Роджек, будьте любезны перезвонить нам, как только закончите разговор. У нас есть для вас несколько сообщений.

– Хорошо, Глория, благодарю вас.

– О, Господи, дружище, вся студия просто в панике. Прими наши глубочайшие соболезнования.

– Ладно. Спасибо, Артур.

– Нет, Стив, в самом деле, все просто с ума посходили. Такого не было с тех пор, как Кеннеди сцепился с Хрущевым из-за ракет. Бедная Дебора. Я видел ее лишь однажды, но она великая женщина.

– Да. Была великой.

– Стив, ты, наверно, в шоковом состоянии.

– Да, слегка не в себе.

– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Мы всегда привязываемся к женщине. Потерять ее это все равно что потерять родную мать.

Если бы Дебора не умерла, а удрала с любовником в Европу, Артур сказал бы: «Это все равно что потерять материнскую титьку».

– Ты уже повидался со своим аналитиком? – спросил я.

– Да уж будь уверен. Я был там в восемь утра. Я узнал обо всем из ночного выпуска последних известий.

– Понятно.

Его голос на мгновение чуть поплыл, как будто ему вдруг что-то пришло на ум.

– Слушай, Стив, а ты действительно в полном порядке? Ты можешь говорить?

– Да, я в полном порядке.

– Мой аналитик утверждает, что теперь мне нужно с тобой считаться. Одной из главных особенностей нашей программы было то, что мне никогда не удавалось войти с тобой в персональный контакт. Меня заботили главным образом социальные контуры программы, а не ее личностный фактор. Мне кажется, я старался защититься от чувства социального превосходства, которое от тебя исходило.

– Артур, не надо этой херни. Говори по делу.

– Я пытался дозвониться до тебя сегодня шесть раз. Я набирал твой номер шесть раз и все время нарывался на твою проклятущую службу ответа. А теперь я в жуткой панике, Стив. У меня истерика. Атмосфера здесь сегодня утром была просто чудовищная. Газеты требуют извещения о судьбе программы.

– Я не могу сейчас думать об этом.

– Малыш, но ты просто вынужден. Послушай, мне кажется, я всегда был недостаточно деликатен, я мыслил скорее в категориях социального отзвука, статуса, общественной реакции…

– Брось.

– …а не пытался декларировать фальшивое псевдоджентльменское милосердие в щекотливых ситуациях вроде этой…

– Слушай, ты засранец, – заорал я на него. – Говнюк!

– Ты в душевном волнении.

Я убрал трубку от уха. Из трубки доносились его разъяснения, переходящие в резолюции, затем хорошо выверенные интонации самооценки, аденоиды в его перебитом носу вызывали дрожание тембра, который звучал сейчас с благодушием тростниковой дудочки. Потом я услышал, как он остановился, словно заколебавшись, – наша беседа переходила на другую тему.

– У нас тут банка с тараканами, согласен, но местная телестанция постоянно испытывает давление, к которому телевидение не привыкло. Тебе известно, что из-за твоей программы на нас нападают больше, чем из-за любой другой, а сейчас, знаешь ли, у нас есть парочка новых проектов и помимо твоего, и это для нас слишком большая нагрузка. Ты знаешь, что со следующего месяца мы начинаем программу с Шаго Мартином? Это наш вклад в борьбу с дискриминацией, в первый раз за всю историю у нас будет шоу, в котором негритянский певец поет интимный дуэт с белой бабенкой.

– А как звать эту бабенку? – спросил я.

– Розалия… Кажется, так.

– А не Шерри?

– Нет, Шерри Мелани должна была петь, но ее зарубили.

– А как пишется Мелани? Передай по буквам.

– М-е-л-а-н-и. Слушай, ты пьян?

– А почему ее зарубили?

– Потому что Розалия угостила своими прелестями нашего шефа.

– Доддса Мерсера Меррила?

– Доддса, старину Доддса, нашего старого пидера, хочешь верь, хочешь не верь. Он время от времени и в эту дыру вставляет. – Артур захихикал. – Знаешь, что он мне однажды сказал? Все это просто трение.

– И он подсунул свою подстилку в программу Шаго Мартину?

– Доддс без ума от черномазых, ты что, не знаешь? – Он чуть помедлил.

– Стивен, – сказал он сдержанным тоном, – мой аналитик дал мне жесткое указание не втягиваться в беседу с тобой. В болтовню. Мы еще не коснулись нашей главной темы. У нас, приятель, трудности.

– А почему бы тебе не сформулировать это проще? Например, так: программа на некоторое время прерывается.

– Стив, послушай.

– Да?

– Помнишь, ты однажды привел изречение Маркса «количество переходит в качество»?

– Помню, что пришло пятьдесят писем, в которых меня обвиняли в том, что я пропагандирую Маркса.

– Вот сейчас как раз такой случай. Количество скандального интереса и все эти инсинуации…

– На это у телевидения есть юрисконсульт.

– Слушай, Стив, никто не думает, что ты выбросил Дебору из окна. Господи, я сам так не думаю. Я целых пять минут защищал тебя сегодня перед Доддсом, говорил ему, что ты, в сущности, прекрасный парень с блестящими способностями, будущий гений, и если у тебя возникает какая-то личная проблема или даже парочка проблем, – так что ж? На телевидении и кроме тебя есть пьяницы и ходоки по бабам. Но он был непреклонен. Я никогда не видел его столь непреклонным. От него веяло холодом, как из морга. Как с полюса. Как из морга на полюсе.

– Как из морга на полюсе.

– Доддс сказал, что решающим фактором является то, что никакая аудитория не станет доверять человеку, жена которого выбросилась из окна.

– Понятно.

– Абсолютно понятно? Никакая аудитория в целом мире.

– Ясно.

– Мне страшно жаль, Стив.

– Понятно.

– Это была великолепная программа.

– Приятно водить с тобой знакомство, Артур.

– Спасибо тебе, дружище, за эти слова. Я сейчас преодолеваю беспокойство, которое заранее внушал мне этот разговор. Приказ поступить с тобой так был для меня совершенно убийственным.

– Хватит, Артур. Довольно.

– Увы.

– Пока.

– Чао.

Телефон снова зазвонил. Это была служба ответа. Сообщений оказалось не так много, как я ожидал. Требование декана факультета психологии немедленно позвонить ему, и впрямь пять звонков от Артура, и еще несколько от приятелей, с которыми я не прочь был бы поболтать, но делать этого не собирался, и просьба секретарши Барнея Освальда Келли позвонить мистеру Келли в его апартаменты в «Уолдорфе».

Не было ни одного звонка от друзей Деборы и ни одного от тех людей, которых я считал нашими общими с Деборой друзьями. У меня никогда не было иллюзий насчет того, что друзья Деборы хоть в какой-то степени лояльны по отношению ко мне, но их абсолютное молчание в такой момент углубляло молчание, царящее в моей квартире.

– Глория, – обратился я к операторше, когда она закончила свой отчет,

– сделай мне одолжение. Позвони в «Уолдорф» и назначь мне встречу с мистером Келли. Скажи его секретарше, что я готов встретиться с ним сегодня вечером в половине восьмого. Если это время его устраивает, пожалуйста, перезвони.

– Конечно, мистер Роджек, конечно, я все сделаю… И знаете что?

– Да?

– Все наши девушки передают вам свои соболезнования в вашей трагической утрате.

– Ох, спасибо, Глория, приятно это слышать.

Не так ли было с французами, когда немцы напали на них сзади, в обход линии Мажино, и им пришлось вылезти с винтовками из бетонных дотов и повернуться лицом к противнику? Я был уверен, что мне надо непрерывно разговаривать по телефону, пока я не буду готов отсюда убраться.

Я набрал номер декана.

– Доктор Тарчман, – начал я.

– Стив, – сказал он, – страшно рад, что вы наконец-то позвонили. Я так переживал. Более неприятную для всех нас историю просто невозможно представить. Ах вы, бедняга.

– Да, Фредерик, это было тяжело. Мы с Деборой, как вам известно, уже довольно давно были не слишком близки, но все равно это было вроде землетрясения.

– Я уверен, это было просто чудовищно.

Между нами пролетел тихий ангел.

– Полагаю, на университет обрушились газетчики?

– Они как муравьи, – ответил Фредерик. – Я в самом деле убежден в том, что они муравьи, разъедающие плоть западной цивилизации.

Второй тихий ангел оказался к тому же паралитиком.

– Хорошо, Стивен, что вы позвонили. Я уважаю ваши мотивы.

– Да мне и самому хотелось позвонить. По телефону мне сейчас проще разговаривать.

– Стивен, вы знаете, что я не слишком набожный человек, но сегодня утром я пошел в церковь. Чтобы помолиться за Дебору.

Я словно увидел, что его седая пресвитерианская совесть ведет его за руку под утренним дождем. Он виделся с Деборой всего лишь однажды на факультетском обеде, но она буквально очаровала его, демонстрируя мне, что готова ради меня на что угодно.

– Что ж, как вам известно, Дебора была набожна, – ответил я, – и, может быть, ей дано было услышать вашу молитву.

Теперь мы оба были растеряны. Я буквально чувствовал, как ему мучительно трудно сказать мне: «О, Господи, надеюсь, что нет».

– Доктор Тарчман, я понимаю, что нам надо обсудить несколько практических вопросов, и в создавшейся ситуации начать, наверное, следует мне.

– Благодарю вас, Стивен, нам действительно надо поговорить. Знаете ли, будет лучше, если университет сможет дать простое объяснение, чтобы удовлетворить этих чертовых муравьев. Я боюсь, что они начнут приставать с расспросами к профессорам и, не дай Бог, к самым паршивым нашим студентам. Вы ведь знаете, что за люди эти репортеры. Им только дай покопаться в чужом белье. – Он прокашлялся. – Не хочу притворяться, Стивен, что я очарован всем набором ваших идей, но я, чего вы скорей всего просто не замечали, всегда пытался оказывать вам протекцию. Мне отвратительна даже сама мысль о том, каким вас могут изобразить в прессе. Сегодня утром мне позвонил один наш профессор, я не буду называть его имени, и передал, что один из его аспирантов, участвовавший в вашем семинаре по водуизму, полагает, что – боюсь, мне придется поставить вас об этом в известность, – полагает, что вы с Деборой практиковали водуистские ритуалы. И уже довольно долго.

– Господи помилуй!

– Этого достаточно, чтобы у публики создалось превратное впечатление о наших профессорах. Высокая эрудиция, добродетель и вдруг такой бред.

– Никогда не думал, что обо мне ходят такие слухи.

– Вы, Стивен, живая легенда.

Его сухой голосок на двух последних словах чуть запнулся – дисциплина, завистливость и порядочность были тремя составляющими натуры моего декана. Впервые в жизни я испытывал к Фредерику нечто вроде симпатии. Он приехал в город несколько лет назад, откуда-то со Среднего Запада, и был назначен деканом: он не хватал звезд с неба, но был неплохим управляющим нашей фабрикой философских наук. Хотя ему, вероятно, порой бывало и весьма трудно. Добрый старый протестантский центр спятившей нации. Я услышал, как его пальцы барабанят по крышке кафедры.

– Хорошо, Фред, что вы предлагаете?

– Первый вопрос заключается в том, в состоянии ли вы сейчас вести свой курс. Я думаю, на него следует ответить отрицательно. – Его голос затворил эти врата почти безупречно.

– Не знаю, – ответил я. – Мне надо недельку подумать.

– Как раз в этом и заключается главная трудность. Мы должны что-то объявить газетчикам прямо сейчас. Масс медиа не выносят вакуума.

– Но, Фредерик, я не могу решать сегодня.

– Да, действительно, это трудно себе представить.

– Но, кажется, я все же предпочел бы работать.

– Не знаю. Я размышлял над этим все утро. Если бы мы преподавали органическую химию или статистику, я сказал бы: валяйте! Работайте, чтобы забыть обо всем на свете. Но ваш лекционный курс сугубо личного свойства. Вам приходится расходовать на него собственное «я».

– Глупости, Фред, я не первый год преподаю.

– Не такая уж глупость. Магия, страх и смерть как основы мотивации – это не того сорта предмет, чтобы сохранять душевное равновесие. Думаю, что и аудитория, слушая вас, будет излишне накалена. Вас это сломает.

– То есть вы хотите сказать, что некий ангел из попечительского совета полагает, что я не удержусь и прихвачу на лекцию бутылочку?

– Вы не можете отрицать того, что мы обладаем не меньшей независимостью от попечителей, чем любой другой университет страны. Но уж вовсе-то наплевать на них мы не можем!

– Фред, вы понимаете, какой разговор мы ведем?

– Не уверен, доводилось ли мне когда-нибудь вести подобные разговоры.

– В конце концов, – сказал я, – чем вы рискуете?

– О, все это совершенно непредсказуемо. Университет может пригасить один скандал, другой, третий. А потом какая-нибудь мелочь – и последствия, которых никто не мог себе представить. – Он прокашлялся. – Стив, все это представляет чисто академический интерес. Я совершенно уверен, что вам не хочется возвращаться к работе прямо сейчас.

– А если хочется? Фред, а что, если я буду настаивать? Как вы поступите?

– Ну, если вы будете настаивать, мне придется обратиться к президенту совета и сказать ему, что это ваше законное право.

– И что произойдет тогда?

– Он меня не послушается. – Церковный юморок. Я услышал клекот смешков в трубке.

– Поскольку я нахожусь на договоре, мне, боюсь, придется пойти и дальше и подать на университет в суд.

– О, так вы не поступите, – сказал Фредерик. – Дело будет в высшей степени неприятным.

– К чему вы ведете?

– Мне не хочется больше распространяться на эту тему. Смерть вашей жены достаточно трагична сама по себе, чтобы не касаться прискорбнейших… опаснейших, самых двусмысленных аспектов всего этого.

– Ради Бога!

– Стив, это самый неприятный и неприличный разговор из тех, что мне доводилось вести на протяжении многих лет. Мы с вами никогда не сможем его друг другу простить.

– Не сможем.

– Я его отвратительно провожу. Но давайте не уходить от реальности, от суровой действительности. Попробуйте посмотреть с точки зрения университета. Предположим, нам кажется, что мы сделали все, что в наших силах, и заплатили самую высокую цену за еще более дорогое удовольствие иметь в наших рядах творческую личность и интеллектуала, который внушает наиболее уважаемым нами людям вполне обоснованное чувство тревоги. Учтите, что далеко не каждый университет смирился бы с телепрограммой, которую вы ведете. Стив, не закончить ли нам на том, что сегодняшний денек одинаково паршив для нас обоих?

Молчание.

– Ладно, Фред. Чего же вы хотите?

– Возьмите отпуск до начала осеннего семестра. Мы объявим о пережитом вами потрясении и уходе от активного преподавания на неопределенный период. А потом посмотрим.

– Фред, так или иначе, ваша взяла.

– Вот уж нет, поверьте мне. – И затем он быстро добавил: – Стив…

– Ему хотелось выговориться как можно скорее. Его голос в первый раз задрожал. – Стив, понимаю, что это крайне неуместно, но я должен задать вам один вопрос. Может быть, вам и неизвестно, но моя жена тяготеет к оккультизму.

– Вот уж не знал. – Хотя на самом деле я об этом догадывался. Мне доводилось встречать Глэдис Тарчман этим летом в Вермонте – красное платье, очки в серебряной оправе, белесые волосы и горбик вдовствующей королевы на тощем теле.

– Ей нравятся некоторые ваши идеи.

– Что?

– Ну, за вычетом секса, разумеется. – Он хихикнул, мы с ним опять беседовали. – Она, знаете ли, верит, что последняя пища, которую человек съел перед смертью, определяет направление, в котором удаляется его душа.

– То есть вы хотите сказать, что если вы умерли, перепившись виски, ваша душа попадет на пшеничное поле?

– На ее взгляд, все это гораздо сложнее. Как-то перепутано с благодатью, жребием, знамениями и тем, потребил ли ты мясную душу или рыбью душу, и, разумеется, все это зависит от фаз луны и от гороскопа.

– Деметра и Персефона. Ах вы, бедняга.

– Моя жена изумительная женщина, и по сравнению с ее достоинствами это не самый тяжелый крест. Но, признаюсь вам, она не даст мне спуску, если я у вас не спрошу. Потому что она с самыми добрыми намерениями хочет вступить в контакт с Деборой. Дебора произвела на нее неизгладимое впечатление – и для этого ей необходимо узнать…

– Что съела Дебора?

– О, Господи, Стив, да. Этого требует Геката. – Теперь в его голосе был налет непристойной веселости, как будто он был лихим мальцом, который, замирая от предвкушения, просит взрослого парня пересказать ему до конца пахабную шутку. – Да, Стив, что у нее было в желудке?

И я не смог сдержаться.

– Ладно, Фред, я скажу вам.

– Пожалуйста.

– Ром. Бутылка рома, почти полностью опорожненная. – И я повесил трубку.

Через десять секунд телефон зазвонил опять. Это был Тарчман.

– Вам не стоило бросать трубку, Стивен, потому что есть еще один вопрос, – сердито сказал он.

– Какой же?

В его голосе появилась интонация типа: «Нечего, дружок, со мной дурака валять». Он даже облизнулся.

– Мне кажется, вам следует знать, что меня сегодня по вашему поводу официально допрашивали.

– Полиция?

– Нет. Кое-кто поважней. В какие дела вы с Деборой ввязались, а? – И теперь уже он бросил трубку.

И буквально в ту же секунду телефон зазвонил вновь. Пот ручьями струился по моему телу.

– Алло, это Стив? – спросили меня едва слышным голосом.

– Он самый.

– Стивен, мне приходится говорить шепотом.

– А кто это?

– Маленькая курочка.

– Кто?

– Курочка. Овечка. Гиго!

– Гиго, как вы себя чувствуете?

– Я спятила, совершенно спятила.

– Ну и подите на…

Грех, конечно, говорить так, но я был крайне возбужден. Странное это было возбуждение – вроде того, как если бы мы все были гражданами страны, только что вступившей в войну.

– Ну и подите на… – сказал я еще раз.

– Нет уж, – ответила Гиго. – И на самом деле я вовсе не спятила. Но мне приходится говорить шепотом. Блейк в соседней комнате, и он не хочет разговаривать с вами. А мне просто необходимо.

– Что ж, говорите.

Гиго была одной из десяти самых близких подруг Деборы. Что означало, что она была ее ближайшей подругой один месяц в году. К тому же она была огромной, под метр восемьдесят, и весила килограммов девяносто. У нее были роскошные белокурые волосы, ниспадавшие до пояса или уложенные в двадцатисантиметровую башню на голове, а голос как у худенькой белокурой пятилетней малышки.

– Блейк думает, что меня пора опять сажать в дурдом. Я сказала ему, что если он так со мной поступит, то я попрошу Мино пристрелить его, а он ответил: «Твой братец Мино и ширинку-то расстегнуть не умеет». Блейк жуткий похабник. Мне кажется, он сошел с ума. Такого он себе раньше не позволял. И вдобавок, он знает, что Мино весьма сексапилен. Я сама ему об этом говорила.

– Крайне утешительно это слышать.

– Блейк думает, что я рехнулась из-за Деборы. А это не так. Я ей сказала в прошлом году, чтобы она выбросилась из окна. Я сказала: «Душечка, подойди к окну и выбросись, а то ты толстеешь». И Дебора в ответ только засмеялась, знаете, на свой манер, как свинка, хрю-хрю-хрю, и ответила: «Беттина, твое предложение великолепно, но если ты немедленно не заткнешься, я позову Блейка и скажу ему, что тебя опять пора упрятать в дурдом». И она так бы и поступила. Однажды она выполнила свою угрозу. Я сказала ей, что знаю, что она спала со своим папочкой, и она вызвала моих родных, и через шесть часов меня туда упрятали; в Париже, знаете ли, мы с ней жили вдвоем.

– Когда это было, Гиго?

– О, давным-давно, не помню, страшно давно. Я так и не смогла простить ей этого. Французские психлечебницы просто чудовищны. Я чуть не осталась там навсегда. Мне пришлось пригрозить своему семейству, что я выйду замуж за заведующего клиникой, маленького смешного старичка из французских евреев, от которого несло как от Британской энциклопедии, клянусь, именно так и несло, и только тогда они меня извлекли оттуда. Им вовсе не хотелось, чтобы в их компанию затесался маленький грязный французский жидок, стал бы хлебать с ними из одной кастрюли и поучать их, как надо охотиться на дикого кабана, вы ведь знаете французов, они всегда поучают, не важно, разбираются в чем-то или нет. Господи, как я ненавижу французов!

– Душечка, интересно бы знать, что вы хотите мне сообщить.

– О, многое. Но сейчас не могу. У меня лоб зачесался, а это значит, что Блейк сейчас войдет в комнату.

– Ну, пока он не вошел.

– Да я не могу вспомнить. Хотя нет, вспомнила. Слушайте, когда я сказала Деборе, чтобы она выбросилась из окна, она эдак стервозно мне улыбнулась и налила стаканчик шерри, хотя нет, это была мадера, зато стопятидесятилетней выдержки, и сказала: «Давай-ка прикончим эту мадеру, это мадера Стива, и он всегда бесится, когда она кончается». А потом сказала: «Дорогуша, я не собираюсь выпрыгивать из окна, меня и без этого убьют».

– Что?

– Да. Именно это она и сказала. Она сказала, что такой у нее гороскоп. Сказала, что смерть ее будет чудовищной, потому что Венера вместе с Сатурном и Ураном находится в знаке Водолея. И хуже того. Расположение всех планет для ее знака Скорпиона очень дурное.

– Вы хотите сказать, что сегодня ночью ее убили?

– Я в этом убеждена.

– Она покончила жизнь самоубийством. Не забывайте, Гиго!

Она громко вздохнула.

– Стив, это ведь не вы ее убили? Скажите, не вы?

– Я ее не убивал.

– Стив, я так рада, что позвонила вам. А то я думала, что мне нужно позвонить в полицию. Но Блейк сказал, что расквасит мне нос, если я туда позвоню, и мои фотографии появятся во всех газетах. А раз сказал, то непременно расквасит. Он ненавидит мой поразительный нюх – однажды я учуяла на нем легчайший налет духов, хотя он после свиданья отправился в сауну и вернулся домой, благоухая, как березовая ветка. Но я учуяла запах духов и даже запах рук той негритянки, которая делала ему массаж. Как это находите?

– Феноменально.

– Стив, вы ведь меня не обманываете? Я знаю, что вы хорошо ко мне относитесь.

– Ладно, Гиго, ну, а если б я сделал это, я бы сказал вам правду, как вы считаете?

– Но вы же этого не сделали!

– А может и сделал. Вам ведь нравится так думать.

– О, я вполне допускаю, что она могла покончить с собой. Ее так тревожила Деирдре, да вы знаете. Она не понимала, как объяснить той насчет ее отца.

– Насчет Памфли?

– Откуда вам известно, что это Памфли? Мы этого не знаем и не узнаем.

– У меня никогда не было ни малейших оснований сомневаться в этом.

– Ну, знаете, посреди всего, в чем уверен или может быть уверен мужчина, зияет здоровенная пустота. Да, дорогой Стив, я знаю, что это не могло быть самоубийством. Дебора знала, что ее убьют. Она никогда не ошибалась в таких вещах. Стив, может быть, кто-то отравил ее, и этот яд дал сигнал ее мозгу броситься из окна. Знаете, какой-нибудь новый галлюциноген или в таком роде. Все доктора нынче с ума посходили. Круглые сутки варят всякие варева вроде этого. А подумайте, не могла ли ее служанка подмешать ей в ром такое снадобье?

– Листья клена падают с ясеня.

– Нет, служанка наверняка была соучастницей.

– Ангел Беттина…

– Я знаю кое-что, о чем вы и не догадываетесь. Дебора вам никогда ничего не рассказывала. Как вы думаете, почему я была ее лучшей подругой? Потому что начни я пересказывать, что она говорила, мне все равно никто бы не поверил. И кроме того, мне об этой служанке кое-что известно.

– Что же?

– Обещаете мне поверить?

– Обещаю.

– Она любовница Барнея Келли. Ну знаете, любовница того сорта, какие бывают у мужчин в этом возрасте. Любовница с эдакими тонкими губами, которые гуляют где угодно.

– Ну, а почему же Барней Келли был так заинтересован в делах Деборы, что отказался от любовницы?

– Единственное, что мне известно, – присутствие служанки было частью сделки, по которой Дебора получала от него содержание.

– Она не брала у него ни гроша.

– Келли выдавал ей пятьсот долларов в неделю. Или вы полагаете, что могли обеспечить ее сами?

– Не знаю, что и думать.

– Кто-то убил ее.

– Гиго, я действительно сомневаюсь в этом.

– Ее укокошили.

– Не думаю.

– А я не думаю, я знаю.

– Тогда вам нужно обратиться в полицию.

– Мне страшно.

– Почему же?'

– Потому что я думаю, дело на этом не кончится, – Беттина перешла на такой шепот, по сравнению с которым прежний казался криком. – Дебора была шпионкой.

– Беттина, вы сошли с ума.

– Лучше, дружок, поверьте мне.

– Ради всего святого, с какой стати Деборе быть шпионкой?

– Стив, она так скучала. Она всегда так скучала. Она была готова на все что угодно, лишь бы не скучать.

– И в чью же пользу она шпионила?

– Этого я не знаю. Но она была способна буквально на все. Однажды я обвинила ее в том, что она работает на ЦРУ, и она расхохоталась. «Они же идиоты, – сказала она. – Они все университетские профессора или гориллы в десантной форме». Но все-таки мне известно, что она работала на британскую разведку.

– Когда же?

– Когда мы воспитывались в монастыре в Лондоне. Благодаря этому ей удалось оттуда вырваться. Во всяком случае, у нее был любовник из британской разведки.

– Гиго, вы действительно маленькая глупышка.

– А вы болван. Блейк болван, и вы тоже болван.

– Курочка, я обожаю вас.

– Вот это лучше.

– Мне всегда казалось, что Дебора коммунистка, – сказал я.

– Агнец небесный, а я вам о чем толкую. Я могу побиться об заклад, что она была чем-то вроде двойного агента, ну, знаете, шпиона, который шпионит среди шпионов. У меня есть что порассказать вам об этом.

Я застонал. Существовала чудовищная возможность того, что во всем этом вздоре затесался тончайший волосок истины. Я чувствовал, как тайны оборачиваются все новыми и новыми тайнами, подобно едва только формирующимся галактикам, и с грустью и обидой сознавал, что никогда не узнаю и десятой доли того, что имело место на самом деле, никогда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю