Текст книги "Искуситель"

Автор книги: Норберт Винер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

1913-1917 Внезапно со страшной силой разразилась буря мирового конфликта (мы-то надеялись от нее упастись, после того как был урегулирован балканский конфликт). В Сараеве убили наследного принца австро-венгерского престола, а армии европейских стран – армии, непобедимые вот уже лет шестьдесят, гибли одна за другой. Какое-то время мы прожили в робкой надежде, что через три тысячи океанских миль не перепорхнет даже облачко войны, что нам удастся избегнуть Армагеддона. Но даже тогда многие из нас чувствовали: особенно рассчитывать на это не приходится. Наша отрасль процветала. Европа бросила на конфликт все свои ресурсы, и ее верфи были перегружены военными заказами. Те заказы, которые Америка прежде отсылала за рубеж, доставались теперь американским фирмам. Нам начинала перепадать малая толика барышей, обычно утекавших в Европу. Поначалу весь этот бум я считал временным, полагая, что через несколько месяцев, когда в Европе победит та или иная из воюющих сторон, он прекратится. Уильямс же к идее непродолжительной войны относился скептически. – Может, ты и прав, – говорил он. – Даже хотелось бы верить в твою правоту. Ведь если война не затянется, то, кто бы ни одержал победу, у нас все вернется к тому положению вещей, которое тянулось более полувека, и мы прекрасно поймем, чего можно ожидать впредь. Но если силы обеих сторон примерно равны, и война продлится годы, то всем странам достанутся такие колотушки, что вернуться к привычному образу жизни люди уже не смогут. Так или иначе, вероятность того, что нам придется вступить в войну, прежде чем она окончится, крайне высока. На нас это отразится больше, чем на ком бы то ни было. Мы ведь занимаемся морем, а море – именно та сфера, где наши интересы в первую очередь сталкиваются с европейскими. Начинать подготовку сейчас вовсе не преждевременно. А тем временем надо принимать новый бизнес таким, каков он есть, и упрочить наши отношения с правительством, в частности с военно-морским департаментом. Мне известно, что кое-кто из моих служащих являются военно-морскими офицерами запаса. Когда мы ввяжемся в войну, таких станет много больше. Мой вам совет: станьте офицером запаса, и тогда, если грянет гром, мы будем лучше знать, что предпринять. В случае войны многих из вас, скорее всего, направят сюда, по месту прежней работы, курировать судостроение. По крайней мере, нам не придется кланяться в ноги правительству, чтоб вернуло наших работников: оно само нам в ножки поклонится. Мы вняли намеку Уильямса. Несколько человек добровольно вступили в ряды офицеров запаса. Тех, у кого был опыт плавания, приписали офицерами к определенным судам. Остальных, меня в том числе, взяли на заметку как военно-морских конструкторов. Независимо от того, в какое ведомство нас прочили, каждого из нас, хоть и не одновременно, отправляли в непродолжительный морской круиз, чтобы ознакомить с буднями военно-морского флота. На мою долю выпало несколько подобных круизов. Обычно меня посылали испытывать новые суда непосредственно перед тем, как их примет заказчик, и сразу после приемки. Я наслаждался романтикой таких круизов: ветер в лицо, быстрый ход корабля, ощущение могущества от того, что мощные двигатели влекут меня вперед, а я над ними хозяин, перепады настроений моря – от мерцающей ряби в ясную погоду, под голубым безоблачным небом, до тайн и опасностей тумана, свирепо вздымающихся валов шторма и свинцовых нависших туч, из-под которых пробиваются последние лучи заходящего солнца. Помимо развлекательных впечатлений, я воспринял много такого, что мне впоследствии пригодилось. Осмыслил военно-морскую дисциплину – где надо, жесткую и в то же время гибкую в соответствии с переменчивыми требованиями моря. "Отныне, – думал я, – имея дело с военными моряками, я буду понимать и даже в какой-то мере разделять их чувства". Постепенно, как кое-кто и предвидел, нас втянуло в войну. С тех пор мы удвоили свои усилия в кораблестроении, обслуживали зарубежные и отечественные рынки; особенно много шло заказов из военно-морского департамента. Жили мы в обстановке неослабного напряжения, решали текущие задачи день за днем, по мере того как их перед нами ставили, и очень мало задумывались над общей картиной войны, тем более что непосредственного касательства к нашей работе она не имела. Для многих текущей задачей были сражения в вооруженных силах или, на худой конец, подготовка к таким сражениям. Стих активного участия в конфликте наций нашел и на мисс Олбрайт: молодых людей в штатском она патриотично хватала за пуговицы и спрашивала, отчего они не на фронте. А нашим делом было строить корабли, не новые, не усовершенствованные модели, а просто стандартные суда, зато их можно было в какие-то считанные недели спустить на воду, зато они могли принять на борт груз, доставить его в Европу и возместить ущерб, который непрерывно причиняли немецкие субмарины и миноносцы. То было не время понимать, а время работать, и мы работали под неумолчный грохот клепальных молотков. Волей-неволей я приучился по целым дням не покидать своего кабинета, оборудованного рядом с верфью, никогда не переодеваться, есть за письменным столом (когда сторож принесет еду), поглощать бесчисленные чашки кофе, чтобы не заснуть, и дремать лишь урывками, если напряженность работы на минутку ослабевает, а кофе уже не действует. Пусть большая часть военных событий до непосредственного нашего восприятия либо вовсе не доходила, либо, если и доходила, то как отдаленный раскат грома до фермера, скирдующего сено, – один вопрос я никак не мог выкинуть из головы, а именно: о революции в России. Мне давно было известно, что царский режим там держится лишь из-за непостижимого долготерпения богов и не столько благодаря темным своим сторонам, сколько вопреки паразитической несамостоятельности. Я прекрасно знал, что есть в России революционеры, готовые воспользоваться этими слабостями и направить Россию по новому пути; больше того, одно время я и сам чуть не стал таким революционером. Но отвлекающие моменты – отвлекающими моментами, а работы у меня скапливалось все больше и больше, и, казалось, войне не будет конца. Во время перемирия работа стала напряженнее, чем когда бы то ни было. Мы разрабатывали план новой серии, рассчитанной не на месяцы, а на годы вперед, и перемирие пришло, так сказать, не в конце наших стараний, а в самом их разгаре. Первой нашей реакцией на перемирие была смесь великой радости и великого смятения. Теперь можно было вернуться к мирной жизни и строить долгосрочные планы. С другой стороны, никто не знал, какой будет эта мирная жизнь. Многие надеялись вернуться в мир образца 1914 года, я же с самого начала понимал, что это исключается. Что касается нашей фирмы, то я, хоть и представлял себе, чем отныне следует заниматься, но ждал команды твоего отца. Какое-то время мы уделили завершению принятых на себя обязательств и ликвидации начинаний, ставших ненужными. Наконец ранней осенью 1919 года мы настолько почили на лаврах, что твой отец созвал совещание в нашей нью-йоркской конторе.

1917-1919 Мы собрались все вместе – впервые за несколько лет. Присутствовал Уотмен в форме лейтенанта военно-морского флота. После службы на эсминце, сопровождавшем торговый транспорт по северной части Атлантического океана, где рыскали немецкие субмарины, он возмужал и обветрился. Присутствовал Олбрайт, вернувшийся из военно-морского департамента и напустивший на себя такую важность, словно в нем, как в драгоценном сосуде, хранятся все секреты военной мощи и военно-морской стратегии. Каммингс тоже служил в Вашингтоне; во внедрении изобретений, которые так помогли нам в войне, ему принадлежала немаловажная роль. Совещание Уильямс проводил в своем просторном кабинете. – Предлагаю совместно обсудить вопрос о послевоенном курсе фирмы, – сказал он. – Конечно, придется это потом провести через правление. Но мы, я думаю, должны знать, чего хотим, и стараться получить санкцию правления, а не ждать, пока оно само проявит инициативу. Мы переживаем переломный момент. Это не значит, что в настоящее время дела у нас плохи. Напротив, в финансовом отношении все обстоит как нельзя лучше. Однако война позади, и мы должны решить, что же теперь делать. Мистер Олбрайт, будут у вас предложения? – Мне кажется, – сказал Олбрайт, – что вследствие войны тоннаж торгового флота всех стран, в том числе и нашего, значительно уменьшился. За рубежом у нас недурные связи. Пусть даже работа, которую мы там заказываем, не так окупается, как та, что мы выполняем своими силами, – все равно, я думаю, немалую прибыль можно получить, продавая за рубеж лицензии на производство судов. – Согласен с вами, – сказал Уильямс. – В ближайшем будущем здесь никакие проблемы не возникнут. Пожалуй, бум в судостроении продержится еще долго. И все же я бы не стал целиком и полностью на это полагаться. Лично я в дальних перспективах не уверен. Джеймс, вот вы неплохо изучили Англию и многое узнаете от своих английских корреспондентов. Не можете ли сообщить, как там обстоят дела? – Не берусь рисовать радужную картину, – ответил я. – Конечно, вследствие войны повсюду имеет место острая нехватка товаров, и при восполнении этой нехватки нам будет где руку приложить. По-моему, бум не за горами. А что потом? Не знаю, представляете ли вы, до какой степени пострадала от войны Европа. Во Франции и Бельгии фронт проходил по участкам, наиболее насыщенным промышленными предприятиями. Те, что уцелели в боях, разграблены противником в затишье. Но даже если отвлечься от этого, то пять лет лишений выведут из строя любой завод. Пока что налицо пустота, которую необходимо заполнить, и страны, где промышленность на ходу, заполнят ее первыми. Меня часто удивляет, как много внимания вынуждены мы уделять контрольно-измерительной технике. Контрольно-измерительные приборы принимают от нас приказы и передают машине на понятном ей языке. На таких приборах следует сосредоточиться. Поясню подробнее. Рулевое управление корабля – устройство как устройство, оно принимает приказы рулевого и осуществляет их с мощностью, достаточной, чтобы повернуть руль огромного лайнера. Да и погрузочно-разгрузочные устройства в значительной своей части фактически осуществляют ту же функцию. Портовый грузчик, наматывая виток каната на лебедку, по существу, отдает приказ сравнительно слабым натяжением каната или же его ослаблением, а лебедка преобразует этот приказ в действие, но вкладывает большую мощность. Мне кажется, под той же рубрикой проходят и гирокомпасы. В принципе задача состоит в том, чтобы сравнительно неясные сигналы, исходящие от вращения Земли, преобразовать в ведение корабля по курсу. Это может делать штурман, глядя на катушку компаса. Но задавать курс кораблю можно и непосредственно, с помощью машины. До меня дошли слухи, что в этом направлении наши конкуренты добились успеха. – Все это крайне поучительно, – сказал Олбрайт, – но мистер Джеймс несколько затянул вступительную часть. Он распространяется о философской подкладке контрольно-измерительной техники. А нам предстоит торговать компасами, рулями и погрузочно-разгрузочными устройствами. Потрудитесь спуститься на землю, мистер Джеймс. – Я как будто высказываюсь по существу, – возразил я. – Мы торгуем гирокомпасами, рулевыми тягами и погрузочно-разгрузочными устройствами. У нас нет большой научно-исследовательской лаборатории, и дублирование работы, когда процесс изобретательства повторяется для каждого выпускаемого нами изделия, нам не по карману. Конструированием контрольно-измерительных приборов нужно заняться с размахом, руководствуясь генеральным планом, точно так же как телефонные компании с размахом занялись телефонными изобретениями. Ведь главное в том, что контрольно-измерительные приборы широко применяются не только в судостроении, и если судостроение претерпит кризис, мы без ломки переориентируемся на другую отрасль промышленности. Американские заводы можно оснастить контрольно-измерительными приборами в гораздо большем количестве, чем там имеется в настоящее время. Для этого надо будет немало потрудиться над разработкой таких приборов и подготовкой промышленности к их использованию. Не сразу придет эра контрольно-измерительной техники, но она непременно наступит. Кое-кто из нас даже удивится – до того скоро наступит. Может быть, я чрезмерно увлекся, но за одно я ручаюсь: когда начнется такая эра, контрольно-измерительные приборы очутятся в руках людей, которые давно о них думают и готовы их использовать. Например, на химическом заводе девять десятых рабочих служат не более чем передатчиками приказов, поступающих (от манометров и прочих измерителей) к клапанам, устройствам пуска и останова и пр. То есть работа людей заключается попросту в том, чтобы передавать приказы от одного прибора к другому. С такой работой справится и машина. Рано или поздно до этого додумаются, но когда именно – я пока не могу сказать. Идея, по-моему, чрезвычайно перспективная. Новые поиски следует вести в этом направлении. – Не представляю, как может справиться с такой задачей рулевой двигатель корабля, – сказал Уильямс. – Навряд ли мы пойдем этим путем, – ответил я. – Здесь требуется нечто гораздо более качественное и чувствительное. По правде говоря, инженеры радио и телефонии куда ближе подошли к требуемым устройствам, чем инженеры-энергетики. Мне кажется, тайну прогресса в данной области скрывают бурно развивающиеся электронные лампы. Впервые получили мы возможность снимать слабые сигналы и усиливать их до нужного уровня. И это осуществимо не только в одной узкой области техники: рано или поздно такие лампы станут неотъемлемыми частями всех контрольно-измерительных приборов. Вот отправная точка, откуда, мне кажется, надо исходить в нашей работе. – Боюсь, слишком поздно мы вступаем в игру, – сказал Каммингс. Радиовещательные и телефонные компании опутали всю эту сферу патентами. Наверное, получить лицензии нам не составит труда, но ведь и никому из желающих – тоже. Где гарантия, что, после того как мы вложим сюда прорву денег, какая-нибудь другая фирма не урвет всю прибыль и не оставит нас с носом? – Об этом я думал, – ответил я. – По-моему, есть верный способ обезвредить такие фирмы. Здесь вступает в действие другая моя идея. К раздаче основных патентов на электронные лампы мы не поспели, но не опоздали еще к другому: мы можем прочно закрепиться в методах применения таких ламп в контрольно-измерительной технике. Системы управления ближайшего будущего рисуются мне примерно так. Допустим, есть какое-то устройство, например руль корабля, и надо передать к нему приказ рулевого. Я утверждаю, что проблема повышения мощностного уровня приказов, повышения, достаточного для воздействия на руль, сводится к усилителям и электромоторам современных конструкций. Что такое усилители, вам известно. Они принимают слабый сигнал и умножают его первоначальную мощность десятикратно, стократно или даже в миллион раз. Радиоинженерам они превосходно известны. Но при проектировании систем управления одними усилителями не обойтись. Мало передать рулевому двигателю приказы рулевого. Надо, кроме того, модифицировать эти приказы в соответствии с конструкцией двигателя, чтобы использовать их наиболее эффективно. А для этого нужна новая техника суммирования сообщений. Мы бы хотели суммировать наши сообщения на низком силовом уровне. В радиоаппаратуре это делается перед конечным повышением на антенну. Нам необходимо разработать технику целевого суммирования сообщений. Такая техника сыграет важнейшую роль в экономике заводов будущего. Возьмите, например, химический завод, о котором мы недавно упоминали. Там почти все рабочие заняты тем, что считывают показания манометров, термометров и т. п. и в зависимости от показаний поворачивают рукояти управления в соответствии с какой-то программой. Если известна желательная технологическая схема, то ее можно надеяться запрограммировать в самой системе управления. Это значит, что большую часть заводской работы будет выполнять машина да к тому же, наверное, дешевле и лучше. Я говорил о химических заводах, но ту же идею можно беспрепятственно внедрить на конвейерных линиях. Пусть даже качество продукции не улучшится, зато предприниматели высвободятся из-под давления профсоюзов. Я думаю, таким доводом их будет нетрудно подкупить. Знаю, все это – дело далекого будущего, но ведь именно к будущему, да притом не к ближайшему, мы и должны готовиться. Я бы не стал упоминать о журавле в небе, если бы не бесспорный успех, достигнутый в искусстве суммирования выходных сигналов способом, наилучшим для управления механизмами. Есть в Англии один человек, Седрик Вудбери; он наводняет техническую периодику отличными статьями по данной проблеме. Каждый может убедиться собственными глазами. Уверяю вас, Вудбери уже нашел многие ответы и стоит на верном пути к тому, чтобы найти все остальное. – Ну, оседлал Джеймс своего любимого конька, – заметил Уильямс. Последние десять лет Вудбери у него с языка не сходит. Давайте же выскажитесь и облегчите душу. – Если мы приобретем право распоряжаться трудами Вудбери, – продолжал я, то получим крупный козырь про запас. В людях понемногу пробуждается интерес к Вудбери, но пока что большая часть его работ пребывает в неизвестности. Я давно числю себя поклонником Вудбери, как справедливо заметил мистер Уильямс. Привлек к нему внимание кое-кого из своих друзей, в частности мистера Уотмена. Ссылка на Вудбери мелькнула в одной статье Домингеца из Фэйрвью-колледжа. Эти двое занимаются проблемой вполне серьезно, но едва ли шагнули дальше самого смутного представления об истинных ее перспективах. Естественно, я не собираюсь трубить на всех углах об этой новой отрасли техники. Если ее возможности таковы, как я предполагаю, то пусть все останется между ними. Вряд ли нас кто-то обскачет. Труды Вудбери носят предельно абстрактный характер. Вы, мистер Уильямс, знаете, какой это вспыльчивый, эксцентричный человек. О большинстве представителей славной инженерской профессии он самого невысокого мнения. По-видимому, ему доставляет какое-то злорадное удовольствие не ставить точек ни над одним "и", поэтому его творения доступны лишь немногим. Я их читал и нашел их довольно-таки неудобочитаемыми, но в них есть все, стоит только хорошенько вчитаться. Если у кого-то хватит ума и инициативы воплотить в меди и стали его принципы оптимального конструирования, то этот "кто-то" опередит остальных на несколько лет. Воротилы английских верфей Вудбери терпеть не могут. Прямо-таки ощетиниваются при одном упоминании его имени. Особенную неприязнь питает к нему Кийс-Дартфорд. Я за это ни капельки не осуждаю старого морского волка. Кийс-Дартфорт со всеми своими парусами и мореходными познаниями восходит к началу века – не нынешнего, а минувшего. Вудбери это понимает и на каждом публичном сборище подпускает коммодору какую-нибудь шпильку. – Нет у меня стопроцентной уверенности, что изобретения Вудбери столь ценны, как вы полагаете, – сказал Уильямс. – Однако я не впервые имею дело с вашими идеями. Не раз уже я слышал от вас предложения, которые казались мне бредовыми. При всем том они, как правило, окупаются. Будем пока исходить из того, что вы правы. Допустим, работы Вудбери именно таковы, как вы уверяете. Что мы предпримем? Каммингс, вы у нас эксперт-патентовед. Поможете нам в этом мероприятии? – Звучит заманчиво, – признал Каммингс. – Учтите, я должен обдумать ту оценку перспектив, которую дает мистер Джеймс. Вы, я вижу, охотно исходите из его правоты. Ладно, буду исходить из того же. Джеймс, оказался ли ваш вспыльчивый друг настолько дальновидным, чтобы облечь свои идеи в ощутимую форму патентов? Нельзя же основывать будущность фирмы на химерах. – Я как раз собирался затронуть этот вопрос, – ответил я. – Нет, не оказался. Никогда в жизни он не был дельцом и не держал в руках тысячи фунтов стерлингов. Удовлетворение он получает, трудясь над статьями и публикуя их, а также глядя, как корчатся другие, уличенные им в ошибках. Кое-что из своих основополагающих идей он опубликовал на рубеже столетий. Посвятил их народу, если вы к этому клоните. – Именно к этому. Если Вудбери посвятил свои изобретения народу и нам не может передать права на них, то, по крайней мере, не может передать никакие права никому другому. Совершенно ясно, что Вудбери далеко не истощил жилы новых изобретений. Многое еще можно сделать в этом направлении, раз уж нам потенциальная ценность идеи известна, а другим нет. Самое разумное – спокойно разрабатывать эту область, защитив патентами все мыслимые способы, какими можно практически осуществить идеи Вудбери. Тогда в дальнейшем руки у нас окажутся развязанными, а наши конкуренты шагу ступить не смогут, не наткнувшись на тот или иной принадлежащий нам патент. – По-моему, верно, – сказал Уильямс. – Попробуем, Джеймс? – Ни о чем лучше, как работать над идеями Вудбери, мечтать не приходится, – ответил я. – Признаться, я горю нетерпением выехать к нему. Вот чуть-чуть разберусь с бумагами на столе – и с радостью возьмусь за это поручение как за первоочередную свою обязанность. – Этого я не могу позволить, – возразил Уильямс. – Уже не первый месяц вы фактически исполняете обязанности главного инженера. Осенью Андерсон уходит на покой. Как только он уйдет, я официально назначу вас главным инженером. Без вас я не могу обойтись. Нельзя ли перепоручить это дело кому-нибудь еще? Например, Уотмену? – Я бы сам хотел попытать счастья, но если нельзя, то лучшей кандидатуры, чем Уотмен, не придумаешь. Уотмен, ты согласен? Уотмен скромно усомнился в том, справится ли с поручением. Видно было, что желания взять на себя эту миссию у него хоть отбавляй. Каммингс колебался. – Не торопитесь, – посоветовал он. – Если мы выправим патенты на имя Уотмена, то каждому станет ясно, что тут налицо закулисная игра. Другая фирма может докопаться до того, что принципиальные идеи патентов украдены у Вудбери. Она причинит нам массу хлопот в патентных спорах, а то и опередит нас. Я предпочел бы замести следы и никому не давать никаких зацепок. – Да, лучше бы приобрести права у лиц менее подозрительных, – согласился Уильямс. – Хорошо бы привязать изобретения к постороннему имени. Тогда мы бы действительно опутали патентами всю отрасль, а от всех прочих оторвались настолько, что не оставили бы им никаких шансов. Здесь одно затруднение: к какому же постороннему имени? Тут я опять увлекся коммерцией. Не стану скрывать, сюда примешивалась и затаенная злость. – А если к Домингецу? С недавних пор он балуется где-то на стыках с этой отраслью – так, в порядке джентльменской забавы. Ничего серьезного, сами понимаете. С Домингецом я давно знаком и думаю, что нам удастся повесить на него изобретения. Я знаю склад его ума. Домингец тщеславен, поэтому никакого труда не составляет внушить ему, будто идеи исходят от него. Мы с Уотменом можем заняться конструкторским изучением проблемы, а попутно нянчиться с Домингецом. А потом оформим патенты на имя Домингеца. Мне кажется, у него можно будет их выкупить по весьма сходной цене. – Слабовато, – сказал Уильямс. – Все равно люди заподозрят неладное, а след приведет к трудам Вудбери. – По-моему, этого нетрудно избежать, – вставил я. – Давайте решимся на дерзкий ход. Вместо того чтобы стараться заполучить новые патенты по наинизшей цене, давайте предложим Домингецу головокружительную сумму и придадим всей затее бесхитростный, однозначный вид. – В этом есть великий смысл, – сказал Уильямс. – Если мы решились заняться этим делом, то нельзя довольствоваться полумерами. Предложим ему не просто приличную цену: предложим неслыханную. Тогда наши конкуренты подумают, что дельцы из преуспевающей фирмы не стали бы платить такие деньги за пустяк, что изобретение, пожалуй, действительно чего-то стоит. Мы отпугнем всех конкурентов еще прежде чем начнется конкуренция. – Смысла здесь еще больше, чем вы думаете, – подтвердил Каммингс. – В конце концов патентное право не исчерпывается одними только параграфами кодексов. Надо учитывать патентную экспертизу, да и судей тоже. Если у нас дойдет до тяжбы – а это более чем вероятно, я бы даже сказал, гарантировано, – то, когда станет известно, что мы предлагаем кругленькую сумму постороннему изобретателю, все проникнутся убеждением, что за эту сумму фирма получила равноценные изобретения. У нас появится не только огромное преимущество в патентных спорах, но и возможность (я не ручаюсь, но почти уверен) запугать противную сторону, прежде чем она обратится в суд. А каждый месяц беспрепятственного нашего владения новыми изобретениями будет просто-напросто укреплять презумпцию, будто они действительно находятся в законном нашем владении. В спорных случаях суд принимает сторону фактического владельца. – Это мне не нравится, – заявил Олбрайт. – Вы, по-моему, нагло попираете традицию фирмы – трезвое благоразумие. Против этого я употреблю все свое влияние. – Я и сам еще не пришел к окончательному решению, – сказал Уильямс. – Меня все же надо убедить, что овчинка Вудбери стоит такой сложной выделки. Знаю, Джеймс утверждает, что стоит. В моих глазах его мнение имеет большой вес. В общем, если окажется, что изобретениями действительно стоит заняться, то заняться ими надо дерзко. Во всяком случае, прощупывая почву, мы ничем не рискуем. Прежде чем у нас появится возможность довести дело до конца, пройдет какое-то время. Мне кажется, Джеймс и Уотмен должны действовать, как если бы мы приняли положительное решение. Отказаться от этой затеи на каком-то промежуточном этапе будет еще не поздно до тех пор, пока деньги не перейдут из рук в руки; мы решительно ничего не теряем, кроме времени одного или двух наших служащих. За исключением присутствующих на совещании, ни одна живая душа знать ничего не должна о наших планах. Хотите высказаться, Паттерсон? – Хотелось бы подробнее услышать об этом Домингеце, – сказал Паттерсон. Что он за птица? Достаточно ли в нем силы и прочих качеств, обеспечивающих популярность, станет ли он привлекательной фигурой в глазах общественности? Бесцветная личность тут не пригодится. Если же этот человек согласится подыгрывать рекламе и сумеет себя подать, то окажется неоценимым залогом успеха фирмы. Джеймс, вы его знаете. Какой он в этом направлении? Я рассказал Паттерсону о давнем своем знакомстве с Домингецом, о его романтическом пребывании в цирке, о детстве на ранчо среди необъезженных мустангов, о тем, какую лихость и даже театральность он на себя напускает. Рассказал также, как он женился на вдове Матьесона. – Добро, – подытожил Паттерсон. – Есть за что уцепиться. Меня так и подмывает засучить рукава – такие открываются горизонты. Джеймс, пришлите-ка мне все материалы о Домингеце, какие только удастся собрать, а когда придет пора, мы уж за них возьмемся совместно. – Отлично, – заключил Уильямс. – Насколько я понимаю, всем все ясно.

1920-1922 Через несколько дней после совещания Уильямс пригласил меня к себе в кабинет для личной беседы. – Прежде чем говорить о делах, – сказал он, – я хотел бы обсудить с вами личный вопрос. Теперь, когда схлынула напряженность военных заказов, все мы можем подумать о себе и о личном счастье. Так вот, вам первому я решил поведать о своем. За годы совместной работы мы с мисс Сомерсет очень сблизились, и я попросил ее стать моей женой. Она оказалась настолько добра, что согласилась, невзирая на все мои недостатки. Я смущенно пробормотал слова поздравлений и сердечно пожал Уильямсу руку. – Хотел просить вас о двух одолжениях, – продолжал Уильямс. – Во-первых, будьте шафером у меня на свадьбе. Мы с вами превосходно сработались, к тому же вы – давний друг. Когда человек занимает такое положение, как я, вечно отдает приказы и держит подчиненных в узде, у него не так-то много близких друзей. – Конечно, буду, – отвечал я. – Для меня это большая честь. А второе? – Второе касается нашего медового месяца. Мы решили провести его за границей, но не знаем, куда именно податься. Вы же досконально изучили Европу, и в частности самые привлекательные ее уголки. Окажите нам услугу, составьте программу поездки. Я согласился, пообещав приложить все старания. – Хорошо, – сказал он. – Значит, здесь все а порядке. А теперь о деле. Хочу поговорить о вашем с Каммингсом плане. Олбрайт его не одобряет, но вы же Олбрайта знаете. Новые начинания ему не по душе, и в то же время он страшно боится отстать от жизни. Если я одобрю план слишком горячо, то Олбрайт будет гмыкать, покашливать, выдвигать возражения одно за другим, но в конце концов склонится на мою сторону. Если план окажется удачным и увенчается успехом, то мало-помалу Олбрайт позабудет все свои возражения. Через годик-другой начнет думать, будто сам породил этот замысел. Тогда в фирме "Уильямс и Олбрайт" все начинание станет неотъемлемой частью деловой политики. А. там уж пусть-ка кто-нибудь попробует против него возразить Олбрайт живо отбреет наглеца! В конечном итоге решение должен принять я. Но бесповоротное решение я не вижу возможности принять еще какое-то время. Предположим, мы прощупали Домингеца, и из этого ничего не вышло. Я охотно выложу плату за консультацию и даже, в разумных пределах, задаток. Пусть у нас останется возможность вовремя вступить в игру, если игра стоит свеч. Это ведь недорогое удовольствие. Итак, предлагаю следующее. Потолкуйте с Домингецом и заинтересуйте его в нашей затее. На тот случай, если мы решим продолжить игру и предоставить все полномочия Домингецу, проследите, чтобы Уотмен не надулся. А я тем временем займусь финансовой стороной и выясню, пойдет ли нам Уолл-стрит навстречу, если мы решим активизироваться. Но помните, я на вас полагаюсь: не вовлекайте нас ни в какие мало-мальски важные обязательства, пока и поскольку я не даю особого распоряжения. От Уильямса я вышел, осчастливленный его доверием, исполненный решимости не подкачать и оказаться достойным возложенной на меня ответственности. Я был уверен, что у такого человека, как Уильямс, справедливости и чуткости хватит на двоих. Тем не менее, поскольку мне приходилось принять участие в интриге, которую в известной мере породило мое же предложение, на душе у меня скребли кошки. Я прекрасно знал, что Вудбери не очень-то позволяет, чтобы посторонние вмешивались в его дела или пытались распорядиться будущей судьбой его изобретений. В общем-то я считал, что мы не вредить ему собираемся, а помогать. Давно уже он отсек от себя какие бы то ни было права собственности на свои изобретения. Более того, предоставь его самому себе – он наверняка будет продолжать в том же духе. Сам себе встает поперек пути, тогда как у него есть все основания притязать на прибыль и даже сравнительное благосостояние. Помочь ему можно только одним способом: пусть какой-то другой человек, более искушенный, более от мира сего, станет хранителем его идей, и предоставить автору заслуженные преимущества без личного авторского вмешательства, даже без участия. Осуществись наш план, я не сомневался, что Уильямс вознаградил бы Вудбери щедро, куда щедрее, чем обязан был по закону. Такого принципа всегда придерживался Уильямс, имея дело с человеком, который не пытается ущемить его интересы и во всем, что касается собственных прав, простак простаком. Однако, учитывая упрямство и прямолинейность Вудбери, я сознавал, что договориться с ним будет нелегко. Правда, я надеялся, что при содействии Уильямса мне (человеку, которого Вудбери называл своим другом) удастся как-нибудь уломать старика. Но все же это обстоятельство меня тревожило. Зато меня ничуть не тревожила проблема Домингеца. Я ведь раскусил его тщеславную, себялюбивую душу. Из памяти у меня еще не изгладилась последняя наша встреча во Флоренции. В конце-то концов, если говорить о материальных благах, то мой замысел ставит его в благоприятнейшее положение. Тонкости же чувств Домингеца в этических вопросах я не придавал излишнего значения. Не сомневаясь, что справлюсь с Домингецом, я бессердечно отмахивался от мысли о нежелательных последствиях моего вмешательства в его дела. Куда сильнее беспокоила меня проблема Уотмена. Мы намеревались на сто процентов использовать его мозг, а самому ему предоставить мириться с второстепенным (в глазах общественности) положением. Прежде чем предпринимать что-либо, я собирался побеседовать с ним и выяснить, действительно ли наши планы ранят его так глубоко. При первом же удобном случае я с ним встретился. Уотмен с поразительной готовностью согласился сотрудничать. – Обо мне не думай, – сказал он. – Работать в области, имеющей немалые перспективы, да еще получать за это деньги – для меня огромное удовольствие. Фирма платит мне солидное жалованье и не спрашивает, получилось ли из моих стараний что-либо путное. Мне хорошо на моем месте, а не там, где каждое изобретение надо доводить до оптимума. Да и не хочу я делать ставку на одно-единственное изобретение. Меня никогда не интересовало, что думает о моей работе общественность, лишь бы поддерживали сослуживцы. Валяй, поступай, как считаешь нужным, обо мне забудь. Я верю Уильямсу и тебе верю. Не волнуйся. Я поблагодарил Уотмена, и с души у меня свалился камень. Тогда я начал подготовлять нашу договоренность с Домингецом на случай осуществления наших планов. Возобновил с ним переписку, постаравшись сделать это по возможности естественнее и непринужденнее, чтобы не дать ему догадаться о затеваемой крупной игре и как-нибудь ненароком не вспугнуть. Это оказалось несложно. Вскоре я получил от Диего приглашение приехать в Уайт-Пилларс. В одно прекрасное воскресенье я выехал туда на чашку чаю. Я увидел, что Диего вполне освоился с положением сановного преподавателя и владетельного джентльмена; во всех внешних атрибутах этого нового положения он проявлял крайнюю взыскательность. Я разговорился с президентом Маннингом. Мне еще раньше говорили, что он рвется превратить Фэйрвыо-колледж в полноправный университет, и в частности открыть там новый политехнический факультет. Маннинг завел речь об инженерской подготовке Домингеца и о перспективах нового обучения. Я, естественно, всячески поощрял разговор, не скупясь на похвалы работам Домингеца. Ввернул я и насчет назревшей необходимости интенсифицировать подготовку инженерных кадров, по всей стране. Здесь я действовал не так уж бескорыстно, учитывая, что всякое повышение акций Домингеца льет воду на нашу мельницу. К тому же я искренне верил, что как преподаватель технических дисциплин Домингец не так уж плох. Для того начинания, какое затевал Маннинг, трудно было сыскать лучшего. После обеда мы перешли в гостиную с высоким потолком и створчатыми до полу окнами с восхитительным видом. – Рассказал бы, что творится у "Уильямса и Олбрайта", – попросил Домингец. – Вы, наверное, завалены послевоенными заказами и восстанавливаете разоренное судоходство мира. – Да, – сказал я, – если говорить о ближайшем будущем. Но знаешь ведь как главный инженер я обязан не только печься о проблемах завтрашнего дня, но и предугадывать проблемы послезавтрашние. Вот тут-то я прихожу в тупик. Временами я многое бы отдал, лишь бы поменяться с тобой местами, думать только о новостях науки и техники. А я ведаю притоком долларов. Откровенно говоря, это одна из причин, по которым я рад тебя видеть. Хочу набраться от тебя ума-разума. Где именно, по-твоему, произойдет очередной крупный переворот в технике и как бы к нему примазаться? – Да, собственно, – ответил Домингец, – сфера моих интересов в настоящее время ограничена электронными лампами, но здесь я, пожалуй, пристрастен. А по-твоему, что сейчас ново? – Месяца три или четыре назад в "Электрикл энджинир" мелькнула одна заметка, – сказал я. – Помнится, об электронных лампах в контрольно-измерительной технике. Ты не читал? – Читал, – подхватил Домингец. – Вообще-то я собрался детально исследовать эту область, но временно отложил на будущее. – Знаете, – вставила Селеста, – Диего ужасающе перегружен заказами радиопромышленности. Если не ошибаюсь, там приступают к массовому радиовещанию или что-то в этом роде. Представляете, как в романе "Взгляд назад": сообщения будут передаваться с центральной станции, а подхватят их личные приемники на дому у каждого. Диего вначале не верил в коммерческий успех этой затеи, а я сразу поверила. Очевидно, мое мнение разделяют крупные электротехнические фирмы. Теперь Диего рад, что я уговорила его заняться этим делом. А вы что об этом думаете, Грегори? – Согласен с вами, Селеста, – ответил я. – Радио стучится в нашу дверь. Лет через двадцать оно, может быть, станет ведущей отраслью промышленности. Однако оно несколько выходит за пределы моей компетенции. Гораздо больше интересует меня, Диего, твоя работа по управлению. По-моему, ты – зачинатель великой идеи. Она, как мне представляется, полностью соответствует нашему профилю. Твоя статья наверняка станет классическим трудом. Между прочим, ты, наверное, знаешь, что в Англии один инженер (некий Вудбери), по-видимому, пронюхал о твоих идеях. На него начинают обращать внимание специалисты. Мне кажется, ты не должен пускать это дело на самотек. По-настоящему надо приложить все усилия и защитить идею патентами, прежде чем к ней примажутся. – Да-да, помню, видел я статьи Вудбери, – сказал Домингец. – По-моему, они весьма любопытны. У меня-то эти идеи давно зародились, еще в бытность мою на ранчо в Монтеррее. Знаешь, пока я объезжал коней, хватало времени обо всем поразмыслить. А ты и впрямь веришь в перспективность моей работы для практических целей? Я спрашиваю о ближайшем времени, потому что в будущем-то она, конечно, пригодится, но сейчас техника, скорее: всего, еще не достигла нужной– высоты. – Разумеется, верю, – ответил я. – Вообще-то наша фирма серьезно подумывает о том, чтобы расширяться именно к этом направлении. В подмогу нам нужны самые светлые умы. Так или иначе я с тобой собирался об этом потолковать. Нам необходимо всестороннее исследование по управлению, и в частности по применению электронных ламп в управлении. Не возьмешься ли? Перед моим отъездом старина Уильямс уполномочил меня обговорить с тобой этот вопрос. Если возьмешься, можешь стать у нас постоянным консультантом. Работы Вудбери любопытны, но он ведь умалчивает о том, какие именно электронные, схемы намерен применить для воплощения своих идей. Беспрерывно упоминает о каких-то идеальных элементах, которым можно придавать любые желательные характеристики. Но мы-то вынуждены обходиться реально существующими катушками, конденсаторами, лампами, а они более или менее одинаковы, так что, попытавшись ими воспользоваться, мы не удовлетворим всем требованиям теории Вудбери. Да-да, знаю, Вудбери выдал две-три чисто конструкторские идеи, и, по его словам, схемы его работоспособны. Вполне возможно, но лучше бы кто-нибудь вплотную занялся этим вопросом и высказался со всей определенностью. В этом направлении у нас работают несколько толковых инженеров, но своими силами они, по-моему, не справятся, а нам желательно получить совет первоклассного специалиста. Мы были бы крайне рады, если бы ты занялся этим делом сам, но если не можешь, то не порекомендуешь, ли кого-нибудь другого? – Да, приходят мне на ум две-три фамилии, – ответил Домингец. – Не исключено даже (хотя маловероятно), что я мог бы заняться и сам. Но ты ведь понимаешь, какой сейчас на меня спрос. Ничего не могу твердо обещать. Домингеца позвали к телефону. Мы с Селестой воспользовались случаем переброситься несколькими словами. – Грегори, – сказала Селеста, – ты оказываешь нам с Диего огромную услугу. При всей его кажущейся самоуверенности в действительной жизни он чересчур скромен, себе же во вред. Я ужасно боюсь, что здесь, в Уайт-Пилларс, он чувствует себя ущемленным. Я не хочу, чтобы он считал себя всего-навсего мужем богатой женщины. Если он достигнет положения, при котором деятельность инженера будет приносить ему удовлетворение, а гонорары за консультации будут покрывать его долю расходов по хозяйству, то ему, я уверена, станет легче... да и мне тоже. Какая заботливость с твоей стороны – предоставить ему такую возможность! Я уехал, чрезвычайно довольный ощутимыми результатами наших переговоров, но несколько смущенный необходимостью обманывать хорошую женщину. Однако и перед Уильямсом у меня были обязательства, поэтому приходилось выбросить Селесту из головы. А Уильямса я мог с чистой совестью заверить, что в мозгу Домингеца семена сделки упали на благодатную почву, и посеяны они так мастерски, что постепенно Домингец начнет считать себя инициатором замысла и припишет себе немалую изворотливость. Через несколько дней меня вызвали к Уильямсу. – Меня очень соблазняют ваши– идеи насчет работ Вудбери, – сказал он. Если мы ими займемся, то, мне думается, ваш с Каммингсом подход самым правильный. Правда, я еще не совсем уверен, можно ли реализовать его работы в обозримом будущем и стоит ли нам заняться ими безотлагательно. Однако мы ведь не сию минуту обязаны принять решение. На тот случай, если мы захотим продолжить игру, я прощупал Уолл-стрит. По-моему, мы можем рассчитывать, за нужную сумму. Кстати, а у вас как дела с Домингецом? – Недурно, – ответил я и– дал краткий отчет о беседе– в Уайт-Пилларс. – Вы все проделали как надо, – заметил Уильямс. – В Домингеце возбудили интерес, а нас не связали мало-мальски существенными обязательствами. Слов нет, вы дьявольски хитры и осторожны. Всегда находите выход в щекотливой ситуации, быть может, не совсем так, как справился бы с ней я, но зато так, как я хотел бы уметь. Знаю, в бизнесе приходится залезать в чужой карман, и вас это мучит до колик, но получается это у вас мастерски. Ну-с, а: каков же следующий шаг? – Их два, – сказал я. – Во-первых, будем отсчитывать часы, покуда Домингец не созреет. Идеи-то я в него заронил, но пусть пройдет время, пусть он с ними сроднится и поверит, будто они исходят от него самого. Чересчур поторапливать его не стоит, иначе мы себя выдадим, а уж как он тогда все воспримет – я не берусь предугадать. Во-вторых, с Уотменом я уже виделся и говорил; он не станет дуться, если мы преподнесем пенки Домингецу. Кстати, мне кажется, Уотмену следует основательно прибавить жалованье в виде компенсации за то, что мы превращаем его в козла отпущения. Прибавки он так или иначе заслуживает, а мы должны готовиться к тому, что его идеи будут скармливаться Домингецу. Если затея пройдет, то надо серьезно подумать о том, что же делать с Вудбери. С легкостью он к этому все равно не отнесется, но совершившийся факт воспримет лучше, чем нашу попытку слишком рано посвятить, его в суть дела. Тогда-то он заподозрит неладное. А так можно рассчитывать, что ему не хватит житейской мудрости разобраться в нашей роли. Лучше всего, если он сочтет нас чересчур наивными, не понимающими ценности его работ. Он не должен знать, что мы инициаторы заговора и прекрасно ведаем, что творим. Чем больше я занимаюсь этой историей, тем меньше мне нравится, как мы обходимся с Вудбери. При всей своей запальчивости он же действительно великий человек. Я общался с ним на протяжении многих лет, пока нас обоих не завалили военными заказами. Пусть мое занятие ему не очень-то нравится, но ко мне лично он относится очень хорошо, насколько вообще способен на хорошее отношение. Я знаю, по настоящему-то мы действуем в его интересах, но страшно подумать, что бы он сказал, если бы проник в наши замыслы. – Значит, вам свойственны порывы мягкосердечия, – заявил Уильямс. – С трудом верится, что вы соглашались пойти на эту затею. Иногда я вас перестаю понимать. До чего же вы сентиментальны! – Пусть так, – ответил я, – но на меня рассчитывайте твердо: я доведу дело до конца. По-моему, вы и сами были бы рады, если бы требования бизнеса меньше уязвляли хрупкую совесть. – Пожалуй, вы правы, – сказал Уильямс, – хотя, признаться, наибольшее сочувствие вызывает во мне не Вудбери. Его никто не неволил изображать Диогена и торчать в своей бочке. Навряд ли целесообразно изливать на него чрезмерную жалость. Он получил удовлетворение, сделав работу, а это для него главное. Не может же человек вечно лежать камнем преткновения на пути изобретательства. Нет уж, кого мне жаль, так это Уотмена. Он хорошо работает. Отнимать у него право на признание заслуг – несправедливость. Безусловно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы он получил хоть какую-то компенсацию. Но наши инженеры его любят. Когда правда всплывет наружу, молодежь примет его ближе к сердцу, чем сам Уотмен. Понятно, в наши дни инженер не может изобретать в одиночку и надеяться, что счастливая случайность принесет ему богатство. Когда я был молод, все мы надеялись, что в один прекрасный день наживем состояние. А пока, на время, не возражали подтянуть потуже ремешок. Нынче в популярных журналах печатают рассказики об успехе, чтобы у американского юнца сложилось впечатление, будто все осталось по-прежнему, а ведь на самом-то деле все переменилось. Может быть, оно и к лучшему. Многое можно сказать о преимуществах солидного оклада и постоянной службы перед условной долей в блуждающем огоньке. – По-моему, в главном наши взгляды сходятся, – сказал я. – По крайней мере, в том, что мы делаем. Пожалуй, расходимся мы в оправданиях перед самими собой. Ладно, вы, насколько я понял, одобряете нынешние мои планы, хотя бы в принципе. Несколько месяцев я благоразумно сторонился и Уотмена, и Домингеца. Но все же сложа руки я не сидел, а держался в курсе того, как варится зелье. Не проявляя чрезмерной заинтересованности, я вел переписку с Домингецом; инициативу предоставлял ему, сам же довольствовался изъявлениями сочувственного внимания и вялого любопытства. Часто случалось мне говорить с Уотменом и выслушивать его восторженные сообщения о ходе работы. Бывали у него м унылые периоды, когда все шло не так гладко, как хотелось бы. В беседах с ним я время от времени ронял то или иное замечание, доказывал, что желаю ему всяческих успехов, но особого нетерпения не испытываю. К этому времени Уотмен начал получать отличные результаты. Прошло еще полгода, и работа Домингеца приблизилась к стадии опубликования. Я заколебался: дождаться выхода ее в свет, а затем уж изложить Домингецу свое предложение или сделать это немедля? В общем, остановился я на золотой середине: выждать достаточно долго, чтобы Домингец подумал, будто его опус уже привлек к себе внимание, но недостаточно долго для того, чтобы идею выхватили у нас из-под носа другие концерны. Я всячески старался хорошо информировать Уотмена о ходе работы Домингеца, а еще пуще – передавать Домингецу идеи Уотмена, причем в настолько завуалированной форме, что всю их значимость Домингец осознавал далеко не сразу, а спустя изрядное время, и тогда уж верил, будто додумался до них самостоятельно. Домингеца надо было держать чуточку позади Уотмена, но по возможности с наименьшим разрывом, чтобы Домингец не выпускал приманки из виду. Все это напоминало мне охоту с гончими. Электронный заяц маячил впереди, на таком расстоянии, что пес волей-неволей развивал максимальную скорость. Разумеется, я был страшно загружен. Я ведь не просто ждал дальнейших событий – на мне лежали и другие обязанности. Все мое время поглощали испытания нового миноносца "Гиппопотам". Этот корабль был оснащен рулевым управлением "Уильямс и -Олбрайт", а также новой системой управления машинным залом с мостика. Оборудование было всесторонне испытано в цехах, но ведь в последнюю минуту вечно всплывают какие-то недочеты. С души сваливается камень, когда узнаешь, что на судне оборудование работало так же безотказно, как на испытательном стенде. Новое оборудование всегда несет новые привычки людям, которые им управляют. Сладить с ним по первому разу не легче, чем привыкнуть к новой паре очков. Два-три тактичных намека могут предотвратить уйму хлопот и на испытаниях, и в дальнейшей эксплуатации. Как обычно, работа доставляла мне удовольствие. Представилась возможность изгнать червоточинку из мыслей. На время я отмахнулся от тревожившей меня моральной дилеммы. Наконец, испытания успешно закончились, и военно-морское ведомство приняло новое рулевое управление. На различных маневрах, предусмотренных программой испытаний, новое оборудование показало хорошие результаты. У меня вновь появилось время подумать о своем маленьком заговоре. Между тем от Домингеца уже поступали письма, из коих явствовало, что он добился неких результатов. Уотмен засучил рукава по-настоящему. Близился этап, когда бумажная работа продвинется настолько, что позволит и даже потребует провести первые испытания в лабораторных условиях. Для Уотмена здесь не было никакой проблемы: именно для этого его нанимали, именно для этого оборудовали ему лабораторию. А вот -Фэйрвью-колледж только-только переставал быть колыбелью либеральных искусств и начинал придавать серьезное значение технике. Тамошнее оборудование годилось для постановки традиционных опытов, но не для чрезвычайно тонкого сочетания электронных устройств с мощными механизмами, нужного для того, чтобы практикой выверить новые принципы. Провести такое испытание на впечатляющем оборудовании необходимо было по нескольким причинам. По-настоящему в задачи Домингеца входило не только перейти от бумагомарания к работе с заводскими станками, но и подчеркнуть трудность такого перехода, а впоследствии убедить инженеров, что для этого пришлось потратить немало выдумки и упорства. Мы с Уильямсом отправились к ректору Маннингу. Приветствуя нас, Маннинг встал из-за стола. – А-а, входите, входите, – прогудел он. – Весьма рад, что вы порой выкраиваете время навестить нас, несмотря на свои разносторонние интересы. При виде вас к нам каждый раз доносится дуновение свежего ветерка. Мы, представители академических кругов, чересчур склонны отрешаться от активного мира бизнеса и индустрии, занимаясь в башне слоновой кости. Ну-с, я слыхал, что ваш давний друг профессор Домингец показывал вам нашу скромную лабораторию. Как она вам? – Об этом мы и приехали потолковать, – сказал Уильямс. – Вообще-то она нам очень понравилась. Домингец ведет в ней огромную работу, просто немыслимую. Оборудование там по-своему немудрое. Откровенно говоря, по сравнению с тем, что я видел в первый свой приезд в Фэйрвью, там все настолько улучшилось, что я ее с трудом узнал. Но просто хорошей лаборатории мне недостаточно. Теперь, когда вы удостоили меня доверием, сделав своим человеком в колледже, я хочу, чтобы здесь была лучшая в мире школа инженеров с наилучшим оборудованием. Нынче все развивается так бурно, что приборы в старинных стеклянных шкафах физического факультета представляют лишь музейный интерес. Особенно в том, что касается новой отрасли, так называемой электроники. Оборудование старше трех-четырех лет попросту непригодно к использованию. Ваша лаборатория двигателей существует уже изрядный срок. Знаю, там есть два-три очень симпатичных экспоната, среди них – пневмодвигатель Эриксона со сжиганием горючего. Я успел забыть, что на свете есть пневмодвигатели Эриксона. Для поколения, располагающего бензиновыми моторами и дизелями, они наверняка не представляют особого интереса. Мне кажется, вашей лаборатории следует делать упор на двигатели внутреннего сгорания, А у вас из электромоторов предусмотрены для учебных целей лишь громоздкие, неуклюжие махины, причем почти все ведут происхождение со времен Филадельфийской юбилейной выставки. Домингец говорит, что его частенько подмывает начисто вымести метлой всю лабораторию. Механизмы позанятнее – продать Чикагскому музею промышленности, а остальное – первому встречному старьевщику. На вырученные деньги он мог бы основать настоящую лабораторию электротехники. – Понимаю вашу точку зрения, – сказал Маннннг. – Полностью с вами согласен. Но откуда же взять деньги? После войны цены на оборудование сильно подскочили. У нас распределен каждый цент, полученный or последней кампании по сбору пожертвований, и даже каждый цент, ожидаемый от следующей кампании. Рад бы всей душой, но... А хорошо бы найти какого-нибудь неизвестного благотворителя. – Я бы с удовольствием, – отозвался Уильямс, – но, знаете, после войны и у нас стало туговато с деньгами. К сожалению, я не могу выложить мало-мальски значительную сумму из своего кармана. Если угодно, я выясню отношения с теми из выпускников Фэйрвью, кто живет в Нью-Йорке, а тогда, возможно, мне удастся сделать большее и даже, пожалуй, собрать деньги среди других моих деловых знакомых.