Текст книги "Порочная невинность"
Автор книги: Нора Робертс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Нора Робертс
Порочная невинность
ПРОЛОГ
Сырым февральским утром Бобби Ли Фуллер нашел мертвое тело. Впрочем, это только говорится – «нашел»; на самом деле он просто споткнулся о то, что осталось от Арнетты Гэнтри. Но, как бы то ни было, Бобби Ли еще долго видел в кошмарных снах распухшее белое лицо.
Если бы Бобби Ли не поссорился накануне с Марвеллой Трусдэйл, он в это самое утро корпел бы на уроке английской литературы. Последняя стычка с Марвеллой – а их роман продолжался уже полтора года – совсем его доконала, и Бобби Ли решил поудить рыбку в Гусином ручье, чтобы отдохнуть и подумать на свободе.
В свои девятнадцать лет Бобби Ли уже здорово вымахал: шесть футов один дюйм. Руки у него были большие, рабочие, как у отца, а от матери он унаследовал густые черные волосы и пушистые длинные ресницы. Волосы он носил гладко зализанными назад в стиле своего кумира Джеймса Дина.
Бобби Ли считал Джеймса Дина настоящим мужчиной, который наверняка тоже презирал зубрежку и книжную премудрость. Была бы его воля, Бобби Ли уже давно работал бы полный день на автозаправочной станции Санни Тэлбота вместо того, чтобы грызть гранит науки в двенадцатом классе. Однако у его мамочки были другие представления о том, что ему нужно, а в городке Инносенс[1]1
«Innocence» – «невинность», «наивность» (англ.)
[Закрыть], штат Миссисипи, никто не решался оспаривать мнения Хэппи Фуллер.
Веселое имя Хэппи[2]2
«Happy» – «веселый», «счастливый» (англ.)
[Закрыть] ей вполне подходило, потому что она могла чудесно улыбаться, одновременно вышибая почву у вас из-под ног. Хэппи Фуллер еще не простила своему младшему сыну того, что он два года просидел в одном классе. И если бы настроение у Бобби Ли не было такое паршивое, он вряд ли бы осмелился прогулять целый день – тем более при его менее чем удовлетворительных отметках. Однако Марвелла была из тех девушек, которые толкают мужчин – даже настоящих – на опрометчивые и безрассудные поступки.
Вот поэтому-то Бобби Ли забросил удочку в бурные воды Гусиного ручья. Папа всегда говорил, что, когда мужчину что-то грызет, ему лучше всего уйти куда-нибудь поближе к воде и смотреть, как она мерцает.
И главное не в том, что поймаешь, а в том, что ты у воды и смотришь на волны.
Бобби Ли поудобнее устроился в траве на берегу ручья, питаемого мощной Миссисипи. До него донесся гудок поезда, спешащего к Гринвиллу. Он слышал шепот ветра во влажных зарослях. И единственное, что его тревожило этим утром, так это его собственное настроение.
А может, ему стоит рвануть в Джексон, отряхнуть прах Инносенса со своих ног и зажить городской жизнью? Ведь он хороший механик – даже чертовски хороший! – и, наверное, найдет неплохую работу без всякого аттестата зрелости. А пока ом будет заниматься настоящим мужским делом, эта самая Марвелла Трусдэйл выплачет в Инносенсе свои большие голубые глаза.
Леска натянулась. Моргая, Бобби Ли торопливо вскинул удилище. На крючке серебристо сверкнула большая рыба. Неуклюже, рывком он вытащил ее из воды, но впопыхах, все еще думая о Марвелле, недосмотрел, и леска запуталась в водорослях. Бобби Ли встал, ругая себя за то, что промахнулся. А так как хорошая леска стоила не меньше пойманной рыбы, он шагнул в заросли и начал распутывать леску.
Это оказалось не таким уж простым делом. Чертыхнувшись, Бобби Ли отшвырнул ногой ржавую банку из-под пива, поскользнулся на чем-то мокром, упал на четвереньки и очутился лицом к лицу с Арнеттой Гэнтри.
Вид у нее был удивленный – точь-в-точь как у него: вытаращенные глаза, открытый рот и белые-белые щеки. Бобби Ли понял, что она мертва – мертва, как камень. Влажные, обесцвеченные перекисью волосы Арнетты потемнели от запекшейся крови, а на горле виднелся багровый разрез, охватившей шею, как ожерелье.
Бобби Ли закричал – дико, словно раненое животное, – но даже не понял, что это кричит он. Зато довольно скоро осознал, что стоит на четвереньках в воде, окрашенной кровью.
Бобби Ли с трудом поднялся – как раз Вовремя, чтобы его не вырвало прямо на новые джинсы. Оставив на берегу рыбу, леску и большую часть своей юношеской безмятежности, он стремглав побежал в Инносенс.
Глава 1
Лето, как роскошная, но злобная куртизанка, набросилось на городок Инносенс, штат Миссисипи, и распластало его в жаре и пыли. Городок никогда особенно не процветал, хотя земля здесь была плодородной, а люди привыкли выносить влажную жару, наводнения и капризы ветра.
Здесь поблизости не было никаких природных чудес и достопримечательностей, чтобы привлечь туристов с видеокамерами и тугими кошельками. Поэтому не было и приличной гостиницы с современными удобствами. Существовала, правда, старинная усадьба с плантацией «Сладкие Воды», которой уже двести лет владели Лонгстриты, но доступ в усадьбу для посторонней публики был закрыт, да и нельзя сказать, что посторонние очень стремились туда попасть.
«Сладкие Воды» однажды были описаны в журнале «Дома Юга», Но это произошло в восьмидесятые годы, когда еще была жива Мэдилайн Лонгстрит. Теперь, когда она и ее пройдоха-муж покинули сей мир, усадьба стала собственностью их троих детей, до сих пор там и проживавших. Эти трое, по сути дела, являлись хозяевами городка, хотя нельзя сказать, что они очень из-за этого важничали.
Можно было с уверенностью утверждать, что все трое отпрысков унаследовали фамильную красоту Лонгстритов, но отнюдь не их амбиции, и жители городка их за последнее нисколько не порицали. Помимо черных волос, золотистых глаз и прекрасного телосложения, Лонгстриты еще обладали неотразимым обаянием, перед которым невозможно было устоять. И поэтому никто, например, особенно не осуждал Дуэйна за то, что он пошел по стопам пьяницы-отца. И если Дуэйн время от времени вдребезги разбивал свой очередной автомобиль или ломал столики в «Таверне Макгриди», то ведь он всегда щедро возмещал убытки, когда бывал трезв. Правда, с течением времени трезвость посещала Дуэйна все реже и реже.
Когда в 84-м Дуэйн поставил Сисси Куне в затруднительное положение, то женился на ней без разговоров. А когда, родив двух сыновей, Сисси не выдержала его пагубного пристрастия к алкоголю и потребовала развод, то он так же любезно согласился и на это. И никаких недобрых чувств! Впрочем, там, кажется, и не было никаких чувств… А Сисси уехала с мальчиками в Нэшвилл и начала новую жизнь с торговцем обувью, который в свободное время играл на гитаре в соседнем ресторанчике.
Джози Лонгстрит, единственная дочь и младшая в семье, за свои тридцать один год успела дважды побывать замужем. Оба брака оказались недолговечными, но обеспечили население Инносенса неистощимым материалом для сплетен. Джози огорчалась по поводу своих двух замужеств не больше, чем огорчается женщина, заметившая у себя первые седые волосы. Она немного посердилась, немного погрустила, испытала некоторый страх перед будущим… А затем раны зажили. С глаз долой – из сердца вон!
Разумеется, ни одна женщина не хочет седеть. Точно так же ей, поклявшейся любить, «пока смерть не разлучит нас», вовсе не хочется разводиться. «Но в жизни все бывает», – философски рассуждала Джози, болтая с Кристел, своей наперсницей и хозяйкой салона красоты. Она любила обсуждать с Кристел сравнительные достоинства всех перепробованных ею мужчин от Инносенса до границы штата Теннесси. И всякий раз добавляла, что должна же как-то компенсировать допущенные две ошибки.
Такер Лонгстрит тоже наслаждался женщинами – хотя, может, и не столь самозабвенно, как его сестра мужским полом. Не прочь он был и опрокинуть стаканчик, не проявляя, впрочем, такой неутолимой жажды, как старший брат.
Жизнь Такеру представлялась длинной аллеей для прогулок. Он не возражал против того, чтобы шествовать по ней, но в своем собственном темпе. Он мог свернуть с прямого пути при условии, что снова возвратится на проторенную дорогу, ведущую к избранной им цели. До сих пор ему удавалось избежать прогулки к алтарю – так как его любовные опыты, не оставив в душе глубокого следа, внушили ему легкое отвращение к прочим узам. Он предпочитал следовать своим путем в спокойном одиночестве.
Такер легко сходился с людьми и нравился большинству окружающих. Факт, что он родился богатым, иногда мешал ему, но не слишком. Он обладал даром безграничной щедрости, и его за это обожали. Каждый мужчина в городке знал, что если потребуются деньжата, то всегда можно одолжить у старины Тэка. Он тут же их выложит без всяких неприятных для самолюбия проволочек. Конечно, всегда находились недоброжелатели, бормотавшие себе под нос, что легко давать деньги, если их у тебя больше чем достаточно. Но от этого цвет купюр не менялся.
В отличие от своего отца Бо, Такер не подсчитывал ежедневно проценты и не хранил в столе под замком небольшую кожаную записную книжку с фамилиями должников. Он не брал больше разумных десяти процентов, а фамилии и цифры держал в своем остром, хотя часто и недооцениваемом, уме.
Во всяком случае, он старался не ради денег. Такер вообще редко что-нибудь делал ради них. Он был снисходителен – и не только потому, что ленив. Просто в его вальяжном теле билось щедрое сердце, которое к тому же иногда испытывало чувство вины.
Такер прекрасно сознавал, что палец о палец не ударил, чтобы заработать свое состояние, и потому ему казалось самым естественным развеять его по ветру. Он принимал собственное благополучие как нечто должное, зевая от скуки, но иногда его посещали мысли о социальной ответственности.
Ну а когда эти мысли досаждали ему чересчур, он ложился в веревочный гамак под вечнозеленым дубом, надвигал соломенную шляпу на глаза и потягивал холодный лимонад, пока неприятное чувство не проходило.
Это самое он и делал, когда Делла Дункан, экономка Лонгстритов вот уже тридцать с лишним лет, высунула голову из окна второго этажа.
– Такер Лонгстрит!
Надеясь, что пронесет нелегкая, Такер все так же покачивался в гамаке, закрыв глаза. На его плоском голом животе балансировала бутылка пива «Дикси», а в руке он небрежно держал стакан.
– Такер Лонгстрит!
Громовой голос Деллы вспугнул птиц с деревьев. «Безобразие!» – подумал Такер. Так приятно было подремывать под их протяжные трели и контрапунктное жужжание пчел в зарослях гардений.
– Я с тобой говорю, мальчик!
Такер вздохнул и открыл глаза, в которые сквозь нечастую сетку шляпы тут же ударило белое раскаленное солнце. Да, он, конечно, платит Делле жалованье. Но когда женщине приходилось в свое время менять твои мокрые пеленки и шлепать тебя по заднице, авторитетом в ее глазах пользоваться невозможно.
Делла высунулась из окна почти до пояса, ее пламенеющие рыжие волосы выбились из-под шарфа. Широкоскулое, сильно нарумяненное лицо выражало неодобрение, чего Такер с детства побаивался. Три нитки блестящих бус стукнулись о подоконник.
Такер улыбнулся невинной и фальшивой улыбкой мальчишки, застигнутого в тот самый момент, когда он сунет палец в банку с вареньем.
– Да, мэм?
– Ты обещал съездить в город, привезти мешок риса и ящик колы.
– Да, но… – Такер потер еще прохладную бутылку о живот, поднес к губам и сделал большой глоток. – Да, кажется, обещал. Но я думал съездить, когда немного спадет жара.
– Нет, уж будь любезен оторвать свою ленивую задницу от гамака и поезжай прямо сейчас. Иначе подам тебе на обед пустую тарелку.
– Да кто в такую жару ест! – пробурчал он себе под нос, но у Деллы слух был острый, как у кролика.
– Что такое, мальчик?
– Я сказал, что уже еду.
С изяществом танцовщика Такер выскользнул из гамака, на ходу опорожняя бутылку. И когда он улыбнулся Делле, сбив шляпу набок, и чертики заплясали в его золотистых глазах, ее сердце растаяло. Только усилием воли Делла заставила себя не улыбнуться в ответ и все так же сурово взирала на него сверху вниз.
– Ты когда-нибудь прорастешь сквозь гамак в землю, если будешь так подолгу валяться. Можно подумать, что ты больной. В первый раз вижу мужчину, который предпочитает лежать, а не стоять.
– Ну, надо сказать, мужчина и лежа может кое-что создавать, Делла…
Наконец она не удержалась и разразилась густым, игривым смехом.
– Только не очень-то старайся! А то кончишь тем, что какая-нибудь шлюшка притащит тебя к алтарю – как эта сучка Сисси поступила с бедняжкой Дуэйном.
Такер снова ухмыльнулся.
– Нет, мэм, со мной это не пройдет.
– Да, чуть не забыла! Привези моей любимой туалетной воды. У Ларссона продается.
– Тогда кинь мне мой бумажник и ключи от машины.
Голова Деллы исчезла, но через минуту снова высунулась, экономка швырнула вниз бумажник и ключи. Молниеносным движением Такер поймал в воздухе и то, и другое, а Делла подумала, что, пожалуй, мальчик не так уж ленив и неповоротлив, как притворяется.
– Надень рубаху – и заправь ее в штаны! – приказала Делла, словно ему было по-прежнему десять лет.
Такер достал рубашку из гамака и набросил ее на ходу. Пока он огибал главный подъезд с десятью дорическими колоннами, которые поддерживали террасу на втором этаже, хлопковая рубашка уже прилипла к вспотевшей спине.
Сложившись пополам, Такер влез в свой «Порше», который совершенно импульсивно купил полгода назад и который пока ему не надоел. Взвесив в уме преимущества езды с кондиционером или с откинутым верхом, когда ветер бьет в лицо, он принял решение в пользу последнего.
Такер мало что делал быстро, но одним из исключений была автомобильная езда. Гравий так и брызнул из-под колес, когда он ударил по сцеплению и рванул по длинной, закругляющейся подъездной аллее. Он объехал клумбу, на которой мать всегда сажала пионы, гибискус и ярко-красную герань. По обе стороны аллеи росли старые магнолии, и сейчас от них шел густой и сладкий аромат.
Такер потянулся за темными очками, ловко надел их, наугад выхватил кассету и сунул в щель магнитофона. Он был большим поклонником музыки пятидесятых, поэтому все его записи кончались 1962 годом. Оказалось, это Джерри Ли Льюис: насквозь пропитанный виски голос и отчаянная фортепианная дробь возвестили, что весь мир сотрясается в шейке.
Когда спидометр показал восемьдесят, Такер присоединил к Льюису свой собственный великолепный тенор, а пальцами стал отбивать дробь по рулю, словно по клавишам рояля.
На взгорке ему пришлось резко подать влево, чтобы не врезаться в зад чистенькому «БМВ». Он приветственно погудел, проскользнув чуть не впритирку мимо серебристого фендера. Скорости Такер не сбавил, но отметил про себя, что «бимер» явно собирается поворачивать к дому Эдит Макнейр.
Джерри Ли начал своим хриплым голосом «Не дышу», и Такер подумал о Мисс Эдит, которая скончалась примерно два месяца назад. Это было как раз в то время, когда у Призрачной лощины, в воде, было найдено изувеченное мертвое тело…
Он тогда в составе поисковой группы разыскивал Фрэнси Элис Логэн, пропавшую два дня назад. Такер плотно сжал челюсти, вспоминая, каково это было – брести по заводи с «риджером» в руках, надеясь не наткнуться на тело.
Но они наткнулись… Это выпало на долю им с Берком Трусдэйлом.
Тяжело было вспоминать, что вода и рыбы сделали с хохотушкой Фрэнси, хорошенькой рыжей девушкой, с которой он немного флиртовал, раза два встречался и даже подумывал, не переспать ли с ней.
Такер почувствовал, что у него свело желудок, и запустил Джерри Ли на полную мощность. Он не станет думать о Фрэнси. Он будет вспоминать о Мисс Эдит, это приятнее. Она дожила почти до девяноста и спокойно умерла во сне.
Такер не мог вспомнить, почему эту старую женщину все называли Мисс Эдит: ведь она была замужем и имела детей. Правда, в последние годы никто из них не жил с ней. Свой дом, опрятный двухэтажный особнячок, она оставила какому-то родственнику-янки.
А так как Такер не знал никого на пятьдесят миль вокруг, кто владел бы «БМВ», он заключил, что это тот самый янки приехал взглянуть на свое наследство.
Он решительно отбросил мысль о северном вторжении на территорию Юга, вынул сигарету, отломил кончик длиной с ноготь большого пальца и закурил.
А в это время у поворота к дому Эдит Макнейр Кэролайн Уэверли сидела, вцепившись в руль, и ждала, пока сердце перестанет бешено стучать в груди.
«Идиот! Сумасшедший ублюдок! Безмозглый выскочка!»
Она заставила себя снять дрожащую ногу с тормоза и дала газ. Автомобиль свернул на узкую, заросшую травой дорогу.
«Всего каких-то несколько дюймов», – подумала она. Еще бы чуть-чуть – и он бы врезался в нее. И он еще имел наглость ей просигналить! Да, жаль, что он не остановился. Она бы высказала полоумному самоубийце все, что о нем думает! И, дав выход негодованию, наверняка почувствовала бы себя лучше. С некоторых пор Кэролайн чертовски хорошо научилась выражать свои чувства: доктор Паламо сказал, что это совершенно необходимо. Он считал, что и ее язва, и головные боли – прямое следствие того, что она всегда свои чувства подавляла. И, конечно, хронического переутомления.
Ну, да ладно, она кое-что предпримет на этот счет. Она устроит себе приятные, спокойные каникулы в этом маленьком городишке штата Миссисипи. И через несколько месяцев – если, конечно, не умрет от зверской жары, – будет полностью готова к осеннему турне!
А что касается подавления чувств, она с этим завязала. Ее последняя, безобразная стычка с Луисом, не сдерживаемая никакими рамками, принесла такое освобождение, что ей почти захотелось вернуться в Балтимор и повторить эту сцену.
Но Луис – со всем своим остроумием и блестящим талантом – решительно принадлежал прошлому. Он остался позади. А будущее, по крайней мере, пока она не успокоила нервы и не укрепила здоровье, не представляло для Кэролайн особого интереса. Впервые в жизни Кэролайн Уэверли, беззаветно преданная своему делу скрипачка и эмоционально зависимый человек, собиралась жить только милым, славным настоящим!
Здесь, в Инносенсе, после долгих странствий она хочет устроить себе дом. По собственному вкусу.
Теперь она возьмет все в собственные руки. Потому что она твердо решила к концу лета узнать наконец, что же представляет собой на самом деле Кэролайн Уэверли.
Немного ободренная этой радужной перспективой, она снова взялась за руль и повела машину по дорожке.
У Кэролайн сохранялось смутное воспоминание, как она бегала по этой дорожке в детстве, когда гостила у дедушки с бабушкой. Конечно, недолго: мать прилагала все усилия, чтобы оборвать корни, связывавшие дочь с провинцией.
Когда впереди показался дом, Кэролайн улыбнулась. Краска на ставнях кое-где пооблетела, трава газона доросла ей до щиколотки, но все же это был по-прежнему элегантный двухэтажный особняк с козырьком над крыльцом, на ступеньках которого она когда-то любила сидеть, и каменной трубой, слегка клонившейся влево.
Кэролайн почувствовала, как у нее защипало глаза, и сморгнула слезы. Глупо грустить! Бабушка и дедушка жили долго и радовались жизни. И еще глупее – чувствовать себя виноватой. Когда два года назад умер дед, Кэролайн была на гастролях в Мадриде, концертное турне только началось, и она погибала под бременем обстоятельств. У нее не было никакой возможности успеть к похоронам.
И потом она пыталась, искренно пыталась переманить бабушку в город, куда Кэролайн могла бы прилетать на несколько дней между двумя турне, чтобы повидаться.
Но Эдит не согласилась. Она просто рассмеялась в ответ на предложение оставить дом, в который вошла юной новобрачной семьдесят с лишним лет назад, где родила и вырастила детей; дом, в котором она прожила всю жизнь.
А когда бабушка умерла, Кэролайн лежала в госпитале в Торонто, выздоравливая от крайнего нервного истощения. Она узнала о смерти бабушки только через неделю после похорон. Так что глупо было испытывать чувство вины! И все-таки, сидя в машине с включенным кондиционером, благодаря чему лицо овевал нежный прохладный ветерок, она словно растворилась в наплыве чувств.
– Простите, – громко сказала Кэролайн, обращаясь к духам. – Я так жалею, что меня здесь тогда не было. Что меня здесь не было никогда…
Она вздохнула и провела ладонью по стриженым волосам цвета светлого меда. Не годится вот так сидеть в машине и сетовать. Надо внести в дом вещи, осмотреть его и вообще начать осваивать свое новое жилье. Теперь этот дом принадлежит ей, и она собирается остаться здесь надолго!
Кэролайн открыла дверцу машины, и знойный воздух сразу ворвался в легкие, вышибая из них кислород. Задыхаясь, она взяла с заднего сиденья футляр со скрипкой, тяжелую коробку с нотами и, пока донесла все это до порога, совсем выбилась из сил.
Выстроив на крыльце все свое имущество, Кэролайн достала ключи. На каждом висела бирка с указателем: «входная дверь», «черный ход», «подвал», «сейф», «автомобиль „Форд“ – пикап». Связка мелодично зазвенела, пока Кэролайн разыскивала ключ от входа.
Дверь скрипнула, как скрипят все старые двери, и Кэролайн увидела тонкий покров пыли, осевшей на предметах, которыми давно не пользовались.
Внезапно ощутив одиночество, слегка растерянная, она вошла в дом.
Коридор вел прямо к задней двери, где, как она помнила, должна быть кухня. Слева уходила наверх лестница, круто поворачивая вправо на третьей площадке. Перила из темного прочного дуба были покрыты тончайшим слоем пыли.
Ей сообщили, что после похорон бабушки какая-то женщина приходила сюда наводить порядок, и Кэролайн убедилась, что на дружескую помощь соседей можно положиться. Несмотря на двухмесячный слой пыли и паутину в углах, в воздухе еще витал слабый запах лизоля.
Кэролайн медленно вернулась в холл, стуча каблуками по прочному деревянному паркету, заглянула в гостиную с ромбовидными диванными подушками и большим телевизором на вертящейся подставке в углу. Смутные очертания сборной мебели вырисовывались под пыльными чехлами. Потом Кэролайн проследовала в небольшой кабинет – «берлогу» дедушки со стойкой для ружей, ящичками для пистолетов и массивным креслом с вытертыми подлокотниками.
Кэролайн могла бы стоять здесь очень долго, вспоминая, как дедушка позволял ей иногда разглядывать эти ружья, но нужно было подниматься наверх, чтобы выбрать себе комнату.
Кэролайн остановила свой выбор на спальне бабушки и дедушки не столько из сентиментальных, сколько из практических соображений. Тяжелая, с четырьмя столбиками, резная кровать и тончайшее кружевное покрывало, которое можно протянуть через обручальное кольцо, казалось, обещали безмятежный сон. Комод из кедрового дерева у изножья кровати мог стать прекрасным вместилищем ее маленьких тайн. Веночки из крошечных фиалок и розочек на обоях действовали успокоительно.
Кэролайн занесла в спальню чемоданы, снова спустилась вниз и через узкую стеклянную дверь вышла на высокое заднее крыльцо. Отсюда видны были розы, посаженные бабушкой, и многолетние цветы, отважно сражающиеся с сорняками. Из-за стены вечнозеленых дубов, поросших исландским мохом, доносился плеск воды о камни, а в отдалении, сквозь знойное марево, она видела широкую коричневую ленту. Это была могучая Миссисипи.
Перекликались птицы – дрозды и воробьи, вороны и жаворонки; их голоса сливались в радостную симфонию.
Кэролайн обернулась и в стеклянной двери, как в зеркале, увидела свое отражение. Хорошо сложенная женщина, пожалуй, чуть более худая, чем следует, с утонченными, изящными кистями рук и тенью под глазами…
На мгновение все исчезло: прекрасный вид, ароматы, звуки. Она снова очутилась в комнате матери, где едва слышно тикали позолоченные часы и пахло духами «Шанель». Очень скоро они с матерью отбудут в ее первое турне.
– Мы рассчитываем, Кэролайн, что ты сыграешь лучше всех.
Голос матери – тихий, четкий и не допускающий возражений.
– Ты ведь понимаешь, что ни к чему другому не стоит и стремиться?
Кэролайн нервно поджимает большие пальцы в модных лакированных туфельках. Ей всего пять.
– Да, мэм.
Теперь она в гостиной. Руки у Кэролайн болят после двухчасовой практики, а за окном так ярко сияет золотое солнце! Она видит на ветке дерущихся воробьев, хихикает и перестает играть.
– Кэролайн! – доносится с лестницы властный голос матери. – Тебе еще целый час заниматься. Каким образом ты думаешь подготовиться к турне при такой недисциплинированности? Начни сначала.
– Извини.
Вздыхая, Кэролайн снова поднимает скрипку к плечу. Двенадцатилетней девочке инструмент кажется тяжелым, как свинец.
Вот она за сценой, старается успокоиться, но нервы ее на пределе. Сейчас начнется концерт. А она уже так устала от бесконечных репетиций, подготовок, поездок! Сколько лет уже она ворочает эти жернова? Да и было ли ей когда-нибудь восемнадцать, двадцать лет?..
– Кэролайн, ради бога, наложи побольше румян. Ты бледна как смерть.
Снова этот нетерпеливый, словно забивающий гвозди голос. Жесткие, твердые пальцы берут ее за подбородок.
– Ну почему ты не можешь хотя бы сделать вид, что заинтересована в этом концерте? Разве ты не знаешь, как много мы с твоим отцом работали, чтобы ты достигла своего теперешнего уровня? Сколь многим мы пожертвовали ради этого? А у тебя за десять минут до выступления такой отсутствующий, вялый вид!
– Извини.
Она всегда и постоянно извинялась.
Даже в госпитале – больная, измученная, пристыженная, распростертая на кровати…
– Как ты могла так расклеиться? Как ты посмела отменить концерт?
Над Кэролайн нависает разъяренное лицо матери.
– Я не могу сейчас играть. Извини…
– «Извини»! Что толку от твоих извинений? Ты губишь свою карьеру, ты ставишь Луиса в неудобное положение, ведешь себя непростительно! Не удивлюсь, если он разорвет вашу помолвку, а не только твой ангажемент. Что ты будешь делать, если он прекратит с тобой все профессиональные отношения?
– Как же ты не понимаешь, мама? – слабо возражает Кэролайн. – Он был с другой! Как раз перед тем, как подняли занавес, я видела его – в гардеробной. Он был там с другой…
– Глупости! А если это и так, то тебе некого винить, кроме себя самой. Как ты ведешь себя последнее время? Ходишь бледная, словно привидение, отменяешь интервью, отказываешься от приемов и вечеринок… И это после всего, что я для тебя сделала! Вот как ты платишь свои долги? И в какое ужасное положение ты меня поставила! Уже поползли разные слухи: ведь людям только дай повод посплетничать. Что я скажу журналистам?
– Не знаю…
Ей становится легче, когда она закрывает глаза, чтобы ничего не видеть и обо всем забыть.
– Извини. Я просто не могу больше так жить. «Действительно, не могу», – подумала Кэролайн, открывая глаза. Она не может и не хочет жить так, как от нее требуется. И никогда не будет! Может быть, она в самом деле эгоистична, неблагодарна, избалована – все эти злобные эпитеты мать швырнула ей в лицо. Но какое это имеет значение теперь? Важно только одно: она приехала сюда. К себе домой!
А за десять миль от ее дома Такер Лонгстрит ворвался на машине в самое сердце Инносенса, взметая пыль и едва не доведя до инфаркта Зануду – толстого пса Джеда Ларссона. Собака мирно дремала под полосатой маркизой бакалейного магазина. Приоткрыв один глаз, она вдруг увидела летящий прямо на нее блестящий красный автомобиль, который внезапно остановился за несколько дюймов от собачьего носа.
Взвизгнув, Зануда отпрыгнул на безопасное расстояние. Такер усмехнулся и свистнул псу, подзывая его к себе, но тот и не подумал остановиться.
Такер сунул ключи в карман. Он был полон решимости как можно скорее купить рис, кока-колу и туалетную воду. А потом рвануть обратно и снова залечь в гамаке, где и должен находиться знающий себе цену мужчина в такое жаркое послеполуденное время. Но тут он усмотрел перед кафе «Болтай, но жуй» автомобиль сестры, и ему сразу показалось, что от быстрой езды у него пересохло в горле и недурно бы опрокинуть стаканчик холодного лимонада. А может, и проглотить кусок пирога с черникой или мороженое.
Позднее он будет долго сожалеть, что позволил себе это маленькое отклонение от прямой дороги…
Кафе «Болтай, но жуй» принадлежало Лонгстритам – точно так же, как прачечная-автомат «Стирай и суши», магазинчик «Корма и зерно», оружейный клуб «Друг охотника» и еще с десяток заведений, сдаваемых в аренду. Лонгстриты были достаточно умны, а может, причиной тому была их лень, чтобы не нанимать менеджеров для управления этим видом собственности. Хотя Дуэйн и не питал большого интереса к домам, сдаваемым в аренду, первого числа каждого месяца он исправно собирал арендную плату, выслушивал просьбы об отсрочке и составлял список необходимых ремонтных работ.
Ну а бухгалтерские книги вел Такер, нравилось ему это или нет.
Вообще-то, он не слишком возражал против этой обузы. Бухгалтерский учет – довольно удобное занятие, к которому всегда можно обратиться в вечерней прохладе с бокалом охлажденного напитка под рукой. У него была хорошая память на цифры, так что этот вид деятельности не составлял для него труда.
Кафе «Болтай, но жуй» пользовалось особой благосклонностью Такера: здесь всегда царила непринужденная, домашняя атмосфера. Зал украшали большие окна-витрины, сплошь залепленные объявлениями о распродажах, аукционах и школьных спектаклях. Отсеки со столиками были отделаны красным винилом, которым Такс всего полгода назад заменил прежнюю коричневую, потертую и замызганную обивку.
В каждом отсеке был свой музыкальный автомат-проигрыватель. Достаточно опустить в щель монету, нажать кнопку и выбрать нужную запись. Эйолин Ренфрю, хозяйка заведения, любила музыку в стиле кантри, и поэтому музыкальные машины ее тоже предпочитали. Но Такер ухитрился контрабандой протащить несколько записей рока пятидесятых годов.
У большой стойки расположилась дюжина высоких стульев, обитых тем же выцветающим красным винилом. Под стеклом в фигурной рамке висел прейскурант с перечислением сегодняшней выпечки, и взгляд Такера по-детски восторженно выхватил из списка черничный пирог.
Обмениваясь на ходу приветствиями с немногочисленными посетителями, Такер пробрался сквозь сигаретный дым к стойке, возле которой восседала его сестра. Поглощенная разговором с Эйрлин, Джози рассеянно потрепала брата по щеке и продолжала свой рассказ:
– И я ей сказала: «Джастин, если ты собираешься замуж за человека вроде Уилла Шайвера, тебе в интересах семейного счастья необходимо купить замок на его ширинку и быть уверенной, что у тебя в руках единственный ключ. Он, конечно, раз-другой обмочится, но больше ничего не сумеет!»
Эйрлин одобрительно хихикнула и вытерла со стойки несколько влажных кругов.
– Но почему она обязательно хочет выйти замуж за этого бездельника Уилла – не понимаю.
– Детка, да он в постели настоящий тигр! – Джози хитро подмигнула. – Ну, во всяком случае, так говорят… Рада тебя видеть, Такер.
Джози повернулась к брату, смачно поцеловала в щеку и замахала перед его лицом растопыренными пальцами.
– А я только что сделала маникюр. Цвет называется «убийственный красный». Как тебе нравится?
