Текст книги "Имитатор"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Неплохо, – сказала она, когда пошли титры. – Мне придется еще часа два посидеть за работой.

– Ты мне о ней расскажешь?

– Может быть.

Она поднялась с кресла, потянулась и заморгала как сова, когда он зажег свет.

– Черт бы тебя побрал, Ева! Что ты сделала со своим лицом?

– Я не виновата. – Слегка обидевшись, она осторожно ощупала скулу. – Кто-то толкнул меня прямо на кулак одного парня, когда я пыталась остановить его, чтобы он не забил до смерти другого парня, который онанировал в метро. Не могу винить того парня, который с кулаком, он целил не в меня. Но все равно больно.

– Моя жизнь, – сокрушенно покачал головой Рорк, – была чередой серых будней, пока в нее не вошла ты.

– Ну да, я вся прямо сверкаю и переливаюсь как радуга. – Ева подвигала челюстью. – Во всяком случае, лицо. Ты в силах заняться нудной работой?

– Готов рассмотреть такую возможность. Но сперва наложим что-нибудь на этот синяк.

– Да ничего страшного. Знаешь, парень из транспортной полиции сказал мне, что тот парень регулярно ездит по этой линии. Все его знают. Его прозвали Дерганый Вилли.

– Какая очаровательная деталь нью-йоркского пейзажа! – Рорк потащил ее к лифту. – Мне уже самому хочется прокатиться в метро.

ГЛАВА 8

Поздним вечером Пибоди сидела в своей тесной квартирке. Макнаб натаскивал ее через серию сложных компьютерных игр, моделирующих раскрытие уголовных дел.

Пибоди была вынуждена признать, что за последние несколько недель ее друг раскрылся перед ней с неожиданной стороны. Он предстал строгим и злящим ее до чертиков учителем.

Ссутулив плечи от усердия, она осторожно пробиралась сквозь сцену двойного убийства, взвешивала открывающиеся ходы, выбирала оптимальные возможности оперативного расследования.

И громко выругалась, когда ее выбор вызвал оглушительный вой сирены – это был личный вклад Макнаба в компьютерную игру – и появление на экране сурового на вид судьи в мантии, грозящего ей пальцем.

– Неправильная процедура, нарушена целостность картины, улики уничтожены. Следователь облажался, в результате подозреваемый уходит от правосудия.

– Он обязательно должен это говорить?

– Коротко и ясно. – Макнаб закинул в себя горсть картофельных чипсов. – Прямо в точку.

– Хватит с меня этих заморочек! – Пибоди обиженно надула губы, отчего у Макнаба тут же разыгралось мужское естество. – Еще минута, и у меня мозги потекут из ушей.

Он любил ее, любил так сильно, что готов был удержаться от соблазна вытряхнуть ее из одежды и разложить прямо на ковре.

– Послушай, в письменной работе ты ас. У тебя отличная память на детали и пункты статей. Устный экзамен ты тоже сдашь на ура, если только успокоишься и перестанешь пищать.

– Я не пищу.

– Пищишь, когда я кусаю тебя за пальцы ног. И когда волнуешься. – Макнаб ухмыльнулся во весь рот, когда она метнула на него грозный взгляд. – Мне-то звук нравится, но члены экзаменационной комиссии вряд ли будут настроены так романтично.

Продолжая дуться, Пибоди потянулась к пакету с чипсами и возмущенно открыла рот, когда Макнаб шлепнул ее по руке.

– Ничего не получишь, пока не закончишь игру без ошибок.

– Послушай, Макнаб, я не дрессированный щенок, выпрашивающий печенье!

– Нет, ты полицейский, желающий стать детективом. – Он отодвинул пакет подальше, чтобы она не смогла до него дотянуться. – И тебе страшно.

– И вовсе мне не страшно. Просто я волнуюсь перед экзаменом, и это совершенно естественно…. – Макнаб продолжал терпеливо изучать ее лицо долгим взглядом зеленых глаз. Пибоди с шумом выдохнула воздух. – Я в ужасе. – Он обнял ее, и она прижалась к его острому плечу. – Я в ужасе, что провалюсь на экзамене и подведу Даллас. И тебя, и Финн, и начальника полиции, и мою семью. Господи!

– Ты не провалишься и никого ты не подведешь. Даллас тут ни при чем и остальные тоже. Все дело в тебе.

– Она меня готовила, она научила меня всему, что я знаю. Она меня на это подвигла.

– Значит, она считает, что ты готова. Тут никакой спешки нет, Пибоди. – Он потерся носом о ее щеку. – Нет и быть не может. Но ты прошла обучение, набрала зачетное время по оперативной работе, у тебя есть мозги, здоровые инстинкты. А еще, родная, у тебя есть сердце. И кишка не тонка.

Пибоди подняла голову и посмотрела на него.

– Это чертовски мило с твоей стороны.

– А знаешь, в чем твоя проблема? У тебя не подвешено между ног, вот ты и комплексуешь. Дергаешься.

Ее нежность мгновенно превратилась в обиду.

– Ты чего несешь?

– Раз у тебя не подвешено, ты не доверяешь своему нутру, – решительно продолжал Макнаб, – и. даже своему опыту. Сомневаешься, не можешь принять решение. Ты не полагаешься на себя, на свои знания, все время пытаешься предугадать то, чего не знаешь, вот и не можешь доиграть.

Пибоди отстранилась от него и зашипела как кошка:

– Знаешь, за что я тебя ненавижу? За то, что ты прав.

– Да нет. Ты меня любишь, потому что я чертовски хорош собой.

– Задница.

– Мартовская кошка.

– Мартовская кошка. – Ее губы дрогнули в невольной улыбке. – Черт! Ладно, заводи еще одну. И давай потруднее. А когда я ее расколю, я не только заберу чипсы, но… – Улыбка стала шире.

– Ты наденешь шляпу.

– Идет.

Она встала и прошлась по комнате, чтобы прояснить мысли, пока он вводил программу в компьютер. Да, ей было страшно, призналась себе Пибоди. Ей так хотелось выдержать экзамен! Надо было использовать свое желание, чтобы победить с блеском, а она вместо этого позволила ему подорвать свою уверенность. Надо положить этому конец. Ладони у нее вспотели, кишки стянуло узлом, но она твердо решила положить этому конец.

Вот Даллас никогда не дает воли нервам. А нервы у нее есть. И еще что-то более темное, более страшное. Вот сегодня, к примеру, это нечто проступило в ее глазах в квартире Грегг. Оно всегда проглядывало, когда речь шла об убийстве на сексуальной почве. Что-то заставляло ее лейтенанта бледнеть. Пибоди не сомневалась, что Ева вспоминает что-то страшное. Что-то личное.

Пибоди была уверена, что речь идет об изнасиловании. Жестоком, чудовищном. И она была молода. Перед поступлением на работу Пибоди изучала карьеру Евы в нью-йоркской полиции, но никаких упоминаний о сексуальном насилии, жертвой которого стала бы Даллас, не нашла.

Значит, это было раньше, еще до полицейской академии. Может быть, она была подростком, совсем еще ребенком. От сочувствия у Пибоди сжалось сердце. Сколько же нужно мужества, чтобы раз за разом возвращаться к этому, когда осматриваешь место преступления, буквально кричащее о сексуальном насилии.

Чтобы использовать это чувство, а не дать ему себя использовать, требовалось нечто большее, чем мужество, размышляла Пибоди. Для этого требовалось нечто, что она могла назвать только доблестью.

– Я готов, – объявил Макнаб. – Классная мулька!

Пибоди втянула в себя воздух и расправила плечи.

– Я тоже готова. Слушай, шел бы ты в спальню, а? Я хочу сама поработать.

Он заглянул ей в лицо, увидел в нем то, что хотел увидеть, и кивнул.

– Конечно. Зацапай плохого парня, Пибоди.

– Приступаю.

Она обливалась потом, но держалась. Она перестала спрашивать себя, что хотела бы от нее Даллас в той или иной ситуации, она даже перестала думать, что сделала бы сама Даллас, просто сосредоточилась на том, что надо сделать. Сохранить, осмотреть, собрать, идентифицировать. Допросить, записать, сопоставить. Кусочки стали складываться, дело пошло. Она пробилась сквозь противоречивые показания свидетелей, сквозь забывчивость и ложь, искажающую факты, сквозь данные экспертизы и процедурные ограничения.

С возрастающим волнением она поняла, что у нее выстраивается дело против обвиняемого. Ей хотелось помедлить, задержаться на этой последней стадии перед арестом, но она пошла вперед и сделала очередной ход. Наградой ей стало графическое изображение прокурора: «Арестуйте его. Убийство первой степени».

– Есть! – Пибоди взвилась со стула и сплясала победный танец. – Есть арест! Я сцапала убийцу! Эй, Макнаб, а ну тащи сюда чипсы!

– Уже несу.

Он, ухмыляясь, вышел из спальни с пакетом чипсов в руке. На нем ничего не было, кроме ее соломенной шляпы. Поскольку шляпа балансировала на естественном подъеме у него ниже пояса, Пибоди поняла, что он доволен ее успехом не меньше, чем она сама. Она хохотала, пока не заныли ребра.

– Какой же ты кретин, – еле выговорила она и прыгнула на него.

Для Евы задача состояла в сочетании фактов с обоснованными предположениями.

– Он должен был знать их распорядок, а это значит, что он знал их самих. Но это не значит, что они его знали. Он их знал. Он действовал не наугад. Сперва он их выслеживал.

– Это ведь обычное дело? – спросил Рорк, покосившись на нее. – Если бы моя возлюбленная была дантистом, я бы счел своим долгом изучить последние достижения в области гигиены полости рта.

– Не говори о дантистах, – предупредила Ева, машинально проводя языком по своим зубам.

– Хорошо, будем держаться близкой тебе темы кровавых убийств. – Прекрасно понимая, что ее не отговорить от полуночной чашки кофе, Рорк налил и себе тоже. – Выслеживание, отбор, подготовка – все это характерно для заурядного, если можно так выразиться, серийного убийцы.

– Тут чувствуется лихорадка, возбуждение, осознание своей власти, любовное копание в деталях. «Вот сейчас она еще жива, потому что я это допускаю, она умрет, потому что я этого хочу». Совершенно очевидно, что он восхищается серийными убийцами, которые сумели прославиться. Он подражает Джеку Потрошителю, Бостонскому Душителю. Но при этом он сам себе хозяин. Он лучше их, он умеет и так и этак.

– И он хочет, чтобы ты за ним гонялась, потому что восхищается тобой.

– В своем извращенном духе. Он жаждет славы. Ему мало только убивать. Этого мало, чтобы разогреть кровь. Его возбуждает охота: ему нравится чувствовать себя одновременно охотником и дичью. Он охотился на этих женщин. – Ева повернулась к доске, которую установила в своем домашнем кабинете. На доске висели фотографии Джейси Вутон и Лоис Грегг при жизни и после смерти. – Он следил за ними, изучал их распорядок и привычки. Ему нужна проститутка для имитации Потрошителя, причем не любая, а уличная проститутка. Она соответствовала этому типу. Он ждал, что она пройдет по улице в этот час. Это не было случайностью. Точно так же Лоис Грегг стала идеальной жертвой для Бостонского Душителя. Он точно знал, что она будет дома одна утром в воскресенье.

– И он знал, что кто-то найдет ее еще до конца дня?

– Да, – кивнула Ева, прихлебывая кофе. – Для него это шанс поскорее словить свой кайф. Держу пари, это он анонимно позвонил по номеру 911. Хотел, чтобы Вутон обнаружили как можно раньше и уделили ему столь лестное для него внимание.

– Все это подсказывает мне, что он уверен в собственной безопасности.

– Совершенно уверен, – подтвердила Ева. – Он чувствует свое превосходство. Если бы у Грегг не было родственников и друзей, которые непременно должны были хватиться ее через пару часов, ему пришлось бы долго ждать своей дозы кайфа или опять звонить в службу спасения, но это уже рискованно. Поэтому он специально выслеживал именно этих женщин. Не сомневаюсь, что он уже выследил и следующую. – Ева села, потерла глаза. – Он будет подражать кому-то еще. Но это обязательно будет кто-то, наделавший шуму, и притом кто-то, оставлявший тела там, где их непременно найдут. Мы можем отбросить серийных убийц, оставивших след в истории, которые закапывали, уничтожали или поедали своих жертв.

– Веселые ребята!

– И не говори. Он не станет копировать, к примеру, повара Жерара, француза, который действовал в двадцатые годы этого века.

– Он держал своих жертв в большом морозильнике, так?

– Где отрезал от них по кусочку, готовил и сервировал ничего не подозревающим клиентам своего парижского бистро. Его поймали только через два года.

– И он прославился блюдами из «сладкого мяса».[5]5
  «Сладким мясом» называют зобную и поджелудочную железы


[Закрыть]

Ева содрогнулась от отвращения.

– Люди, которые едят внутренности животных, ставят меня в тупик. Кстати, я сбилась с мысли.

Рорк обнял ее.

– Просто ты устала.

– Может быть. Итак, он не будет имитировать Жерара, Даймера или Русского Мясника. Но у него и без них есть множество примеров для подражания. И он будет продолжать убивать женщин. – Она вернулась к доске. – Когда мужчина убивает женщин подобным образом, это значит, что у него с ними проблемы. С женщинами вообще, а не с конкретными жертвами. Надо будет поработать с бумагой… с письмами. Может, кто-то из списка проявляет повышенный интерес к знаменитым маньякам?

– Есть еще один человек, с которым тебе будет любопытно поговорить, – предложил Рорк. – Томас А. Брин. Он написал всеобъемлющий труд о знаменитых убийцах двадцатого века и еще один том о серийных убийцах за всю историю человечества. Я кое-что из его работ прочел, поскольку их тематика входит в сферу интересов моей жены.

– Томас Брин? Имя кажется мне знакомым. Должно быть, я тоже его читала.

– Он живет здесь, в Нью-Йорке. Детали я выяснил, пока ты была на работе. Подумал, что тебе будет небезынтересно с ним поговорить.

– Умница!

На этот раз, когда она потянулась к кофейнику, он перехватил ее руку:

– Мне хватает ума понять, что свою норму кофе ты сегодня уже выпила. Ты уже с ног валишься.

– Я просто хочу проверить пару версий.

– Введи их в машину, пусть она проверяет, пока ты спишь. Результаты получишь утром.

Она бы поспорила, но у нее просто не хватило сил. Поэтому она последовала его совету. И все же ее взгляд то и дело возвращался к доске. К Лоис Грегг. В ушах у Евы все еще стояли рыдания сына Лоис. Он был взрослым мужчиной, но плакал как ребенок. Она все еще видела полную потерянность на его лице, когда он умолял ее сказать, что ему теперь делать. «Мама», – сказал он тогда.

Вот так, наверное, подумала Ева, звал бы свою мать маленький мальчик. Ему было за тридцать, но, когда он говорил «мама», в его голосе слышалась детская беспомощность перед утратой.

Ева знала, что Рорку тоже знакомо это чувство беспомощного детского горя. Он узнал, что его мать, которой он не помнил, была убита. Вот уже тридцать лет она была мертва. И все равно он горевал.

И как раз в этот день взрослая женщина призналась ей, что ревнует к ней свою мать. Что же это за механизм, который так неразрывно связывает ребенка с матерью? Что-то в крови? Отпечаток материнской утробы, остающийся на всю жизнь, или что-то такое, что познается и развивается после рождения?

Маньяки, преследующие женщин, часто формируются с детства под влиянием нездоровых чувств или отношений с матерью или с женщиной, заменяющей мать. А святые – наоборот, под воздействием здоровых чувств. А все остальное, так называемое «нормальное» человечество, умещается между этими двумя крайностями.

Может быть, этот убийца ненавидел свою мать? Может быть, она тиранила его в детстве, подвергала насилию? А может, он ее? Может быть, сейчас он именно ее и убивает?

С мыслью о матерях Ева заснула, и ей приснился сон о ее собственной матери.

Волосы… Золотистые волосы, такие блестящие и красивые, такие длинные и кудрявые… Ей нравилось их трогать, хотя она и знала, что нельзя. Ей нравилось их гладить: как-то раз она видела, как мальчик точно так же гладил щенка.

Дома никого не было, все было тихо: как раз это ей больше всего нравилось. Когда они уходили – эти… которые мамочка и папочка, – никто не кричал на нее, не производил пугающего шума, никто не запрещал ей делать то, что ей больше всего хотелось делать. Никто не шлепал ее и не бил.

Ей запрещалось входить в комнату, где спали мамочка и папочка, куда мамочка иногда приводила других папочек поиграть на постели без одежды.

Но там было столько всяких штучек! Например, длинные золотистые волосы или ярко-рыжие волосы и бутылочки, от которых пахло цветами.

Она на цыпочках прокралась к серванту – тщедушная девочка в мешковатых джинсах и желтой футболке с пятнами от виноградного сока. Слух у нее был острый, какой часто бывает у дичи, и она чутко прислушивалась, готовая в любую минуту задать стрекача.

Ее пальчики погладили желтые локоны парика. Валявшийся рядом шприц ее не заинтересовал. Она знала, что мамочка принимает лекарства каждый день, даже по нескольку раз в день. Иногда лекарство делало ее сонной, но бывало и по-другому: она начинала танцевать до упаду. Она становилась добрее, когда ей хотелось танцевать, хотя смех у нее был жутковатый. Но все-таки это было лучше битья и пощечин.

Над сервантом висело зеркало, и, вытянувшись на цыпочках изо всех сил, она могла увидеть в нем верхнюю половинку своего лица. У нее были некрасивые волосы цвета грязи, короткие и прямые как палки. Совсем не такие красивые, как мамочкины кукольные волосы. Не в силах устоять, она надела на себя парик. Волосы доставали ей до пояса. В нем она казалась себе красавицей. В нем она чувствовала себя счастливой.

На серванте было множество всяких штучек, чтобы раскрашивать лицо разноцветными красками. Однажды, когда мамочка была в хорошем настроении, она накрасила ей губы и щеки и сказала, что она выглядит как куколка.

Если она будет выглядеть как куколка, может, мамочке и папочке она больше понравится? Может, они не будут кричать на нее и бить? Может, разрешат ей пойти на улицу поиграть?..

Напевая себе под нос, она накрасила губы, потерла верхнюю об нижнюю, как делала мамочка. Она намазала щеки румянами и влезла в туфли на высоких каблуках, стоявшие у шкафа. На каблуках она закачалась, зато ей стало лучше видно себя в зеркале.

– Как куколка, – сказала она, любуясь золотистыми локонами и яркими пятнами красок.

Она решила раскрасить себя еще ярче и так увлеклась игрой, что перестала прислушиваться. – Ах ты, глупая сучка!

Вопль заставил ее шарахнуться, она споткнулась и закачалась на высоких каблуках. Она уже падала, когда рука ударила ее по лицу. Она больно ударилась локтем, на глазах ее выступили слезы, но в этот же самый момент мамочка схватила ее за ушибленную руку и вздернула на ноги.

– Я тебе говорила: никогда сюда не входи? Я тебе говорила: не трогай мои вещи?

Руки у нее… у той, которая мамочка, были такие белые-белые, а ногти ярко-красные, как будто все в крови. Одной рукой она ударила маленькую накрашенную щеку. Щека запылала.

Девочка открыла рот, собираясь зареветь, и одновременно рука поднялась, чтобы ударить ее снова.

– Черт побери, Стелла! – Это тот, который папочка, ворвался в комнату, схватил мамочку и толкнул ее на кровать. – Тут звукоизоляция на соплях, ты что, забыла? Хочешь, чтобы опять притащился социальный работник по нашу душу?

– Эта дрянь лапала мои вещи! – Мамочка вскочила с кровати, ее пальцы с кроваво-красными ногтями скрючились как когти. – Ты погляди, что она натворила! Меня от нее уже тошнит! Сколько я буду за ней подтирать и слушать ее вопли?

Девочка свернулась клубочком на полу, прикрывая руками голову и не издавая ни звука. Хоть бы они забыли, что она тут. Ей хотелось стать невидимкой.

– Я вообще не хотела рожать эту сопливку! – Голос мамочки как будто кусался. Как будто у него были острые зубы и они щелкали при каждом слове. Девочка ждала, что сейчас эти зубы пооткусывают ей пальцы на руках и на ногах. От ужаса у нее вырвался жалобный, мяукающий звук, как у котенка, она крепче зажала руками уши, чтобы не слышать зубастого голоса. – Это ты заставил меня рожать. Вот теперь ты с ней и разбирайся.

– Я с ней разберусь.

Он подхватил девочку на руки и, хотя она боялась его, боялась необъяснимым, инстинктивным, животным страхом, в эту минуту она больше боялась ту, которая мамочка, боялась ее кусачего голоса и больно бьющих белых рук.

Поэтому она свернулась у него на руках и содрогнулась, когда он провел рукой по волосам парика, упавшим ей на глаза и накрывшим ее спину до самой попки.

– Вмажься, Стелла, – сказал он. – Тебе полегчает. Вот проверну дельце, купим няньку-робота присматривать за девчонкой.

– Да уж, как же, как же. И дом большой купим, и целый таксопарк шикарных тачек, и все остальное дерьмо, что ты мне наобещал. А все, что я от тебя до сих пор получила, Рич, так это сопливую, ноющую дрянь.

– Это наш будущий дивиденд. В один прекрасный день она нам все вернет с лихвой. Верно, детка? Вмажься, Стелла, – повторил он, выходя из комнаты с девочкой на руках. – А я умою девчонку.

Последним, что видела девочка, пока он выходил из комнаты, было лицо той… которая мамочка. Глаза, карие глаза под накрашенными золотистой краской веками тоже были зубастыми, как и слова. Они были полны ненависти.

Ева проснулась без приступа панического удушья – обычно они преследовали ее в кошмарах, – но в каком-то тупом, холодном шоке. В комнате было темно. Она почувствовала, что во сне откатилась к краю кровати, как будто в ее кошмаре ей требовалось уединение.

Потрясенная, разбитая, она снова придвинулась к Рорку, прижалась к нему. Он обнял ее, подтянул еще ближе к себе. Согретая его теплом, она притворилась, что снова заснула.

Она ничего не сказала Рорку про кошмар на следующее утро. Она не была уверена, что об этом следует рассказывать, она даже не была уверена, что сможет это сделать. Ей хотелось запереть страшное воспоминание в дальнем уголке памяти, но оно настойчиво пробивалось наружу, пока она совершала свой обычный утренний туалет.

Хорошо еще, что у Рорка на это утро было назначено несколько встреч: она могла выскользнуть из дома незамеченной, почти не общаясь с ним. Он слишком хорошо ее понимал – эта его способность и поражала ее, и раздражала. Он видел ее насквозь, а она была еще не готова сама проанализировать то, что ей приснилось.

Ее мать была шлюхой и наркоманкой, она никогда не хотела иметь ребенка. Не просто не хотела иметь, ей сама мысль о ребенке была ненавистна.

«Какая разница?» – спросила себя Ева. Ее отец был чудовищем. Легче ли ей оттого, что и ее мать оказалась чудовищем? От этого ничего не менялось.

Ева запарковала машину у Центрального управления, направилась к себе в кабинет. С каждым шагом по гудящему, как улей, Центральному управлению она все больше становилась собой. Тяжесть табельного оружия придавала ей уверенности, как и сознание того, что жетон у нее в кармане. Рорк как-то раз назвал их ее символами, и это было верно. Они были символами того, чем она стала. Ева прошла через «загон», где как раз рассаживалась по местам утренняя смена. На ходу она заглянула в закуток к Пибоди и застала свою помощницу торопливо допивающей кофе.

– Томас А. Брин, – объявила Ева и отбарабанила адрес в Гринвич-Виллидж. – Свяжись с ним, договорись о встрече. Живо! Мы поедем к нему.

– Слушаюсь, лейтенант! Что, тяжелая выдалась ночка? – спросила Пибоди. – Судя по виду, вам не слишком много удалось поспать, вот и все. Я тоже не спала, готовилась к экзамену.

– Хочешь быть круглой отличницей – не видать тебе жетона. Договорись об интервью. Потом у нас повторные встречи с подозреваемыми, начиная с Фортни. – Ева повернулась, чтобы уходить, но остановилась. – Ты можешь надорваться, понимаешь?

– Понимаю, но я все время на компьютерных мульках режусь. Правда, вчера я двоих засадила. В первый раз почувствовала, что у меня что-то получается.

– Хорошо. – Ева засунула руки в карманы. – Хорошо, – повторила она и направилась к себе в кабинет, собираясь запросить в лаборатории последние данные по Грегг.

Перебранка с Дикхедом из лаборатории улучшила ей самочувствие. Она углубилась в чтение отчетов судмедэксперта. Морс с хирургической точностью исследовал оружие, использованное в деле Вутон. Анализы на токсикологию показали, что ее организм свободен от химикалий.

«Ну, раз она больше не употребляла, искать ее бывшего поставщика не имеет смысла», – подумала Ева.

Поиски в китайском квартале и в прилегающих районах в очередной раз дали нулевой результат.

– Ни следа спермы в теле Грегг, – сообщила Ева, пока они с Пибоди ехали в Гринвич-Виллидж. – Судмедэксперт сообщил, что она была изнасилована, в том числе и через задний проход, но только палкой от швабры. Никаких отпечатков в квартире, кроме ее собственных, членов семьи и двух соседей, которые вне подозрений. Есть волосяные фибры – искусственные. Дикхед думает, что это парик и накладные усы, но присягнуть пока не решается.

– Значит, наш парень шифруется.

– На случай, если бы кто-то из соседей обратил на него внимание. Я бы сказала, что он выслеживал ее несколько недель. Уточнял ее воскресный график. Но вот вопрос: почему он выбрал именно ее? Вытащил из шляпы бумажку с ее фамилией? Как он наметил именно эту проститутку, именно эту домохозяйку?

– Может, между ними есть связь? Место, где они обе делали покупки или обедали. Общий доктор. Общий банк.

– Возможно. Вот и займись этой линией. Я склонна думать, что он исследовал район, округу. Надо выбрать обстановку, а потом уже наметить жертву. Вот тогда и можно начинать игру.

– Кстати, о районе и об обстановке. Вот симпатичный райончик. – Пибоди оглядывала широкие тротуары, большие старинные дома с цветочными горшками и ящиками на балконах. – Когда-нибудь я сюда переселюсь. Ну, знаете, когда остепенюсь, начну подумывать о семье и обо всем таком. Вы когда-нибудь думали об этом? О детишках и прочем?

Ева вспомнила налитые ненавистью глаза, глядящие на нее из ночного кошмара.

– Нет.

– У вас еще куча времени. Я собираюсь об этом подумать лет через шесть-восемь, не раньше. Подвергну Макнаба длительной проверке, а до тех пор ни на что, кроме совместного проживания, я не согласна. Эй, Даллас, у вас глаз не дернулся!

– Это потому, что я тебя не слушаю.

– Нет, слушаете, – пробормотала Пибоди. Ева тем временем выбирала место, где поставить машину. – Макнаб был так мил, когда помогал мне готовиться к экзамену. Знаете, когда кто-то «болеет» за тебя по-настоящему, это чувствуется. Он и вправду хочет, чтобы у меня все получилось, потому что я сама этого хочу. Это, в общем… впечатляет. Понимаете, на него можно положиться.

– Макнаб, конечно, непробиваемый кретин, но он тебя любит.

– Даллас! – Пибоди так резко повернулась на сиденье, что фуражка съехала ей на один глаз. – Вы сказали слово на букву «л» и «Макнаб» в одной фразе. Я вас за язык не тянула. – Почему бы тебе просто не заткнуться, а?

– Да с удовольствием. – Пибоди с довольной улыбкой поправила фуражку. – Я буду смаковать эту фразу молча.

Они миновали три дома и подошли к трехэтажному особняку, который, по мнению Евы, был когда-то рассчитан на несколько семей. Очевидно, писать об убийцах – дело выгодное, раз Брин может позволить себе такую недвижимость.

Она поднялась на невысокое крыльцо, отметив по дороге полномасштабную охранную систему, позволяющую хозяину без опасений иметь по обе стороны от входной двери огромные декоративные окна с витражами.

Ева уже успела провести краткую проверку и знала, что у хозяина имеется жена и двухлетний сын, причем Брину государство выплачивало положенное по закону пособие как родителю, сидящему дома с ребенком, а его жена тем временем получала солидную зарплату, будучи топ-менеджером и ответственным редактором журнала мод «Ультра».

«Ловко устроились», – подумала она, нажав кнопку звонка, и поднесла к сканеру свой жетон.

Брин сам открыл дверь. Сынишка сидел верхом у него на плечах и держал его за светлые волосы, как за поводья.

– Но! Но! – кричал мальчик, колотя своего, скакуна ножками.

– Все, приехали, напарник. – Брин схватил сына за лодыжки, то ли чтобы его удержать, то ли чтобы уберечь собственные бока от синяков. – Лейтенант Даллас?

– Да, это я. Спасибо, что уделили мне время, мистер Брин.

– Без проблем. Всегда рад пообщаться с полицейскими, тем более что я следил за вашей работой. Я собираюсь в скором времени приняться за книгу о нью-йоркских убийствах и рассчитываю, что вы станете одним из моих главных источников.

– Для этого вам придется пообщаться с кем-нибудь из отдела по связям с общественностью при Центральном управлении. Можно нам войти?

– Ах да, конечно. Извините.

Брин отступил назад. Ему было за тридцать, сложение атлетическое. Судя по развороту плеч и бицепсам, вряд ли он целыми днями просиживал за компьютером. И лицо у него было приятное – красивое, но без слащавости.

– Бластер! – закричал мальчик, заметив оружие под жакетом. – Бабах!

Брин засмеялся и снял мальчика с плеч, на ходу ловко перевернув его вверх ногами, отчего малыш зашелся в счастливом визге.

– Джед несколько кровожаден, но это у нас семейное. Я сейчас отдам его няне, а потом мы сможем поговорить.

– Не хочу к няне! – На ангельском детском личике в мгновение ока появилось бунтарское выражение. – Хочу к папочке!

– Потерпи, чемпион, это ненадолго. А потом мы пойдем погулять в парк. – Брин принялся щекотать мальчика, поднимаясь вместе с ним по лестнице. Малыш захихикал.

– Бывают же такие парни! – заметила Пибоди. – Его это ни капли не тяготит. Приятно посмотреть.

– Да уж, наводит на мысли. Преуспевающий вроде бы парень, сидит дома с ребенком, получает родительское пособие, а мамаша меж тем занимает высокий пост в крупной компании. Другой бы на его месте возмутился. Кто-нибудь скажет, что женушка держит его под каблуком. Похоже, у него и мать была такая. Мать Брина – известный невропатолог, а вот его отец был профессиональным папашей: сидел дома с детьми. Знаешь, – Ева бросила взгляд на лестницу, – у некоторых парней на этой почве возникает стойкий комплекс ненависти к женщинам.

– Да это же чистой воды дискриминация по половому признаку!

– Точно. И некоторые люди этим живут.

Пибоди тоже поглядела на лестницу и нахмурилась.

– То есть кое-кто мог бы вывернуть наизнанку эту милую домашнюю сценку и сделать ее мотивом для убийства.

– Это всего лишь один из моих личных природных талантов, Пибоди.