Текст книги "Обожествленное зло (Искушение злом) (др.перевод)"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Да у тебя кишка тонка. И всегда была тонка. – Бифф сумел вырваться и подставил руку под вновь разбитый нос. – Ты думаешь, что знаешь все, как есть, да ты ни хрена не знаешь. Не ты этим городом управляешь. Ты заплатишь за то, что засадил меня сюда. Я знаю людей, которые заставят тебя заплатить.

Полный отвращения, Кэм направился к двери. – Хочешь есть, следи за тем, что говоришь. Я прикажу Мику задержать твой обед до тех пор, пока не успокоишься.

– Увидимся в Аду, мальчишка. – Прокричал Бифф сквозь решетку, колотя по ней кулаками, когда Кэм снова закрыл дверь. – Если это последнее, что я могу сделать, то увидимся в аду.

Оставшись один в камере, он уткнулся лицом в ладони.

И начал распевать.

Клер подождала, пока не услышала звук закрывающейся двери, и тогда повернулась. Одного взгляда на Кэма было достаточно, чтобы сердце рванулось к нему, но вместо этого она ограничилась заурядной улыбкой.

– А я-то думала, что у тебя скучная работа. Он прошел мимо нее, приблизившись к столу. Ему хотелось обнять ее, приблизить к себе, но другая половина его была наполнена горечью. – Тебе следовало пойти домой.

Она присела на край его стола. – Я подожду, пока ты сам меня отвезешь.

Он опустил взгляд, чтобы прочесть аккуратный, ученический почерк Бада. – Мне надо позвонить.

– Я не тороплюсь.

Он взялся двумя пальцами за переносицу, затем поднял трубку. «По крайней мере Бифф заткнулся, – подумал он».

– Говорит шериф Рафферти из Эммитсборо. Я бы хотел поговорить с мистером или миссис Смитфилд. Да, миссис Смитфилд. Я звоню по поводу вашего обращения в полицию Штата относительно Карли Джэймисон. – Какое-то время он слушал, затем стал записывать. – Вы помните, во что она была одета? Да, да, я знаю это место. В какое время это было? Нет, мэм, я вас не обвиняю в том, что вы не подвезли попутчицу. Да, это бывает опасно. Я, правда, не могу сказать. Нет, вы правильно поступили с вашим мужем. Спасибо за вашу помощь. Спасибо, да, если мне что-нибудь еще понадобится позвоню.

Когда он закончил, Клер наклонила голову и улыбнулась. – Ты говорил очень официально и как настоящий дипломат.

– Большое спасибо. – Поднявшись, он взял ее за руку. – Пойдем отсюда подальше.

– Сколько лет было беглянке? – случайно поинтересовалась она, когда снова влезли на мотоцикл.

– Около пятнадцати, девочка из Харрисбурга. С красным рюкзаком, и обозленная на весь свет, потому что ее родители не отпустили во Флориду на летние каникулы.

– И давно она пропала?

– Слишком давно. – Он завел мотор, и они поехали. Солнце садилось, когда она уговорила его расслабиться на крыльце с бокалом вина. Она наполнила бокалы для желе французским вином за двадцать долларов.

– Мы с папой сидели такими же вечерами и дожидались пока запоют кузнечики. – Она вытянула длинные ноги и вздохнула. – Знаешь Кэм, возвращение домой означает возвращение к множеству проблем. Но это не означает, что это неверное решение.

Он сделал глоток, гадая, из-за бокалов вино кажется более крепким, или из-за компании. – Мы о тебе говорим или обо мне?

Она одарила его взглядом. – Слух прошел по городу, что ты неплохой шериф?

– Ну поскольку у большинства людей вместо аршина Паркер, то это не много значит. – Он дотронулся до завитка у неё на шее. – Спасибо. Если бы я сразу поехал домой, то врезался бы в стену или что-нибудь еще.

– Я рада, что помогла тебе. Я слышала, что у тебя симпатичный дом. – Она посмотрела, как он пьет. – Хотя, конечно, никто меня не приглашал его посмотреть.

– Похоже, я должен свозить тебя на экскурсию.

– Похоже на то.

Они пили в дружной тишине, наблюдая за проезжавшей машиной, прислушиваясь к лаю собаки, вдыхая аромат гиацинтов, посаженных ее отцом много лет назад.

Солнце опустилось ниже и легкий ветерок подергивал тени на траве.

Когда он дотронулся рукой до ее лица, и повернул к себе, это показалось естественным, почти знакомым жестом. Их губы соединились в поцелуе. С открытыми глазами она прижалась к нему, расслабившись от легкого покачивания скамейки. Когда он поцеловал ее сильнее, он ощутил, как она быстро вдохнула.

«От одного бокала вина голова не должна кружиться, – подумала она, положив ему руку на грудь. – Не должна она кружиться и от поцелуя, в особенности, когда тебя целует человек знакомый тебе большую часть жизни».

Содрогнувшись, она отпрянула. – Кэм, я думаю…

– Потом будешь думать, – пробормотал он и снова притянул ее к себе.

Необычно. Удивительно, что скромная, тощая девочка из его детства оставляет такое необычное ощущение. Так эротично. Он знал, что не способен сдержать поцелуи, но ничего не мог с этим поделать. Он и не думал, что одно прикосновение, один поцелуй, повлечет за собой неотвратимую необходимость продолжения.

Когда она вновь обрела дыхание, она чуть отодвинулась, затем еще немного, пока ее безумные глаза не сосредоточились на его лице. Неисчерпаемое желание в его глазах заставило ее сердце учащенно биться.

– Ой, – сумела произнести она, и он улыбнулся.

– Это хорошо или плохо?

– Просто – ой. – Нетвердой рукой она приблизила бокал к губам. Вино остудило пыл, завладевший ртом. – Я-то думала, что возвращаюсь к тишине и отдыху.

– Сегодня очень тихая ночь.

– М-да, – если он ее поцелует еще раз, то она (в этом она была совершенно уверена) взлетит как ракета, – Кэм, я всегда думала, что в таких местах все развивается медленно. Очень медленно.

– Ладно, – он снова обнял ее, положив ее голову на свое плечо. «Он десять лет дожидался возможности попробовать это ощущение, – подумал он, раскачивая скамейку». Ему это казалось достаточно медленным развитием событий.

Когда запели кузнечики, никто из них не заметил, что они в фокусе линз телескопа.

ГЛАВА 7

Хотя Эрни Баттс считал, что школа, в лучшем случае – это напрасная трата времени, ему нравился углубленный курс химии. Было что-то чарующее в бунзоновских горелках, пробирках и чашках Петри. Заучивать периодическую таблицу элементов было скучно, но с памятью у него никогда проблем не возникало. И определение неизвестных в какой-нибудь смеси не причиняло ему хлопот. Неизвестное всегда интересовало его.

Однако, лабораторная работа – это было лучше всего. Он видел нечто значительное в смешивании химикалий, анализе реакций. И всегда чувствовал свою власть. Он любил измерять, сливать и создавать и забавлялся идеей изготовления бомбы. Не такой тупой вонючей бомбочки, которую собрал Денни Мойерс и подложил в женскую раздевалку на третьем уроке. Это было ребячество. Эрни хотел чего-нибудь такого, что могло вспыхнуть, ухнуть, вышибить стекла и вызвать настоящую, старомодную истерику.

Он мог это устроить; школа и книги, купленные ему родителями, дали знания. Он был уверен, что может. И если уж он решится на такое, его не заловят, как этого сопляка Мойерса. Настоящая власть заключается не в том, чтобы потрепаться о содеянном, а в том, чтобы заставить людей волноваться.

Машинально рисуя в блокноте, Эрни бросил взгляд на Джеймса Атертона, повторявшего свои наставления. По мнению Эрни, Атертон был самым большим кретином среди взрослых. Он проговаривал все своим тихим, поучающим голосом, изредка вытягивая и поворачивая длинную, тощую шею, или протирая очки, не переставая бубнить.

«Как четырехглазый жираф», – подумал Эрни злорадно.

Все знали, что тот сколотил себе неплохой капиталец на недвижимости, и вовсе не был обязан заниматься преподаванием. Но он оставался на своем месте, из семестра в семестр, в нелепых костюмах и галстуках, пытаясь обучить химическим реакциям детей, большей части которых на это было наплевать.

Говорили, что он предан своему делу. Эрни считал, что он просто придурок.

То, что он был мэром Эммитсборо, только увеличивало злорадство Эрни. Чем должен заниматься мэр Тьмутаракани? Решать, в какой цвет красить парковые скамейки?

– Эта обязательная лаборатория будет засчитана как четверть балла в последнем аттестационном цикле, – продолжал Атертон, рассматривая лица своих учеников с легким внутренним вздохом. После почти тридцати лет преподавания ему было совсем не сложно предугадать результаты этих последних опытов в школьном году. По крайней мере, десять процентов провалится и многие едва вытянут.

– Мисс Симмонс, может быть, вы ненадолго отложите свою пудреницу?

Пока Салли Симмонс поспешно прятала пудреницу в сумку, по классу разливалась волна хихиканья.

– Вы будете работать парами, – продолжил Атертон, тщательно ровняя стопку бумаги перед тем, как раздать листы. – Партнер каждого указан на этом рабочем листе. Я полагаю, вы знакомы с этапами эксперимента. Письменная работа должна быть закончена через две недели.

Пока бумаги расходились по классу, он весь наполнялся стонами, ворчанием и тихими комментариями. Эрни заметил, почти без интереса, что его напарницей по лабораторной будет Салли Симмонс.

– Каждой паре нужно распределить между собой работу, – сказал Атертон сквозь этот шум. По-своему, скромно он изучил всех студентов. Он знал каждого из них лучше, чем они могли подумать. – Помните, вы партнеры, и оценка, хорошая или плохая, будет выставлена вам обоим. Вы можете идти на свои обозначенные места и заняться планированием работы. – Он поднял костлявый палец. – Спокойно.

Атертон взглянул на часы и также, как и ученики, порадовался, что осталось только десять минут урока.

– Похоже, мы с тобой в паре, – Салли попыталась весело улыбнуться. Хотя она знала Эрни несколько лет, но издалека, и до сих пор точно не знала, чего он стоит. Он был временами то дикий, то унылый, и эта мятежность вызывала у нее симпатию.

– Ага, – Эрни поглядел на нее долгим, нервирующим взглядом, который заставил ее облизнуть губы.

– Ну, я думаю мы могли бы похимичить и поработать над письменной работой несколько дней после школы. Если хочешь, можно у меня дома.

– После школы я работаю.

– Ну… тогда после этого. Я могу приходить к тебе, если так будет лучше.

Он продолжал также смотреть на нее, и из-за этого взгляда она взъерошила волосы, а потом затеребила пуговицу на рубашке. Ее сердце приятно заколотилось под черным лифчиком, который она увела у старшей сестры.

– Обычно я заканчиваю около девяти, – сообщил ей Эрни. – Мы можем заниматься и у меня, мешать нам никто не будет. – Затем его губы растянулись в широкой улыбке. – Если только ты уверена, что Джош из-за этого не скиснет.

Она снова улыбнулась, чувствуя себя спокойнее на знакомой почве.

– Мы как бы разошлись. Джош милый и все такое, но иногда может доставить серьезные неприятности.

– Да ну? Последние несколько недель вы были просто – не разлить водой.

Она отбросила назад густой сноп темных волос. – Мы просто болтались друг с другом. О нас обоих стали говорить после того, как мы нашли ту пустую могилу. Если ты хочешь, я зайду сегодня вечером, и мы начнем.

Он слегка улыбнулся. – Ага, начнем.

Он задумался, девушка ли она.

После школы Эрни поехал к Клер. Он был совсем не прочь переспать с Салли, но его горячие, потные мечты все были сосредоточены на новой соседке. Он подумал, что хорошо бы иметь их обеих сразу, как на той порно-кассете, которую он свистнул на бензозаправке у Лесса Глэдхилла.

Его руки покрывались потом, когда он об этом думал. Ему нравилась идея власти, господства, могущества. Если он поимеет их обеих, это кое-что докажет. Сделает его кем-то.

Он заехал на дорожку Клер и выключил мотор. Отсюда он мог видеть, как она работает с молотком и пасатижами. Сегодня было жарко, и она надела шорты, уютно протертые по краям, и огромную футболку, которая соскользнула с одного плеча.

«Что если зайти и сдернуть с нее эту футболку? Прямо здесь, прямо сейчас, среди бела дня. Она распахнет глаза, а зрачки расширятся от страха и неожиданности. Он завалит ее на бетон. Она захнычет. Но потом… потом она станет горячей, влажной и готовой».

Ему не нравилось, что шериф Рафферти крутится около нее, но это не слишком его волновало. Эрни решил, что и о Рафферти он позаботится, если надо будет. Он выбрался из грузовика и направился к ней. Вся поглощенная запихиванием железки в тиски, Клер не заметила его, пока он не очутился почти рядом. Она распрямилась, уперлась рукой чуть пониже спины, и улыбнулась.

– Привет.

Когда она согнула спину, ее маленькие, нетяжелые груди натянули шелк футболки. Он представил себе, как сжимает их.

– Ты говорила, что я могу иногда заходить после школы.

– Да, говорила, – она отложила молоток. – Я рада, что ты решил мне помочь. – Она немного помолчала, чтобы отставить тот план, что намеревалась осуществить, и переключиться на другой. – Слушай, там на кухне есть стул. Можешь притащить его сюда? Захвати «пепси», если хочешь.

– Ладно.

Когда он возвратился, она уже расчистила место на рабочем столе. – Поставь просто сюда. Ты, может быть, захочешь время от времени поотдыхать на этой лавочке. Не бойся говорить мне, когда устанешь. – Она взобралась на стол, слегка приглушила звук старой записи Муди Блюз и рукой предложила ему сесть. – Я просто собираюсь сделать несколько эскизов. Думаю, если ты поставишь локоть на лавку и сожмешь кулак… да. – Она улыбнулась ему. – Ну и как школа?

– Ничего.

– Кажется, тебе осталось только несколько недель. Продолжая говорить, она набрасывала эскиз в альбоме, и пыталась сделать так, чтобы он чувствовал себя непринужденно.

– Ага.

«Немногословный человек, – подумала она, и. попробовала снова». – Ты увлекаешься спортом или чем-нибудь еще?

– Спортом не увлекаюсь.

– А девушка у тебя есть?

Его взгляд скользнул вверх по ее ноге. – Да, в общем нет.

– Вижу, мудрый человек. А чем твои предки занимаются?

Он состроил гримасу, по привычке. – Заправляют пиццерией.

– Ты не шутишь? – она прекратила рисовать. – Я тут вечером съела одну пиццу. Потрясающе. Должна сказать тебе, что для меня было дико трудно вернуться сюда и остаться без нью-йоркской пиццы. Но здесь не хуже, чем у Рокко.

Он пожал плечами, смутившись от комплимента.

– Да это не так уж важно.

– Легко говорить, когда ты вырос, со всем этим. Разожми кулак и вытяни пальцы. Ммммм. – Сосредоточенно нахмурившись, она продолжила рисовать. – Ну, а где вы жили раньше?

– В Нью Джерси.

– Да? А почему переехали?

Его взгляд снова стал угрюмым. – Не знаю. Меня они спросить забыли.

Она сочувственно улыбнулась. – Здесь не так уж плохо.

– Здесь все мертвое. Ненавижу. Люди сидят и смотрят, как растет трава.

«Три предложения сразу, – подумала она. – Должно быть, разволновался». – Да, думаю сложно поверить, что когда-нибудь наступит время, и в самом деле понравится смотреть на растущую траву.

– Тебе легко говорить, – пробурчал он, передразнивая ее. – Ты можешь вернуться в Нью-Йорк когда захочешь.

– Это правда. – Дети, неважно насколько они напрягаются из-за своей независимости, заносчивы. – А для себя ты уже все решил. Лос-Анжелес, да?

– Ага. Мне здесь чертовски надоело, – он уставился снова на ее ноги, туда, где протертая ткань на шортах была обрезана высоко на бедрах. – Ты там была?

– Да, пару раз. По правде говоря, это не мой стиль. Обязательно сообщи мне, когда попадешь туда, что ты о нем думаешь. Сожми кулак еще. – Она перелистнула страницу в альбоме, затем покачала головой. – Знаешь, мне кажется, надо нарисовать с плечами, как ствол дерева с корнями. Ты не снимешь футболку? Сейчас довольно жарко.

Он поглядел на нее, и пока снимал футболку, его глаза таинственно блестели. Она хотела его… Он знал это.

Клер видела в нем стройного, сердитого мальчика, с задатками мужественности. Еще она видела модель, тонкие руки, удивительно увитые мускулами, сила которых еще не приручена.

– Вот так хорошо. – Она спрыгнула со стола. – Дай-ка я покажу. Я тебя так долго держать не буду. Будет не удобно.

Она взяла его руку, пониже локтя, подняла и согнула. Затем она положила свои пальцы на его, и сложила их в кулак.

– Теперь держи под таким углом… Хорошо, а теперь слегка напряги. Потрясающе. У тебя отлично получается. Отступив чуть назад, она заметила его кулон. Он был сделан из серебра в странной геометрической форме. «Как пентаграмма, – подумала она и подняла глаза на его лицо». – Что это? Талисман?

Незанятой рукой он прикрыл его. – Что-то вроде.

Испугавшись, что смутила его, она снова взяла свой альбом и начала рисовать.

Она работала час, часто делая перерывы, чтобы отдохнула его рука. Раз или два она ловила на себе его изучающий взгляд, со слишком взрослым блеском в глазах. Она оставила это без внимания, немного удивленная, и немного польщенная тем, что он слегка увлекся ею.

– Отлично, Эрни, правда. Я хотела бы начать работать в глине, когда только у тебя найдется еще пара свободных часов.

– О'кей.

– Я дам тебе немного денег.

Оставшись один, он посгибал руку и прошелся вокруг гаража. Заметив скульптуру в углу, он резко остановился. И снова его пальцы прикрыли перевернутую пентаграмму, когда он рассматривал фигуру получеловека, полузверя, которую она создала из металла и кошмаров.

«Это знак», – подумал он, и задышал чаще. Его пальцы слегка задрожали, когда он протянул руку и благоговейно коснулся фигуры. Она принесла ее сюда для него. Ритуалы и жертвы были приняты благосклонно. Князь Тьмы передает ее ему. Теперь нужно только дождаться верного часа и места, и взять.

– Что ты об этом думаешь?

На всякий случай, прежде чем повернуться к ней, Эрни схватил футболку. Клер стояла за спиной. Она уставилась, так же как и он только что, на скульптуру. Он мог чувствовать ее запах, мыла и пота.

– В этом есть мощь.

Она удивилась, услышав такой отзыв от семнадцатилетки. Заинтригованная, она повернула голову и посмотрела на него.

– Тебе никогда не хотелось стать художественным критиком?

– Почему ты сделала такую фигуру?

– Просто так получилось.

– Прекрасный ответ. – У тебя получится лучше. Она обернулась на груду металла на сварочном столе. Да, кажется, получится. – Порыскав в карманах, она извлекла несколько купюр. – Я правда очень благодарна за то, что ты мне попозировал.

– Мне это нравится. Мне нравишься ты.

– Хорошо. Ты мне тоже нравишься. – Зазвонил телефон, и она скользнула к двери на кухню. – Извини. До скорого, Эрни.

– Ага, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Очень скоро увидимся.

Клер открыла холодильник и одновременно сняла телефонную трубку.

– Алло. – Пока она извлекла сосиски, горчицу, огурчики и лимонад, влажное, тяжелое дыхание звучало ей в ухо. Она усмехнулась, засунула сосиски в микроволновую печь и тоже задышала в ответ, изредка прибавляя сиплым голосом: «да!» или «о, да!». Включив таймер на печи, она с хлопком открыла бутылку. – О боже, не останавливайся! – Закончила она долгим дрожащим стоном.

– Ну что, понравилось? – спросил тихий мужской голос.

– Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Она сделала большой глоток пепси. – Жан-Поль, ты великолепно позвонил. – Она достала сосиску из микроволновки, положила ее в хлеб и принялась мазать толстым слоем горчицы. – Если Анжи когда-нибудь узнает…

– У меня вторая трубка, дурочка, – услышала она голос Анжи.

Посмеиваясь, Клер украсила сооружение кусочками огурчиков с укропом. Ну вот, теперь секретов нет. Как обстоят дела?

– После всего этого, – сказал Жан-Поль, – у меня обстоят.

– Веди себя пристойно, – сказала Анжи мягко. – Хотели узнать, как ты.

– Хорошо, – Довольная Клер взяла сочащийся сэндвич и вонзила в него зубы. – Правда, хорошо, – пробормотала она с полным ртом. – Например, только что я закончила несколько рисунков новой модели. У мальчика отличные руки.

– Да, правда?

Клер рассмешила ее интонация, и она затрясла головой.

– Да нет же, мальчик, ребенок. Ему шестнадцать, семнадцать. Еще я сделала несколько набросков моей подруги, официантки. Настоящая поэзия в движении. К тому же у меня на уме еще чудесная пара рук. – Она подумала о Кэме и пожевала задумчиво. – Может быть, лицо тоже. Или даже целиком тело. – «Только как он отнесется к предложению позировать голым?» – подумала она.

– Похоже, ты очень занята, cherie. [1]1
  Дорогуша (фр.)


[Закрыть] – Жан-Поль достал кусок

– Так и есть. Анжи, тебе должно понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – прибавила она, перебежала к полке и снова откусила от бутерброда с сосиской. – И только что закончила одну вещь.

– И? – осторожно поинтересовалась Анжи.

– Лучше будет, если вы сами ее увидите. Я слишком близка к ней.

Зажав трубку между ухом и плечом, Жан-Поль перекидывал камень из руки в руку. – Как жизнь в захолустье?

– Лустье, – поправила Клер. – Захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать посмотреть самим?

– Как насчет этого, Анжи? Хочешь, несколько деньков в деревне? Мы сможем вдыхать запах коров и заниматься любовью на сене.

– Я подумаю об этом.

– Неделя в Эммитсборо это не год на Пустыре. – Воодушевленная этой идеей, Клер покончила с сосиской. – Здесь нет кабанов и насильников.

– Je suis desole, [2]2
  Я в унынии (фр.)


[Закрыть] – сказал Жан-Поль, пробуя языком щеку изнутри. – Что скажешь, cherie? [3]3
  Дорогая (фр.)


[Закрыть]

– Покой, умиротворение – даже уютный вид скуки. – Она подумала об Эрни с его юношеской неугомонностью и неудовлетворенностью. «Не всем скучно», – решила она. – После того, как я проведу вас по горячим местам типа закусочной «У Марты» и таверны Клайда, мы сможем сидеть на крыльце, попивать пиво и глядеть, как растет трава.

– Звучит возбуждающе, – пробормотала Анжи.

– Посмотрим, что можно перетасовать в нашем расписании. – Немедленно решился Жан-Поль. – Я хочу побывать у Клайда.

– Отлично. – Клер подняла свою бутылку и чекнулась с призрачным собутыльником. – Вам очень понравится. Правда. Это прекрасный американский городишко. В Эммитсборо никогда ничего не случается.

Моросил мелкий дождь, размывая грязь на земле в круге. В яме не было огня, только холодный пепел дерева и костей. Фонари заменили свечи. Облака окутали луну и звезды густой дымкой.

Но решение было принято, и они не собирались ждать. Сегодня здесь было только пять фигур в плащах. Старая гвардия. Эта встреча, этот ритуал держался в тайне ото всех, кроме этих избранных.

– Боже, как же мерзко сегодня вечером. – Бифф Стоуки сложил мясистую ладонь чашкой вокруг сигареты, заслоняя ее от дождя. Сегодня не было ни наркотиков, ни свечей, ни пения, ни проституток, вот уже двадцать лет он входит в секту, он зависит от нее и нуждается в ритуалах так же, как в дополнительных льготах.

Но этой ночью вместо алтаря была пустая плита и перевернутый крест. Сегодня его соучастники казались раздраженными и настороженными. Никто не говорил, дождь лился.

– В чем же, черт возьми, дело? – спросил он всех сразу. – Это не наша обычная ночь.

– У нас есть особое дело. – Главарь отделился от них, вышел на середину, и повернулся. Глаза его маски глядели мрачно и пусто. Две оспины ада. Он поднял руки, растопырив длинные пальцы. – Нас немного. Мы первые. В наших руках сила засветит ярче. Наш Господин подарил нам великое счастье: право привести к Нему других, показать им Его славу.

Он стоял как статуя, жуткий зеркальный образ кошмарной скульптуры Клер. Тело согнуто, голова поднята, руки распростерты. Под маской его глаза блестели ожиданием и осознанием власти, которую он имеет, по причинам, которых другие никогда не поймут.

Они прибежали, как выдрессированные собаки на его клич. Они будут действовать, так же бездумно, как бараны, по его приказу. И если один или двое из них сохранили частицу того, что обычно называют совестью, жажда власти в них превозможет ее.

– Наш Господин недоволен. Его клык сочится местью. Он предан одним из Его детей, одним из Его избранников. Закон наш попран, и мы должны отомстить. Сегодня будет смерть.

Когда он опустил руки, один из закутанных в плащ достал бейсбольную биту из-под одежды. И только Бифф открыл в удивлении рот, как бита обрушилась на его череп.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его привязали к алтарю и раздели. Моросящий дождь попадал на кожу и холодил ее. Но все это было ничем по сравнению с леденящим страхом, охватившим его душу.

Они стояли вокруг него: один у ног, другой в изголовье, и по одному с каждой стороны. Четыре человека, которых он знал большую часть своей жизни. Их глаза были чужими. И он знал: они видят смерть.

Огонь уже разожгли, и когда дождь попадал на дрова, вода шипела. Звук был почти такой же, как при жарке мяса.

– Нет! – Он извивался, напрягая ноги и руки, корчась на гладкой плите. – Господи Иисусе, нет! – От ужаса он произнес имя божества, которое осквернял уже двадцать лет. Рот был наполнен привкусом страха и крови, текшей оттуда, где его зубы впивались в язык. – Вы не можете. Не можете. Я давал клятву.

Главарь посмотрел на рубец на левом яичке Биффа. Знак как будто бы… стерся. – Ты больше не один из нас. Ты нарушил клятву. Ты нарушил Закон.

– Никогда. Я никогда не нарушал Закон. – Он дернулся, и веревки впились в запястье. Первая кровь окрасила дерево.

– Мы не показываем наши клыки в гневе. Это Закон.

– Это Закон, – пропели остальные.

– Я был пьян. – В груди потяжелело, когда он начал рыдать мелкими, горькими слезами ужаса. Там, скрытые под масками, под капюшонами, были лица, которые он хорошо знал. Его глаза устремлялись то на одного, то на другого, испуганные, умоляющие. – Черт возьми, я был пьян.

– Ты попрал Закон, – повторил главарь. В его голосе не было ни пощады, ни чувства, хотя все чувства поднимались в нем черным кипящим морем. – Ты показал, что не можешь хранить его. Ты слаб, а слабые должны быть наказаны сильными. – Зазвучал колокол. Заглушая рыданья и проклятья Биффа, главарь произнес:

– О, Господин Темного пламени, дай нам силу.

– Силу для Твоей Славы, – пропели остальные.

– О, Властелин Столетий, дай нам мощь.

– Мощь Твоего Закона.

– In nomine Dei nostri Santanas Luciferi exceisi! [4]4
  Именем Нашего Бога, величайшего Сатаны Люцифера! (лат.)


[Закрыть]

– Аве, Сатана.

Он поднял серебряную чашу. – Это вино горечи. Я Пью в печали по нашему потерянному брату.

Он пил долго, заливая вино через зияющую дыру рта в маске. Он оставил чашу, но жажда осталась с ним. Жажда крови.

– Ибо его испытали, и его судили, и он осужден.

– Я убью вас! – закричал Бифф, мучая свое тело в попытках освободиться от уз. – Я убью вас всех. Боже, не делай этого.

– Жребий брошен. Нет жалости в сердце у Князя Ада. Его именем я приказываю Темным Силам даровать мне их страшную мощь. Всеми Богами Преисподней, я заклинаю: да случится то, чего я желаю.

– Услышь имена.

– Бафомет, Локи, Геката, Вельзевул.

– Мы твои дети.

Рыдая от страха, Бифф стонал, проклинал их всех, умолял, угрожал. Жрец продолжал, и сердце Биффа заполнялось ужасом.

– Звук моего гнева разрушит молчание. Моя месть чиста. Я – уничтожение. Я – мщение. Я – адская справедливость. Я призываю Господина Тьмы поразить мрачным восторгом нашего павшего брата. Он предал, и крики его агонии, его разодранный труп пусть послужит предупреждением тем, кто хочет нарушить Закон.

Он сделал паузу, улыбаясь под маской.

– Братья ночи, те, которые парят на дыхании Ада, начинайте.

Первый удар раздробил коленную чашечку Биффа, и его вопль разорвал воздух. Они били его механически. И если оставалось сожаление, оно не перевешивало необходимости. Оно не могло перевесить Закона.

Жрец стоял чуть позади, воздев руки и наблюдая бойню. Раньше он дважды обрекал на смерть членов братства. И дважды перед быстрым и безжалостным действием он гасил дрожащие огоньки мятежа. Он всегда знал, что некоторые недовольны отходом братства от его чистых истоков. Просто были те, кто жаждал большей крови, больше секса и большей порочности.

Такое случалось раньше, и не было неожиданностью.

Ему было приятно видеть, как его дети подходят к черте, которую он создал. И что более всего ему нравилось, что это те самые, кто не оплатили счетов.

Бифф снова закричал, и удовольствие жреца возросло.

Они не убивали его быстро. Был другой способ. С каждым тошнотворным хрустом дерева, дробящего кости, жрец чувствовал, как его собственная кровь становится горячее, бежит быстрее. Крики продолжались, все громче, резче, все менее человеческие.

«Дурак», – подумал жрец. Сладкая дрожь наполнила поясницу. Смерть дурака часто бывает напрасной, если только забыть про наслаждение от убийства. Но эта смерть послужит предупреждением другим, она покажет, что такое его ярость. Его ярость. Ибо уже давным-давно он понял, что здесь правит не Сатана, а он сам.

Он был силой.

Слава этой смерти принадлежала ему.

Радость убийства – его.

Когда крики обратились в мокрое, булькающее хныканье, он шагнул вперед. Взяв четвертую биту, он встал над Биффом. И увидел, что за молочной пеленой боли в глазах измученной жертвы все еще был страх. Даже лучше, там оставалась надежда.

– Пожалуйста. – Бифф давился кровью, бегущей изо рта. Он попытался поднять руку, но его пальцы были также беспомощны, как сломанные ветки. Он был теперь по ту сторону боли, лежал на зубчатом пороге того, чего не выдержит ни один человек. – Пожалуйста, не убивайте меня. Я давал клятву. Я давал клятву.

Жрец только смотрел на него, зная, что этот момент триумфа почти подошел к концу: – Он – Судья. Он – Господин. Все, что мы делаем, мы делаем Его именем. – Его взгляд скользнул по лицу Биффа, все еще бесстрастный. – Он, который умрет сегодня, будет выброшен в муку, в вечную муку, в вечную пытку. В пустоту.

Зрение Биффа мутнело и прояснялось, мутнело и прояснялось. Кровь вырывалась изо рта с каждым вдохом. Больше не было криков. Он знал, что уже мертв, и молитвы, которые мелькали в его цепенеющем мозге, смешивались с заклинаниями. Христом. Люцифером.

Он жутко закашлял, и почти умер. – Увидимся в аду, – удалось ему произнести. Жрец наклонился настолько близко, что только Бифф мог услышать его: – Это – ад.

Содрогаясь от восторга, он нанес ему «удар милости». Его горячее семя пролилось на землю.

Пока они жгли биты на священном алтаре, кровь протекла на грязную землю.