Текст книги "Сто Тысяч Королевств"

Автор книги: Нора Кейта Джемисин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Спасибо, кузен, – тихо ответила я и вежливо склонила голову.

А потом повернулась и пошла прочь, оставляя его наедине с его фантазиями.

По пути в комнаты я зашла в кабинет Теврила и вернула керамический флакон. Теврил молча положил его обратно в ящик.

9
ВОСПОМИНАНИЯ

Есть такая болезнь – Ходячая Смерть. У тех, кого она настигла, начинают трястись руки и ноги, поднимается жар, они проваливаются в беспамятство, а когда дело близится к концу, больные начинают престранно себя вести. Жертва поветрия вскакивает с одра болезни и принимается ходить – бесцельно, иногда просто туда-сюда по комнате. Несчастные мечутся, а жар подымается все выше, кожа больного трескается, и из разрывов течет кровь. А умирающие все меряют шагами комнату, ходят и ходят, а потом умирает мозг. Но они продолжают ходить. Туда-сюда. Некоторое время.

В последние века случилось несколько эпидемий Ходячей Смерти. Поначалу никто не мог понять, как же передается зараза. А дело было, оказывается, вот в этом самом хождении. Больные часто поднимались и шли к людям – еще здоровым людям. Потом у них открывалось кровотечение, они падали и умирали и так заражали других. Ну, теперь-то мы поумнели. Теперь мы обносим стеной место, куда пришла Смерть, и закрываем сердца от криков еще не зараженных людей – а те кричат, умоляют из-за стен. Если через несколько недель они останутся живы, их выпустят. А что, некоторые, говорят, выживают. И вообще, мы же не звери.

А еще все знают и понимают: Ходячая Смерть поражает лишь простолюдинов. Жрецы, благородное сословие, ученые, богатые купцы – все они не подвержены заразе. И дело не только в том, что они способны выставить стражу и отгородиться от простого люда, укрывшись во дворцах и храмах. В прежние времена карантина не объявляли – а благородные все равно не мерли. Если, конечно, они имели настоящее благородное происхождение. Выскочки, пролезшие из грязи в князи, – те умирали.

Абсолютно очевидно, что эта болезнь имеет не естественное, а какое-то иное происхождение.

Когда Смерть наведалась в Дарр незадолго до моего рождения, никто не ожидал, что мой отец подхватит заразу. Мы были бедными дворянами – но дворянами! Да, дед со стороны отца по даррским понятиям относился к простому сословию – красавец-охотник, на которого положила глаз моя бабушка. Видно, дедова происхождения хватило, чтобы заразиться.

И тем не менее отец… выжил.

Я потом расскажу, почему это важно.

* * *

Я готовилась отойти ко сну, но, выйдя из ванной, обнаружила, что Сиэй сидит в комнате, поедает мой ужин и читает одну из книг, что я привезла из Дарра. Шут с ним, с ужином – пусть доедает. А вот книга – другое дело…

– А мне нравится, – сообщил Сиэй, неопределенно помахав рукой на манер приветствия.

Глаз от книги он не отрывал.

– Впервые читаю даррскую поэзию! Какая странная она, однако, – пообщавшись с тобой, я было решил, что вы, даррцы, прямодушны и прямолинейны. А тут сплошные недомолвки и экивоки. Написавший это, наверное, и думает обиняками.

Я присела на кровать и принялась расчесывать волосы.

– Вообще-то, вламываться в чужую комнату без приглашения и брать чужие вещи – невежливо.

Он не отложил книгу, но закрыл ее.

– Я тебя обидел.

На лице Сиэя изобразилась глубокая задумчивость:

– Как же так? Что я такого сделал?

– Эти стихи написал мой отец.

Задумчивость сменилась изумлением:

– Но ведь стихи прекрасны! А почему тебе не нравится, когда их читают другие?

– Потому что эта книга – моя.

Отец мертв уже более десяти лет – несчастный случай на охоте, как это по-мужски, умереть вот так… Но мне все равно больно вспоминать об этом. Я отложила щетку и мрачно уставилась на запутавшиеся в щетине темные волосы. Амнийские волосы, темные и кудрявые. И глаза у меня – амнийские. Иногда я думала: а ведь, наверное, отец считал меня уродиной. Многие даррцы так считали, кстати. А если он и вправду считал меня некрасивой, то из-за чего: из-за моих амнийских черт? Или из-за того, что их так мало? Что я не похожа на свою чистокровную амнийскую матушку?

Сиэй долго смотрел на меня.

– Извини, не хотел тебя обидеть.

И он поднялся и поставил книгу на место.

Что-то во мне расслабилось и перестало беспокоиться. Мне даже снова пришлось взяться за расческу, чтобы скрыть это.

– Странно, что тебе не все равно, – заметила я. – Смертные – они же то и дело умирают. Тебе, верно, надоели вежливые недомолвки вокруг темы смерти…

Сиэй улыбнулся:

– Моя мать тоже умерла.

Предательница, которая никого не предала. Странно, я как-то не думала, что она может кому-то приходиться матерью.

– А кроме того, ты пыталась убить Нахадота, чтобы меня защитить. К тебе я обязан быть более внимателен, чем к остальным.

И он невесомо перенесся на трюмо и бесцеремонно плюхнулся посреди моих кремов и лосьонов. Банки раскатились в стороны. Видимо, на них повышенное внимание не распространялось.

– Ну так чего же ты хочешь?

Он довольно ухмыльнулся:

– Ну как же! Ты ведь мне обрадовалась! А потом увидела, что я читаю, и расстроилась. Но сначала обрадовалась!

– А… Да.

– Ну так и что?

– Да я тут…

А что я тут? Какая глупость, в самом деле… У меня что, настоящих проблем нет? Так какое мне дело до давно умерших людей?

Сиэй выпрямился и скрестил ноги. Видимо, он намеревался ждать, пока я не соберусь с мыслями. Я вздохнула:

– Ну, я, на самом деле, подумала тут… А что ты знаешь о… о… о моей матери?

– О твоей матери? Не о Декарте? Не о Симине? Не о Реладе? И даже не о моей чудной семейке?

Он склонил голову к плечу, и зрачки его увеличились – вдвое, причем за время одного вдоха. Я изумленно распахнула глаза – такого мне видеть еще не приходилось.

– Как интересно… так почему же?

Я попыталась отыскать слова, чтобы объяснить:

– Ну… я сегодня видела Релада…

– Замечательная парочка, правда? Они с Симиной, я хочу сказать. Я такого тебе могу порассказать об их стычках, что…

– А я не хочу знать о них, – отрезала я.

Вообще-то, не стоило открыто показывать, что встреча с Реладом настолько меня встревожила. Я ожидала, что увижу ровню Симине, а встретилась – с кем? С обозленным на жизнь пьяницей. Неужели я стану таким же, как Релад, огрызком человека? Надо бежать, бежать из Неба…

Сиэй молчал – возможно, читая в моем лице, как в открытой книге. Так что меня нисколько не удивила холодная расчетливость в глубине его глаз. Наконец он с ленцой – и совсем недобро – улыбнулся.

– Ну ладно, – протянул он. – Расскажу, что смогу. А что ты мне дашь взамен?

– А что ты хочешь?

Улыбка изгладилась с его лица, и оно приобрело жутко серьезное выражение.

– Я уже сказал тебе. Я хочу с тобой спать.

Я вытаращилась – эт-то что еще такое?! Он быстро замотал головой:

– Да не в том смысле! Не как мужчина с женщиной! – Его аж перекосило от отвращения. – Я же ребенок! Ре-бе-нок! Ты что, не видишь?

– Никакой ты не ребенок.

– По божественным меркам я еще дитя. Нахадот родился прежде времени. Я, по сравнению с ним, да что я, – мы, все остальные его дети, просто сосунки!

И он завозился среди банок с кремом, подтянул колени к груди и обхватил их руками. Так он выглядел самым настоящим ребенком. Маленьким и уязвимым. Врешь, меня не проведешь такими трюками.

– Зачем тебе это?

Он тихонько вздохнул:

– Ты мне нравишься, Йейнэ. Просто нравишься, и все. А что, на все должна быть причина?

– Честно говоря, общаясь с тобой, я начинаю понимать, что да, должна быть.

Он скривился:

– Так вот, ее нет. Я же говорил тебе – я делаю, что хочу. Развлекаюсь, балуюсь – как ребенок, понимаешь? Нет никакой логики в моих поступках! Что бы ты там себе ни думала. Вот.

И он положил подбородок на колено и отвернулся с обиженным видом. Выглядело очень похоже на настоящий обиженный вид, кстати.

Я вздохнула и задумалась: а если согласиться, что из этого выйдет? Не попаду ли я в какую-нибудь расставленную Энефадэ ловушку? Или, того хуже, в западню, расставленную Арамери? Но потом до меня вдруг дошло: а ведь это неважно…

– Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, – вздохнув, сказала я.

Сиэй просиял и сиганул на кровать. Откинул одеяло и приглашающе постучал по пустующей половине огромного ложа:

– А можно, я расчешу тебе волосы?

Я не сумела сдержать смех:

– Что за странная просьба?

– Ох, это все из-за бессмертия. Быть бессмертным – очень, очень скучно! Ты удивишься, насколько привлекательными могут показаться маленькие радости жизни, если живешь тысячи и тысячи лет на этом свете!

Я подошла к кровати, села и отдала ему расческу. Он чуть ли не замурлыкал от удовольствия, когда ухватился за нее. Но я не разжала пальцы.

Он ухмыльнулся:

– Ага. Похоже, с меня сейчас стребуют что-то в обмен на просьбу. Правильно?

– Нет. Но когда заключаешь сделку с божественным пронырой, нужно вести себя осмотрительнее. Например, потребовать, чтобы он выполнил свой уговор первым.

Он рассмеялся так, что отпустил расческу. Хохоча, он хлопал себя по коленям:

– Да с тобой не соскучишься! Из Арамери ты самая лучшая!

Это что же, он меня Арамери считает? Но…

– Даже лучше, чем моя мать? – спросила я.

Он резко посерьезнел, а потом подобрался поближе и оперся о мою спину.

– Ну… скажем, мне она скорее нравилась, чем не нравилась. Она не злоупотребляла властью, не гоняла туда-сюда приказами. Ну, если только было очень надо. А так – нет, не трогала. Вообще, умные Арамери так и поступают. Хотя, опять же, посмотреть на ту же Симину… Но в общем и в целом, умные люди считают излишним вступать в излишне тесные контакты с собственным оружием.

Не сказать, чтобы подобная характеристика матушкиного поведения пришлась мне по душе.

– А может, она из принципа так поступала? Смотри, сколько Арамери злоупотребляют своей властью! Это же отвратительно!

Он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой. Потом снова улегся, как ни в чем не бывало.

– Ну, может, и в этом была причина.

– Но ты так не считаешь?

– Ты хочешь узнать правду, Йейнэ? Или хочешь, чтобы тебя утешили? Нет, я не думаю, что она оставляла нас в покое из-за каких-то там моральных соображений и принципов. Я думаю, Киннет было просто-напросто не до нас. У нее других забот хватало. По глазам было видно. Твоя мать была… целеустремленной женщиной.

Я нахмурилась, вспоминая. Да, эту решимость в ее глазах я помнила. Мрачное такое, несдающееся упорство. И кое-что еще – в особенности если мать думала, что никто не видит. Алчность, например. И раскаяние.

Я пыталась представить себе, что она думает, когда смотрит на меня вот так – мрачно и словно что-то замышляя. Наверное, что-то вроде: «Я сделаю тебя оружием моей мести! Я отплачу им за все!» А ведь она даже лучше, чем я, знала, что мои шансы отомстить стремятся к нулю. Или такое: «Ну вот и мне представилась возможность создать мир – пусть это не целый мир, а мир лишь одного ребенка, но все же!» А теперь я пожила в Небе и посмотрела на Арамери, и новое понимание открылось мне. Возможно, мама думала: ты вырастешь – человеком. Обычным человеком, в здравом уме и твердой памяти. Не капризным безумцем.

Но если она выглядела так же здесь, в Небе, задолго до моего рождения, выходит, решимость в ее глазах не имела ко мне никакого отношения.

– Ее права ведь никто не оспаривал? – спросила я. – Мне кажется, кроме нее, никого и не провозглашали наследником…

– Нет. Никто не оспаривал. Все знали, что Киннет станет главой клана. Никто и помыслить иного не мог. До того самого дня, как она объявила об отречении.

Сиэй пожал плечами:

– И даже после того, как это случилось, Декарта все ждал, что она одумается. А потом все изменилось. Знаешь, словно воздух вкус поменял. Тогда стояло лето, жара была, но гнев Декарты леденил, как сталь на морозе.

– Тогда?.. Когда – тогда?

Сиэй некоторое время молчал. И тут я вдруг поняла – сейчас соврет. Ну или умолчит о чем-то важном. Не знаю, наверное, это интуиция мне подсказала.

С другой стороны, ну и что? Он же обманщик-проныра и к тому же бог, а самое главное, я принадлежу к семье, которая веками держала его в рабстве. Странно ждать от него абсолютного доверия. Надо довольствоваться тем, что есть.

– Тогда она приехала во дворец, – наконец проговорил Сиэй.

Он говорил медленнее, чем обычно, я чувствовала, как он осторожно подбирает слова.

– Со дня свадьбы с твоим отцом прошел год с небольшим. Декарта приказал, чтобы когда она приедет, вокруг ни души не было. Чтобы она могла сохранить лицо. И он сам, лично, вышел ей навстречу. Они говорили наедине, уж не знаю почему, и никто, никто не знает, что они тогда друг другу сказали. Зато все знали, чего он ждет от нее.

– Он думал, что она передумала и вернулась.

К счастью, она не передумала. А то как бы я появилась на свет?

Но зачем-то же она приезжала? Так зачем?

А вот это мне и предстоит узнать.

Я выдала Сиэю расческу. Он привстал на коленях и очень аккуратно провел ею по моим волосам.

* * *

Сиэй спал, растопырившись, причем разлегся так вольготно, что умудрился занять большую часть огромной кровати. Я-то думала, он свернется калачиком и прижмется ко мне, но ему, похоже, достаточно было касаться меня – хотя точнее было бы сказать, не касаться, а держаться: рука лежала у меня на животе, а нога – поверх моей ноги. Но пусть уж спит как спит. И даже сопит – а он сопел. Сопение и руки-ноги поперек кровати мне совсем не мешали. Мне мешал – опять – яркий дневной свет. Свет от перламутровых белесых стен.

И все-таки мне удалось задремать. Наверное, я слишком устала, чтобы маяться бессонницей. А потом я приоткрыла глаза и сквозь дымку полусна-полудремы увидела, что в комнате стемнело. Темно и темно, я привыкла, что ночью в комнате темно, – и, не сообразив, что к чему, провалилась обратно в сон. Но утром я что-то почувствовала. Как там Сиэй сказал? Воздух вкус поменял? Вкус, кстати, был мне почти незнаком. Но я опознала его – интуитивно. Как ребенок чувствует любовь, а зверь – страх. В воздухе застоялся вкус ревности. Ну что ж, ревность отца к сыну – вполне естественное явление…

Я повернулась на другой бок и увидела, что Сиэй уже не спит. А его зеленые глаза полны раскаяния. Не говоря ни слова, он поднялся, улыбнулся – и растаял в воздухе. И я поняла – он больше не будет спать у меня под боком.

10
СЕМЬЯ

Сиэй улетучился, и я решила не залеживаться в постели. Хорошо бы перед дневным заседанием Собрания отыскать Теврила… Нет, конечно, он заверил меня, что я свела знакомство со всеми важными тамошними персонами, – но мы же говорили о состязании наследников. А я надеялась, что, может, все же найдется кто-то, кто знает больше о матушке – в особенности о ночи ее отречения.

Но я свернула налево там, где должна была свернуть направо, и в лифте с уровнями промахнулась. И вместо кабинета Теврила оказалась у входа во дворец, лицом к тому самому двору, где началась самая несчастливая сага моей жизни.

И передо мной стоял Декарта.

* * *

В пять – или в шесть? – в общем, в раннем детстве я прилежно впитывала знания о мире, слушая речи наставников из ордена Итемпаса.

Они говорили: велика вселенная, и управляется она богами. И Блистательный Итемпас главенствует над ними. Велик мир, и управляется он Благородным Собранием под мудрым водительством рода Арамери. И Декарта, лорд Арамери, главенствует над ним.

И я потом подошла к маме и сказала, что, должно быть, этот лорд Арамери – великий человек!

– Да, дитя мое, – сказала мама, и на этом разговор окончился.

И я запомнила это. Причем не мамины слова, а то, как она их произнесла.

* * *

Первое, что видят посетители, – это двор. Передний двор Неба, так сказать. Поэтому он выглядит впечатляюще. Помимо Вертикальных Врат и собственно входа – череды арок, уходящих в кажущуюся бесконечность темного туннеля, и нависающей надо всем чудовищной громады здания, во дворе изумленным взорам открываются Сад Ста Тысяч и Пирс. Естественно, к Пирсу не пристают никакие суда – еще бы они приставали, ведь это каменный выступ, узкий и длинный, протянувшийся над пропастью в полмили глубиной. Пирс обнесен оградой – изящной и несколько вычурной. Человеку где-то по пояс. Понятно, что такие перильца не удержат желающего сигануть с верхотуры вниз, зато остальным спокойнее…

Декарта – а с ним Вирейн и несколько других сановников – стоял рядом с Пирсом. Все они собрались кучкой чуть в отдалении и потому еще не успели меня увидеть. А я бы быстренько развернулась и пошла обратно во дворец, но… среди тех, кто неподвижно стоял над пропастью, я разглядела знакомую фигуру. Чжаккарн. Богиня-воительница.

И я решила посмотреть, что тут происходит. Вокруг Декарты толпились придворные, некоторых я смутно припоминала по первому визиту в Собрание. А другой человек, далеко не так роскошно одетый, стоял чуть дальше. Он словно бы любовался видом – но почему-то дрожал с ног до головы. Да так сильно, что даже издалека было видно.

Декарта что-то сказал, и Чжаккарн подняла руку, в которой вспыхнул серебром длинный дротик. Наставив его на человека, она сделала три шага. Дул сильный ветер, но острие даже не колыхнулось – оно застыло в нескольких дюймах от спины мужчины.

Дрожащий человек шагнул вперед. Оглянулся. Ветер вскинул и растрепал его тонкие длинные волосы. На вид – амниец. Возможно, правда, он был из какого-то похожего на амн народа. Но я сразу поняла, кто это – по диковатым глазам, в которых застыло отчаяние. По тому, как он держался. Еретик, презревший власть и силу Блистательного. Некогда они собирали целые армии, а сейчас отсиживались по укромным уголкам, где втайне почитали падших богов. А этот, видно, проявил беспечность и не сумел сохранить свою веру в секрете.

– Вы не можете вечно держать их в оковах, – сказал человек.

Ветер подхватил его слова и понес – прямо ко мне, гулкие порывы плескались в ушах. Похоже, на Пирсе защитная магия Неба не действовала – во дворце царствовала тишина, да и холода не чувствовалось, не то что здесь, под открытым небом…

– Вы называете Небесного Отца непогрешимым, но он не таков!

Декарта ничего не ответил, только наклонился к Чжаккарн и что-то шепнул ей на ухо. Человек на Пирсе окаменел от ужаса.

– Нет! Вы не сможете! Не сумеете!

И он попытался проскользнуть мимо Чжаккарн и нацеленного острия дротика – прямо к Декарте.

Чжаккарн чуть повернула оружие – и человек насадился на него, как бабочка.

Я вскрикнула, закрывая ладонями рот. Под арками входа звук приобрел особую гулкость, Декарта и Вирейн обернулись и смерили меня взглядами. И тут послышалось такое, что мой крик показался тихим шепотом. Умирающий человек истошно завопил от боли.

У меня перехватило дыхание – словно бы дротик Чжаккарн вошел в мою грудь. А человек сгорбился и судорожно когтил древко, и все тело его сотрясалось в конвульсиях. А потом я поняла, что он дрожит и корчится не от собственного крика, тут что-то еще, что-то еще – вот что. Вокруг торчавшего в груди острия плоть раскалилась докрасна. От рукавов, воротника, изо рта и из носа повалил дым. А самое страшное – глаза. Я видела, что он знает, что с ним происходит, знает и умирает от отчаяния, и так мера его страдания увеличивается с каждым мигом.

Я побежала прочь. Да поможет мне Небесный Отец! Нет, такого я не вынесу! Я заскочила во дворец и свернула за угол. Но это не помогло – я все равно слышала, как он кричит, кричит, кричит от боли, он горел изнутри, он умирал и кричал, а я зажимала руками уши и думала – все, сейчас я сойду с ума и оглохну и буду слышать только эти крики, денно, нощно, вечно, до конца жизни.

Но – слава всем богам, даже Нахадоту! – крик наконец оборвался.

Я не знаю, сколько времени просидела вот так – зажав ладонями уши. А потом поняла – вокруг стоят люди. И подняла голову. И увидела – Декарту. Он тяжело опирался на трость темного полированного дерева – кстати, возможно, привезенного из даррских лесов. Декарта смотрел на меня сверху вниз. Вирейн держался рядом. Остальные придворные неспешно шли по коридору. Чжаккарн куда-то подевалась.

– Ну что ж, – сказал Декарта, – теперь правда выплыла наружу. В ее жилах течет кровь труса-отца, а не храбрых Арамери.

И тут растерянность и горе сменились жгучим гневом. Я резко подскочила, разогнувшись, как пружина.

– Дарре некогда были великими воинами, – с бесстрастным лицом проговорил Вирейн – вовремя, иначе бы я что-то ляпнула и тем погубила себя. – Но под властью Отца Небесного нравы кровожадных дикарей изменились и смягчились – и мы не можем винить ее за подобную перемену. Я думаю, она никогда не видела, как убивают человека, отсюда и испуг.

– Члены семьи должны подавать другим пример стойкости! – отрезал Декарта. – Это цена, которую мы платим за власть над миром! Мы не станем такими, как коснеющие во мраке темные расы, которые предали своих богов, чтобы спасти шкуру! Мы должны быть как тот человек, что сейчас погиб! Он заблуждался, однако же не предал свою веру!

И он ткнул тростью в сторону Пирса. Или просто туда, где, судя по всему, лежал труп еретика.

– Как Шахар. Мы должны быть готовы умереть – и убить – ради нашего Владыки Итемпаса.

Он улыбнулся, да так, что у меня мурашки по спине побежали.

– Думаю, со следующим ты расправишься собственноручно. Внучка.

Меня душили одновременно бессильный гнев и страх – лицо перекосила гримаса ненависти.

– С каких это пор убийство безоружного пленника считается у нас доблестью? Или смелость – в том, чтобы отдать приказ убить его кому-то другому? Да еще – так, как… – И я потрясла головой, словно надеялась, что воспоминание о воплях умирающего выпадет из нее само собой. – Вы поступили жестоко, а не справедливо!

– Да неужели? – К моему удивлению, Декарта не разозлился, а задумался. – Но этот мир принадлежит Отцу Небесному. Это не подлежит обсуждению. Это очевидно. А этого человека схватили с поличным: он раздавал запрещенные книги, книги, в которых опровергалась эта истина! И теперь всякий, кто прочитал эти книги – даже добропорядочные граждане, которые видели, как совершается святотатство, но не нашли в себе силы донести на смутьяна, – так вот, теперь они разделяют его убеждения! Все они – преступники, затесавшиеся в толпу добрых и честных людей, преступники, желающие не нашего золота и даже не наших жизней! Таковые желают завладеть нашими сердцами и умами, а здравомыслие и мир в душах – отнять и растоптать!

Декарта горько вздохнул:

– Подлинная справедливость заключалась бы в том, чтобы стереть с лица земли целый народ. Прижечь зараженное место до того, как инфекция расползлась по всему телу. А вместо этого я всего лишь приказал умертвить всех, кто принадлежал к его еретическому толку, их жен и детей. Ибо их уже было не спасти.

Я уставилась на Декарту – молча. Слов не находилось. Даже слов гнева и возмущения. Теперь-то я знала, почему тот человек развернулся и насадился на дротик. И куда подевалась Чжаккарн.

– Лорд Декарта подарил ему возможность выбирать, – заметил Вирейн. – Прыжок с Пирса дал бы ему легкую смерть. Обычно ветер подхватывает их и разбивает о поддерживающую дворец колонну. Даже до земли ничего не долетает. Все происходит… быстро.

– Вы… – Мне нестерпимо захотелось снова заткнуть уши. – Вы называете себя служителями Итемпаса? Да вы просто бешеные псы! Демоны в человеческом обличье!

Декарта покачал головой:

– А я-то, глупец, все надеялся отыскать в тебе ее черты…

И он пошел дальше по переходу, медленно-медленно, несмотря на трость. Вирейн шел следом, наготове – вдруг Декарта споткнется и его придется подхватить под локоть. Он обернулся и посмотрел на меня. А Декарта – нет.

Я отлепилась от стены:

– Моя мать жила по заветам Блистательного! А вы – нет!

Декарта застыл на месте, и сердце мое оборвалось и упало. Я испугалась, сообразив, что в этот раз зашла слишком далеко. Но он все равно не обернулся.

– Это правда, – тихо-тихо и все так же не оборачиваясь произнес он. – Твоя мать не проявила бы вообще никакого милосердия.

И пошел дальше. А я прислонилась обратно к стене и еще долго не могла унять дрожь.

* * *

В тот день я в Собрание не пошла. Не могла заставить себя сидеть рядом с Декартой и делать вид, что ничего не произошло, пока в ушах у меня звенели крики того несчастного. Я не Арамери. И никогда Арамери не стану! Так какой смысл им уподобляться? К тому же у меня нашлись другие дела.

Я вошла к Теврилу в кабинет и застала его за работой. Он заполнял какие-то бумаги. Но прежде чем он успел встать и поприветствовать меня, я положила руки на стол и строго сказала:

– Личные вещи моей матери. Где они?

Он закрыл рот. Потом снова открыл его:

– Ее апартаменты находятся в Седьмом Шпиле.

Тут пришла очередь надолго замолчать мне.

– И что, ее апартаменты так и стоят – нетронутыми?

– Декарта приказал оставить все как есть. Как осталось после ее отъезда. А когда стало понятно, что она не вернется… – Тут он развел руками. – Мой предшественник слишком ценил жизнь, чтобы предложить выбросить оттуда ее личные вещи. А я вот тоже, как видишь, большой жизнелюб.

И он добавил, как всегда тактично и дипломатично и очень вежливо:

– Тебя проводят.

* * *

Так вот оно какое, жилище моей матери.

Слуга ушел, видно уловив мой безмолвный приказ. Дверь за ним закрылась, и в комнате снова воцарилась глубокая тишина. На полу лежали овалы солнечного света. Тяжелые занавески оставались задернутыми, их даже не пошевелил влетевший вслед за мной сквозняк. Люди Теврила убирались в этих комнатах, так что в солнечных лучах не танцевало ни единой пылинки. Я затаила дыхание – казалось, я стою в нарисованном интерьере.

Нужно сделать усилие и шагнуть вперед.

Я шагнула.

Гостиная. Бюро, кушетка, чайный столик. Или рабочий стол, не понять. На стенах – картины, на полочках – статуэтки, у стены – прекрасный резной алтарь в сенмитском стиле. Хоть что-то, выдающее ее собственный вкус. Все очень элегантное и красивое.

И совершенно маме не подходящее.

Я прошлась по комнатам. Налево – ванная. Побольше, чем у меня, но матери всегда нравилось принимать ванны. Я помню, как сидела вместе с ней в пене и хихикала, когда она закручивала волосы на макушке и строила мне веселые рожицы… о нет. Нет. Нельзя это вспоминать. Потому что нельзя раскисать.

Спальня. В середине кровать – овальная, в два раза больше моей нынешней, вся белая и утопающая в подушках. Шкафы, туалетный столик, очаг с каминной доской – декоративные, ненастоящие – в Небе нет нужды зажигать огонь для обогрева. Еще один стол. И здесь тоже я заметила следы ее присутствия: аккуратно расставленные флаконы на туалетном столике, любимые впереди. В горшках пышно цвели растения. Надо же, столько лет прошло, а они такие зеленые. На стенах портреты.

А вот это уже интересно. Я подошла к камину, чтобы получше рассмотреть самый большой – забранное в тяжелую раму изображение светловолосой амнийской женщины. Красивая, роскошно одетая – и с очень гордой осанкой, выдающей аристократическое – не то что у меня – воспитание и происхождение. Но что-то в выражении ее лица пробудило мое любопытство… Улыбка тронула лишь уголки губ, а глаза на повернутом к зрителю лице оставались несфокусированными, словно она смотрела куда-то поверх голов. Мечтала? Или беспокоилась о чем-то? Какой талантливый художник, раз сумел передать эту неопределенность и тайну.

А как они с матушкой похожи! Значит, это моя бабушка. То бишь безвременно покинувшая мир жена Декарты. Неудивительно, что у нее взгляд такой беспокойный – стать женой мужчины из такой семейки…

Я огляделась.

– Матушка, где же вы? – прошептала я. – Где мне искать вас в этой комнате?

Но голос мой странным образом не нарушил тишины. Время здесь застыло, как муха в стекле.

– Мама, ты была такой, как я помню? Или ты была Арамери?

И смерть ее тут совсем ни при чем. Просто я должна это узнать. Непременно должна.

И я принялась методично обыскивать комнаты. Дело продвигалось медленно – я не хотела бесцеремонно копаться в вещах и двигать мебель. Это оскорбит слуг и – как я инстинктивно чувствовала – память матери. Она не терпела беспорядка.

Вот почему я обнаружила нечто любопытное, лишь когда солнце уже село. А нашла я ларец. Маленький такой. Он стоял в выдвижном ящичке шкафа в деревянном изголовье кровати. Точнее, я даже не сразу поняла, что массивная резная спинка – еще и шкаф. Просто положила ладонь на дерево – и нащупала край ящика. Надо же, тайник. Ларец не закрывался, и из него торчали, как цветочки в вазе, сложенные и свернутые бумаги. Я потянулась за ним, и тут взгляд мой упал на один свиток – отцовский почерк.

У меня задрожали руки. Я осторожно вытащила коробку. В ящике лежал толстый слой пыли, чистым остался только прямоугольник – след от мирно стоявшего там все это время ларца. Видно, слуги давно внутри не протирали. А может, просто не знали, что там есть выдвижной ящик. Я сдула пыль с верхнего слоя бумаг и взялась за первую попавшуюся – аккуратно сложенный квадратик.

Это оказалось любовное письмо. Писал отец – естественно, матери.

Я вытаскивала бумагу за бумагой, рассматривала и раскладывала по датам. Сплошные любовные письма, от него ей и парочка от нее ему. Переписка длилась что-то около года. Я сглотнула, взяла себя в руки, унимая предательскую дрожь в пальцах, и приступила к чтению.

Где-то через час я отложила письма, улеглась на кровать и расплакалась. И плакала долго-долго, пока не уснула.

А когда проснулась, в комнате стояла тьма.

* * *

И мне не стало страшно. Дурной знак.

* * *

– Зря ты ходишь по дворцу одна, – сказал Ночной хозяин.

Я резко поднялась и села. А он сидел рядышком, на кровати, и смотрел в окно. Высоко в небе стояла луна, ярко сияя сквозь неряшливое пятно облака. Я, наверное, проспала несколько часов. Протерев глаза, я позволила себе весьма смелое замечание:

– Вообще-то, мне казалось, что мы пришли к соглашению, лорд Нахадот.

Наградой послужила улыбка. Хотя он так и продолжал сидеть, отвернувшись.

– Да. Взаимное уважение. Но Небо таит в себе множество опасностей. И я – не самая страшная из них.

– Иногда приходится рисковать, если желаешь получить искомое.

Я быстро оглядела кровать – все на месте. Стопка писем, а рядом – несколько вещиц из ларца. Саше с сухими цветами. Прядь прямых черных волос – видимо, отцовская. Завиток бумаги с зачеркнутыми строчками неудачного стихотворения – почерк мамин. И маленькая серебряная подвеска на кожаном ремешке. Сокровища влюбленной женщины. Я взяла подвеску и снова попыталась – впрочем, все так же безрезультатно – понять, что же это такое. Выглядело как сплющенная шишка неровной формы. Вытянутая, с острыми концами. Выглядело знакомо, но что это могло быть?

– Это фруктовая косточка, – отозвался Нахадот.

Теперь он смотрел на меня, чуть скосив глаза.

Да, точно. От абрикоса. Или гинкго. И тут я вспомнила, где видела такую же подвеску – только золотую. Конечно. Она висела на шее Рас Ончи.