Текст книги "Кукарача"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Иди! – сказал Кукарача.
Муртало не сдвинулся с места.
– Иди! – повторила Инга.
Муртало пошел к двери.
– В окно! – сказал Кукарача.
Муртало вернулся и перелез через окно. Спустя несколько минут Кукарача выстрелил в окно. Распластанная на полу Инга подползла к Кукараче и, рыдая, обняла его за ноги.
– Встань!
– Что же теперь с тобой будет?!
– Ничего, авось обойдется...
Кукарача поднял Ингу, положил наган в карман и ушел, прикрыв за собой дверь.
Огни вокруг в окнах были погашены. Но Кукарача чувствовал, как в него, словно раскаленные стрелы, впивались любопытные, испуганные взоры соседей...
Кабинет Сабашвили был заперт изнутри. Кукарача понурив голову сидел на стуле. Давид, как зверь в клетке, бегал по комнате, ломая руки, натыкаясь на стены. Временами он останавливался перед лейтенантом и рычал:
– Ты что думал? Муртало – фраер вроде твоих квартальных сопляков?! На бандюгу объявлен всесоюзный розыск, а этот кретин Шерлок Холмс прет один на операцию!.. Как ты назвал операцию? "Инга и Кукарача"?! "Кукарача из Ваке"?! – Давид схватил графин с водой и почти опорожнил его. – Ты понимаешь, что это пахнет трибуналом?! Как ты смел скрыть от меня?!
– Да что я скрыл?! Откуда я знал? Пришел к женщине на день рождения, а застал там незнакомца... – пробормотал Кукарача.
– Какого еще незнакомца?! Кого ты обманываешь?! И чего тебя понесло к ней в час ночи?!
– Когда освободился, тогда и пошел...
– Зачем? Кто она тебе – друг?! Племянница?! Или ты совсем из ума выжил? Крутишь любовь с проституткой?!
– Это моя обязанность... – ответил спокойно Кукарача.
– Что – твоя обязанность?! – обезумел Сабашвили.
– Моя обязанность морально воздействовать...
– Замолчи, иначе прихлопну тебя и себя тоже!.. Впрочем, кому я предъявляю векселя! Сам во всем виноват! Разве тебе место в милиции? Мозги у тебя набекрень! Тебе бы заведовать детским садом!..
– Объяснил же тебе: случайно я нарвался на него, ну и сумел он уйти...
– А два выстрела?!
– Ну... Стрелял я, промахнулся...
– Когда стрелял?! Спустя час?!
– Ну, убей меня! Ушел, сбежал, сволочь! Что же мне теперь делать? Ну, застрелюсь я перед тобой, хочешь?..
Давид сел к столу, схватился за голову, долго молчал. Потом положил перед Кукарачей лист бумаги и ручку.
– Пиши... Озаглавь, как хочешь, – заявлением, просьбой, рапортом... Напиши, что не хочешь работать в милиции и просишь освободить...
Время шло, а Кукарача даже не дотронулся до ручки. Сабашвили понял, что в душе лейтенанта происходит борьба, страшная, сложная борьба. Он взял себя в руки, постарался унять нервное возбуждение и тихо спросил:
– Что с тобой, Георгий?
– Давид, ты знаешь – я могу и заявление написать, и уйти из милиции... Меня страшит другое... Я боюсь потерять тебя, потерять уважение к самому себе... Поэтому прошу – не гони меня сейчас... Дай возможность исправить свою ошибку... Я сумею искупить вину, хотя бы ценой собственной жизни...
Сабашвили взял трубку внутреннего телефона.
– Габо, зайди, пожалуйста, на минутку...
– Что ты собираешься делать? – спросил Кукарача.
– Собираюсь охладить тебя.
– Надолго?
– Пока не поумнеешь.
– Значит, вечное заключение? – горько улыбнулся Кукарача. – А я вот что тебе скажу: лично я считаю, что возвращение Инги к праведной жизни во сто крат важнее, чем поимка этого подонка Муртало...
– Что?! – побледнел Давид. – Значит, ты отпустил его?!
– О, господи! Сказал ведь тебе – ушел он, сбежал!
Давид собирался сказать что-то, но в это время в кабинет вошел его заместитель Габо.
– Привет!
Никто ему не ответил. Габо быстро смекнул, что происходит что-то необычное, и прикусил язык.
– Отбери у него оружие и посади в карцер! – распорядился Давид.
– Карцер занят.
– Кто там?
– Мтацминдский Апо, вор.
– Никаких Апо! Немедленно освободить карцер!
– А куда я дену Апо?
– Куда хочешь! Отпусти!
– Как?!
– В чем он провинился?
– Избил буфетчика.
– За что?
– Обсчитал его сверх меры...
– Ну и поделом ему... Отпусти!
– Куда?
– Вы что, оглохли, капитан? Говорят, вам: гоните к черту этого Апо и посадите в карцер Георгия Тушурашвили, Кукарачу. Понятно?
– Есть, товарищ майор! – вытянулся Габо.
– Вот так. Действуйте!
Сабашвили вышел из кабинета.
С того дня в жизни Кукарачи что-то изменилось, он как-то преобразился. Одни говорили, что лейтенанту сильно повезло, другие, наоборот, считали, что судьба изменила Кукараче; одни доказывали, что их участковый приобрел ангельский характер, другие, наоборот, обвиняли его в связях с самим сатаной. Одним словом, от Земмеля* до сельхозинститута и от Вере до Мтацминды имя Кукарачи склонялось на все лады.
_______________
* З е м м е л ь – так тбилисцы по сей день называют место, где
когда-то находилась частная аптека Земмеля.
– Вчера Кукарачу видели в аптеке...
– Что-то зачастил он на Кобулетский подъем...
– А Инга-то... Ломит из себя святую, словно не она, а я ходила в любовницах Муртало...
– Чует мое сердце, выпустит Муртало из них кишки...
– Одеваться-то стала хуже... Но лицо... Лицо у нее так и сияет от счастья...
– Ну, вряд ли она откажется от старого...
– А Кукарача каждый день в шесть утра уходит от нее...
– Может, они расписались?
– Ну, ты скажешь!..
Так или иначе, имена Инги и Кукарачи слились воедино...
Мы возвращались от тети Анисо, подруги детства мамы. Раньше, до переезда на новое место, мы жили в одном доме, на Анастасьевской улице. Теперь не проходило недели, чтобы мама и тетя Анисо не навестили друг друга. Приятельницы болтали весь день не переставая, а я и сын тети Анисо – мой ровесник Зураб – гоняли мяч во дворе.
Итак, мы возвращались домой... Я рассказывал маме, как мы с Дуду с закрытыми глазами прошли по перекинутой через овраг Варазисхеви водопроводной трубе. Мама слушала, слушала и вдруг громко расхохоталась:
– А знаешь, почему ты такой лгунишка?
– Почему? – искренне заинтересовался я, так как знал за собой такой грех – иногда я любил сочинять несусветную чушь.
– Когда появился ты, я была студенткой, присматривать за тобой дома было некому, и я оставляла тебя на попечение Анисо. А она, негодяйка, чтобы ты не орал, давала тебе пустую грудь. Ну а все, кто в детстве сосали пустую грудь, вырастают лгунишками. Понял?
Мы хохотали оба.
У Верийского базара мы встретили Кукарачу. С ним была красивая молодая женщина в простеньком платье. Я сразу узнал Ингу.
– Здравствуйте, Анна Ивановна, – поздоровался Кукарача с изысканной вежливостью.
– Кукарача, дорогой, здравствуй! – обрадовалась мама. – Куда ты исчез? Как ты поживаешь?
– Ничего, спасибо. Как вы? Тамаз не обижает вас? Если что – дайте мне знать, я шкуру с него спущу... – Кукарача погладил меня по голове.
– Нет, что ты, твои лекции пошли ему впрок. Вот только обманывает меня иногда.
– Что ж, Анна Ивановна, иногда мы все обманываем друг друга, оправдывал меня Кукарача и взглянул на стоявшую в стороне и неловко улыбавшуюся Ингу.
– Знакомьтесь, Анна Ивановна, это мой друг, Инга Лалиашвили.
– Ах, вот она какая, Инга? Чудная девочка! – Мама протянула руку. Смущенная Инга ответила слабым пожатием.
– А откуда вы ее знаете? – спросил удивленный Кукарача.
– Ну, милый мой, сейчас весь мир только и говорит, что о тебе и Инге! – ответила мама со смехом.
Инга густо покраснела.
– А вы тогда были правы, Анна Ивановна, ох как правы... – сказал Кукарача.
– Когда, Кукарача?
– Когда сказали мне, помните: "Из всех сокровищ, дарованных богом человеку, самое драгоценное – талант любви".
– А-а, – вспомнила мама.
– Спасибо вам, Анна Ивановна!
– Я-то при чем?
– И все же вам спасибо!
– Не за что, Кукарача...
– Ну, так до свидания!
– Дай бог вам здоровья!
Кукарача и Инга ушли. Мама проводила их взглядом.
– Красивая девушка! – сказала мама.
– Очень! – подтвердил я.
– Тоже мне знаток! – Мама легонько шлепнула меня по затылку. Потом потерла правую ладонь и проговорила про себя: – Какая у нее теплая и приятная рука...
Прошло с того дня несколько месяцев. И вот однажды во двор тети Марты ворвался бледный как полотно Зевера, замахал руками и испустил душераздирающий вопль:
– Кукарачу убили!
...Спустя десять минут весь наш квартал собрался у дома Инги.
Санитары и двое милиционеров вынесли на носилках Кукарачу. Он был без сознания. Из простреленной в двух местах груди Кукарачи еще сочилась кровь...
– Инга, – проговорил он, – кругом туман... розовый туман... Я не вижу тебя... Ух, Муртало, подло ты пришил меня, сволочь грязная... – Кукарача с сожалением покачал головой, потом поднял глаза на Ингу и протянул руку к ее лицу. Рука на миг застыла в воздухе и упала, словно отрубленная.
Без единого стона, без единого слова, – с улыбкой на лице красиво умер Кукарача – лейтенант милиции Георгий Тушурашвили.
Давид чуть прикоснулся к Инге рукой. Девушка взглянула на него мутными глазами.
– Куда он ушел? В какую сторону?
Инга показала на Удзо*.
Давид молча протиснулся сквозь толпу и пошел по ведущей к Удзо дороге, как овчарка по волчьему следу.
Утром из Бетаниа** Давид привез на коне изувеченного, со связанными руками Муртало и бросил его во дворе милиции. Муртало был жив.
_______________
* У д з о – гора в окрестностях Тбилиси.
** Б е т а н и а – храм неподалеку от Тбилиси.
Спустя ровно месяц в народном суде, что около круглого садика, начался процесс. Желающих попасть на него не мог вместить не только крохотный зал, но и садик. Каждое слово, произнесенное на суде, передавалось из уст в уста.
Мама на процесс не ходила, я же не пропустил ни одного заседания. Мама подробно расспрашивала меня.
В судебной практике такое, наверное, случается редко – суду с большим трудом удалось найти защитника для обвиняемого. Ни один тбилисский адвокат не хотел браться за защиту Муртало: людское негодование оказалось сильнее всех посулов и даже угроз дружков убийцы.
Судебное разбирательство длилось три дня – с утра до позднего вечера с небольшими перерывами. Было опрошено много свидетелей и еще больше предъявлено обвинений Муртало.
На утреннее заседание третьего дня по просьбе Давида впервые пришла Инга. Пришла красивая и строгая, как амазонка, в глубоком трауре, с белым как полотно лицом. Она вошла в зал вместе с Давидом и стала перед судьей и заседателями, даже не взглянув на остриженного Муртало, сидевшего за барьером между двумя милиционерами.
После обычной предварительной процедуры начался допрос.
С у д ь я. Расскажите суду, что вам известно по делу.
И н г а. Кукарача пришел домой в полдень...
С у д ь я. Вы имеете в виду Георгия Тушурашвили?
И н г а. Я буду называть его Кукарачей.
С у д ь я. Пожалуйста... Скажите, почему Кукарача пришел именно к вам?
И н г а. Он был моим мужем.
С у д ь я. А кем был для вас обвиняемый?
И н г а (после продолжительного молчания). Муртало?
С у д ь я. Шалва Фридонович Хизанишвили.
И н г а. Я не знаю такого человека.
С у д ь я. Он сидит слева от вас, на скамье подсудимых.
И н г а. Этого подонка зовут Муртало.
С у д ь я. Кем же он доводится вам?
И н г а. Он был моим любовником, пока... (Шум в зале.) Пока я не познакомилась с Кукарачей.
С у д ь я. Насколько суду известно, вы не состояли в официальном браке с Тушурашвили.
И н г а (упрямо). Он был моим мужем!
С у д ь я. Каковы, по-вашему, мотивы преступления, совершенного в отношении пострадавшего?
И н г а. Кукарача – не пострадавший, он убит. (Шум в зале.)
С у д ь я (смущенно). Продолжайте...
И н г а. Кукарача спал. Вдруг в комнату вошел Муртало с наганом в руке. Я закричала от испуга и неожиданности, хотя и знала, что рано или поздно развязка должна наступить. Кукарача вскочил и бросился к оружию, но было поздно. Его револьвер был уже у Муртало... (Инга умолкла.)
С у д ь я. Продолжайте, пожалуйста.
И н г а. Кукарача спал раздетым и, проснувшись, тотчас потянулся к одежде. "Не беспокойся, можешь беседовать со мной в майке!" – разрешил Муртало.
– Зачем ты пришел? – спросил Кукарача.
– Ты спрашиваешь меня? – удивился Муртало.
– Я и Инга любим друг друга!
– Не может быть! И сильно?
– Муртало, положи оружие и уходи!
– Оба? Или только твое?
– Оба!
– А нет ли у тебя наручников? Заодно надену и пойду с тобой в милицию.
– Ты так и поступил бы, если б котелок у тебя варил... – Кукарача взял брюки.
– Предупреждаю, встанешь – получишь пулю!
– Не посмеешь! Убьешь меня – не миновать тебе расстрела!
– Дудки! Уголовный кодекс я знаю как аллилуйю. Я убью тебя на почве ревности и заработаю пять, от силы восемь лет. Красная цена за твою шлюху.
– Убей и меня! – попросила Инга.
– Нет, милая! Смерть для тебя блаженство, для него – мучение. Ты должна жить долго, долго, пока не сгниешь!
– Поделом мне! – сказал Кукарача.
– Вот именно! Сорвалось у тебя! И знаешь почему? Потому, что фраер ты, не профессионал, и купила тебя эта шлюха!
С у д ь я. Почему Кукарача сказал "поделом мне"? И что имел в виду обвиняемый, сказав "сорвалось у тебя"?
И н г а. Дело в том, что год тому назад Кукарача схватил этого подлеца в моем доме и отпустил его по моей просьбе...
С у д ь я (привстал). Что? Схватил и отпустил?
И н г а. Да. Вы не знали Кукарачу... Он был добр, чист и безгрешен...
С у д ь я. Продолжайте.
И н г а. Продолжать нечего.
– Помнишь, говорил я, что припомнится тебе все? – Муртало взвел оба курка.
– Не стреляй, Муртало! – сказал Кукарача спокойно, как бы с сожалением.
С у д ь я. Потом?
И н г а. Потом Муртало приблизился к кровати...
Инга сделала несколько шагов к барьеру, за которым сидел Муртало, расстегнула жакет, выхватила наган и, пока милиционеры опомнились, навела его на Муртало и спустила курок.
Муртало вскочил, закрыл лицо руками и повалился на пол. При каждом выстреле он дико выл. В зале поднялся невообразимый шум.
Семь раз грохнул Ингин наган. Потом в зале воцарилась тишина.
Инга бросила револьвер, опустилась на пол, уткнулась головой в колени и зарыдала.
Я вернулся домой к обеду. Мама налила мне суп, сама села к столу и приготовилась слушать. Я молчал и к супу не притронулся. Тогда она убрала тарелку и поставила передо мной мои любимые холодные котлеты с белым хлебом. Когда я отказался и от котлет, мама забеспокоилась.
– Что с тобой, мальчик, ты заболел? – Она потрогала мой лоб.
– Сегодня допрашивали Ингу.
– Что же она сказала, несчастная?
– Пустила в Муртало семь пуль!
– Как?!
– Так. Из нагана.
– Да ты что?! В зале суда? Семь выстрелов?! – Мама не верила своим ушам.
– В зале суда.
– И ты видел это?
– Видел.
Мама встала, снова села.
– Потом?
– И промахнулась.
– Семь раз?
– Семь раз.
– Невероятно! – прошептала мама и вышла на кухню. Вскоре я последовал за ней. Мама сидела у окна, смотрела на белый купол университета и курила. Я опустился на пол перед ней и положил голову на ее колени. Долго молчали мы... Потом я почувствовал ласковое прикосновение теплой маминой руки. Она нежно гладила меня по голове. Я взглянул на маму. По ее щекам катились слезы, и подбородок дрожал.
– Промахнулась, говоришь? – спросила она.
Я кивнул головой. Я понял, что маме хочется заплакать навзрыд, но усилием воли она сдерживала себя, – она умела владеть собой, моя гордая мама.
Я почувствовал горький комок в горле, зарылся головой в мамины колени и заплакал – сперва тихо, про себя, потом громко. Мама не успокаивала меня, лишь рука ее по-прежнему гладила мою голову. Я плакал и за нее...
Это произошло 21 июня 1941 года. А на другой день об этом уже забылось. 22 июня народ был ошеломлен страшной вестью – на нашу страну напала фашистская Германия.
Лишь однажды, в 1943 году, тетя Марта вспомнила Кукарачу и Ингу и всплакнула – когда в военкомат пришло сообщение с фронта о гибели медсестры Инги Амирановны Лалиашвили.
И я вспомнил Кукарачу, вернее, он приснился мне – 12 октября 1979 года, в 12 часов ночи, за полчаса до моего второго инфаркта. И вот что странно: во сне Кукараче, по-прежнему было двадцать один или двадцать два года, мне – за пятьдесят, а он по-прежнему поучал и наставлял меня...
