Текст книги "Кукарача"
Автор книги: Нодар Думбадзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Овощной ларек борчалинского колхоза имени Махарадзе находился на краю Варазисхеви, рядом с нашим домом. Весь персонал ларька состоял из двух азербайджанцев – Али и Ибрагима. Нам нравилось, как они смешно коверкают грузинский язык.
– Ты, малшик, очен хатиш, штобы тебе пабит, да? – беззлобно угрожали они нам, уличив в попытке стащить с прилавка семечки подсолнуха или сушеные сливы.
Ларек торговал всем, что имелось в колхозе, – начиная с винограда и вина и кончая арбузами, иногда даже мясом, так что маме почти не приходилось ходить на базар.
Старший, Али, был примерно в возрасте моего отца, Ибрагим – моложе, лет семнадцати – восемнадцати. Он немного косил, и Али, бывая в дурном настроении, называл его "косой сукинсин".
Сейчас мне трудно сориентироваться в ценах того времени, но помню отлично: на рубль Али давал мне столько зелени, что она не умещалась на нашем кухонном столе. И еще говорил:
– Малшик, ты скажи свой мама – Али сдачи не имел, следующи раз отдал все сразу...
Мама называла Али и Ибрагима жуликами, но поддерживала с ними доброе знакомство. К нам, ребятам, они относились хорошо, нередко угощали нас и семечками, и абрикосами, и сливой.
В середине июля Али и Ибрагим привозили полный фургон арбузов и дынь и сваливали их кучей перед ларьком. А потом Ибрагим весь день без передышки расхваливал свой товар:
– Кому борчалинский харфуз и динь на разрез! Сладкий харфуз! Вах-вах-вах, какой динь!
От покупателей не было отбоя. Но меня прельщали не арбузы и не дыни. С утра до вечера торчал я у ларька и как завороженный смотрел на красовавшийся за поясом Ибрагима кривой турецкий нож с черной рукояткой, которым он делал пробные разрезы на арбузах. Не было для меня на свете вещи более красивой и более желанной, чем этот нож, он преследовал меня во сне и наяву.
Был понедельник, 13 июля – день каверзный и подлый. Мама послала меня за зеленью. Я подошел к ларьку и увидел его – предмет моих вожделений и мечты! Ибрагим и Али хлопотали в ларьке, на улице не было ни души, а на самой макушке арбузной пирамиды сверкал, блестел на солнце воткнутый в огромный арбуз кривой турецкий нож...
Не помню, что произошло со мной, кто вскрыл мой череп, кто вывернул мои мозги и шепнул на ухо.
– Иди, не бойся...
Помню лишь, как нож оказался в моих руках, как рухнула арбузная пирамида, как я ворвался во двор тети Марты, закопал нож под забором и как обомлел, увидев вдруг появившегося словно из-под земли Кукарачу...
– Здорово, Тамаз! – приветствовал он меня.
Вместо того чтобы встать, я сел на землю.
– Как дела? Что нового?
Ссориться с лейтенантом меня сейчас не устраивало никак. Поэтому я глупо улыбнулся и пожал плечами, продолжая сидеть. Тогда Кукарача сам опустился рядом со мной на корточки, чтобы вести беседу, как говорится, на одном уровне.
– Где твои дружки?
– Не знаю... Кто на даче, кто в Тбилиси...
– А ты что здесь делаешь?
– Жду отца. Он должен приехать на днях. Наверно, поедем в Кобулети.
– Да нет, чем ты сейчас занят, каковы твои планы на сегодня?
– На сегодня?.. Пока не знаю... Зайдут, наверно, ребята... Сходим на Вере или в зоопарк...
– А до этого? – не отставал Кукарача.
– Пойду домой, – ответил я.
– Не дождешься ребят?
– Придут – сами позовут.
Где-то в уголочке сердца у меня вспыхнула искорка надежды – а может, он ничего не видел? Может, он пришел случайно? Может, он хочет помириться со мной после той истории с папиросами? Я встал и сказал с наигранным равнодушием:
– Ну, я пошел...
– Сядь! Пока придут ребята, поиграем.
– Поиграем? Во что?
– Ну, хотя бы в орел-решку.
Кукарача достал из нагрудного кармана серебряный рубль, положил его на указательный палец, щелкнул снизу большим пальцем, поймал на лету монету, зажал в кулаке и вопросительно взглянул на меня.
– Решка! – сказал я.
Кукарача разжал кулак.
– Проиграл ты! – Кукарача снова подбросил монету.
– Не хочу больше... – Я встал.
– Погоди! Может, сыграем в ножик? – предложил Кукарача.
– Что?! – Я схватился за сердце.
– В ножик, говорю, сыграем! – повторил Кукарача.
– Что ты пристал ко мне? Что тебе нужно?! – Я был готов расплакаться.
– Ничего, кроме твоей дружбы, чего же еще? – Кукарача встал, нашел в куче мусора кусочек угля и начертил на воротах два круга – один большой, другой поменьше – внутри первого. Потом бросил уголек, вытер руки друг об друга, отсчитал от ворот десять шагов, носком сапога провел по земле черту и обратился ко мне:
– Одолжи-ка нож!
Цепенея от ужаса и собственной подлости, я спросил:
– Какой нож?
– А тот, который ты закопал под забором! – ответил Кукарача уверенно, словно нож закапывал он сам.
Что мне оставалось делать? Я откопал нож и отдал его Кукараче.
Лейтенант с минуту внимательно рассматривал нож, удовлетворенно кивая головой. Вдруг нож молнией вырвался из его руки, со свистом описал в воздухе дугу и вонзился в большой круг.
– Принеси! – сказал мрачно Кукарача.
Я с трудом вытащил из ворот нож и принес его лейтенанту. Он снова бросил нож и снова попал в большой круг. Следующие три броска оказались снайперскими – в середине внутреннего круга. Кукарача довольно улыбнулся.
– Твоя очередь. Пять бросков. Запомни, у меня сорок восемь очков две девятки, три десятки.
Я бросил и угодил ножом в тутовое дерево, метрах в трех от ворот.
– Ну, ты даешь! – рассмеялся Кукарача.
– А я целился в дерево! – солгал бессовестно я.
– Валяй!
Остальные четыре броска оказались и того хуже. Нож попадал в ворота или рукояткой или боком, но никак не лезвием. На шум вышла тетя Марта. Она изумленно воззрилась на нас, потом схватилась за голову:
– Господи, что я вижу, ослепни мои глаза! Что это такое? Чему ты учишь ребенка, чтоб ты провалился вместе с твоей милицией! Бездельник! Кукарача черномазый!
– Побойся бога, тетя Марта, какие ты отпускаешь словечки?! Неужели ты никогда не ела сахар? – Кукарача миролюбиво улыбнулся старушке, обнял меня за плечи и вывел со двора. – А теперь мы пойдем и вернем нож хозяину. Ладно?
В азарте состязания я успел уже забыть про этого проклятого Али, и теперь меня словно кипятком обдало.
– Отнеси ты...
– А почему не ты?
– Стыдно мне!
– Ничего. Пойдем вместе. С Али поговорю я.
Мы подошли к ларьку, когда гнев и возмущение Али, вызванные пропажей ножа, достигли апогея. Причем были они обращены в основном против бедного Ибрагима.
– Косой сукинсин, какой нож потерял! Тепер я как продал харфуз на разрез?! Гавариш – кто-то украл, украл! Лучше я адин хароши сабак держал, он хотя бы лайт!
При виде Кукарачи Али повысил голос:
– Милисия, где ты?! Куда смотришь, милисия?! Утром, в сентр города, мине ограбил какой-та сукинсин!
– Я здесь, Али! И вот твой нож!
– Вах, дарагой мой! Ты не милисия, ты настояши золото! – Али выскочил из-за прилавка и стал обнимать Кукарачу.
– Ты не меня, ты его благодари! Это он нашел твой нож! – Кукарача подтолкнул меня.
– Дарагой мой малшик! Скажи, кто мой нож украл? Я ему уши отрезал!
– Я не знаю, это Кукарача отнял нож у вора! – выкрутился я.
– Ай, я его душа матал, сволош, сукинсин!
Али не подозревал, что эти эпитеты он адресовал не кому другому, как мне, только что объявленному им же "дарагим его малшиком".
– На, дарагой, – продолжал он, – бери падарок, денги не нада! – И он протянул мне два небольших арбуза.
Я отказался, попятился назад.
– Возьми, чудак! – подбодрил меня Кукарача.
Я взял арбузы.
– А что надо сказать? – наставительно напомнил мне Кукарача.
– Спасибо, дядя Али, только зачем мне два арбуза? Дай одну дыню.
Кукарача расхохотался.
Али исподлобья посмотрел на меня.
– О-о, малшик, ты тоже балшой хитри сукинсин! – И обменял один арбуз на дыню.
– Кукарача, а что я маме скажу? Откуда все это? Бери-ка ты!
Кукарача взял у меня арбуз и дыню, и мы пошли домой.
Мама ужаснулась:
– Кукарача, не говори, что это украл мой сын, а то я покончу с собой!
– Что вы, Анна Ивановна, это Али преподнес мне, а я – вам, – успокоил ее Кукарача.
– Чем я заслужила такое внимание?
Кукарача неловко улыбнулся и развел руками.
– Ты не обижайся, Кукарача... Скажи мне откровенно: ты бегаешь только за Тамазом и ходишь только к нам или ко всем?
Кукарача задумался. Видно, он не ожидал такого вопроса.
– Нет, Анна Ивановна... Я, как вы изволили выразиться, бегаю не только за вашим сыном и хожу не только в ваш дом... Я – участковый инспектор, и мне приходится бывать всюду... Но, признаюсь, у вас я чувствую себя как-то необычно... Волнуюсь, как на экзамене... В других домах меня иначе как "уважаемый" не величают. "Пожалуйте, уважаемый Георгий!", "Присядьте, уважаемый Георгий", "Пропали бы мы без вас, уважаемый Георгий!.." А вы... Вы спорите, даже ссоритесь со мной, Кукарачей меня зовете...
– Но ведь ты сам просил называть тебя так, – смутилась мама.
– В том-то и дело... Я и других просил... Хотя нет, вру! Не просил я никого называть меня Кукарачей... В общем, я не знаю, как это объяснить... Мне кажется, что когда-то я уже жил в вашем доме... Как ваш Тамаз... Потом я в чем-то провинился, и меня изгнали отсюда... И вот теперь я вновь вернулся, искупив свои грехи... – Кукарача умолк.
Мама достала папиросы и закурила, – она была взволнована, иначе в присутствии Кукарачи не стала бы курить.
– Какие же у тебя обязанности в милиции, Кукарача? – спросила мама. О функциях инспектора милиции она была осведомлена не хуже самого лейтенанта. Вопрос был задан, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
– Обязанности? Ну, во-первых, преследование бандитов и воров...
– Что-то я не слышала про пойманного тобой бандита, – рассмеялась мама.
– Пока я здесь, ни один уголовник Ваке не посмеет даже шелохнуться! отшутился Кукарача.
– Допустим. Что еще? – допытывалась мама.
– Еще – идейное воспитание детей, – ответил Кукарача не без гордости, – правильное направление духовной жизни подростков.
– Да? А что тебе известно о духовном воспитании, духовной жизни и вообще о душе?
Кукарача замялся, но тут же нашелся:
– Как же, Анна Ивановна, душа есть душа, а духовная жизнь – это кино, театр, живопись, музыка... И еще – любовь всего этого и вообще любовь!
– И ты думаешь, что бандиты не ходят в кино, жулики, растратчики, спекулянты не имеют жен и детей, не любят никого? – Мама затушила папиросу и вопросительно взглянула на Кукарачу.
Лейтенант задумался.
– Да, странно получается... А вы, Анна Ивановна? Что вы знаете о душе?
Теперь задумалась мама.
– В этом, дорогой мой, не так-то просто разобраться... По-моему, душа – это мысли, мечты человека, заключенные в бутылку, вроде сказочного джинна, которые со дня своего возникновения ждут, стремятся к свободе. Мы иногда освобождаем их – вольно или невольно, чаще же всего они сами вырываются на свободу. А освобожденная человеческая мысль способна творить чудеса в науке, искусстве, литературе. Для меня каждый гений – это вырвавшийся из бутылки джинн. Правда, есть и среди гениев относительно крупные и малые, сильные и слабые, но это не так уж важно. Счастье обретенной свободы они воспринимают в равной мере. – Мама говорила тихо, спокойно, как бы про себя, и лишь в конце взглянула на Кукарачу. – Хорошо, Кукарача, если всеми этими делами в милиции поручено заниматься тебе...
– Анна Ивановна, а где написано обо всем этом? – спросил удивленный Кукарача.
– Не знаю... Не помню... Наверное, нигде... Просто это я так думаю.
– А любовь? Любовь тоже относится к душе? – поинтересовался Кукарача.
– Наверное... Во всяком случае, из всех сокровищ, дарованных богом человеку, самое драгоценное – это талант любви. Мне жаль человека, ушедшего из жизни без любви...
– Я очень люблю детей.
– Значит, ты счастливый человек.
– А вы?
– Я – мать, и любить – моя первейшая обязанность.
– Да, трудное это дело – дети... Вот вы сказали – бегаешь, мол, за Тамазом... А он ведь не один. И мне часто приходится следить, как шпиону, за ними – как бы не подрались, не попали в беду, не стянули чего-нибудь. Кукарача бросил на меня мимолетный взгляд. – Быть может, они и ненавидят меня, но что делать? Стараюсь из-за любви к ним, и только! А ведь мог я стать отличным хлеборобом или кузнецом! – Кукарача показал свои здоровенные кулаки.
– Конечно, – согласилась мама, – трудно воспитывать детей – не то что чужих, даже собственных...
– Да... Вот, скажем, за воровство Уголовный кодекс предусматривает от трех до пятнадцати лет...
– Очень строгий закон!
– Строгий, но необходимый!
– Скажи-ка, а как вы ловите воров?
– Обыкновенно. Украл – поймаем, не украл – пусть гуляет... Случается и так: знаем, что человек вор, а трогать его не имеем права. Улики нужны, свидетели! Есть даже такая поговорка: "Не пойман – не вор!"
– Я-то думала – сложная у вас работа.
На Кукарачу словно вылили ушат холодной воды.
– Ну, знаете... – произнес он обиженно.
– Хорошо... а до того, как вор украдет? Вы предпринимаете какие-либо меры?
– Конечно. У нашей работы ведь есть своя специфика. Существует такой термин – профилактика преступности...
– Я не об этом, – прервала Кукарачу мама. – Меня интересует, проводите ли вы с ворами беседы?
– Какие беседы?! – искренне удивился Кукарача.
Мама встала, подошла к книжному шкафу, сняла с полки книгу в черном переплете, раскрыла ее и обратилась к лейтенанту:
– Ну-ка, послушай! Я постараюсь несколько облегчить текст: "Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтоб погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну". Понял?
– Прочтите, пожалуйста, еще раз! – попросил Кукарача.
Мама повторила.
– Вот это да! – воскликнул Кукарача. – Вот это – строгость! Вырвать собственный глаз! Отсечь собственную руку! Против такого закона наш закон – рай!
– Это не закон, Кукарача, это заповедь. Будь это законом, сейчас половина населения Грузии была бы одноглазой и однорукой, – сказала мама.
– А что такое заповедь?
– Заповедь – это нравственное правило, положение, из которого вытекают все законы. И вот я спрашиваю: приобщаете ли вы к этим заповедям людей, прежде чем их арестовать?
– Людям, с которыми мы имеем дело, не помогут никакие заповеди... А что это за книга, Анна Ивановна?
– Евангелие от Матфея.
– А вы читаете его Тамазу?
– Тамазу? – опешила мама. – Знаешь, я не думала об этом... По-моему, рано еще...
– Анна Ивановна, одолжите мне эту книгу, верну через два дня, попросил Кукарача.
Мама молча положила перед ним Евангелие.
– Трудно, конечно, будет мне понять все, но я обращусь за помощью к вам. Вы, наверно, хорошо владеете древнегрузинским языком?
– И французским, и английским, и немецким, – прихвастнула мама.
– Когда же вы успели изучить столько языков? – удивился Кукарача.
– Эх, дорогой мой, все мы, люди всего мира, фактически говорим на одном языке, но не понимаем друг друга только потому, что не умеем прислушиваться друг к другу! – вздохнула мама.
– Нет ли у вас чего-нибудь от головной боли? – спросил вдруг Кукарача.
Мама вынесла две таблетки и полстакана воды.
– На, если боль несильная, прими одну, если очень болит – две.
Кукарача проглотил обе таблетки, поблагодарил, встал и направился к двери.
– Анна Ивановна, а можно мне рассказать об этом нашим, в милиции?
– О чем, Кукарача?
– Вот об этом самом – о душе, о заточенном в бутылке джинне, о заповедях...
– Ну, дорогой мой, Евангелие писала не я, и то, что говорила о душе, не является моей тайной, так что...
– Спасибо, Анна Ивановна!
Спустя два дня Кукарача возвратил Евангелие. Никакой помощи он у мамы не просил. Пришел, поблагодарил и ушел.
С тех пор Кукарача у нас не появлялся. При встрече на улице он ласково трепал меня по щеке и просил передать привет маме.
У Кукарачи появилось иное дело – гораздо серьезнее и сложнее, чем возня с нами.
Все, о чем будет рассказано ниже, – это события, свидетелем которых был я сам, о которых нам стало известно по просочившимся из милиции слухам и которые в свое время взбудоражили все население нашего квартала.
Трижды Кукарача вызывал Ингу в милицию, и ни разу она не явилась. Наконец лейтенант сам отправился к ней, но не застал ее дома.
– Так запросто ты ее в милицию не заманишь. Она отчаянная, – сказал Кукараче дворник Шакро.
Кукарача просунул повестку в замочную скважину и ушел.
На улице он встретил среднего роста красивую девушку с длинными каштановыми локонами. Вид у девушки был такой беспечный и довольный и сумкой размахивала она так весело, словно весь мир принадлежал ей одной.
Кукарача невольно остановился. Девушка прошла мимо, даже не взглянув на него. Кукарача повернулся и не без удовольствия стал смотреть на ладную фигуру и стройные ноги удалявшейся девушки. Она почувствовала пристальный взгляд мужчины, быстро обернулась, подбоченилась, приняв вызывающую позу.
Кукарача расхохотался.
– Чего смеетесь? – нахмурилась девушка.
– Вы Инга?
– Допустим. Ну и что?
– Не "допустим", а точно. Вы – Инга? – спросил Кукарача.
– Да, Инга. А вы кто?
– Я тот самый Кукарача, который трижды приглашал вас в милицию.
– А-а-а... Ну, и что вам угодно?
– Об этом узнаете в милиции, милая моя Инга! – Кукарача подошел к девушке.
– Думаете, вам легко удастся привести меня в милицию? – подняла брови Инга.
– Думал бы так, не стал бы тащиться по этому подъему! – признался Кукарача. – Но в милицию я вас все же приведу.
– Ну разве силой, волоком! – рассмеялась Инга.
– Подумаешь, задача! Я два финских танка приволок в свой штаб! – с улыбкой, но очень серьезно сказал Кукарача.
– Да?
– Да.
– Как?
– Завтра в девять пожалуйте ко мне в милицию. Там узнаете все. А зовут меня Георгий Тушурашвили.
– Да?
– Да.
– Кукарача звучит лучше!
– Так зовите меня Кукарачей.
– А может, пойдем ко мне? Там и поговорим... – В тоне девушки почувствовались любопытство, уважение и даже некоторый страх.
– Нет, сегодня вы устали с работы... К вам зайду в другой раз, а завтра жду вас.
– Хорошо.
– В дверях вы найдете повестку. Не обижайтесь. Я не думал встретить вас на улице. Порвите повестку, не читая.
– Хорошо.
– До свидания.
– До свидания.
Кукарача и Инга медленно разошлись.
Она не пришла ни в девять, ни в полдесятого. Чтобы скоротать время, Кукарача в который раз перечитывал извлеченную из архива паспортного стола автобиографию Инги.
"Я, Инга Амирановна Лалиашвили, родилась 19 апреля 1920 года в г. Тбилиси. Отец – Амиран Давидович Лалиашвили – скончался от порока сердца в 1926 году. Мать – Анастасия Александровна Хмаладзе-Лалиашвили скончалась в 1927 году от туберкулеза. После этого я воспитывалась в Земо-Авчальском детском доме. Здесь же окончила семилетку. В 1934 году поступила в двухгодичное провизорское училище, которое окончила с отличием в 1936 году. Работаю в аптеке No 128 на выдаче лекарств. Беспартийная. Не замужем. Проживаю в г. Тбилиси, Кобулетский подъем, No 137.
И. Л а л и а ш в и л и
27.IX.1936 г.".
Она не пришла. Кукараче стало больно и обидно, – не думал он, что девушка обманет его.
Он закрыл папку, положил ее в ящик стола, встал, надел фуражку и... в комнату вошла Инга. Кукарача с облегчением вздохнул.
– Здравствуйте, Инга! – опередил он девушку.
– Здравствуй, Кукарача! – ответила она и села, не ожидая приглашения.
– Признаться, я уже не надеялся, что ты придешь.
Инга рассмеялась.
– Я пришла ровно в девять!
– Почему же ты не вошла?
– Потому, что я женщина, а у женщин принято так: она приходит на свидание до назначенного времени, прячется где-нибудь в укромном месте и наблюдает за ним. И появляется лишь тогда, когда почувствует, что у него лопнула нить терпения... Я стояла за ивой и наблюдала за тобой через окно. И вот появилась тогда, когда ты уже собрался уходить. Вот и все! закончила Инга со смехом.
– Быть может, все это очень остроумно и весело, когда дело касается любви, – сказал Кукарача.
Инга смутилась.
– Зачем ты вызвал меня? – спросила она холодно и положила свою сумку перед Кукарачей.
– С чего начать? С двух танков или... – Кукарача отложил сумку в сторону.
– О твоих танках знает весь город. Начни с дела! – ответила Инга, убрала сумку со стола и положила ее себе на колени.
Кукарача достал заявление соседей Инги, отогнул конец листа с подписями, оторвал его, спрятал в ящик и протянул заявление Инге.
– Вот. Прочти, пожалуйста!
Кукарача не сводил глаз с девушки. Она сперва заерзала на стуле, затем лицо ее пошло красными пятнами, руки задрожали, глаза наполнились слезами. Вдруг она разорвала заявление пополам и бросила клочки на стол.
– Документы рвать нельзя, Инга!
– Извиняюсь, – Инга проглотила слезы, – я знаю, это сочинение Каламанишвили!
Кукарача вздрогнул от удивления: Инга назвала фамилию, подписанную красным карандашом!
– Под заявлением много подписей. Почему ты думаешь, что писал именно Каламанишвили?
– Не он, а она! Каламанишвили – старая проститутка, развратница! Она отжила свой век, никому уже не нужна, вот и лопается от зависти ко мне...
– В чем же тебе завидовать? Ты любовница вора, подонка, морфиниста! прервал Ингу Кукарача.
Инга на минуту лишилась речи.
– Этот человек... – заговорила она наконец и встала, уронив при этом сумку, – этот человек, каким бы он ни был, – мой муж... А у Каламанишвили ни мужа, ни любовника, ни друзей, ни врагов... Она, эта красивая когда-то женщина, сейчас одна на всем свете, одинока... Вот почему она завидует мне... Тебе не понять этого, ты – мужчина, к тому же милиционер... А что касается похабщины, о которой говорится в заявлении, ее я только и слышала, что в притоне этой старой ведьмы. Это у нее собирались воры и картежники со всего города... Муртало ни разу не приходил ко мне пьяным и ни разу никого с собой не приводил. Он любит меня и не позволит себе ничего оскорбительного!.. – Ингу подвели нервы, губы у нее побледнели и задергались. Она как подкошенная упала на стул.
– Когда же он бывает дома? – спросил Кукарача.
Инга подозрительно сощурилась.
– Он не говорит об этом заранее.
– Конечно, бандитская повадка...
– Назови человека в городе, у кого он украл или отнял хоть копейку!
– Знаю... В нашей картотеке сказано все о твоем святом супруге: опасный рецидивист, в Грузии не промышляет, имеет четыре судимости, в том числе две за убийство, и не расстреляли его лишь потому, что ухлопал подонков вроде себя. Вот кто он есть, твой ангел!
– Плевала я на вашу картотеку! А мог бы ты преподносить своей возлюбленной каждый день по корзине красных роз?!
– Почему бы и нет? Даром, что ли, наш квартал называется Вардисубани?* – пошутил Кукарача.
_______________
* Дословно: квартал роз (груз.).
– И зимой?
– Зимой вряд ли, – признался Кукарача.
– То-то! А Муртало мог... – заметила Инга не без злорадства. – Мог бы ты посылать женщине тысячу рублей ежемесячно?
– Откуда? У меня вся зарплата – восемьсот рублей! – воскликнул Кукарача.
– А Муртало мог!.. Можешь ли ты явиться хоть с того света, чтобы поздравить любимую женщину с Новым годом и днем рождения? Не можешь! А Муртало может! – Инга говорила, все более волнуясь, не отдавая себе отчета, и Кукарача подумал: "Вот и проговорилась, дурочка!" – Можешь ли ты отвадить от меня всех мужчин квартала, сделать меня недосягаемой, чуть ли не королевой? Не можешь! А Муртало может, потому что он никого на свете не боится – ни тебя, ни твоей милиции, а ты боишься его! – Инга была на грани истерики.
– Ладно, успокойся! – произнес тихо Кукарача и добавил: – Запомни: не родился еще человек, которого бы я испугался!
– Серьезно?
– Вполне!
– Допустим. И хватит об этом!.. Что тебе нужно от меня?
– Ничего. Напиши расписку, что указанные в заявлении факты впредь не повторятся...
– Как они могут повториться, если их и не было?!
– Тогда напиши, что заявление не соответствует действительности, что все это выдумка, клевета, – предложил Кукарача.
Инга написала.
– Все? Могу идти? – спросила она.
– Пожалуйста! – ответил Кукарача и, не выдержав, тут же спросил: Скажи мне, только искренне: ты действительно любишь эту мразь или боишься его?
Инга задумалась, потом спросила:
– А ты знаешь, Кукарача, что такое любовь?
Кукарача кивнул головой.
– Скажи!
– Талант любви – самое драгоценное из всех сокровищ, дарованных богом человеку... И несчастен человек, ушедший из жизни без любви...
– Кто тебя научил этому, Кукарача? – прошептала Инга.
– Анна Ивановна...
– Кто это?
– Есть такая женщина...
– И ты испытал этот талант?
– Пока нет... А ты?
Инга не ответила. Она встала, повернулась и ушла, не попрощавшись.
Кукарача с минуту прислушивался к ее удалявшимся шагам в коридоре, потом взял разорванное заявление, достал из ящика стола оторванный его край, склеил куски гуммиарабиком, снова спрятал лист, встал, подошел к окну и распахнул его, чтобы проветрить комнату. Распахнул, да так и застыл у окна: за ивой стояла Инга и смотрела на него...
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
ГРУЗИНСКОЙ ССР
Прошу довести до сведения всех органов милиции республики:
в ночь с 8 на 9 марта в г. Таганроге ограблен ювелирный магазин.
Похищены драгоценности стоимостью 456 325 руб. 40 коп.
Установлено: один из скрывшихся участников грабежа – грузин по
кличке "Муртало" (фамилия неизвестна). Объявлен всесоюзный
розыск. Приметы: среднего роста, коренастый, верхняя губа
рассечена, два передних зуба – золотые.
Начальник Уголовного розыска
Наркомвнудела СССР.
11 марта 1940 г.
Кукарача, как и все сотрудники милиции, получил копию этой радиограммы, хотя к участию в операции его не привлекали. Подобные дела в районе обычно возглавлял и "проворачивал" лично Сабашвили. Но эта радиограмма и начальству и подчиненным показалась несколько наивной. "Муртало не та птичка, чтобы после содеянного в чужом городе прилететь в Тбилиси, снести яйца в собственном гнезде и ждать спокойно, пока за ним пожалует милиция!" – так думали все.
Кроме Кукарачи.
В час ночи девятнадцатого апреля Кукарача вошел в комнату Инги и стал в дверях с наганом в руке.
За столом сидели двое – Муртало и Инга. Нераскупоренная бутылка шампанского застыла в руке Муртало. Он взглянул сперва на Ингу, потом на Кукарачу и опустил руку с шампанским.
– Не двигаться! – приказал Кукарача. Он, конечно, понял, что оружие у Муртало в правом кармане и потому ему нужно освободить правую руку.
– Подними бутылку выше!
Муртало повиновался.
Грянул наган Кукарачи, и из отбитого горлышка бутылки брызнуло шампанское. Кукарача переложил наган в левую руку, подошел сзади к стулу, на котором сидел Муртало, указательным пальцем поднял висевший на спинке стула пиджак и, не почувствовав в нем тяжести, повесил на место.
– Встать!
Муртало встал.
Кукарача молниеносным движением извлек из правого кармана его брюк пистолет и положил себе в карман. Потом сел к столу и поставил себе бокал.
– Можешь налить.
Муртало разлил шампанское и спросил с горькой усмешкой:
– Сесть можно?
– Конечно. Но тебе придется так долго сидеть, что на твоем месте я предпочел бы постоять...
– Шутишь? Это хорошо, когда шутит милиционер! – Муртало сел.
– Я – Кукарача.
– Знаю. Почему ты не вошел через окно?
– Чтобы ты не ушел через дверь.
– Как ты догадался, что дверь не заперта?
– Устарели твои методы, Муртало, на эту приманку мы сейчас не клюем!
– Хорошо стреляешь!
– Из нагана – пять в десятку, ножом – три в десятку, два в девятку. Интересуешься расстоянием?
Муртало поморщился.
– Что тебе нужно, зачем пришел? Знаешь ведь, в Грузии я не работаю, местные власти не беспокою... А из-за дуры подводить меня под срок не стоит. Не к лицу Муртало сидеть за ношение оружия. И потом... Не угрожаю, но ты знаешь: тюрьма имеет не только вход... – Муртало потянулся к пиджаку.
– Не надо, Муртало! – предупредил Кукарача и взвел курок нагана.
– Папиросы! – огрызнулся Муртало.
– Папиросы можно...
Муртало закурил.
– Ну, за что же выпьем? – полувсерьез, полушутя спросил Кукарача.
– За милицию! – осклабился Муртало.
– За милицию! – Кукарача осушил бокал. Никто его не поддержал.
– Говоришь, не стоит брать тебя из-за дуры? – обратился он к Муртало.
– Ей-богу, не стоит, Кукарача! – ответил тот многозначительно.
Кукарача помолчал, потом взглянул на Ингу, которая до сих пор не промолвила ни слова.
– Будьте любезны, мадам, – сказал он, – снимите серьги и кольцо... Бриллиантовые серьги и бриллиантовое кольцо... Снимите и положите на стол...
Инга зарделась.
– Загибаешь, Кукарача! – Муртало осуждающе покачал головой. – Не стоит того мое дело! Отстань от женщины, возьми бабки!
Кукарача пропустил слова Муртало мимо ушей и в свою очередь словно между прочим спросил:
– Кстати, куда ты дел остальное добро, взятое в ювелирном магазине в Таганроге?
Муртало собрался было ответить, даже рот раскрыл, но передумал. Минут пять длилось молчание. Муртало снова закурил, несколько раз затянулся, и вдруг – Кукарача не успел даже опомниться, – перегнувшись к Инге, ткнул ее в лицо папироской. Инга вскрикнула, откинув голову назад, и Кукарача ужаснулся, увидев под ее левым глазом безобразный кровоточащий ожог.
– Продала, сука?! – прошипел Муртало, и тут же сильнейший удар Кукарачи опрокинул его навзничь. Кукарача связал ему руки, потом подошел к Инге.
– Как я прозевал! – проговорил он с сожалением.
Инга достала из шкафа какой-то пластырь, приложила к ране, а Кукарача схватил за шиворот пришедшего в себя Муртало, встряхнул его, поставил на ноги и с презрением, словно плюнул, сказал:
– Гниль ты, а не человек! Твой крестный не ошибся!
Муртало затравленным волком взглянул на лейтенанта и процедил сквозь зубы:
– Припомнится тебе все, Кукарача... Кровью отольется... Не будь я Муртало!..
– Ладно, пока что моя очередь! Шагай! – И он подтолкнул Муртало к двери.
И тут случилось то, чего Кукарача не мог не то что ожидать, но даже представить себе: Инга сорвалась с места и упала перед ним на колени.
– Не губи меня, Кукарача!.. Кто мне поверит, что не я выдала его милиции?! Умоляю тебя!.. – Она припала горячими губами к руке лейтенанта. – Отпусти его!.. Будь мужчиной! Сжалься надо мной! Отпусти его, если не хочешь увидеть меня с перерезанным горлом!
– Да ты что?! Из-за кого ты унижаешься? Из-за этого подонка? Встань сейчас же!
– Нет, Кукарача! Ты не знаешь их законов! Убьют, зарежут меня! Заклинаю тебя матерью, отпусти его! Пусть уйдет из моего дома невредимым!
– Инга, о чем ты говоришь?! Я ведь не личное, я государственное дело выполняю! Как же я могу отпустить его?!
– Покончу с собой, Кукарача! Клянусь!
Кукарача понял, что Инга сейчас способна на все. Он не был железным, он был обыкновенным человеком – лейтенант милиции Георгий Тушурашвили. И человек не устоял перед горем человека. Он достал нож и разрезал узел на руках Муртало.
