Текст книги "Операция «Эрзац»"

Автор книги: Нисон Ходза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Ну как? Что сказала медицина? – справился Лозин.

– Нервное переутомление, – ответил за Корманову Ломов.

– Отойдите-ка от вала, – сказала Корманова. – Грязи на опорах – смотреть тошно…

Лозин и Климова отошли в сторону. Ломов подошёл к Маловой и что-то сказал ей.

Вооружившись скребком, Корманова принялась старательно зачищать приводной вал от нагара.

– Может быть, вам помочь? – спросила, подойдя к ней, Малова.

– Стой на своём месте! Помощница нашлась! Следи за своими фитилями.

– Смотрите, как старается, – сказал Лозин Климовой. – Часто вам приходится делать такую зачистку?

– Никогда не протирали, чего она надумала? Нашла время чистоту наводить…

Резкий крик Кормановой оборвал их разговор.

– Скорее сюда! Скорее! Здесь что-то есть! Вот здесь! Смотрите! – Корманова показывала пальцем в углубление главного приводного вала.

Первыми к приводному валу подбежали Лозин и Климова.

– Там что-то лежит! Тикает, как часы! – твердила Корманова.

– Ты что, спятила?! – рассердилась Климова. – Что там может тикать? В голове у тебя тикает!

– Выньте, чего бояться? – сказал спокойно Лозин.

– Это мина! – продолжала кричать Корманова так, что голос её заглушал шум машин. – Это мина! Сейчас взорвётся! Спасайтесь!

– Она спятила! – испуганно сказала Климова. – Ей-богу, спятила! Куда ты?! Ольга!

Но Корманова уже ничего не слышала. С перекошенным от ужаса лицом она выскочила в коридор и бросилась бежать к выходу.

Лозин взглянул на часы: было ноль-ноль часов двадцать пять минут.

16. Допрос Кормановой

После ареста Кормановой Лозин предполагал, что главное сделано: диверсия сорвана, диверсант арестован, остаётся узнать, от кого Корманова получила задание и кто передал ей мину.

При обыске у Кормановой был найден зашитый в ватник пропуск в Ольгино. Выданный двадцатого февраля, он был действителен только на один день – на двадцать шестое число. Разглядывая печатный штамп на пропуске, Лозин с благодарностью подумал о Разове: палочки на буквах «л», «н» были чуть тоньше, чем в остальных буквах. Пропуск оказался фальшивкой, сработанной в типографии на Сивер-ской.

– После диверсии она собиралась скрыться в Ольгине, – высказал предположение Ломов.

– Исключено, дорогой товарищ, исключено. – Лозин прошёлся по кабинету. – В Ольгине теперь так мало жителей, что каждый новый человек сразу же обратит на себя внимание. И не случайно пропуск её выписан только на один день. Все свои дела в Ольгине она рассчитывала начать и кончить в один день – двадцать шестого.

– А потом?

– Слушайте, Ломов, вы читали в протоколе обыска опись её вещей?

– Читал, конечно.

– Внимательно читали?

– У вас есть основания сомневаться в этом?

– Зря обижаетесь. Можно смотреть и не видеть, слушать и не слышать. Вы прочли список её вещей, он сравнительно велик. На чём задержалось ваше внимание?

– По-моему, вещи самые обыкновенные… как у всех женщин.

– Вы считаете, что у всех женщин имеются меховые шапки, обтянутые белой тканью? Сомневаюсь. А если добавить, что у неё есть также белый халат, то получается неплохой маскировочный костюм. Ночью в таком наряде есть шанс незаметно пройти по заливу от Ольгина до Стрельны, где, как вам известно, находятся немцы.

– Ах, чёрт! – Ломов явно смутился. – Я как-то не обратил внимания на шапку, а халат… Думал, что выдали его на хлебозаводе, там ходят в белых халатах. В описи это выглядит как-то безобидно, шапка как шапка.

– А между тем эта «безобидная» шапка, обтянутая белой маскировочной материей, ставит перед нами новую задачу. Ясно, что ночью двадцать шестого февраля Корманова намеревалась перейти по заливу к немцам. Но отправиться в такой путь ночью, одной, не зная толком дороги, она не решилась бы.

– Струсила бы?

– Дело не в трусости. Решиться на такой переход, не имея представления о нашей охране этого участка, – значит обречь себя на гибель. У неё, безусловно, должен быть провожатый – человек с той стороны, который уже однажды, а может быть и не однажды, благополучно проделал этот путь. Вот с этим человеком нам необходимо «познакомиться».

– Очевидно, в Ольгине есть явочная квартира.

– Безусловно. Надеюсь, что при очередном допросе Кормановой кое-что прояснится, но сейчас меня тревожит другое: куда делась эта Шилова, – никаких следов! А похоже, что Шилова – Корманова – одна шайка.

– А Климова?

– Климова? Боюсь, что мы оказались на поводу у её биографии. Надо ли говорить, как это опасно? Некоторые товарищи и поныне оценивают людей по устаревшим критериям времён гражданской войны. Тогда было просто: золотопогонник – значит контра. Сын помещика – значит классовый враг. Учился в привилегированном учебном заведении, скажем, в училище правоведения, – значит чуждый элемент. Для того времени такие выводы были чаще всего абсолютно правильны. Но вот беда: времена меняются быстрее, чем привычные взгляды людей. Потому мы и нынче частенько мыслим по шаблону: отец бывший кулак – не доверяй детям. Исключили девчонку из комсомола за то, что губы намазала, красивой быть захотела, – значит девчонка эта – чуждый элемент. Украла с голодухи сто граммов сахара – вражеский лазутчик. А как бывает в наши дни? У человека по анкете биография – кристалл! А он, сука, в первом же бою лапы вверх – сдаюсь. А другой из тюрьмы, вникни, из тюрьмы пишет заявление, требует, чтобы его послали на фронт, и знает при том, что отправят его не куда-нибудь, а в штрафную роту, можно сказать, почти на верную смерть. Вот и разберись во всём этом. Да… Но, во всяком случае, Климова никуда от нас не денется. Прежде всего надо найти Шилову. Мы обязаны найти её как можно скорее! Судьба Климовой во многом будет зависеть от показаний Шиловой.

Когда Корманову ввели в кабинет, она увидела там Лозина и объяснила его присутствие по-своему.

– Вас тоже задержали? Но почему? Надеюсь, вы подтвердите, что мину обнаружила именно я! Если бы не я, печь вышла бы из строя! Страшно подумать о последствиях! И вот – награда! В чём меня подозревают, если я же сама первая…

– Сейчас узнаете, в чём вас обвиняют. Садитесь, Корманова. – Лозин указал на стул, приставленный к торцу длинного стола и сел на противоположном конце. – Можете идти, – сказал он часовому.

Часовой вышел.

Корманова продолжала стоять. Она всё поняла. Лозин оценил её самообладание, когда наконец, заставив себя сесть, она сказала ровным, спокойным голосом:

– Очевидно, и в вашей работе возможны ошибки? Почему я нахожусь здесь?

– Вы пытались осуществить диверсию на хлебозаводе в ночь с двадцать второго на двадцать третье февраля. Признаёте вы себя виновной в этом?

– Как же вы можете так говорить, ведь вы же сами видели…

– Корманова, отвечайте на мой вопрос: признаёте вы себя виновной в попытке совершить диверсию на хлебозаводе?

– Да нет же, конечно, нет! Это какой-то кошмар!

– Каким образом вы обнаружили мину?

– Вы же сами видели! Я протирала крепления опорного вала, вдруг услышала какой-то звук… как тиканье будильника… Я не сразу поняла, что это такое… Мне и в голову не приходило!.. Потом я заглянула туда и догадалась, что это мина… Я слыхала, что бывают мины с часовым заводом, и сразу закричала, предупредила!

– На какое время был назначен взрыв?

– Да откуда же я могу знать?

– Забыли? Могу напомнить – на половину первого ночи. Через полчаса после окончания вашей смены.

– Я этого не знаю…

– Почему вы так упорно стремились уйти с завода? Почему прикинулись больной? Вы были здоровы, пока не узнали, что вам придётся задержаться на работе и быть в цехе в момент взрыва.

– Я ничего не знала.

– Вы утверждаете, что обнаружили мину, потому что услышали тиканье?

– Да.

– Ставлю вас в известность, что мина была обнаружена в двадцать два часа сорок пять минут, в то время, когда вы получали казеин. Обнаружена и обезврежена. Ваша выдумка неудачна: вы не могли слышать тиканье. Ещё раз спрашиваю: от кого вы получили задание? Кто передал вам мину? – Лозин с удовлетворением следил, как с каждым его вопросом Корманова теряла уверенность, лицо её покрылось красными пятнами. – Отвечайте: кто вам передал мину?

– Я не знаю, ничего не знаю!

– Где вы работали до войны?

– Я вам говорила… Работала в Острове… в пекарне… А в Ленинград приехала за неделю до войны, но жила в Пушкине…

– Вы называете Остров и Пушкин потому, что теперь там немцы и нельзя проверить ваши показания. Но ведь в Острове не было цирка!

– Что? Я не понимаю…

– Отлично понимаете. До войны вы работали в цирке, а в Острове цирка не было. Значит, вы опять говорите неправду. Но о вашей работе в цирке мы ещё побеседуем. Как давно вы знаете Климову?

– С первых дней войны.

– Где вы с ней познакомились?

– В кино. Нас познакомил её муж Игорь Стопин. Мы случайно встретились в кино.

– Где и когда вы познакомились с Игорем Стопиным?

– В Острове. Он туда приезжал к родственникам.

– Когда?!

– В тридцать девятом году.

– Где сейчас находится Игорь Стопин?

– В извещении сказано, что он пропал без вести. Так мне говорила Климова.

– Приходилось ли вам слышать от Климовой какие-либо антисоветские или пораженческие разговоры?

– Приходилось. Она говорила, что немцы возьмут Ленинград, что скоро советской власти в России не будет, а будет новый порядок… и всякое такое. Но я её жалела, ничего не сообщала. Признаюсь… Это моя тяжёлая вина перед Родиной.

– Кому и при ком она это говорила? Назовите фамилии.

– Она говорила мне… наедине.

– Значит, подтвердить ваши показания никто не может? Где вы познакомились с Сергеем Петровичем Дутовым?

Красные пятна на лице Кормановой побагровели, она молчала, опустив голову.

– Я жду ответа, – напомнил Лозин.

– Не помню…

Зазвонил телефон, Лозин взял трубку. Разговор занял не больше минуты, Лозин произнёс только одну фразу:

– Теперь вы убедились, товарищ сержант, что предполагать и знать – совсем не одно и то же? Убедились? Очень хорошо…

Положив трубку, он придвинул к себе протокол и задал неожиданный вопрос:

– Где сейчас находится принадлежащий вам двухтомник Маяковского?

– Какой двухтомник?

– Изданный в серии «Библиотека поэта». Когда вы жили в общежитии, эти книжки лежали в вашей тумбочке.

– Я сменяла их на пачку «Беломора».

– С кем сменяли?

– С каким-то лётчиком… на улице у булочной.

– Табак вы получали на заводе…

– Махорку. А я сменяла на «Беломор».

– Значит, вы не особенно дорожили этими книгами?

– Что уж теперь дорожить книгами?! Сейчас жив, сейчас – нет!

– Тогда объясните, почему вы так обозлились, когда Климова взяла их почитать? Что вас так испугало?

– Я не испугалась, я просто не люблю, чтобы трогали мои вещи без разрешения…

Лозин отложил протокол, встал и подошёл к окну. Казалось, он забыл о присутствии Кормановой. Он долго смотрел на пустынный, занесённый сугробами проспект Володарского, на покрытые инеем, оборванные троллейбусные провода, потом вернулся к столу и сказал с укоризной:

– Я задал вам много вопросов, но не получил ни одного правдивого ответа. Этой бессмысленной ложью и запирательством вы только отягощаете свою вину. Вот что… Я вызову вас ещё раз. Подумайте, как вам себя вести в дальнейшем. Перестаньте лгать. Кстати, вспомните, как ваша настоящая фамилия и почему вы не уехали из Ленинграда с цирком, в котором вы работали костюмершей.

* * *

Между первым и вторым допросом Кормановой выяснилось немало. При дополнительном обыске в дровяном сарае Кормановой был найден небольшой чемодан с передатчиком. Это подтвердило предположение Лозина – Корманова должна была сообщить немцам о результатах диверсии.

Рано утром Корманова снова сидела в кабинете Лозина. Было видно, что ночь она провела без сна. Голос её звучал глухо и вяло, неподвижная поза делала её похожей на манекен.

– Надеюсь, вы подумали о своих ответах и о своей участи? – начал Лозин. – В анкете вы пишете «незамужняя». Это правда? Я имею в виду не юридическую, а фактическую сторону вопроса. Вам понятен мой вопрос?

– Понятен. Я незамужняя.

– Когда вы последний раз звонили по телефону Д1-01-37?

Лозин задал этот вопрос, зная, что он вызовет смятение, но такой реакции он не ожидал. Корманова схватилась за сердце, откинулась на спинку стула, было слышно, как стучат её зубы. Лозин облегчённо вздохнул: точная дата последнего разговора Кормановой по телефону Д1-01-37 не имела сейчас для него особого значения, важно было убедиться, что разговор был.

– Впрочем, – продолжал Лозин, – ответ на этот вопрос я имею возможность получить не только от вас. В телефонном разговоре всегда участвуют двое. Что не скажет один, скажет другой. Надеюсь, вы меня понимаете? Отвечайте, когда вы должны были выйти на связь с немецкой разведкой, чтобы сообщить о результатах операции «Эрзац»?

Вместо ответа Корманова застонала и начала сползать со стула. Лозин успел подхватить её и усадил в кресло. Если это была симуляция, то проделана она была довольно искусно.

Лозин позвонил в медчасть.

Появился запыхавшийся доктор с санитарной сумкой через плечо.

– Кого будем лечить сегодня? – спросил он с порога.

– Что с ней? – Лозин кивнул в сторону Кормановой.

– Сейчас выясним. Начнём с пульса. – Доктор поднял неподвижную руку Кормановой. – Нуте-с, так… Восемьдесят восемь… Нервы… нервы… Нашатырь, валерьянка – и всё будет в порядке. – Он вынул из сумки два пузырька, один из них поднёс к носу Кормановой: – Понюхайте, понюхайте! Вы же меня слышите!

Корманова глубоко вздохнула и открыла глаза. «Симуляция», – подумал Лозин.

Доктор накапал валерьянки.

– А теперь выпейте!

Корманова послушно выпила.

– Вот и славно, – сказал доктор, снова нащупывая её пульс. – Вам уже лучше… Всё пройдёт. Посидите ещё минут пять в этом удобном кресле и можете продолжать беседу…

Упоминание об операции «Эрзац» окончательно сломило Корманову. Наблюдая за ней, Лозин догадывался о ходе её мыслей. «Кодовое название операции знают в Ленинграде только я и Шилова. Значит, Шилова арестована и выболтала… А может быть, она советская контрразведчица? Тогда понятно, откуда они узнали о мине. Им всё известно… Всё, кроме того, что двадцать шестого состоится встреча в Ольгине…»

– Продолжим разговор, – сказал Лозин. – Ваши преступные связи нам ясны. Мину вы получили от немецкой разведки. В своё время вас обучили работе радиста. Передатчик у вас неплохой, но спрятали вы его плохо. Заложили дровами и успокоились. Нет, нет, пожалуйста, не симулируйте новый обморок, это просто глупо и бесполезно. Как видите, нам известно достаточно, для того чтобы вы понесли самое суровое наказание. Всякое запирательство только отяготит вашу судьбу. Сейчас от вашего поведения зависит многое, и прежде всего ваша собственная участь. Последний раз спрашиваю вас: признаёте ли вы себя виновной в попытке совершить в ночь с двадцать второго на двадцать третье февраля тысяча девятьсот сорок второго года диверсию в печном отделении ленинградского хлебозавода?

Лозин скорее угадал, чем услышал «да».

– Хотите ли вы хотя бы в самой ничтожной степени искупить своё преступление? Такая возможность вам будет предоставлена.

Не в силах говорить, Корманова кивнула головой.

– Когда вы должны были выйти на связь, чтобы сообщить о результатах диверсии. Сегодня?

Корманова снова молча кивнула головой.

– Этот сеанс радиосвязи должен состояться. Немцы должны быть уверены, что операция «Эрзац» прошла эффективно. Вы меня слышите?

Лозин снова угадал беззвучное «да»…

17. Встреча

После очередных показаний Кормановой Лозин вызвал Ломова и Малову.

– Ну и вид у вас, товарищи, – сказал он укоризненно. – Богомерзкий! Отсюда следует, что за последние два дня вы совершенно измотались, а значит, работали неплохо. Но теперь наступает решающая фаза нашей операции. Прежде всего, обменяемся информацией о своей работе за последние сорок восемь часов. Начнём с меня. Выяснилось, что Корманова жила до тридцать девятого года в республике немцев Поволжья, в городе Энгельсе. Настоящее её имя – Эльга, а не Ольга. Фамилия – Корман. С чьей помощью превратилась она в Ольгу Корманову – это мы выясним. Корман была завербована неким Сергеем Шульцем – директором кинотеатра. В тридцать девятом году ей было приказано «закрепиться» в Ленинграде, рекомендовали выйти замуж за ленинградца «с положением». Ей удалось прописаться в Ленинграде с помощью некоего Сергея Дутова. Не исключено, что Шульц в Энгельсе и Дутов в Ленинграде – одно и то же лицо. За день до своей гибели Дутов устроил Корман на хлебозавод. Корман утверждает, что восемнадцатого утром она позвонила по телефону! Д1-01-37, услышала женский голос и произнесла пароль. Женский голос приказал ей позвонить двадцать второго в восемь утра, иными словами – Корман надлежало явиться двадцать второго в назначенный час к булочной на Невском, против улицы Марата. Там неизвестная, закутанная в платок, передала ей – мину, приказав заложить её в цехе к концу вечерней смены. Это – главное, что удалось выяснить. О пропуске в Ольгино я ничего не спрашивал, она убеждена, что мы о нём не знаем. Эта Корман не глупа и не имеет никаких иллюзий относительно своей дальнейшей участи. Тем более странно, что она отрицает всякую близость со Стопиным, уверяет, что о его судьбе ничего не знает. Вот так. Сейчас послушаем сержанта Малову.

– На заводе все только и говорят о мине, – начала Малова. – Считают Корманову арестованной напрасно, ведь все слышали, как она первая закричала о мине. Климова тоже не верит в её причастность я диверсии, хотя, казалось бы, как соучастница, должна не защищать, а топить Корманову, чтобы отвести подозрения от себя. Но Климова всё время твердит, что Корманова всегда была к ней добра и даже спасла её от голодной смерти, устроив на хлебозавод. Я спросила Климову, ссорились ли они когда-нибудь? Климова сказала, что Корманова пришла в ярость, узнав, что Климова взяла из её тумбочки двухтомник Маяковского, кричала на неё. Об этом я вам уже докладывала, товарищ капитан…

– Да. Это помогло мне при допросе Корман. При обыске книги не обнаружены. Очевидно, она их уничтожила или кому-то передала. Продолжайте.

– Мне удалось выяснить, почему Климова так уверена, что Игорь Стопин жив. Оказывается, шестого декабря она слышала по радио очерк о действиях партизанского отряда в Белоруссии. Там говорилось, что отрядом командует известный ленинградский спортсмен товарищ С. Автор обрисовал внешность партизанского командира: атлетическое сложение, тяжёлый подбородок, приплюснутый нос. Эта последняя деталь окончательно убедила Климову в том, что товарищ С. не кто иной, как её муж, потому что у Стопина действительно перебита переносица. Всё это она мне рассказала со слезами, задыхаясь от волнения. Я, конечно, проверила её рассказ. В микрофонной библиотеке Ленрадиокомитета мне дали прочесть эту передачу. Всё оказалось так, как рассказывала Климова. Больше того, заведующая микрофонной библиотекой сообщила мне, что я не первая интересуюсь этой передачей. В начале декабря к ней пришла взволнованная женщина и со слезами просила дать прочесть передачу «В лесах и болотах Белоруссии». Она объяснила, что в очерке рассказывается о её пропавшем без вести муже. На всякий случай я просмотрела корешки пропусков на радио за весь декабрь и нашла пропуск на имя Климовой Варвары Сергеевны. В пропуске указана не только дата, но и время пребывания Климовой в стенах Радиокамитета. Оказалось, что она была там седьмого декабря, на другой же день после передачи. Так что в данном случае Климова говорит правду.

– Может быть, может быть… – сказал Лозин. – Не исключено, что Корман хотела провести диверсию так, чтобы подозрение пало на Климову. Этим она заодно избавилась бы от своей соперницы. Очевидно, Корман смотрела далеко вперёд.

– Прошлое-то у этой Климовой, прямо сказать, подозрительное, – заметил Ломов.

– Да, это не святая. Прошлое её с весьма неприятными подпалинами. Но если к диверсии и ко всей этой банде она не имеет никакого отношения, я бы не стал вписывать её в разряд безнадёжных. Возможно, что за Климовой мы какое-то время шли по ложному следу. Ну, спасибо, товарищ Малова. Своё первое задание вы провели неплохо. Послушаем теперь Ломова.

– Начну с неудачи, – хмуро сказал Ломов. – Напасть на след Шиловой по-прежнему не удаётся. Всё, что можно прочесать, прочесали. Никаких результатов, – исчезла! Как подумаю, что она где-то тут, в нашем городе, от злости у меня…

– Пожалуйста, без эмоций! – прервал Лозин. – Говорите о деле.

– Слушаюсь. В Ольгине действительно проживает Михаил Григорьевич Косов. При нэпе имел свою шорную мастерскую. Из совхоза уволен за систематическое воровство. Верующий, по религиозным праздникам ездил в Ленинград, в церковь. В ноябре часто бывал на Кузнечном рынке, менял картошку на золотые вещи. Вдовец. Живёт один. Дом на самом берегу залива… Теперь – о Шиловой. Фотография её переснята и увеличена. Вот она. – Ломов вынул из планшета конверт и протянул Лозину. – Комиссар госпиталя сообщил, что Шилову сфотографировал госпитальный фотограф всего два месяца назад для удостоверения. Говорит, что фотография на редкость точная, что по ней вполне можно узнать Шилову.

Лозин взглянул на фотографию. Брови вразлёт. Широко расставленные глаза с узкими зрачками. Правильные черты. Зачёсанные назад волосы открывают широкий гладкий лоб. Над левой бровью небольшая родинка.

– Бог шельму метит… – сказал Лозин. – Продолжайте.

– А теперь – самое главное. После сообщения о Мямине я, по вашему указанию, занялся его родственниками и выяснил час назад, что Шилова, оказывается, его жена.

Лозину показалось, что он ослышался.

– Шилова – жена Мямина? Это точно?

– Точно, абсолютно точно.

Лозин тяжело вздохнул, долго молчал и наконец, ни на кого не глядя, хмуро сказал:

– Одно утешение, что теперь она не жена Мямина, а его вдова. Девять дней назад Мямин – немцы дали ему фамилию Солдатов – казнён сиверскими партизанами. Наша вина от этого не становится меньше. Подумайте сами: муж – предатель, а жена – в военном госпитале. Допустимо это? Мы же знаем – раненые не прочь порассказать о боевых делах, о своих командирах. Для них каждый работник госпиталя прежде всего человек, который борется за их жизнь, за их здоровье. Какие же могут быть тайны от таких людей? Прозевали мы это дело, дорогие товарищи, прозевали!

* * *

Двадцать шестого февраля, под вечер, к Косову зашли два командира – один худощавый, веснушчатый блондин, другой коренастый крепыш с румяным от мороза лицом.

– Привет от Ксении Петровны! – весело сказал крепыш. – Погреться можно?

– А как же! Чего-чего, а дровишек хватает. Раздевайтесь, господа-товарищи, не знаю, как вас звать-величать…

– Попросту, папаша, – так же весело продолжал крепыш. – Меня – Мишей звать, тёзки мы с тобой значит. А его, – он повернулся к своему товарищу, – зови Сергей. Запросто! Без церемонии! Все мы – друзья-товарищи!

– Такие слова даже слушать приятно, – сказал Косов. – Сейчас и чаёк вскипятим, закуски, извините, нету, сами знаете, как живём…

– А мы не голодные, недавно подзаправились, – сказал Сергей. – Ну, как тут у вас? Ничего подозрительного не замечаете? Неизвестные вокруг не бродят?

– Всё в порядке, дорогие гости. На этот счёт глаз у меня пристрелян. Я эту публику за версту чую. А неужто у вас и закусить нечем?

– Кое-что найдётся, перед уходом тебе оставим, с собой не возьмём. Там у нас на этот счёт порядок – чего хочешь, того просишь.

– Наслышан, – сказал Косов. – Вы у меня, слава богу, не первые. И до вас приходили сытые, а меня вниманьем не оставляли.

– Не спеши, папаша, своё получишь, – сказал Михаил.

Скинув полушубки, гости сели за стол и закурили «Беломор».

– Ведь вот не поверишь, – сказал Михаил, – чего мне там не хватает, так это наших папирос. Не могу привыкнуть я к ихним сигаретам, куришь, куришь – никакого впечатления…

– А где «Беломор» раздобыл? – спросил Косов. – Может, есть лишняя пачка?

– Беломор этот, папаша, казённый. Выдаётся он только в дорогу, тем, кто идёт в Питер попроведать друзей-приятелей. Понял? – спросил Сергей. – Вижу, что понимаешь. Смекалистый! Закуривай и забирай себе остаток. – Он протянул Косову начатую пачку папирос.

– Дом у тебя хорош, просторно живёшь, – заметил Михаил. =– Сколько же у тебя тут комнат?

– Две всего. Эта и та, – Косов показал на дверь за спиной Михаила.

– Просторно живёшь, – повторил Михаил и вышел из-за стола. – А там у тебя что? – не дожидаясь ответа, он распахнул дверь в соседнюю комнату. На пороге стояла высокая женщина в расстёгнутом ватнике, голова её была закутана в тёплый пуховый платок.

– Э, да у тебя гости! Хитрец ты, папаша! Ишь какую кралю спрятал!

– Родственница, – сказал Косов, – по хозяйству помогает…

– Ну, что ж, хозяюшка, может, и вы с нами посидите, чайку попьёте?

– Спасибо, а вы кто такие будете, какими судьбами к нам занесло?

– Мы люди кочевые, – многозначительно сказал Сергей. – Нынче здесь, завтра там. Вот Михаил Григорьевич в курсе нашей деятельности. Правда, папаша?

– Вы как сюда шли? – насторожённо спросила женщина.

– А мы шли не сюда, – ответил Сергей. – Здесь нам делать нечего. Были в Ленинграде, дела свои сделали, теперь идём нах хаузе – домой, значит. А вы постоянно здесь проживаете?

– Постоянно. Здесь и родилась.

Закипел чайник. Женщина поставила на стол четыре кружки. Ложек чайных не подала.

– Всё равно размешивать нечего, – объяснила она. – Вместо сахара дали на эту выдачу триста граммов соевых конфет, так мы их в один день съели.

– Сегодня одного похоронил, другому гроб справил, – сказал Косов, наливая кипяток в кружки. – Так что, слава богу, хлебушко есть. Нарежь, голубка.

Женщина с недовольным видом открыла шкаф.

– Не там смотришь – в тумбочке буханка.

– Ты что же, даже от родственницы хлеб прячешь? – засмеялся Сергей.

– От соблазна! Подальше положишь, поближе возьмёшь.

Женщина положила на стол буханку.

– Плохой у вас хлеб, совсем плохой, – заметил Сергей. – И с виду-то на хлеб не похож.

– А вы, значит, совсем без продовольствия идёте? – спросила женщина. – Как же вы в Ленинграде-то кормились? – Сергей почувствовал на себе её пристальный неподвижный взгляд.

– В Питере нам всегда готов и стол, и дом, – отозвался Михаил. – В Питере мы гости желанные.

– Вам же ещё идти и идти, столько километров по заливу шаркать, – сочувственно заметил Косов.

– А где ваши лыжи? – спросила женщина. – Без лыж в такой путь нечего и думать…

– Лыжи в сугробе спрятаны, на берегу.

– Здесь никто не возьмёт, – сказал Косов, – вот в Питере один из ваших тоже в сугроб спрятал, а их и выкрали. Так я ему свои отдал, сам теперь без лыж остался. Да вы чего не едите-то? Хлеб не нравится?

Женщина резко поднялась со стула.

– Чем угощаем? Кипятком с мякиной! Сейчас сбегаю в посёлок, достану спирту и колбасы!

Косов с удивлением уставился на неё.

– Не надо, хозяюшка, – сказал Сергей, взяв её за руку.

– Это почему же? Сейчас не хотите – в дороге пригодится. В такой мороз одно спасение – спирт.

– Люди любопытные, начнут спрашивать: кому спирт, по какому случаю колбаса. Нет, ни вам, ни Михаилу Григорьевичу выходить из дома сейчас нельзя. Не надо привлекать к себе внимания. Вот когда мы уйдём, – делайте что хотите. А пока мы здесь – сидите дома.

– Видно, пугливы, – усмехнулась женщина и пальцами сняла нагар со свечи. Пламя колыхнулось, отблеск его осветил на долю секунды рыжие глаза женщины. Не мигая, они смотрели в упор на Михаила. – А где же ваши маскхалаты?

– А мы и без них обходимся! – сказал Сергей. – Полушубки белые, валенки серые, ушанки серые, – пойди найди нас ночью на снегу.

– В Ленинграде болтают, будто на хлебозаводе был взрыв. Вы не слыхали? – спросил Сергей.

– Сами в Ленинграде были, а нас спрашиваете. Откуда нам знать? – Женщина натянула платок на самые брови.

– Что вы так кутаетесь, хозяюшка? – спросил Сергей. – В доме натоплено, жарко, а вы и ватник застегнули и платок шерстяной по самые брови натянули. Батька мой говаривал: голова в холоде, брюхо в голоде – чихать разучишься, кашлять забудешь!

– Голова у меня болит. Фельдшер сказал – надо в тепле держать.

– Болезнь эта называется мигрень, – сказал Михаил. – Сходи-ка, Серёга, на берег, выясни обстановку, скоро нам трогаться.

– Есть выяснить обстановку!.. – Сергей накинул полушубок и вышел.

– Из Ленинграда на Стрельну ближе идти через Новую Деревню, – сказала женщина. – А вы из Ольгина пойдёте. Вон сколько лишку дадите.

– Люди мы подневольные, – объяснил Михаил. Приказано отсюда – идём отсюда.

– Что же, вам точно приказано, чтобы двадцать шестого выйти из Ольгина?

– Ох и любопытная вы женщина. Могу сказать: мы своё дело уже сделали, вот и возвращаемся досрочно…

– Слушай, как там, у немцев, за золото чего приобрести можно? Земли или, например, домишко? – спросил Косов.

– За золото, дорогой Михаил Григорьевич, при немцах папу с мамой купить можно, не то что домишко… Глядя, конечно, сколько у вас золота.

– Да нет… Это я так… Из любопытства… Откуда у меня золото – крест на шее и тот медный.

В сенях послышались шаги, вошёл Сергей.

– Ну, что? – спросил Михаил.

– Где-то поблизости две ракеты запустили. Не нравится мне это…

– Ко всему надо быть готовым, – сказал озабоченно Михаил. – Попадёмся – нам и вам – всем вышка! Условный стук у вас есть?

– Два раза по пять ударов в окно.

– Оружие имеете? Всякое может случиться.

– Браунинг у меня есть, ваши мне и оставили, – ответил Косов.

– А у вас? – спросил Михаил женщину.

– Нет у меня оружия. На что оно мне?

Издалека послышался гул самолётов.

– Наши, – определил Михаил. – На Ленинград летят, подарочки несут.

– Каждый вечер в это время летают, – заметил Косов. – Спасибо, на Ольгино не бросают, видно, нас жалеют. Как вы думаете, сынки, когда немец в Ленинграде будет?

– К маю будем, точно! – заверил Сергей.

– Скорей бы уж… – вздохнул Косов.

– Выйду посмотрю, что там, – сказал Михаил. – Он засунул пистолет за пояс, нахлобучил шапку и шагнул за порог…

Разговор оборвался. Косов сворачивал про запас самокрутки, женщина ушла в соседнюю комнату, прикрыв за собою дверь.

Вскоре вернулся встревоженный Михаил.

– На берегу кто-то ходит, слышно, как скрипит снег. Наверное, патруль.

– Задуть свечу, – приказал вполголоса Сергей. – Дверь открывать только на условный стук. Где хозяйка? Положение серьёзное, надо всем вместе быть!

– Никогда здесь на заливе патрули не ходили, – сказал Косов. – Может, тебе это только померещилось.

– Ещё раз говорю, открывать только на условный стук! – приказал Михаил.

Два выстрела – один за другим – заставили всех вскочить. Косов подбежал к окну, но сквозь темноту ничего не увидел. Снова ударил выстрел уже совсем близко.

– Бежать! Надо бежать! – вырвалось у женщины.

– Тихо! Без паники! Может, пронесёт, – шёпотом сказал Сергей. – Михаил, ступай в сени! Оружие на взводе!