Текст книги "Калитка, отворись!"

Автор книги: Нинель Бейлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Не знаю…

3

Всю ночь Зина проворочалась, не могла уснуть на чужой постели, вспоминала дом.

Бывало, ей нравилось, когда что-нибудь случалось с ней впервые. Про себя она звала такие моменты «началами», хотя ещё и не объясняла себе подробно, как это.

А это вот как. Увидела ты впервые звёзды – начало! Буквы сложились вдруг в слова, и ты, не веря себе, поняла, что умеешь читать, – начало! А вот ты почувствовала, что вода держит тебя на себе, и поплыла… Разве такое забудешь?.. Всё потом изменится в человеке: и рост, и цвет волос, и нервные клетки, и кровь, по-другому будет он жить, – но этими-то воспоминаниями о началах и скреплён единый человек, «личность», как мы говорим, хотя видимое лицо тут и ни при чём.

Первая бессонница – тоже, конечно, начало. И хорошо, если она от восторга, от избытка мыслей, от нежности – много будет от неё добра на много лет. Совсем другое дело, если у тебя всё болит, и ты зла на всё на свете – и на себя, и на растрёпанный тополь за окном, и на своего друга… Но что поделать, даже первый костюм не всякий может выбрать себе по собственной воле и вкусу, не то что первую бессонницу.

Зина очень старалась уснуть; пробовала, как папа учил, представлять слонов – одного, пять, десять… Но вместо слонов представлялись пьяные старики, Володька на коне, Нюрка, которая издевательски хохочет. Нюрке что! Она не устала, у неё не болит спина… Если бы не спина – встать бы, уйти бы домой. Нет, спина пустяки, но Нюрка станет смеяться: струсила, струсила!.. «И пускай смеётся. Я её терпеть не могу. Скорей бы очутиться без неё!.. Где этот костёр, который хочет оторваться от земли и рассыпает искры до самых звёзд? Зачем она выдумала этот костёр?.. Ой, меня что-то укусило!.. «Когда стилягу хоронили, стиляги все за гробом шли!..» Что это Нюрка играла?.. Ей все свои здесь, а я… Отставлена я ото всех, как большой палец на руке…»

Заснула она под утро и только начала видеть первый сон, как Нюрка растормошила её:

– Пора!

Дорога лежала длинная и скучная. Крылатая туча ушла как была, целая, не пролилась. Из пыльных кустов тянуло затхлостью, как из сундука с лежалым платьем. Не стоило так далеко уходить, чтобы встретить этот запах.

Идти было тяжело. На Нюрку смотреть стыдно. «Если бы ока могла догадаться, о чём я думала! Неужели все люди так – разговаривают, идут рядом, а про себя затаили друг на друга зло?» Тем не менее с каждым шагом её раздражение против Нюрки усиливалось.

А Нюрка ещё торопила:

– Скорей! Не надо часто отдыхать – эдак хуже устанешь! Раз-два, раз-два!

«Зачем я отдала ей свой рюкзак? Надо было нести самой. Я ей в тягость. Ну и сказала бы честно – нет, не скажет… Не надо мне её наставлений! Я и не думаю отдыхать – иду, потому что сама хочу…»

– Нюр, у тебя много подруг? – спросила Зина неожиданно. Почему-то ей хотелось, чтобы Нюрка тоже чувствовала себя одинокой и можно было бы её пожалеть.

– А то! Много! Теперь прибавилась ещё одна – Эля.

«Эля. А я, значит, нет. И зачем я только с ней пошла!»

– Да ты не замедляй шага. Ну! Раз-два!

– А ты не командуй! – прорвалось наконец у Зины, и от этого даже стало легче. – Вот захочу – и сяду.

– Садись. Я пойду одна.

– Попробуй! – Зина аж улыбнулась от злости, от желания сделать ей больно. – Тебя одну в лагерь не возьмут. Письмо-то у меня!

Оглушённая подлостью собственных слов, Зина застыла на месте, но улыбка никак не сходила с лица.

А Нюрка побледнела и пробормотала:

– Разве я тебя просила? Зачем?

Спустила с плеч лямки, поставила рюкзак и прежним шагом пошла назад. Её удаляющаяся спина, жёлтый подол сарафанчика, жёлтый завиток на затылке – всё было неумолимо, как точка в конце книги. И Зина поняла – не умом, а испугом поняла, – что Нюрка не может плохо думать о человеке и идти рядом с ним.

– Нюра, стой! В рюкзаке остались твои вещи!

Нет, не то. Хорошо, что это сказалось тихо – она не услышала.

– Погоди, погоди же, я пошутила!

Зина вцепилась в лямку рюкзака, поволокла его по дороге.

Пыль закрыла и Нюрку, и солнце, и кусты. Зина бежала, ничего не видя, и кричала:

– Постой, где же ты?

Вслепую наткнулась на неё, обняла за шею, и они долго сладко ревели, сидя в кустах. Слёзы оставляли свежие зелёные крапинки на листьях, падали в пыль, скатывались в мохнатые шарики; ветер беспорядочной цепочкой гнал их по дороге.

Глава третья. Здесь разбивается банка с вареньем, а также создаются Новые Правила Поведения, которые немедленно приносят плоды

1

Зину с Нюркой назначили помощниками студента Виктора, вожатого третьего отряда.

– Ну, вот что, деточки, – сказал он им в самом начале, – тебе, Анна, – палатка октябрят, и тебе, Зинаида, – сашки-машки-первоклашки. Действуйте!

Зину очень задело это его «деточки», и она мысленно называла его всякий раз, когда видела, «стилягой» (на парне была такая пёстрая рубаха, что красный галстук терялся на ней). Но виделись они не так уж часто – Виктор в палатки к своим помощникам и не заглядывал. Мастерил со своими пионерами какую-то ракету, разучивал с ними двоичную систему счисления, которой пользуются в электронно-счётных машинах, а вечерами, уложив их спать, уходил в сельский клуб, хотя оставлять ребят вожатым запрещалось. Между лагерем и селом была речка, мост хорошо проглядывался из директорского кабинета, но Виктор шёл, беспечно заложив руки в карманы: он не боялся выговора. Не боялся он и того, что его пионеры что-нибудь натворят. Они его слушались.

Впрочем, в Нюркину группу Виктор вскоре заглянул. Нюрка разучивала с малышами песни, а он, оказывается, умел играть на пианино, а в школе, где располагался «штаб» лагеря, стоял старенький щербатый рояльчик.

Зато Зина стала видеть Нюрку всё реже. Сегодня не поговоришь с другом, завтра не поговоришь, послезавтра, а там спохватишься – друга-то и нет… И вообще, быть вожатым не так интересно, как пишут в книгах. Там всё понятно и приятно, а в жизни не то. Гоняй за этими октябрятами весь день, собирай их в кучу – ничем их не возьмёшь, никаких слов не понимают. Ну что бы им посидеть, послушать книжку «Голова профессора Доуэля» – в самый раз для них книжка. Зина и сама её в восемь лет читала. Так нет же! Едва Зина начинает читать «Голову», глядь-поглядь – сидят только два близнеца, мальчик и девочка, щекастые, лупоглазые, в одинаковых синих трусах и белых гольфах. Зина их знает – они живут в их городке напротив бабули Калерии, папа их работает председателем артели, которая делает сборные дома для целинников. Хитрые близнецы потому и не убегают, что боятся, как бы Зина на них не пожаловалась. А остальные малыши кто где: в лесу, на речке, на крыше. Могут заблудиться, свалиться, утонуть, а ей за них отвечать. Ну, ещё речка – ладно. А крыша – чем она их манит, эта крыша?

Даже ночью от них не отдохнёшь. Только закроешь глаза – бум! – кто-то свалился с койки:

– А-а-а! К маме хочу!

– Ха-ха-ха! Вовчик с парашютом прыгнул!

– Прыжок – с кровати на горшок!

– Ой, Зиночка! Он, сделай тихо!

– Ма-а-а-а-ма!

Нет, работать плохо. Но как же тогда другие? Почему же тогда люди строят дома и дороги, и кого-то учат, и кого-то лечат, и сеют, и пашут, если работа – такое уж неприятное дело? Неужели просто потому, что надо зарабатывать деньги? Но тогда бы все ходили угрюмые и всем бы всегда хотелось спать. А вот взять хотя бы Нюрку – веселится! Поёт себе песенки! Или Виктор этот… Неужели ему тоже совсем не трудно?..

Какой он всё-таки красивый! Похож на всех киноартистов сразу, за исключением, конечно, тех, что играют шпионов. Но Зине, честное слово, это безразлично, его красота. Хотя Виктор к тому же страшно умный, приходится это признать. Он любит говорить с директором и вожатыми о книгах, а Зине так и хочется выскочить: а я читала! а я знаю! Она ужасно соскучилась по человеку, который читал не меньше, чем она. Может быть, даже – она встречает такого человека в первый раз. Но выскочить не решается, потому что – а вдруг Виктор над ней посмеётся? Он ужасно любит над всеми подшучивать. Даже над Нюркой смеётся, хотя и без злобы, – зовёт её «барышней-крестьянкой», спрашивает:

«Признайся – ты врёшь, что нигде музыке не училась? Небось окончила какие-нибудь эдакие институты-университеты-филармонии-музкомедии?»

А над остальными и подавно:

«Вон доктор наш пошёл, Олегус Владимирович. Глаза как у рака на столбиках».

Или:

«Директор у нас – шик-модерн! Усы гусара украшают! Бродяга Байкал перепрыгнул, значок ГТО получил».

Но больше всего Зина нервничает, когда Виктор изводит Лидию Сергеевну, молоденькую вожатую второго отряда:

«Скажите, вы случайно не Людмила Гурченко?.. Скажите, где вы купили такие голубые анютины глазки? Такие теперь носят?» Взяв в руки мухомор, он передразнивает манеру Лидии говорить: «Ах, какая хорошенькая поганочка!» Лидия чуть не плачет: «Ты ужасно вредный!» – «Такой вредный-вредный», – так же сюсюкая, подтверждает он.

Нет, она, Зина, только тогда заговорит с Виктором, когда докажет ему, что она не «деточка» и что с нею нельзя говорить в таком тоне. Но сама мысль, что она с Виктором читала одни и те же книги, очень приятна ей. Словно уже не только с Нюркой, но и с Виктором у неё появилась маленькая общая тайна… И если Виктору не трудно работать, так и она сумеет в конце концов.

Однажды после завтрака Зина задумала играть с малышами в магазин. Делали из бумаги деньги, заготовляли конфеты – камешки, сахар – песок, пряники – шишки, сыр и колбасу из глины, вермишель из сосновых игл. Подошла голубоглазая Лидия Сергеевна, всплеснула руками:

– Ой, как интересно! Как жаль, что некогда с вами поиграть! Ты, Зиночка, бесподобный организатор! – и унеслась по делам.

А Зина задумалась. В чём дело? Конечно, она не могла сама увлечься малышовой игрой, но почему первоклашки на этот раз её послушались? Не потому ли, что она сумела спрятать свою слабость и сделать вид, что и для неё это не работа, а игра?

Додумать это до конца помогло ей одно происшествие. Малыш Вовчик во время тихого часа залез на крышу. «Слезай!» – закричала она на него. Так он и послушался! Зина полезла по приставной лестнице – и вдруг поймала себя на том, что ей самой нравится высота. Она выпрямилась на крыше во весь рост. Большое село за рекой. Справа – лес из сосен и берёзок, среди которых возвышается одна необыкновенная чёрная ель, похожая на церковь. На горизонте – сиреневые кисейные холмы, предгорья голубого Алтая… Отсюда всё это казалось особенно красивым, и сама она себе казалась красивой, и в ушах её всё ещё звучали слова Лидии Сергеевны: «Ты, Зиночка, бесподобный организатор». Эх, если бы кто-нибудь снизу увидел её в этот миг! Нюрка… Или Виктор… Но по лагерю шла только повариха с ведром картошки.

Нюркины ребята пели, слышались их голоса. Виктор увёл свой отряд в лес… Ну конечно же, и Нюрка и он тоже не всегда сильные. И у них бывает, что работать тяжело. Главное – никогда не показывать этого!

Зина выхватила карандаш и блокнот из кармана и начертила гордыми буквами без наклона: «НПП: 1. ССС и ППП!»

Это рождались на высоте, на виду у всего лагеря, леса и реки. Новые Правила Поведения, из которых Первое было уже ясно: Спрячь Свою Слабость и Показывай Положительный Пример!

– Ой! – спохватилась она чуть погодя. – Вовчик, ты где?

Он спрятался за трубу и глядел оттуда одним глазом.

Вечером она впервые разрешила себе уйти из спальни погулять. Лес позади лагеря узкий, прозрачный, и его легко можно пройти насквозь. Но была там одна тропинка, которая оканчивалась тупиком. Не росло вокруг ни грибов, ни ягод – значит, тропинку эту протоптали люди, которые ходили в лес только затем, чтобы быть вдвоём. И Зина вдруг поверила, что в следующий раз она придёт сюда тоже вдвоём. Может быть, с Нюркой. А может – с Виктором. Она будет говорить о Печорине. Она всегда была немного похожа на Печорина… «И ты – тоже?» Или про музыку. Как хорошо написано в книжке «Жан Кристоф»! «Ты, Витя, конечно, читал? Ты, наверное, хочешь быть композитором, да? Жаль только, в этой книжке много про любовь. Напрасно писатели про неё так много пишут – это совсем неинтересно, – скажет она. – А знаешь, у меня есть правила: «Новые Правила Поведения…»

Обязательно в следующий раз она будет здесь не одна. С Виктором… Или с Нюркой.

2

К близнецам приехала бабушка, привезла им банку малинового варенья. Бабушку сначала не хотели пускать – родительский день воскресенье, а не среда, – но она упросила. Зина в это время как раз ушла в Нюркину палатку списать песню про октябрят.

Возвратившись, увидела: весь отряд столпился в палатке вокруг близнецов; брат сидел на чьей-то койке, обхватив руками и ногами литровую банку с вареньем, а сестра, стоя на коленках позади него, старалась просунуть в варенье руку; он отталкивал её головой и плечом. Оба орали:

– Моё!

– Нет, моё!

Щёки их, все четыре, были разукрашены пятнами малины.

Над ними смеялись, но не очень весело: другим малышам тоже хотелось сладкого.

Зина стояла незамеченная и чуть не забыла про свои правила, такая брала её злость. Ей хотелось просто схватить близнецов и отшлёпать. Вот противные толстячки! Рабы варенья! Наверное, при коммунизме и варенье будет общим, а главное, не будет жадных людей. Даже знать не будут, что это такое – жадность… «Но почему я стою?»

– Бей их, ребята! – закричал «верхолаз» Вовчик.

– Нет, нет, не смейте! Мы сделаем лучше. Мы… мы сию минуту устроим пир на весь мир, а их не возьмём!

Близнецы затихли, прислушиваясь.

– А где мы что достанем, – спросила долговязая девчонка Линка, посасывая кончик косички. – У нас же в магазине всё невзаправдашнее…

– Закройте глаза! – скомандовала Зина и мигом сбегала за своим рюкзаком.

– А теперь откройте.

Появились конфеты – ура! – печенье – ура! – джем, колбаса, копчёная рыба – ура, ура, ура!

Брат-близнец уронил банку, варенье липкой лужён потекло под раскладушку.

Вот что бывает, когда человек создаёт себе Правила! Вот он – ПП, самый настоящий Положительный Пример! Победа, победа!

Зина ходила по лагерю, чертила ногой на песке – ПП, мурлыкала себе под нос…

А во-он Виктор, бежит прямо к ней. Теперь можно заговорить с ним. Рассказать обо всём!.. Вот здорово бы вышло!

Виктор добежал, схватил её за руку:

– Бежим скорее в столовую – там твои чада отказались от обеда. И в палатке у тебя – грязища, дежурные поставили двойку. Ох, и влетит же мне за тебя!

От неожиданности у неё перехватило горло, она ни слова не могла сказать.

– Ещё заплачь на мою голову, детсад!

Потом её вызвал директор. Она хотела было объяснить, но после разговора с Виктором объяснения не получалось.

– Но они ели раньше… Они ели, чтобы всё было общее… А, вы всё равно не поймёте!

– Расскажи толком – может, и пойму. Эх ты, воспитательница! Нельзя же устраивать беспорядок. Подождала бы хоть, пока уедет эта настырная бабка, а то она забрала своих внуков и собирается жаловаться на наш лагерь в облоно. Нехорошо.

Он совсем не зло говорил, но Зине почудилось в его словах знакомое: «Притворись», и она, совсем уже печальная и гордая, решила окончательно ничего не объяснять. Пострадать за правду. Пусть все видят, и Нюрка и Виктор. Не будет она оправдываться, и всё. Но и молчать она не могла:

– Вы взрослый человек, а только о том и беспокоитесь, что дети килограммов не наберут, а их воспитывать надо! – заявила она.

Тут директор рассердился по-настоящему:

– Нечего меня учить! Всё. Перевожу тебя в отдыхающие. Ты и сама эдак своих килограммов не наберёшь – что я твоим родным скажу?

– То есть как?

– А вот так.

– Разве вы меня не по-настоящему приняли на работу?

Директор вынул из ящика злополучное папино письмо и протянул ей. Теперь письмо было распечатано, и она прочла его: отец писал, чтобы дочке и племяннице хотя бы для виду дали работу, чтобы им интереснее было отдыхать.

Зина вышла на крыльцо. Ей надо было увидеть Нюрку.

Стемнело, будто курильщики напустили дыму во всё пространство между землёй и небом. Из дыма выплывали ряды парусов – палатки. Похожая на церковь ель совсем почернела. Рядом с директорским кабинетом светилось окно. Слышалось бренчание рояля.

Зина пошла на звук и на свет. Вцепилась в оконную раму, прижалась лицом к шершавому стеклу.

Виктор тыкал пальцем в щербатую пасть рояля, а Нюрка, закрыв глаза, угадывала ноты.

И некому было рассказать о своём.

Это длилось долго, и, чем больше они увлекались своим делом, тем хуже становилось Зине. Ей так нужно было, чтобы каждый из них думал о ней, был ей другом, понимал её, защищал. Но только каждый из них в отдельности. А они были вместе, и вместе им было хорошо. И не было им дела до её победы и до её беды.

Наконец ей стало так грустно, что она даже выросла от этого в своих глазах – наверное, никто больше не умеет так сильно переживать! – и даже чуть повеселела.

Потом она придумала ещё вот что: «А вдруг Виктор потому не разговаривает со мной, что ему очень хочется заговорить?.. Может быть. Так бывает. Ну конечно, так оно и есть. А Нюрка – ясно – влюбилась в него. Но я не стану ей мешать. Пусть она узнает когда-нибудь, какой у неё был настоящий друг. И, когда Виктор заговорит со мной, я всё равна буду молчать. И о папином письме я Нюрке ничего не расскажу – пусть она не знает, что работает понарошке. Я одна буду знать всё плохое за всех – и я буду об этом молчать…»

Виктор в это время повернулся к Нюрке:

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – соврала почему-то Нюрка.

«Я бы тоже на её месте так соврала – шестнадцать».

– Танцевать умеешь?

– Н-но!

Они закружились по залу, а у Зины закружилась голова. Но она упрямо твердила себе, что ей хорошо, потому что хорошо Нюрке, а придя в палатку, нацарапала в блокноте второе правило:

«ЧЗД – Чувствуй За Других!»

Правда, смутно она подозревала, что, окажись она на месте Нюрки, это правило не было бы записано.

Теперь, когда она твёрдо знала, что скоро уедет из лагеря, ребятишки казались ей милыми и послушными – да так оно и стало после пира. Но они ждали, что Зина теперь начнёт придумывать для них новые игры, а она всё чаще оставляла их и забиралась на чердак думать о своей единственной, но с каждым днём вырастающей в её глазах победе, о своей бесконечной и ужасной беде и о счастливой Нюркиной судьбе, которую она, Зина, подарит ей с доброй и горькой улыбкой.

Она сидела на чердаке. Шёл дождь, она думала.

Интересно, скоро директор даст приказ о том, что она не справилась с работой и переводится в отдыхающие? Или обойдётся без приказа?

Интересно, почему человека наказывают как раз за самый лучший ПП? Так всегда бывает?

А интересно, Виктор очень сильно полюбит Нюрку, когда я уеду? Как он её будет звать? Нюрочка? А она его? Витюша, Витечка, Витенька?

– Витюнчик! – шепнула она вслух и чуть не вышла из «переживательной» роли – рассмеялась.

Но тут-то, видимо, и подкарауливала беда: беда – она не любит, когда над ней смеются!

Именно в этот момент Зине пришло в голову слезть на землю. Был тихий час. В столовой, под навесом, пожилая повариха тётя Ната, которую Виктор прозвал «прекрасной колдуньей», гадала на картах Лидии. Выпали пиковые хлопоты и печаль на сердце. По брезенту бархатной кошачьей лапкой стучал дождик. Пахло озоном, и этот запах перебивал даже густой дух борща. Зина, рассеянно мигая, попросила и себе погадать. Но узнать свою судьбу так и не успела. Пока тётя Ната раскладывала карты в пять кучек крестом, под навес заглянул Виктор – и они с Лидией Сергеевной куда-то исчезли.

– Слушай. Вот это – казённый дом. Шестёрка – дорога…

– Я… я потом, тётя Наточка, вы меня извините…

Она сорвалась с места и побежала в лес – по тропинке влюблённых: что-то ей говорило, куда надо ей бежать! Она бежала охранять задуманное Нюркино счастье. ЧЗД! ППП!

Ноги скользили по грязи, спутанные мотки туч превращали день в сумерки. Она свернула с тропинки, стала красться между деревьями. Намокли носки. За шиворот лилась вода… В тупичке возле куста шиповника стояли под дождём Виктор и Лидия Сергеевна. Они целовались!

Зина хотела повернуть назад, но не смогла. Нет, не за себя была её обида – за Нюрку. Конечно, за Нюрку. Чувствуй За Других! И ей казалось – она сама теперь превратилась в Нюрку. Сунула два пальца в рот, чтобы засвистеть, а когда это не получилось – она в жизни никогда не свистела, – закричала отчаянно, во всю глотку:

– Стиляги! Стиляги целуются! «Когда стилягу хоронили, стиляги все за гробом шли!..»

И швырнула в них пригоршню мокрой грязи с травой.

3

Нюрке снилась необыкновенная ель, похожая на церковь или на пожарную каланчу. Наверху там была колоколенка, и две синицы звонили в колокола, а в стволе открылась дверка, вышла Нюркина мать и запела. Мать была такая, как всегда, мягкая, с круглым лицом, с тем добрым выражением, которое появлялось в её синих глазах, когда она смотрела на телят и на маленьких детей, с усталыми большими руками, сложенными на груди; такая, как всегда, но в то же время совсем молодая, и голос молодой и радостный.

Проснулась Нюрка перед рассветом, вся собралась, чтобы вспомнить, что она пела; но музыка ускользала из памяти, как вода из горсти.

В этом было что-то тревожное. Нюрка уже проснулась, но лежала с закрытыми глазами и думала – о Зине.

Почему они так мало разговаривают друг с другом тут, в лагере? Зина, правда, что-то пыталась рассказать о правилах, но это было в столовой, когда Нюрка разносила обед своим малышам, и боялась пролить, и плохо слушала… А с Зиной что-то неладно. Говорят, ей попало от директора за то, что она проучила жадных близнецов, которых бабка увезла. Но им так и надо, за что было её ругать? Наверное, она ничего не хотела говорить в своё оправдание. «Она гордая, Зинка. Она и мне никогда не признавалась, что пошла со мной, чтобы мне не было одиноко… Очень плохо мне было у них дома. Обязательно нужно с Зиной сегодня поговорить!»

Села на постели. В ногах, аккуратно сложенные, лежали её вещи. Откуда они взялись? Что это значит?

Запел горн, началась линейка. Зинины октябрята на своём углу звёзды сбились в кучу. Зины с ними не было.

Поднялся флаг, забился в безоблачном небе. Нюрка бросилась к Виктору:

– Где Зина?

– Сам удивляюсь. Наверное, обиделась на кого-нибудь, уехала домой.

Лидия Сергеевна со своим отрядом уже прошла в столовую.

– Где Зина?

– Не знаю, Нюрочка, я и сама очень волнуюсь. Это ужасно.

И Виктор и Лидия смотрели как-то странно, поэтому она сперва решила, что они знают о Зине больше, чем говорят. Но когда увидела, как они встретились в дверях столовой и застыдились друг друга, догадалась: это не о Зине, а друг о друге они что-то знают! И улыбнулась: вот нехотя открыла чужую, ненужную совсем тайну.

Потом ей пришло в голову осмотреть свои вещи. Нашлась записка: «Прощай, сестра Нюрка. Я смотрела на тебя, а ты не проснулась. Мне здесь оставаться невозможно, а дома – ещё хуже. Направляюсь в Бийск, а оттуда, наверное, в Кучук. Там строится большой сульфатный комбинат, и на нём я, может быть, буду работать. Мне тебя очень жаль».

«Зачем – в Бийск? И за что меня жалеть?»

Нюрка сморщила нос. Непонятно.

Она пошла к начальнику лагеря и долго разговаривала с ним.

– Вот чепуха! – огорчённо твердил он. – Да не собирался я её снимать – и так у нас вожатых не хватает. Ну отругал. Сама напросилась. Наговорила, понимаешь, мне дерзостей, а взрослые, вы думаете, каменные?

Нюрке он и не подумал намекать, что работает она «для вида». Как она работала, все знали. Наоборот – он уговаривал её не бросать лагерь, не искать Зину. Если она и правда не поехала домой, он известит её родных о побеге. Пускай ищут. Дадут ей ремня – будет знать амбицию.

– Нет, я поеду за ней на Кучукстрой. И вы ничего родителям не пишите: вы же знаете, они больные, будут волноваться.

– Как же ты бросишь ребят, вожатая!

– Я их не брошу. Я найду себе замену.

– Тьфу! И что это тебе больше всех надо! Ну ладно, найдёшь замену – езжай, если лагеря не жалко.

– Жалко. Но я поеду.

Она обегала всю Алтайку: ведь старшеклассники были в школьной бригаде на Пятом. Но, к счастью, вспомнила, что есть ещё выпускники, не поехавшие сдавать экзамены в институт. Вскоре она стояла перед начальником с двумя девочками. Зине она тоже нашла замену, хотя об этом начальник как будто её и не просил.

Связала одежонку в узел. Сказала октябрятам:

– Не ревите. Ну что бы вы стали делать, если бы у вас самих потерялась сестра? Вот то-то…

С узелком на палке, перекинутым через плечо, отозвала Виктора – он составлял, сидя на камешке, шифрованный текст для военной игры.

– Ухожу, прощай.

Виктор встал:

– Значит, играть на рояле сегодня не будем?

– Значит, не будем… Не обижай Лидочку! – не удержалась, шепнула ему на ухо, привстав для этого на цыпочки.

Обеспокоенный, он затанцевал на месте:

– Она успела тебе сказать? (Он имел в виду, конечно, Зину.)

– Лида? Она со мной не делится. Я и сама с глазами.

– Хм! Ваша наивность меня трогает…

– Витька! – произнесла она так же несокрушимо серьёзно, как разговаривала только что с октябрятами. – Передо мной не надо. Не бойся – я над этим не посмеюсь… Ну, я пошла.

Он в недоумении смотрел ей вслед. Как она угадала, что он ничего так не боится, как показаться смешным?..

Вот она, не оглядываясь, дошла до моста, долго стоит, зачем-то глядя на воду, – может, думает, не повернуть ли обратно? Нет, сорвалась с места, побежала по тропке через огороды к дороге, «проголосовала», уселась в кабинку бензовоза. Ищи ветра в поле!..

Виктор посмотрел на часы – было девять утра. И снова углубился в шифровку.

А Нюрка вовсе не думала о возвращении. Она просто слушала радио. «Во поле берёзонька стояла», – начинал то один, то другой инструмент – и не кончал… «Берёзонька» звучала жалобой человека, который заблудился в лесу, надеждой, неуверенной радостью, и тогда всё походило на мамину песню во сне, и потом, подхваченная всем оркестром, разливалась в общем добром веселье, вместе легкомысленном и серьёзном. Как можно заблудиться, если сейчас по всему Алтаю одна и та же музыка, да ещё такая!

Если бы только все хотели слушать!..