Текст книги "Дневник матери"

Автор книги: Нина Нефедова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

В каждом из этих произведений Некрасова открывается перед ребёнком целый мир человеческого страдания, несправедливости, и, познавая этот мир, ребёнок учится быть Человеком,

Оля увлекается Диккенсом. Очевидно, этот писатель с его болью и обидой за «маленького» человека близок и понятен ей. Но в последнее время в руках Оли можно чаще увидеть томик пьес Островского из его Полного собрания сочинений, которое ей подарил отец, заметив интерес её к драматургии. Пьесы Островского Оля может читать без конца и каждый раз находит в них новые достоинства.

Валя же к Островскому равнодушен, вернее, просто не читал его и уверяет, что пьесы лучше смотреть в театре. Но вообще Валя любит читать. И если Оля буквально «глотает книги», то он читает их сосредоточенно. Во время чтения он порой хмурится, видно, что мысль его работает напряжённо, слова не скользят мимо, а оставляют в душе след.

При чтении Валя следит не только за содержанием, но даже за написанием того или иного слова. Иногда он кричит:

– Мама! Ошибка! Написано «раненый», а надо ведь с двумя «н» писать?!

Разъяснишь ему ошибку – он не спорит, но заметно огорчён тем, что не подтвердилось его «знание» грамматики. Несмотря на эту свою дотошность при чтении, в письме Валя делает самые неожиданные, самые нелепые ошибки. Но я убеждена, что внимательное чтение книжного текста поможет ему рано или поздно преодолеть свою безграмотность.

Я знаю одного человека, который пишет безукоризненно только потому, что взял себе за правило ежедневно переписывать в тетрадь полстраницы толстовского текста. Причём не просто переписывать, а вдумываться при этом в каждую запятую, в каждое слово. И очень сожалеет, что школа как-то пренебрегает этим способом повышения грамотности.

Валя очень живо, с большой непосредственностью воспринимает прочитанное. Он не сомневается в том, что герои произведений живые, реальные люди. Ему и в голову не приходит, что они могут быть плодом фантазии автора.

– Мама, – говорит он, пришивая вешалку к своему пальто (это занятие почему-то всегда настраивает его на философский лад), – а Ромашка до сих пор в тюрьме сидит! Правда, хорошо?!

– Какой Ромашка?

– Да из «Двух капитанов» Ромашка! Разве ты забыла, что ему десять лет дали? Это было… в году… А сейчас у нас… Ну так и есть! Сидеть ему ещё три года… Эх, жалко, немного уже осталось!

– Чего ты выдумываешь?! – вмешивается Юра. – Где ты вычитал, что Ромашке десять лет дали?!

– А скажешь, нет? Нет? Спорю, что дали!

– И спорить тут нечего!

– Доказать? Доказать? – горячится Валя и лезет в шкаф за книгой Каверина.

Признаться, я тоже не помню, чтобы Ромашке «дали», и с любопытством жду, как-то докажет Валя свою правоту.

А он, быстро листая книгу, приговаривает:

– Сейчас я тебе, голубчик, докажу-у… Сейчас ты у меня… А это что? Скажешь не десять лет?! На, читай!

Юра недоверчиво берет в руки книгу и, прочитав соответствующее место, вынужден согласиться, что, действительно, Ромашка осенью такого-то года был осуждён на десять лет.

– А-а! То-то же, а ещё спорил! – торжествует Валя. В выборе книг Валя целиком полагается или, вернее, полагался ещё так недавно на меня. И всё-таки, зная, что я не предложу ему неинтересной книги, с трудом приступал к чтению новой.

Видя, с каким трудом он переключается на чтение другой книги, я нередко сама читала ему вслух несколько страниц и, когда книга захватывала его, бросала читать на самом интересном месте. Валя умолял меня читать дальше, но я отказывалась, отговариваясь тем, что мне некогда, и он волей-неволей вынужден был продолжать чтение самостоятельно.

Иногда, чтобы заинтересовать Валю книгой, я рассказывала ему содержание её, не боясь того, что знание сюжета погасит интерес к ней. Наоборот, захваченный рассказом, Валя загорался желанием прочитать её. Так было с книгами Островского, Бориса Полевого. Эти книги Валя мог читать без конца. Только прочёл книгу, как видишь, опять листает её первую страницу. Это всегда удивляет Юру, который никогда не возвращается к тому, что было когда-то прочитано им.

Да, книга самый верный, самый надёжный помощник в воспитании ребёнка. Пожалуй, ничто не сравнится с ней по силе воздействия на душу ребёнка. И не удивительно, что в школьных программах преподаванию литературы отводится большое место.

Но давно уже идёт речь о том, что преподаётся она в школе не совсем так, как надо было бы. Вместо живого выразительного чтения самих произведений, которые обладают могучей силой нравственного воздействия, ребятам долго «разжёвывают» их, объясняют, анализируют, раскладывают по полочкам, забывая о том, что это разрушает целостность представления, а следовательно, ослабляет и силу самого произведения. И нередко, вместо того чтобы пробудить интерес, любовь к той или иной книге великого писателя, достигается обратное. Я знаю людей, которые так и не смогли заставить себя прочитать полностью те произведения, которые когда-то в отрывках «проходились» ими в школе. Вместо любви к бессмертному творению, изнурительное комментирование на уроках литературы вызывало только отвращение к нему.

В начальной школе я зачитывалась былинами. Некоторые из них я знала чуть ли не наизусть. Но когда в восьмом классе мы «прошли» былину «Илья Муромец», она утратила для меня все обаяние. Я не могу без содрогания вспомнить «наводящие» вопросы, которые ставила перед нами учительница, стараясь елико возможно выжать из былины её воспитательное значение. И мне жаль учительницу. Ей самой, наверное, противно было вести урок.

Разве не заслонит перед ребёнком бессмертный подвиг Маресьева детальный разбор сцены в лесу из «Повести о настоящем человеке», который проводится в шестом классе на уроке литературы: «В какое время описывается лес?», «В какое время происходят события в первых главах повести?», «Прочитайте описание медведя. Как реагировало животное на стон человека?»

Ничего, кроме раздражения, скуки и нетерпения, не вызовут эти вопросы у детей, уже по натуре своей деятельных. Во сто раз полезнее было бы, если учитель выразительным чтением самой повести захватил внимание ребят, увлёк их в мир героического?

Очень досадно бывает – выберешься с ребятами в кино и… попадёшь на какой-нибудь «пустячок», не говорящий ничего ни уму, ни сердцу.

Но недавно нам повезло. Мы смотрели картину «Случай на полустанке», поставленную по рассказу Ф. Кнорре «Неизвестный товарищ». Прекрасная картина! Какой урок мужества и героизма даёт она юному зрителю!

Сюжет картины несложен. Действие происходит на Дальнем Востоке в гражданскую войну. На маленький полустанок врываются интервенты. В здании станции, у телеграфного аппарата, они обнаруживают юношу. Захватчикам очень важно знать, успел ли он передать красным, что полустанок в их руках. «Нет, не успел, не передал!» – твердит на все их вопросы телеграфист. Но японцы не уверены в том, что он говорит правду, и пытками хотят вырвать его признание. Они загоняют ему под ногти иглы. Теряя сознание от боли, юноша продолжает отрицать: «Нет, не передал! Не успел!»

Ничего не добившись, интервенты бросают телеграфиста в пакгауз, куда уже согнаны десятки людей, обречённых на смерть. Парня подхватывают чьи-то руки, его относят в дальний угол, подкладывают под голову ватник, дают напиться воды. Но и тех, кто вместе с ним, тоже мучает вопрос: успел ли он передать сообщение? Ведь от этого зависит их жизнь.

То один, то другой товарищ подсаживается к постели телеграфиста, спрашивает: «Успел, браток, передать?» Но он боится, что среди заключённых может оказаться провокатор, и отрицательно мотает головой.

Гневом, презрением загораются глаза окружающих, слышатся возгласы: «И этого не сумел сделать!», «Собака!», «Предатель!»

Ночью к нему подсаживается старик партизан: «Сынок! Ты мне-то хоть скажи правду…»

Телеграфист в последнем усилии приподнимается, пристально вглядывается в лицо спрашивающего, точно колеблясь, «сказать или не сказать?» И обессиленный, упав на спину, слабеющими губами шепчет: «Нет, не передал… Не успел…»

Наступает хмурый рассвет. Люди сидят понурясь, ожидая казни. В сторону телеграфиста никто и не смотрит. И вдруг вдали слышится стрельба. Вот она все ближе, ближе! Затем слышно, как снаружи с дверей сбивают замок. Дверь распахивается, и в пакгауз врываются «наши»…

Командир в толпе обступивших его людей отыскивает кого-то глазами. «А где тот товарищ, что передал сообщение?» – спрашивает он. Все недоумевающе переглядываются и, вспомнив о телеграфисте, бросаются к нему. Но тот уже мёртв. «Кто знает, как его фамилия?» – спрашивает командир. Молчание… Никто не знает фамилии. На этом полустанке он работал всего один день…

Я потому так подробно останавливаюсь на содержании картины, что она произвела на ребят огромное впечатление. И мне было интересно, поняли ли они основную, главную мысль её? А именно, что настоящий герой всегда скромен и что, совершая подвиг, он не думает о подвиге.

Ребята восторгались стойкостью и мужеством телеграфиста, негодовали по поводу того, что все отвернулись от него в страшную минуту. И только, пожалуй, Лида более точно передала их восприятие картины:

– Мама! Как всё-таки это ужасно: умирать за людей, которые осыпают тебя проклятиями, и не иметь права сказать им правды…

– Да, ребята. И для этого, вероятно, требуется большее мужество, чем для пытки физической болью…

Лида согласилась со мною, но, поёживаясь, сказала:

– Всё-таки я не представляю, мама, как можно вытерпеть боль от иголок, загоняемых под ногти?! Тут нечаянно уколешься, и то…

– Мама! А помнишь, Люба Шевцова ведь тоже должна была скрывать от своих, что она работает у немцев разведчицей… И её проклинали… – говорит Валя.

Разговор переключается на героев любимых книг о Великой Отечественной войне. Ребята припоминают, кто из участников её оказывался в положении подобном тому, в каком был телеграфист из картины «Случай на полустанке»?

* * *

Юра и Валя пришли из школы взволнованные. Оказывается, в школе сегодня состоялась встреча учеников с родителями Саши Филиппова, двенадцатилетнего герояразведчика, погибшего в Сталинграде.

Памятник Саше Филиппову открыт недавно в одном из скверов города, и когда бы ни проходил мимо него, всегда у подножия обелиска лежат живые цветы.

Встреча с родителями героя, их воспоминания о сыне глубоко тронули ребят. Валя ходил за мной по пятам, передавая рассказ отца о детстве Саши, о его подвиге и смерти. Юра же удивлялся тому, как буднично выглядели родители героя:

– Ты представляешь, мама, самые обыкновенные люди. Если бы я встретил их на улице, я ни за что не подумал бы, что это отец и мать Саши Филиппова…

Не знаю, каким, по мнению Юры, должен был выглядеть отец героя, но Юру поразило, что в школу он пришёл сразу после работы, не успев даже переодеться, и пиджак его был в извести…

Валю занимает другое… Он говорит:

– Мама! А когда мать Саши попросили рассказать, каким он был маленьким, она заплакала…

Приходит домой Оля, и рассказ о Саше Филиппове повторяется со всеми деталями. Потом я вижу, как Валя с озабоченным видом выворачивает свои карманы и, о чём-то посоветовавшись с сестрой, подходит ко мне и спрашивает:

– Мама! У тебя не найдётся немножко денег? У нас с Лелькой не хватает на цветы Саше Филиппову…

Очень хорошо, что школа организовала эту встречу с родителями героя, затронувшую в детях их лучшие чувства. Побольше бы таких встреч!

Но ведь и сама действительность на каждом шагу даёт огромный материал для пробуждения в детях гражданских и патриотических чувств. Я снова думаю о том, что в этом отношении мы, родители-сталинградцы, находимся в особенно благоприятных условиях. Город-герой! Здесь все, кажется, способствует тому, чтобы вызвать в детях высокий накал чувств. Здесь даже улицы имеют символические названия: улица Мира, улица Ленина, Коммунистическая…

В местной газете «Сталинградская правда» появилось стихотворение, которому автор предпослал диалог двух прохожих:

«– Скажите, как пройти на Коммунистическую улицу?

– Шагайте прямо по улице Ленина…»

Юрка прибежал ко мне восторженный с газетой в руках:

– Мама! Ты только послушай, как все здорово получилось! Ведь и в самом деле к коммунизму мы идём дорогой Ленина…

Юра до тех пор не успокоился, пока стихотворение не было прочитано отцом, Валей и сёстрами.

Мы говорим «семья – ячейка общества». В ней как в капле воды отражается всё, что происходит в нашем большом, сложном, справедливом, замечательном мире. И если эти большой и малый мир созвучны, если между ними полная гармония, то и детей воспитывать легко, они вырастают цельными натурами без всякого намёка на «раздвоение» личности.

Я знаю одну семью. Он – бухгалтер, она – инженер. Оба хорошие, честные люди, работающие не за страх, а за совесть. Но усталость ли от напряжённой работы, бытовые ли неурядицы (трудные, вздорные соседи по квартире), болезненное ли состояние того и другого (у него желчнокаменная болезнь, у неё – гипертония), но они стали людьми нервными, раздражительными. Иногда, в минуты душевной депрессии, они позволяли себе в присутствии сына, мальчика лет пятнадцати, критически отзываться о том или ином общественном явлении, событии.

Открывается, предположим, в городе областная сельскохозяйственная выставка. Весь город в течение нескольких дней живёт этой выставкой. О ней пишут в газетах, сообщают по радио, говорят на улице, в трамвае, в учреждениях. Для города выставка – праздник. В день открытия выставки улицы запружены толпами народа, всюду флаги, цветы.

Радостно возбуждённый, счастливый, мальчик прибегает домой и с восторгом рассказывает родителям о том, что творится на улице, что ему в числе первых удалось проникнуть на территорию выставки и как много замечательного он там видел. Отец скучающе слушает и, деланно зевнув, говорит:

– Шальные деньги, отчего же не выбросить…

Сын вспыхивает, глаза его загораются гневом, он с мальчишеской страстностью налетает на отца, атакует его, доказывает ему, что выставка необходима, что она – смотр больших достижений, возможность для обмена опытом и прочее.

Отец чуточку смущён этим натиском, ему немножко стыдно, что его, взрослого человека, «агитирует» мальчишка, к тому же его собственный сын, да ещё в присутствии посторонней женщины. И он говорит, оправдываясь:

– Да я что? Я ничего. Я только говорю, что встанет в копеечку государству эта выставка.

Мне от этой сцены делается не по себе. На моих глазах мнут, коверкают, уродуют прекрасную юную душу. Когда мальчишка со слезами ещё не остывшей ярости выскакивает из комнаты, я на правах хорошей знакомой говорю:

– Плохие вы родители! А вот сын у вас хороший. Его счастье, что в школе сумели заронить ему в душу добрые семена…

Для ребёнка ведь очень важно, каково гражданское лицо его родителей. Как они работают, участвуют в жизни коллектива, выполняют свои общественные обязанности.

Ребёнок может только догадываться об этом, потому что в большинстве случаев получается так, что весь пыл своей души родители оставляют на работе, а домой приносят только усталость, раздражение, недовольство. И отравляют детей откровениями вроде: «Своя рубашка ближе к телу», «Не подмажешь – не поедешь», «Моя хата с краю». И произносятся-то эти слова в осуждение кого-либо из сослуживцев, а ребёнок думает, что это жизненное кредо его отца и матери.

* * *

В школе объявили месячник по сбору бумажной макулатуры. Валя и Оля включились в него. И как всегда – с особенным энтузиазмом Валя. Он не любит ничего делать наполовину. И сейчас ходит по квартире, как заворожённый, с вожделением поглядывая на кипы газет, сложенных в стенном шкафу, и даже на книги.

Из опасения, как бы он в пылу соревнования не «уволок» чего-нибудь дельного, пришлось нам с Иваном Николаевичем пересмотреть свои архивы и отобрать всё, что годами лежало и пылилось на полках стеллажей.

Валя набивает бумагами полный мешок, довольнёхонький взваливает его себе на спину и уходит в школу. Чтобы не обделить Олю, я не без некоторого колебания разрешаю ей взять старые подшивки газет и школьные тетради Лиды и Тани. А Иван Николаевич добавляет к этому несколько учебников, устаревших и давно заменённых новыми.

В прошлом учебном году, когда был объявлен месячник по сбору металлолома, нам пришлось расстаться с бабушкиным самоваром и медной ступкой. Валя тогда все ходил по комнатам и мысленно взвешивал, что ни попадалось на глаза. Застав его однажды за тем, как он покачивал на ладони письменный прибор отца, я поняла, что он не далёк от того, чтобы и этот чугунный прибор Каслинского литья стащить в металлолом.

Вот тогда-то я и разрешила ему сдать бабушкин самовар, который, кстати сказать, уже несколько лет стоял без употребления. Оля сдала тогда ступку.

В тот месяц то и дело можно было увидеть на улице ребят с металлоломом. То они тащили рельс (и где только они его взяли?!), то ржавую сетку от кровати, то волокли погнутую проволоку, несли прохудившиеся кастрюли, ведра, чайники. Иной раз все это с грохотом падало и рассыпалось под ногами прохожих. Ребятам помогали собирать, улыбались и говорили одобрительно: «Молодцы, ребята!»

Обрадованные похвалой, «молодцы» с ещё большим рвением тащили свой груз дальше. Ведь они знали, что, чем больше они соберут лома, тем больше в стране будет самолётов, паровозов, машин.

При встрече друг с другом они прежде всего осведомлялись:

– Вы сколько килограммов сдали?

– А вы?

Если Юра ещё какой-нибудь год-два тому назад тоже собирал и лом, и бумагу, то в этом году он уже ничего не собирает. Правда, он в курсе дел малышей и, выслушав отчёт Вали о том, сколько им сдано бумаги, одобрительно, и может быть чуть снисходительно, говорит:

– Давай, жми, жми, Валька!

Что-то мне не нравится в этом тоне. Я вызываю Юру в кухню и говорю ему:

– Вместо того чтобы ещё больше воодушевить ребят, ты над ними подсмеиваешься…

– Мама! Да что ты! – искренне удивляется Юра. – Я и не думал даже…

– Не думал, а вот в твоём тоне это проскользнуло… Надо осторожнее быть с малышами… Ты сам видишь, с каким энтузиазмом они взялись за дело…

Спустя несколько минут я слышу, как Юра говорит в столовой:

– Да, большой государственной важности это дело – сбор макулатуры. А какую это экономию даёт стране! Ведь только на одни школьные тетради идёт древесины…

Юра производит какие-то подсчёты, и у него получаются астрономические цифры. Юра сам несколько озадачен ими, а малыши потрясены. Ведь если верить этим цифрам, то на земле скоро не останется ни одного дерева…

– Вот это да! – восклицает Валя. – Лелька! Завтра же пойдём за полотно, там, возле складов, бумаг всяких валяется видимо-невидимо…

В Юриной группе ещё в прошлом году была создана бригада, которая по вечерам патрулирует на улицах, следя за поведением школьников.

Юра – один из самых активных участников этой бригады. В основном это мальчишки десяти-двенадцати лет, любители прокатиться на подножке трамвая.

После случая с Валей Юра особенно нетерпим к ним:

– Знаешь, мама, просто видеть не могу, как они висят на подножках… Так бы и наподдал хорошенько!

– Что же вы делаете с ними?

– Отводим в милицию, в детскую комнату… А потом родителей вызываем! Недавно наша бригада благодарность получила. Горисполком обещает школе денежную премию…

Валя тоже горит желанием «патрулировать» и даже сшил себе красную повязку, но в бригаду берут только комсомольцев, а Валя ещё не член ВЛКСМ, хотя быть им – его заветное желание. Он изучил уже Устав и ждёт не дождётся того дня, когда получит анкету.

Однажды он прибежал из школы сияющий, счастливый.

– Мама! Угадай, что случилось? Хорошее, хорошее!

– «Пятёрку» получил?

– Нет! Лучше! В сто раз лучше! Пионервожатая сказала, что меня можно уже «передать в комсомол»…

Юра, который любит подтрунить, причём часто в самые неподходящие моменты, спрашивает Валю:.

– А как ты ответишь на вопрос: «Почему вступаешь в комсомол?»?

– Ну, чтобы быть полезным, как все…

– Голова! Ты должен сказать: «Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма!» Запомнил?! Иначе ответишь – тебя не примут!

Слушая разговор ребят, я думаю о том, как часто слова, которые должны звучать клятвой, произносятся заученно, становятся шаблоном. Кто виноват в этом? Пожалуй, повинен в этом больше всего канцелярский стиль работы, устанавливающийся иногда в молодёжной организации. При этом стиле совершенно не обязательно интересоваться, с какими помыслами, устремлениями и чувствами приходят в комсомол подростки. А важно одно – чтобы всё прошло по форме.

Я помню, с каким трепетом и радостным чувством вступления в новое ждала Лида приёма в комсомол и как пришла она домой «потухшая».

– Я думала, мама, что всё это будет иначе… Ведь это бывает только раз в жизни…

Нет, в наше время комсомол был не таким! Не было, кажется, ни одного участка на фронтах борьбы за молодую Советскую республику, на котором не сражался бы он самозабвенно: гражданская война, борьба с разрухой, детской беспризорностью, ликбез. Да мало ли славных дел на счёту комсомольцев 20 – 30-х годов!

И, сравнивая комсомольцев тех лет и комсомольцев последних лет, я всё пытаюсь понять, что отличает их. И прихожу к выводу, что нынешним комсомольцам не хватает окрылённости, гордости за своё высокое звание и ответственности, той ответственности, что находит своё выражение в формуле: «Мы за все в ответе!»

Но права ли я? Ведь людям, шагнувшим во вторую половину своей жизни, прошлое всегда кажется лучше. Не сказывается ли в этом чисто субъективное восприятие жизни? Конечно, когда молод, здоров, полон сил, когда в состоянии «сдвинуть» гору, и жизнь будто ярче, и дела, которые ты вершишь, значительнее.

Славных дел Ленинскому комсомолу хватает и ныне, много было их и в Великую Отечественную войну. Так что я не слишком полагаюсь на свои представления о современной молодёжи и тем более не хочу, чтобы о них знали дети.

Зачем? Я совсем не собираюсь умалять их чувства гордости и удовлетворения от сознания того, что они члены Ленинского комсомола. Наоборот, всячески стараюсь внушить им, что они должны высоко нести это почётное звание.

Вступление каждого из ребят в ряды ВЛКСМ воспринимается всеми нами как радостное событие и, конечно, отмечается в семье торжественно. Мы с Иваном Николаевичем придаём большое значение этому, так же как празднованию Первого мая, Седьмого ноября, Дня Конституции.

Ребята особенно любят праздник Первого мая. Вся последняя неделя перед ним проходит в атмосфере подготовки и радостного ожидания праздника. Комнаты в доме оклеиваются новыми обоями, все чистится, моется. Открываются зимние рамы, настежь распахиваются окна. На мебель надеваются белоснежные чехлы, на окна вешаются накрахмаленные шторы. Утром тридцатого уборка заканчивается, и в доме воцаряется торжественная тишина.

Выкупавшись, надев на себя все чистое, ребята именинниками ходят по квартире, заглядывают в кухню, где я священнодействую, и спрашивают:

– Мама! Чем это у тебя таким вкусным пахнет?

Утром Мая, позавтракав, Иван Николаевич и дети отправляются на парад. Я остаюсь дома и смотрю демонстрацию с балкона.

Колонна демонстрантов проходит яркая, нарядная, ликующая. Люди несут знамёна, лозунги, плакаты, портреты. Все поют. Гремят духовые оркестры.

Я люблю смотреть, как идут дети. Каждая колонна школьников отличается от другой. В одной колонне в руках у детей красные флажки, которыми они взмахивают, проделывая упражнения, в другой – цветные обручи, в третьей – цветы; много цветов. Пришлось, наверное, немало сил потратить учителям, чтобы искусственные ветки яблонь и груш были совсем, как живые.

Дети идут, старательно равняя шаг. Я смотрю на них, на этих маленьких граждан, и такая волна любви, и нежности, и ещё чего-то необъяснимого охватывает меня. И уже совсем трудно удержать порыв чувств, когда слышишь, как они детскими, неокрепшими ещё голосами поют:

 
Кипучая,
Могучая,
Никем не победимая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая.