Текст книги "Занимательная история Георгия Золотова и ему подобных"
Автор книги: Нина Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
5
Нужно сказать, что, пообещав самому себе привести свою семью к успеху, Георгий поставил перед собой действительно непростую задачу, возможно даже невыполнимую. 1978 год был особенно непростым, не сложнее 1979-го, но и не проще. Это время неопределенности – сложно было сыну простых рабочих из провинциального городка Павлограда в Украинской ССР определить, куда «ветер дует»: ведь всего через два года его родной процветающий СССР станет стремительно увядать, все, что он любил, станет ему недоступно. На улице ему рвали душу, говоря, что растет недовольство, говоря тихо-тихо. Все те люди и сами не знали, почему так тихо говорили о своих проблемах, отчего на тех, кто не сдержался и выкрикнул о своем бессилии, окружающие хором «шикали» – не знали, но чувствовали на инстинктивном уровне, ничего не спрашивая. Они верили в то, что это опасно. Опасно даже не быть тем, кто недоволен, но и просто находиться рядом.
А когда еще через пару лет открылась страшная тайна о существовании алкоголизма, проституции и наркомании, это повергло жителей планеты под названием СССР в шок. Кто они? Кто все эти отбросы общества, откуда? И после этого, возвращаясь домой, все вдруг замечали в местном дядьке Кольке не только дебошира и смешного, вечно качающегося бородача, но алкоголика – теперь он стал проблемой, его так и стали называть. И завидя издалека даму в красивейших, но вызывающих одеждах, никто не думал, что она странная или просто иностранка, все так и говорили – проститутка.
Вот так разные обыденные вещи и стали приобретать иные названия, например, распределение и равенство в продовольственном отношении стали называть дефицитом товаров, а мудрых, опытных государственных правителей – стареющими; качественные, взвешенные решения, которые могли приниматься только в Москве, – непродуктивными, так как, во-первых, стареющими, а во-вторых, слишком медленными, и восхваление дружбы республик и народов – искусственным закрытием границ с Западным миром.
Это лишь несколько примеров того, с чем пришлось столкнуться Людмиле, Гоше и всем им подобным. Но Гоша решил, он поклялся, перемены его не пугали, его пугала неизвестность и обязательность выбора, нужно было к кому-нибудь прильнуть, сам по себе он – никто. Проводя время в размышлениях, парень не терял времени: он занимался в училище и подавал большие надежды, мало того, вечерами подрабатывал грузчиком на железнодорожном вокзале, и иногда ему удавалось уволочь тот или иной товар – так делали все, но никто не считал себя вором. Если только кто-нибудь тебя поймал с поличным… ну а все остальное – это ловкость рук, помощь семье и все такое разное, несмотря на то что наказание за такую помощь могло быть достаточно внушительным и вполне способно было стать последним, что тебе довелось делать на воле в своей жизни. Это никого не могло остановить, все рабочие были заодно, рабочие люди и руководство в СССР – разные касты, они не пересекались. Так уж повелось с тех пор – грех не своровать. Знали ведь все, что рабочей силе перепадает несносно мало в сравнении с «верхушками», равенство – только теория. Только вот знание это блокировалось и окрашивалось в серые, темно-синие и коричневые цвета рабочей формы.
Гошу это не устраивало. Он уже не мог доверять всему, что слышал, и был твердо уверен, что если бы тогда его отцу предоставили достаточную помощь, он бы и по сей день был жив. Но ему, как прилежному комсомольцу, нужно было найти баланс между своим рвением что-то исправить и намертво вкрученной идеей развивать и воспевать родину. И пока Гоша проводил время в такого рода размышлениях, своим примером он старательно направлял на путь истинный своего младшего братика, только ставшего пионером. Но вот путь истинный Гоша понимал по-своему.
Так, за время своего обучения в инженерно-строительном училище парень обзавелся знакомствами – и здесь речь идет не об однокашниках, но в большей степени о руководительском составе. Все дело в том, что, подрабатывая на железнодорожном вокзале, молодой активист имел возможность часто и щедро благодарить свой состав за честную и самоотверженную работу во благо знаний. Благодарность зависела только от того, чем в тот или иной день был наполнен грузовой состав: то парами льняных брюк, то консервированными ананасами, а частенько можно было разжиться половиной мешка угля, алюминиевыми ведрами, удобрениями для овощей; до холодильников дело не дошло, но вот новеньким электроутюгом с функцией пара замдиректора порадовать удалось.
Как парень и обещал, семья его не голодала, хотя уровень жизни все еще был очень далек от совершенства. Мать ничего не могла поделать с предприимчивым мальчишкой, и в то же время она очень нуждалась в помощи и поддержке и прекрасно понимала, что одной ей не справиться, а также отчетливо видела изменения в старшем сыне после кончины отца. До этого Гоша и так был старший, но теперь он стал взрослый, говорил мало, делал много, шутки, дурачество, детство отошли на второй план.
Со временем Георгий становился все крепче, и ничто мужское не было ему чуждо – не мог он и не заприметить молодую девушку, помощницу контролера погрузочной станции, где он столь продуктивно трудился.
Маша… Было в ней что-то неподдельно женское, что-то притягательное, что-то явно плотское. Гоша долго боролся с собой – так ведь не положено – но каждый раз как только он приказывал себе сосредоточиться на чем-то и не думать о девчонках, перед его глазами сразу всплывал профиль девушки, обрамленный кудрявыми волосами цвета самой иссиня-черной смолы на Земле, униформа, которая так изощренно подчеркивала разницу в объеме талии и бедер, и удачно сложенные в средний рост изгибы молодого тела… Слегка надменный взгляд придавал ее образу тайну, которую невтерпеж, но хотелось услышать, узнать, потрогать…
Георгий был убежден, что Маша приходилась дочерью, ну или в крайнем случае ближайшей родственницей кому-либо из начальства – иначе как бы она в свои шестнадцать лет бы отхватила такую должность? Хоть Маша только-только окончила школу и уже имела стабильную работу, но она также училась на дневном отделении в железнодорожном институте и именно поэтому могла работать только по вечерам – партия вполне достойная, но недоступная.
Гоша был обычным парнишкой, каких тысячи, и по сравнению с ними Мария была суперзвездой, и, если бы не случай, не бывать было бы никогда «ГОША + МАША». Так уж вышло, что тетя Таня, которая была наставником молоденькой Марии, оставила ее за старшую, так как срочно нужно было бежать на день рождения к зятю. Там готовили осетра, на Тане была икорка и оливки, а такое просто нельзя было пропустить: будут танцевать, достали новенький «Маяк» и кассеты «Битлов», АВВА, Eagles… Нельзя – даже под угрозой тюремного заключения. Так что склад этой молодой особе пришлось бы закрывать одной-одинехонькой, да что и говорить, в грузчики ведь шли в основном молодые парни, но было много и взрослых мужчин, и на всех них – одна Машенька со своими иссиня-черными кудрями. Парни старались держать себя в руках, но в высказываниях они не стеснялись: в основном это были комплименты и приглашения на разного рода мероприятия, только вот случай был неподходящий – ведь на дворе стояла практически ночь, и молодые люди выглядели так, будто не менее нескольких месяцев жили в лесу без всякого рода средств личной гигиены. В книгах такое зрелище, скорее всего, было представлено пикантным, но любой, кто увидел бы это действие в реальности, понял бы – эротичным это может показаться только лишь в кино, а то, что наблюдала Маша, скорее вызывало страх, чем естественный интерес.
Но, к ее счастью, как раз на той смене работал и Георгий, которому искренне стало жаль девушку: она выглядела достойно, вела себя, как и подобает, не опускалась до уровня похотливых мужчин, – но он знал, что может скрываться за внешностью сильной женщины…
Она была ему небезразлична, поэтому, закончив разгружать с ребятами свой состав, Гоша вызвался помочь ей с работой и под своей охраной вывести со склада.
– Маш, а Таня сегодня уже не вернется? – поинтересовался молодой человек. Маша подняла глаза на парня и хотела было отрезать, что это не его дело, но, к своему собственному удивлению, сказала:
– Нет, у нее сегодня веселье с танцами…
– Значит ты совсем одна, до самого конца? – удивился Гоша. Здесь девушка немного напряглась: зачем этому парню нужно было это знать наверняка? Тут, увидев выражение лица Маши, Георгий быстро реабилитировался:
– Я Гоша, – произнес он с едва заметной улыбкой – не ухмылкой, а именно улыбкой, это, наверное, и подкупило девушку: наконец-то у нее появился союзник… – Ничего не подумай, если не хочешь – не отвечай, но я бы мог подождать, пока ты тут закончишь, и помочь, у меня завтра все равно нет учебы. Одной тебе может быть небезопасным закрывать этот склад, – Гоша сначала опустил глаза, а потом поднял их, чтоб посмотреть, как отреагировала девушка, – он и сам поразился своей смелости.
– Уверен, это займет еще не менее часа?
– Конечно, если ты сможешь – смогу и я, – Гошу просто не мог не радовать положительный ответ девушки, а сама Мария смущенно улыбнулась и опустила взгляд, продолжая заниматься тем, чем и занималась до заманчивого предложения.
– Так, может, помочь чем? – поинтересовался парень
– Я училась полгода, чтоб делать то, что я делаю, и ты хочешь, чтоб я тебя научила в два счета? – съязвила Мария.
– А можешь?
– Хитрец ты, Гоша, однако…. Нечем мне тебя занять, хочешь – жди, не хочешь – не жди, – гордость не могла позволить девушке отвечать по-девичьи перед таким количеством испачканных парней, которые только и ждали, чтоб она дала слабину.
– Как скажешь, – и с этими словами молодой человек вышел из складского помещения. Маша провела его взглядом и пожалела о своем резком тоне: но в тот же момент переубедила себя тем, что будь у него хоть капля ума, то он бы и сам все понял – обстановка здесь не располагала для любезностей. Отвернулась и продолжила свое занятие.
Георгий не собирался никуда уходить, но он скрылся с глаз долой женщины, которую, как он понимал, стал раздражать – как говорится, попался под горячую руку, а такие перипетии сейчас ему были ни к чему. И закурив папироску, вместе с парнями, которые отлынивали от работы (но на которых нельзя было настучать), он все же не мог сопротивляться тому воодушевлению, которое охватывало его, как только у него появилась надежда на знакомство с Марией. Конечно, он знал ее имя – все знали, как зовут Машу, но вот как зовут его, она бы никогда не узнала, не скажи он ей, и даже никогда бы не поинтересовалась. Через минут десять он очнулся от своих романтических дум и рванул в табачный киоск, купить приличных сигарет – с дамой как-никак общаться собрался. Выбор свой остановил на «Космосе» за 70 копеек: все же посолиднее в сравнении с 25-копеечным «Беломором»! Он был уверен, что дама не курит, но и выглядеть оборванцем без стремлений не хотелось ни при каком раскладе.
И вот, на бегу, по пути назад, заглянув в склад, Гоша не смог сразу узнать увиденную девушку, других людей на этой смене не должно было быть, но это была не Мария. Подбегая ближе и влетая в склад, словно грабитель, – к своему удивлению, он обнаружил, что это и была Маша, только в гражданской одежде. У него не было слов: с одной стороны, теперь она выглядела не так уж и недосягаемо в одеянии других смертных – на ней были джинсы, закрытые мокасины и заправленная футболка со скромным декольте, но в то же время она выглядела прекрасно и была той девушкой, рядом с которой он бы всегда хотел ходить, сидеть, открывать ей двери…. Парень был влюблен, Мария поразила его чувством, о котором раньше он и не подозревал.
– Гоша, это ты, ты здесь? Я решила, что ты ушел, – то ли радостно, то ли испуганно произнесла девушка.
– Я же сказал, что останусь, с чего ты взяла? Извини, просто нужно было сбегать по делам. Так что, ты готова?
Маша оставила отчетность в сейфе, взяла ключ и направилась к выходу:
– Все, рабочий день окончен. Идем.
Закрывая склад, Гоша смотрел по сторонам и охранял Машу как мог. В тот раз ничего не приключилось – настолько профессионально он исполнял свои обязанности.
– Ну, что теперь? – спросила Георгия девушка. Она повернулась к нему лицом. Молодые люди оказались достаточно близко друг другу, и тут Гоша растерялся:
– Теперь? Ну, теперь ты в безопасности…
– Это точно, – ответила девушка, – спасибо, что остался со мной, сегодня был мой первый самостоятельный день…
– Брось, я просто волновался…
– Почему? – поинтересовалась девушка.
– Ты, ты была одна. Это… Это необычно… – сморозил парень. Он никогда раньше не вел таких бесед и поэтому растерялся: но ему нравилось то, что происходило. Он не хотел заканчивать на этом разговор, но его смелость куда-то улетучилась, позволяя ему выдавать только общие, обрывочные фразы.
– Очень наблюдательно… А где ты живёшь?
– О, об этом не волнуйся – в Павлограде я живу везде, – он сделал паузу, потому что понял, что сморозил глупость, – я имел в виду, что недалеко, и знаю этот город.
Девушка весело засмеялась: ее забавляло то, что этот парень стал таким милым и смешным, ведь только час назад она думала, что он борзый задавака, как и остальные. Гоша улыбнулся в ответ: он был рад ее простоте, сейчас она была немного другой, немного более открытой и веселой, от этого становилась еще красивее.
– Эм… Если ты не против… Уже поздно, давай я тебя провожу домой?
– Давай! – девушка снова легко рассмеялась. – Думала, что ты уже этого никогда не предложишь, – ее смех был негромким, но очень красивым, то ли от того, что он и правда таким был, то ли от того, что Гоша был влюблен – даже если бы она начала чихать и пользоваться рукавами и кистями рук вместо носового платка, ему бы это действие показалось совершенным.
Они двинулись в путь, склад оставался позади, ребята говорили о прошедшем дне, о том, что видели друг друга и раньше, и когда Гоша закурил свои «приличные» сигареты, Маша попросила у него одну. Вслух парень удивления не высказал своего, но лицо сделало все за него.
– А ты думал? – Маша игриво заулыбалась и легко закурила сигарету, теперь Гоша хоть и был сбит с толку, но решил, что эта девушка – для него.
Именно такой дерзости в его жизни и не хватало, в его понимании это же было и смелостью, и храбрым преодолением сложившихся устоев. С того момента Георгий провожал Марию домой каждый раз, независимо от того была она на смене одна или с тетей Таней, и градус пошлых подшучиваний от других грузчиков над молодой девушкой понизился – они поняли, что она занята. Гоша вовсе не был тряпкой, но и забиякой не слыл тоже: парни уважали его. Через неделю среди рабочих ни у кого уже не осталось сомнений, что у них сложилась романтическая пара: ребята вели себя очень пристойно, но даже слепой видит свет. Маша уже совершенно спокойно давала парню обнимать ее за талию, и они уж льнули друг к другу без стеснения в темном приподъездном переулке каждый раз, когда приходило время прощаться.
Молодые влюбленные не знали, что вскоре им предстоит прощаться еще более страстно, так как грядет призыв, а Гоша практически достиг восемнадцатилетия, и октябрь беспощадно скомандует «Разойдись!».
6
Людмила знала, что этот день наступит, она особо не беспокоилась, парень у нее рос приличный: учился, работал, очень стал походить на мужчину, еще чуть-чуть и он станет 180-сантиметровым 18-летним солдатом. А вот Маша была разбита: уже четыре месяца она не мыслила жизни без своего грузчика, именно она ежедневно наблюдала обожающие глаза, именно она видела, как Гоша делал что-то впервые. Казалось, что вместе они – непобедимы.
Маша вселяла в парня уверенность, говорила, что ему нужно учится и что он способен добиться чего угодно. Они вместе забирались в поезда и уезжали туда, куда он их увезет, но уже к вечеру возвращались домой. Гоша не мог поверить, насколько удивителен мир, в котором можно все – любить разную музыку, осуждать старших, проявлять инициативу. Маша стала его наградой. Они не думали о чем-либо более серьезном, не говорили о своих отношениях с родителями, а просто наслаждались друг другом, вместе гуляли, вместе курили, Маша знакомила Гошу со своими друзьями, и они весело потягивали пиво или вино под звуки чьего-то хриплого голоса, кто знал репертуар Высоцкого, и его вечно сменяющего друга, исполняющего «Машину времени», а иногда даже бывали на квартирниках.
В это время только-только, то тут то там начали проводить концерты, что стало отличной альтернативой тем самым квартирникам. Вот только до Павлограда это новшество еще не дошло. Гоша, парень из очень средненькой семьи, не был отъявленным меломаном, поэтому Маша очень помогала ему в социализации, ведь она была современной и яркой. Он был очень рад узнать ее с этой стороны, так как до того первого вечера, когда он проводил ее домой, парень был совершенно убежден в том, что эта девушка – ледяная статуя, которая живет в хрустальном доме, где царят порядок и благочестие. И только ее кудрявые локоны вносили в образ некую свободу – они развевались сами по себе, отдельно от выглаженной униформы и умных, очаровательных глаз.
Глаз, от которых осенью 23 октября 1980 года ему пришлось отказаться на целых два года. В это не верилось, но вместе с тем Гоша знал, что армия – это капитал для будущего, это статус и это то, что он должен сделать для своей родины. Будучи комсомольцем, он твердо верил в это, особенно когда приходил на собрания: там его вера становилась несокрушимой. Но по окончании он сталкивался с самим собой, а потом с Машей, а потом и с теми санитарами, которые не доглядели за его отцом – не наяву, конечно, в мыслях, – и вера блекла… То отпускала, то возобновлялась, то отпускала… – так и жил.
Отправляли Гошу с верой, но и со страхом, именно так характеризовалось то место, та армия, 40-я. Второй год Афганской войне, служить парню пришлось еще до того, как командование учло геологическое расположение горячей точки – горы и пустыни усложняли ситуацию. А Гошину ситуацию усложняли не только горы и пустыня, но отсутствие Марии. Он не мог поверить в то, что ему пришлось пережить накануне отъезда, он никак на это не рассчитывал, разве только в своих самых смелых мыслях – Мария раскрылась ему и доверилась полностью…
Он был уверен, что теперь они – одно целое, он верил в нее больше, чем в комсомол, ведь сам комсомол никогда не верил в него так, как Мария. Он лишь отнял ее у парня, вырвал из его объятий, дал надежду, даровал свет и тут же погрузил во мрак, пыль и огонь – огонь, пылающий не в сердцах двух влюбленных, но в огонь, сжигающий человеческую плоть. Во мрак – не тот, который наступает перед рассветом, где два молодых тела сгорали от любви, а тот, что открывался очередью из автомата, выпущенной в девятилетнего ребенка с таким же точно автоматом в тонких детских руках. А тот даже не кричал, а просто неслышно обрушивался на землю, и в этом мраке можно было увидеть, какую жизнь бы он мог прожить – слезы и смех женщины, которая восемь-десять лет назад открывала жизнь новому человеку… Как и мать того, кто эту жизнь забрал – Гошина мать.
У Гоши так и не получилось привыкнуть ко всему, что там происходило, так и не удалось угомонить свою комсомольскую, как оказалось, кристально-чистую фантазию, а может быть, это человек внутри него не сдавался, не давал озвереть… Или это была Маша?
Дни тянулись бесконечно долго, ночи проползали бесконечно страшно. Говорят, что душа вне времени, вне пространства, говорят, что для настоящей любви расстояние – не преграда… Люди много чего говорят: например, что служить своей родине – это наивысшая награда. Вот только как Георгию убедить себя в этом? В теории звучит прекрасно, гордо, достойно, но Гоша бы все отдал сейчас за капитализм, в котором он и Мария выращивали бы овощи и исследовали рынки сбыта, или демократию, где, даже если бы этого не случилось, он бы смог без разного рода осуждения поселиться в вагончике и называть себя ребенком природы, обменивать питание на услуги, улыбки на прикосновения своей Маши. Конечно, он так не думал, конечно, он об этом не знал, и конечно – это не вся правда…
Георгий часто писал Марии, этот процесс его радовал, а когда он получал ответ, чувствовал себя так, будто бы поборол смертельную болезнь. Однажды Маша получила письмо, в котором как-то особенно трогательно описывалась любовь молодого человека:
«Маш, Маша, привет.
Моя Маша… Какой же здесь ад…
Маш, Маша, если бы не ты, я бы не смог. Я думал сегодня о тех прогулках, о тех вечерах, когда я тебя провожал домой, о тех сумасшествиях, которые мы проворачивали… Когда я видел, как ты близка со своими друзьями и как близки становились мы, я думаю о том, что до тебя никогда не испытывал таких чувств.
Мне иногда хочется быть цыганом. Не подумай, я не сошел с ума, просто мне так захотелось стать цыганом, не принадлежать ни одному государству, не быть обязанным родине, следовать только зову своего сердца, тогда даже воровство кажется романтичным, Маш, а может, я и есть цыган, ведь я тоже воровал, ну ты понимаешь, о чем я… Но самой ценной добычей для меня стало твое сердце. Я бы украл коня, и мы с тобой бы ускакали вдаль, наблюдая закат, стали бы подрабатывать, петь песни в поле, а ты такая красивая, что меня бы сразу приняли за своего, только подзагореть бы еще чуточку. Хочешь стать моей цыганкой? Представляешь, у нас будут дети, маленькие цыганчата, я знаю, зрелище со стороны еще то, но у нас все будет по-другому, я больше, чем уверен, что братья и сестры-цыганчата имеют абсолютно особенные отношения, они могут любить друг друга, могут драться, но всегда поделятся последним и умрут друг за друга, вместе они – маленькое автономное государство, подчиняющееся только главному офису – нам, родителям.
Маш, ну вот я опять, ну зачем мне все эти системы, цыгане ведь свободны, они свободны не только телом, но и разумом, я бы мог стать Новым Цыганом, я так устал… Я так устал от всего, я хочу свободы, хочу быть собой, чувствовать, что именно от меня зависит мое будущее, что, выбрав путь, он приведет меня к цели, я знаю, что не как все… Маша, я люблю тебя, я самый сильный, пока ты со мной.
Я не писал маме на прошлой неделе, пожалуйста, передай ей привет и скажи, чтоб не волновалась, Андрюше скажи, чтоб молился о том, чтоб война закончилась, ему здесь не понравится…
Маш, люблю тебя, вспоминаю твои волосы и представляю объятия, я всегда с тобой, мы с тобой навечно».
Это стало самым длинным письмом в истории их отношений, потом Гоша писал еще:
«Маш, Маша, я очень скучаю…
Твое письмо, наверное, не дошло, просто хочу, чтоб ты знала, что я его не получил, или же ты, может, очень занята. Какие у тебя новости, прошло уже больше месяца с последней весточки от тебя… Как учеба, работа? Надеюсь на скорый отпуск. Должен сказать, что только мысли о тебе меня спасают, нельзя так говорить, особенно ввиду ситуации, но я бы убил кого-нибудь за встречу с тобой. Пиши, Маш, люблю тебя».
А потом:
«Маша, Маш, как ты там?
Я очень переживаю, у меня проблемы с другими солдатами, я весь на нервах, почему не пишешь, или пишешь, или адрес потеряла, пожалуйста, найди время – ответь. Я люблю тебя! Люблю до смерти, но теперь еще и злюсь, знаю, не нужно, но ты не пишешь, солдаты подшучивают, я их убить готов. Маша, я люблю тебя! ЖДУ!»
Гоша не мог не переживать, обычно его голова взрывалась от шума взорвавшихся гранат, но теперь еще и из-за его девушки – он просто не мог выдержать разлуки, не мог смириться с молчанием.
У Маши был свой взгляд на вещи: она-то ведь не была на войне, и винить ее за это не приходится. Но время шло, квартирники продолжались, Маша была красавицей, умницей, и однажды она встретила другого парня… Конечно, все случилось не сразу, и ей с ее девичьего взгляда казалось очень гуманным оставить Георгия в покое и не оставлять ему надежды – просто разорвать все отношения. Вот только ему сообщить она забыла.
Георгий же в то же время смотрел в будущее словно аист, нашедший свою половинку, и ее молчание виделось ему лишь препятствием, которое они должны были преодолеть. Он боялся, что Мария заболела, опасался всего, что только могло случиться, но даже не мыслил о предательстве. Девятнадцать лет – это сложно; 19 лет и война – это ад; 19 лет, война и предательство любимой – это жизнь.
И Георгий очень скоро должен был встретиться с жизнью один на один, с той жизнью, к которой его вера в комсомол, его война в Афганистане, его мать Людмила, его порывы в любви, все вместе взятые знания никак не могли помочь – ведь все рухнуло.
Эти все знания не только не помогали, но и рвали душу, бестелесную материю – но она кровоточила, жгла и душила. Все образы – с похорон его отца, все с того самого момента, как он застал свою плачущую мать на кухне, с того самого дня, когда он впервые почувствовал голод и убил первого ребенка в своей жизни – все это выплеснулось на него будто из огромного чана с кипятком… А потом он палил, палил, палил из своего автомата, и уже будучи подстреленным, не прекращал кричать, хотя физической боли практически не было.
В реальном мире, после окончания боя, вернее, после окончания стрельбы именно в том переулке, два сослуживца, сговорившись из укрытия, молниеносно подхватили Георгия на руки и вбежали с ним в укрытие. Там санитары насчитали пять пулевых отверстий.
В отпуск Гоша так и не отправился, был нетранспортабелен.
Пули не зацепили жизненно-важные органы, но сделали походку Георгия узнаваемой – все, кроме пятой, у самого мозга, удалось удачно извлечь, теперь они продолжат свое существование в мешочке. Пять пуль – это сердце Гоши, которое освинцевалось, пронзив его тело.
Гоша вернулся ветераном и инвалидом. Под трибунал его не отдали, так как не были доказаны неправомерные действия, но также в отчете было указано, что он храбро закрывал своих товарищей от пуль, за что и получил медаль. И все знали, от командиров до собратьев, отчего Гоша вдруг стал героем, отчего перестал бояться чужих автоматов. От того, что ему свою жизнь уже было не жаль, он с радостью бы с ней в тот день распрощался – но ангелы распорядились иначе. Ему и представить было сложно, что его ждало впереди, перед каким выбором снова его поставит жизнь.
