Текст книги "Занимательная история Георгия Золотова и ему подобных"
Автор книги: Нина Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Нина Третьякова
Занимательная история Георгия Золотова и ему подобных
1
Она старалась сдерживать крик – но лучше было этого не делать, так как венам на лбу и шее становилось невыносимо тесно. Пот со слюнями смешались воедино, но женщина не позволяла себе кричать – она ведь сильная, а значит – обязана сдерживаться. Не зря же ее воспитывала мать, тратя свои лучшие годы и отказывая себе во всем, принося себя в жертву во благо обществу. Во всяком случае, в это верила она. Она и еще миллионы таких же порядочных, сильных женщин.
Жаль, страдающая женщина не видела своего выражения лица и своего облика в целом: тогда она бы поняла, что крик бы просто не смог сделать это зрелище еще более пугающим.
За два часа до происходящего молодой человек торопился на встречу, способную изменить его будущее. На приготовления ушел целый час, и его мать, в неубиваемом фартуке, старательно выглаживала брюки для своего ненаглядного. И в самом деле, как она могла ему отказать – ведь его тридцатилетние щечки были все такими же румяными, как и в тот раз, когда она впервые взяла его, трехкилограммового, на руки.
Серые брюки со стрелками, белая рубашка – было жарковато, но он спешил, перебегая дороги во всех положенных и неположенных. Срезал углы, перешагивал трамвайные рельсы. Нужно было пробежать через остановку, которая была совсем не по пути, так как там торговали цветами бабульки. Выбрав то, что нужно, завидный жених удостоился восхищенных взглядов женщин в плотных чулках, туфлях с декоративными пуговками и юбках с завышенной талией, мол «какой мужчина» – спортивный, любящий, аккуратный. А он мчался, словно и не замечал всего этого, – то ли, потому что спешил, то ли, потому что был до смерти напуган и в то же время возбужден: он знал, что уже очень скоро его жизнь изменится навсегда. Одно успокаивало: мысль о его маме – женщине мудрой, которая и во всем поможет.
Руслан спешил к своей Людмиле, хоть он вовсе не Руслан, а она… а она – да, Людмила…
Но вот все позади, раздался долгожданный крик, за ним последовали улыбки облегчения. Доктора поздравили мать и увезли ее в палату.
– Люд, ну что?
Мужчина, только что ставший отцом, был взволнован, суетился, ставя цветы в вазу, стараясь не обращать внимания других женщин в палате и делать вид, что они только вдвоем. Люда только вздыхала с облегчением и сжимала руку мужа, особо не понимая, насколько хорошо у них все сложится в будущем. Но она сильная женщина и сделает все как надо, станет для Паши лучшим и большим, чем мать, к которой он так привязан, она будет стараться, работать, готовить, стирать, убирать, слушать, советовать, не придираться – ведь теперь у нее есть еще и сын – теперь жизнь пойдет как надо.
2
Прошло два дня, Людмила полностью отошла от родов и вошла в обычный ритм. Так уж сложилось, что молодой семье приходилось жить с мамой Павла, но «приходилось» – очень громко сказано, ведь это обычное дело: «двушка», семья и мама мужа. Есть кухня, ванная, в каком-то смысле им даже повезло: квартиру получил отец Паши, после чего он вскоре помер. С Людой же они познакомились на государственной отработке, после университета – оба пять лет трудились учителями в деревне, за триста километров от города. Только Пашу направили туда из города, а Люда жила в соседней деревне и каждый день ходила на работу пешком – по 5 километров туда и обратно.
Трудно говорить о купидоне, выстрелившем им в сердца, но она была самой подходящей партией, а он ей и подавно, а главное – люди одобряли их союз, они смотрелись гармонично, естественно, не выделяясь.
Когда отработка закончилась, молодые люди расписались: ее мама даже всплакнула, его тоже, но неизвестно – то ли от радости, то ли еще от чего… Паша забрал невесту в город. Было начало шестидесятых, они устроились на работу в школу.
Ни словечка сплетен, ни пятнышка на одежде, ни рюмки горькой в умелых руках Людмилы, а только лишь тетради, портфель да авоська – ну никак им не удавалось порадовать приподъездных судей, безукоризненных коллег и любящую мать Павла. Они словно растворялись в воздухе: ведь если ты «не на языке», неважно у кого, значит тебя и вовсе нет. А теперь еще и мальчик… От мужа… Здоровый… Наследник… Скукотища.
Семья спокойная, мальчик особых трудностей не доставлял, помогал по хозяйству и иногда подглядывал за мамой, не специально – зайдет, например, на кухню и замрет: что-то ему подсказывало, что не стоит подходить к матери ближе. Становилось как-то неловко – мама же сильная – но звуки и поза говорят об отчаянии, отражаясь от стен всхлипами. Тогда он посмотрит секунд десять и неслышно ускользнет: его никто не учил тому, что нужно делать, если мама вдруг заплачет. Да и что вообще ее могло не устраивать? Какие у нее на то причины – все здоровы, занятий полно: утром завтрак, работа, ужин, стирка, по выходным уборка, сходки коллектива, о чем она только думает… Мальчик тогда полагал, что он еще слишком мал и не понимает некоторых нюансов, а спрашивать было неловко… лучше он уйдет и вернётся, когда на ужин позовут.
Люда и не знала, что сын видел ее в минуты слабости, иначе сгорела бы со стыда.
За пару минут приведя себя в чувства, она уже обрезала прогнившие луковицы, вялый картофель, проваривала кости на бульон и готовила ужин. Ей грех жаловаться – это она понимала – только ничего не могла с собой поделать: порой просто становилось невыносимо тяжело, особенно, когда у них появился второй сын.
Мальчики подрастали, а лицо Людмилы стало сползать вслед за уголками рта и глаз. Павел помогал, они оба по мере возможности подтягивали других школьников по учебе – только вот кожа лица от этого не подтягивалась. Но иногда их родители благодарили картофелем, крупами, иной раз и масло перепадало, некоторые отдавали старую одежду, которая приходилась весьма кстати их детям.
Эта семья была отнюдь не несчастна – у них были такие же друзья, все люди вокруг находились в похожей ситуации, так что им и в голову не приходило, что живут они как-то не так: чем же они лучше других-то! Ведь Новый год всегда шумно отмечался под «Голубой огонек», на Восьмое марта они получали благодарственные письма и открытки, и теперь впервые новым указом этот день стал официальным выходным, как и День Победы 9-го мая, и даже на речку летом можно было отправить детей и самим искупаться в прохладной воде в заслуженный отпуск, а перелистывание альбомов с марками приводило членов семьи в полный восторг.
Ребята подрастали, становились более уверенными, проявляли инициативу, и к тринадцати годам старший уже начинал подрабатывать. Его предпринимательская жилка всегда становилась поводом для веселья и сопровождалась словами типа «не занимайся глупостями, иди картошку из погреба достань». Частенько после таких вылазок в погреб он возвращался с банкой сгущенки или майонеза – деликатесы! Единственное – ему приходилось жертвовать картофелем, за что он вознаграждался не только недоумевавшими взглядами всей семьи, которая осталась без ужина, но и парой десятков пинков, а то и отпечатком железной бляхи ремня на узкой детской попе.
Но космонавта не остановить, его вера несокрушима, и все преграды на своем пути Гоша воспринимал, как вызов, который он обязательно преодолеет и станет сильнее. Как и большинство мальчишек в 60-х и 70-х, он мечтал покорить космос. Это дело не из легких – не зря же на тот момент учителей было не счесть, а вот космонавтов раз-два и обчелся: Юрий Гагарин, Валентина Терешкова… Но больше, конечно, Юрий Гагарин… Сейчас сложно судить, знал ли мальчуган о Ниле Армстронге, но вряд ли это как-то повлияло бы на его судьбу; может быть, только помогло бы осознать, что его народ не одинок, и мир гораздо шире, чем кажется…
Этот мальчишка стал одним из тех, кто был обречен стать участником исторических перемен, и все это происходило под «Упал, очнулся, гипс» и «Кто не работает, тот ест». Это было непростое время, из абсолютного серого морока оно бросало его к оранжево-зеленым краскам хиппи – и обратно, а потом снова и снова, но он не отставал. Хоть до хиппи он так и не дорос, зато дорос до окончания школы и твердо решил служить родине, уважать старших, обучаться их мудрости и потакать общественному мнению, ибо без него никак, и народ не дремлет.
3
Павел, отец Гоши, в 1975 году устроился на завод, работал в цеху и производил разную технику для тракторов и тяжелого оборудования – не собственными руками, конечно, но все же был ответственным помощником. Эта работа была побочной, но в любом случае заставила его сократить число уроков математики, которые он вел в школе. Это стало необходимым шагом, так как семья неумолимо требовала средств к существованию, и завод как раз давал возможность вывести ее в режим «дети сыты».
Жена была рада: времени на себя все равно не оставалось, но соленых капель печали стало меньше. Теперь она могла реализовать себя как сильная женщина – по крайней мере, она так считала.
Однажды, примерно в середине или первой половине сентября 1978 года, вернувшись из училища, Гоша, как всегда, снимал обувь ровно у порога – ведь нельзя грязь разносить, а стоять и прыгать на одной ноге ему было совершенно нетрудно – и вдруг, когда он уже практически достиг цели, дверь, открывавшаяся вовнутрь, громко повалила его на пол. Больно не было, но повернувшись и увидев, что падением он обязан своему младшему брату, который только что вернулся из школы, Георгий вмиг подскочил и отвесил подзатыльник обидчику: не его это забота – наносить физические увечья старшим, не та лига.
Младший ребенок семьи слыл более покорным, и имя у него было соответствующее – Андрей. С первого раза можно было и не заметить, но Андреем в семье его никто не называл, а говорили более протяжно – Андрю-ю-ю-ша, а Андрюша он… Андрюша. Его не трогали страстные переживания покорения космоса, борьба за самок… Конечно, он все же размышлял об этом – его отнюдь нельзя было назвать поверхностным маленьким человеком, но только делал это по-своему, иначе. Наверное, спокойствие, любознательность и любовь к жизни были его девизом.
Ему тогда было десять. Взрослым всегда кажется, что десятилетний ребенок – это бестолковая и недалекая комбинация из «надо покушать, поиграть, надоедать им, абсолютно все портить и сидеть на шее». Неизвестно отчего они так решили, взять даже историю – в 14 лет человек в Азии стал править империей, в 14 лет многие девушки становились матерями. По этому поводу высказываются разные мнения: но все же эти факты, исторически подтвержденные, должны натолкнуть на мысль: человек становится частью общества с самого момента рождения, сам превращается в его настоящее.
Здесь можно вспомнить несчетное количество своих же знакомых, которые, наверное, и дня не прожили в сознании или в осознании, к которым окружающие относятся снисходительно – так что на их фоне Андрюша вполне даже «взрослый», невзирая на то, что они в любом случае бы держали его за идиота.
Так, с обоюдными пинками и щелбанами (стоит заметить, что у Андрея это плохо выходило, ведь Гоша уже стоял на ногах, и такое положение вещей не оставляло Андрюше шансов), ребята все же сумели снять с себя верхнюю одежду и мелкими перебежками войти в кухню, где как обычно их поджидала еда. Мать мудро выждала момент, пока братья угомонятся, и тоже появилась на кухне – это была пятница, а в пятницу у нее всего два урока в младших классах, так что уже с обеда она была дома и занималась такой обычной заботой о других. Хоть и о своих других.
Ребята еще пытались понапонаддавать друг другу, но Люда справилась с этим лучше: серьезный подзатыльник она отпустила Георгию, не отрывая взгляда от его глаз, а Андрюше хватило и части этого самого взгляда, чтобы он, возможно, даже с облегчением, пришел в норму. Гоше скоро должно было исполниться 16, он уже почти мужчина, и с мамой у него близких разговоров не было уже несколько лет. Они не то, чтобы отдалились, но приоритеты сдвинулись, и для Люды стало главным просто знать, что с ним все в порядке, и что он не сошел с ума, то бишь, с пути истинного, проклинаемого окружающими, и что он сыт. А для нравоучений у нее все еще был Андрей.
– Андрюш, что задали, знаешь? – перегибаясь через небольшой стол, чтоб положить ему в тарелку котлету, спросила мать
– Ма-ам… – умоляюще взглянул на нее младший, ему было неудобно перед своим взрослым братом говорить о чем-то столь обыденном. Но маме было все равно, она тоже окинула его взглядом – только более равнодушным к его проблемам, таким взглядом, который говорил «я с тобой не играю, отвечай по делу».
– Знаю, – сдался мальчик.
Гошу она не спрашивала про учебу, но тот увидел, что ей интересно, и тогда он начал сам:
– Нас водили на склад, там опечатанное все, только покрашенное, новенькое, из железа, – парень учился на инженерно-строительном, долго не размышляя, он пошел по отцовским стопам, решив, что это достаточно практично и по-мужски.
– И зачем? – поддержала беседу Людмила.
– Как зачем: нам же нужно знать, что мы делаем? – семья заулыбалась, и младший брат с завистью глядел на старшего, одновременно засовывая ложку с картофельным пюре в рот, которое вываливалось каждый раз – меры этот скромняга точно не знал.
Вдруг кто-то позвонил в дверь – мать поднялась из-за стола и посмотрела в дверной глазок: там было скопление людей. Ее назвали по имени и попросили открыть. Время было спокойное, так что Люда без задней мысли повиновалась. Распахнув дверь, она увидела двух мужчин, стоявших к ней спиной – и она инстинктивно догадалась, что ей нужно отойти и предоставить им возможность пройти в квартиру. Дальше она молчала, и только глаза понемногу увеличивались, приподнимались брови, лоб покрывался складками. Один из этих мужчин вносил носилки, второй придерживал, а третий держал их с другой стороны. На носилках лежал Павел.
Он был полностью одет, все было в порядке, но вот лицо… Лицо выглядело странно, необычно темные и большие мешки под глазами, голова обмотана бинтами. Сыновья по-прежнему сидели на кухне, все происходило достаточно быстро – санитары позвонили в дверь, Люда открыла, и они внесли Пашу в квартиру, давая понять, что им нужно место, куда его можно было бы выгрузить. В этот момент Гоша зашел в гостиную, он все увидел и понял – отцу плохо. Семья еще не знала, что конкретно случилось, и только наблюдала Пашино припухшее лицо с проступающими пятнами разных оттенков.
Гоши не было на кухне секунд 20, и свободный гражданин по имени Андрей так же вошел в комнату, подгоняемый любопытством. Так получилось, что он был не очень большим человечком и легко стал одним из тех, кто находился очень близко к Павлу. Люда уже ничего не могла поделать, и Гоша тоже. Но отец семейства был в сознании:
– Привет, отойди, дай людям закончить, – скомандовал отец, пусть и немного медленно.
Андрюша тут же отошел. Для него этот приказ стал подобен волшебной пилюле – он теперь знал, что делать – нужно отойти. В квартире было достаточно тихо – никто не паниковал, во всяком случае внешне. Андрей подумал, что такое случается, а у него-то и подавно нет опыта решения таких ситуаций. И когда мать сказала ему, что он может пойти погулять, потому что папе нужно отдохнуть, он попятился в коридор, надел обувь и вышел из квартиры. Казалось, он смирился и уже через несколько минут начал жить дальше. Но так ли это…
Медбратья объяснили Людмиле ситуацию, рассказали, что ей нужно делать дальше – и удалились. Задача была несложная: просто ухаживать, проводить в туалет и ванную, приглядывать, кормить и следить за тем, чтоб муж не забывал принимать лекарства.
А случилось, собственно, следующее: Паша работал в цехе помощником при сборке трактора, хоть не самого большого. Главный конструктор попросил подать ему нужную деталь, Павел наклонился, конструктор удачно установил деталь в двигатель, отошел и в следующую секунду, когда он уже вылез из-под капота, а Павел в меру своей любознательности продолжал наблюдать за каждым его движением, и в тот миг, как Паша также стал подниматься из-под капота, тот просто упал, угодив ему железной частью, которая служила креплением при сцеплении с нижней, точно в темечко. Крепление по форме напоминало якорь – тяжелый железный якорь. Но даже этого Павел вспомнить не мог. Проще говоря, в его черепе образовалась трещина – дальше была больница, перевязки, и вот он дома – вроде бы, все обошлось.
Такое могло случится с любой семьей, но случилось с этой. Павел был просто помощником, страховок и прочих вещей тогда не существовало, максимум, на что он мог рассчитывать, – двухмесячный отпуск «за счет заведения» и пионерский лагерь детям. Но и этого добиться не удалось, так как действия Павла были не совсем правомерными: ведь в его обязанности не входило засовывать голову между капотом и нижней частью трактора, а значит, он это сделал по своей собственной инициативе, что равно – не по протоколу. Таким образом, сам виноват – любопытной Варваре нос оторвали.
Не смешно.
Люда все понимала и надеялась на лучшее. Радовало только то, что мальчики уже не совсем маленькие и могли помогать. Вопреки предсказаниям медиков Павел со временем не окреп, более того, даже его вид не стал менее жалким, за две недели он очень потерял в весе, его одолевали головные боли и головокружения, из-за этого или еще из-за чего он не мог нормально питаться. Семья перестала на время улыбаться, только изредка, очень изредка…
Суд да дело, через три недели очень тихо Паша умер.
4
Люда видела, как он умирал, она вызвала скорую помощь. Мальчишки уже знали: когда мать вызывает скорую помощь, нужно идти спать или заниматься своими делами. Так и в тот раз. Конечно, Гоша видел последние вздохи отца, никто не плакал, не устраивал истерик – они просто приняли этот факт, по крайней мере, их поведение об этом говорило. Вокруг были санитары, но вся семья понимала – они сделали все, что могли, – и все просто сидели у кровати человека, который дышал в последний раз: они знали, что завтра он больше не сделает ни единого вдоха. Но молчали. Люда просто иногда говорила:
– Георгий, принеси папе воды.
И потом через время:
– Андрей, иди сюда, отец смотрит, – эти слова звучали уже несколько нежнее, так она хотела порадовать мужа, дав ему увидеть своего сына, и дать возможность сыну увидеть отца в сознании – но тот все чаще проваливался в вязкую массу туманного бреда.
Так же, как и тогда, когда они впервые встретились, эту пару нельзя было назвать страстными возлюбленными. Однако у них было кое-что другое: они стали близкими, между Павлом и Людой выросла по-настоящему родная связь, сотканная из опыта, прощения и терпения. Это был их путь – для них и не могло быть иного, никто не помышлял о другой жизни, не жалел о настоящем, другой жизни просто нет. Ее просто нет…
Мама Павла очень быстро организовала похороны. Погода стояла отличная, так и пела, так и окутывала ароматом жизни, так и рвала сердце овдовевшей Людмилы. Это скорбное мероприятие неожиданно оказалось масштабным, можно было подумать, что Павел и вся его семья Золотовых имели внушительный вес в обществе и в сердцах людей. Только на самом деле не последнюю роль сыграл тот факт, что Паша работал на двух работах в крупных предприятиях, хоть школу предприятием и не принято называть, плюс пришли коллеги Люды, приподъездные зрители жизненного спектакля и мамины наработки.
Андрюша смирно шел рядом с матерью, его нарядили сегодня, как никогда ранее. Георгий так же беспристрастно шел, только в отличие от всей его семьи его одолевала в основном не печаль, но злость. Не пристало ему выставлять напоказ такие эмоции – вот он и не выставлял. Георгий злился на все, его поражал абсурд всей ситуации, и он никак не мог смириться, что уже ничего нельзя исправить. Он был зол на завод своего отца, он ведь знал, что его мать сама покупала лекарства, знал, что предприятие не принимало никакого участия в лечении, что оно совершенно безразлично отнеслось к травме отца, словно он деталь в механизме, а не человек вовсе: сломалась – выбросили.
Он злился на медиков, которые его привезли, они ни словом не обмолвились, что такое может случиться – сейчас-то совершенно очевидно, что травма была куда серьезнее, чем они заявляли. И еще – на судьбу… В судьбу Гоша не верил и вообще ни во что не верил, и оттого еще сложнее ему было принять то, что случилось, он никак не мог понять, кому нужно было, чтоб его отец по вот такой глупой случайности перестал быть. Старший брат злился еще и на то, что понимал, насколько трудно станет его матери обеспечивать их и себя – «тянуть» в этом случае самое подходящее слово.
Вот процессия уже подошла к самому месту захоронения. Гоша видел, как красивый лакированный ящик с телом его отца захлопнули и стали опускать в яму. Потом нужно было кинуть горсть земли на крышку гроба.
Что бы это значило, как к этому было относиться? Непонятно… Георгий никогда ничего не бросал в своего отца и не мог понять, зачем он должен был это сделать сейчас, после его смерти. Ему все никак не удавалось осознать, что в земле сейчас только тело человека, а человека самого там уже нет – он умер; если бы там был человек, его бы не закапывали в землю. Во всяком случае, не эти люди, возможно, другие, но не эти…
В тот момент Гоша был на пике своей злости: он не мог плакать, не мог говорить, ярость просто затуманивала ему рассудок. И тогда он четко и ясно поклялся, смотря на блестящую поверхность крышки гроба своего отца, что изменит жизнь своей семьи, что больше никогда и ни за что не потерпит халатности, он сделает все для того, чтоб его мать ни за что на свете ни разу в жизни больше не переживала такие эмоции, что его младший брат будет употреблять не только бульон из костей, но и само мясо, и что он сделает все, что так и не удалось его отцу. Достижение этих целей для Георгия казалось своеобразным отмщением, расплатой, и на пути к этому его никто и ничто не остановит. Закрепил он свою клятву тем, что кинул злой взгляд сверху вниз на своего брата, стоящего справа, а потом из-под лба он взглянул на мать, стоящую слева от него, – эти два человека стали его целью, он был обязан сделать их счастливыми. Программа была запущена, назад дороги нет.
На этом погребальная процессия была окончена, и все «гости» перешли в фазу «поминки» – это такое мероприятие, где на улице расставляют несколько очень длинных столов с лавками и выносят огромное количество еды: очень напоминает свадьбу, только цветовая гамма немного отличается. Хотя это как сказать – возможно, именно свадьба напоминает поминки, и там и там присутствуют грусть, печаль и еда…
Люда вечно бегала, стараясь всем угодить, за всем уследить, занимала себя как могла – не в ее характере было сидеть, жевать и плакать, для этого у них было предостаточно других личностей. Все горевали по-своему, кто-то даже выражал свою скорбь размышлениями о политике и восхвалениями космического успеха СССР, поддобривая свои рассказы отменным самогоном.
Звонкий хруст огурчиков, запах свежих пирожков никого не оставили равнодушными и под конец дня многие, пошатываясь, но уже не столь опечаленными, осознавшие в философских спорах, что все в этом мире бренно, и Людка справится, мальчишки ведь вон какие уже вымахали, расходились по домам. Высоцкий сделал свое дело, и его песни с надрывом тоже стали постепенно утихать.
