Текст книги "Зло вчерашнего дня"
Автор книги: Нина Стожкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– А вдруг мама позвонит? – пояснила она вчера свою причуду Лине, поймав ее недоуменный взгляд. Но сейчас мобильник молчал, в отличие от Викентия Модестовича, который разливался голосистым соловьем.
– И когда этот старый хрыч Викеша все успевает? Я вот свои лекарства и то частенько забываю принять… Впрочем, для хорошенькой женщины у настоящего мужчины всегда найдется время, правда? – игриво взглянул гость на Лину. Та буркнула что-то не слишком вежливое и поспешила проводить жизнелюбивого старичка в летний «кабинет патриарха» под раскидистой лиственницей.
– О, кто к нам приехал! Мудрый сын Соломона! – объявил Викентий, с трудом скрывая раздражение из-за того, что пришлось прервать беседу с очаровательной помощницей. – Какими судьбами?
– Есть одно дельце, – загадочно объявил гость и, галантно раскланявшись с Серафимой, отвел Викентия Модестовича в сторону.
Ангелина хотела вернуться к своим грядкам, но внезапно передумала и плюхнулась в полосатый шезлонг. Она потянулась и блаженно, как кошка, зажмурилась на солнце.
«Ради этих райских минут безделья москвичи и заводят дачи, – подумала она. – Если даже не коттеджи или „настоящие“ дачи, хотя бы садовые домики. Полчаса отдыха в саду перевешивают все пробки по пути на фазенду, часовую толкотню в электричках, бесконечные хлопоты на грядках и утренние бдения в деревянном туалете-скворечнике. Нет, все-таки одно из главных удовольствий на свете – воскресное июльское утро на даче! Встать пораньше, пройтись по узкой дорожке, петляющей в мокрой траве, сорвать запотевшую гроздь красной смородины, припасть лицом к влажной розе и сразу, чтобы не закружилась голова, глубоко, с наслаждением, вдохнуть прохладный воздух. А потом с удовольствием вспомнить, что еще целый долгий день впереди».
У Ангелины собственной дачи никогда не было, она навещала друзей и родственников на их фазендах. Близких семей было несколько, поэтому за лето Лина успевала побывать на их дачах раза по два, не уставая удивляться, как они все не похожи. У каждой дачи было свое неповторимое лицо. В маленьких домиках на шести сотках все говорило о прошлом хозяев. Туда, в фанерные избушки, свозили гжельскую бело-синюю посуду, от которой не стало житья в Москве, вышедший из моды хрусталь. На дощатых полках расставляли потрепанные книги – в городе читать некогда, а выбросить жалко, в дождливый денек авось пригодятся. Рядом со старым проигрывателем держали давно заезженные пластинки, которые никто никогда не слушал, довольствуясь радио «Ретро», оглашавшим округу голосами Ротару и Пугачевой. На террасах по ночам скрипели продавленные диваны, а выцветшие коврики прикрывали «гуляющие» из-за ненадежного грунта стены.
Но такая эклектика и пестрота допускались лишь в старых садовых домиках на шести сотках, доставшихся Лининым друзьям по наследству от небогатых родителей. Другое дело – в закрытых коттеджных поселках. Там весь этот милый сердцу хлам давным-давно выбросили на помойку. Весь облик элитных домов давал понять: старью тут не место. Здесь живут новые люди, которые и жизнь свою тоже устроили по-новому: просто, комфортно, современно. Как в модных телесериалах или в глянцевых журналах. Обитатели этих ВИП-резерваций изо всех сил пытались забыть недавнее прошлое, когда были как все: ездили на работу в метро, бегали по вещевым рынкам, стояли в очередях, покупали пережаренные пирожки в палатке возле автобусной остановки, а посуду мыли в раковине руками. Теперь эти новые люди изо всех сил старались одним махом перепрыгнуть в другую жизнь – без хрущевок, пыльных дворов со сломанными качелями и вонючих подъездов. Забыть, скорее стереть из памяти все, что было! В коттеджи покупалось все самое новое – даже лучшее, чем в городские квартиры. Ведь загородный дом – зримое свидетельство того, что жизнь удалась. За высокими заборами игрались свадьбы, рождались дети, им нанимали лучших нянек и гувернанток. Наконец, дети первого поколения внезапно разбогатевших россиян выросли, наступило время идти в школу. И тут оказалось, что они совершенно не умеют общаться со сверстниками. Психологи даже придумали название новой генерации первоклассников – «коттеджные дети». Эти тепличные цветы не выдерживали даже легкого дуновения ветра реальной жизни. То, что за заборами усадеб идет совсем другое существование, что не у всех детей есть шоферы и гувернантки, оказалось для большинства «коттеджных» первоклассников довольно-таки неприятным сюрпризом.
Чего только Лина не повидала в элитных подмосковных поселках! Народившаяся буржуазия принялась чудить, чтобы прочнее утвердиться в новой жизни, и теперь расставляла свои метки – свидетельства финансового и жизненного успеха. Каминные залы, в которых можно гонять в футбол, бассейны, выложенные флорентийской мозаикой, белые рояли на верандах, зимние сады под стеклянными крышами, собачьи будки, являвшие собой миниатюрные копии особняков хозяев… И разумеется, новенькая дачная мебель, стены в светлых, пастельных тонах, посуда под цвет занавесок, изысканное шелковое или льняное постельное белье, картины в той же цветовой гамме, что и комнаты. Все тщательно разработано и продумано вместе с дизайнерами по интерьеру и ландшафту. Любая деталь обстановки намекает, нет, кричит об изысканном вкусе хозяев и их высоком положении в обществе.
«Глаз радуется, а душа скучает, – размышляла в таких домах Лина, сидя где-нибудь в уголке каминного зала. – Эти жилища без прошлого похожи на гомункулов, выращенных в ретортах, красивых и стильных, но до зевоты одинаковых».
К счастью, в доме Люси былое нахально вылезало изо всех щелей, властно напоминало о себе, заполняло пустоты, если они появлялись, с быстротой звука. Воспоминания возвращали домочадцев в небогатое и суетливое, но такое радостное и надежное прошлое. На книжной полке рядом с дорогими фолиантами стояли детские книжки Люси и ее отпрысков, любимая поэма Стасика – «Василий Теркин», которую тот всегда перечитывал, когда заболевал и лежал в постели с высокой температурой. В стеклянной витрине вместе с сувенирами из дальних стран пристроились ракушки, выловленные когда-то Катей в Черном море, крошечные машинки, которые Стасик собирал в детстве. А Викентий Модестович до сих пор спал на внушительном деревянном топчане, который Денис собственноручно сколотил еще в те годы, когда не нанимал «специально обученных людей»…
Размышления Лины прервал звонкий девичий голос:
– Ангелина Викторовна, угощайтесь, я вам ягод собрала!
«Эта девушка – просто чудо!» – подумала Ангелина и, не вставая с шезлонга, лениво протянула Серафиме руку. Та от души насыпала Лине в ладонь целую горсть малины и, звонко рассмеявшись, побежала к Стасику, который маячил на полянке, ревниво присматривая за своей «боттичеллиевской Венерой».
– Видишь ли, Викеша, – до Лины долетел из беседки густой раскатистый басок гостя, – наш храм собирает пожертвования на ремонт. Надеюсь, ты внесешь достойную лепту?
– Храм? Какой еще храм? – В голосе Викентия Модестовича послышались искреннее удивление и беспокойство. – Синагога?
– При чем тут синагога? – удивился в свою очередь Михаил Соломонович. – Я хоть и еврей, но крещен в православную веру.
– Ты? Православный? Подпеваешь попам в театральных византийских рясах! – пророкотал Викентий Модестович. В его голосе послышались растерянные нотки. – Ты же когда-то был секретарем партийной организации, Миша! Партсобрания проводил…
– Заблуждался, прости, Господи. – Лина увидела, как Михаил Соломонович вышел из беседки и широко перекрестился, обратив смиренный взор на безоблачное небо. – А потом я прозрел. Понял, что «материя – объективная реальность, данная нам в ощущениях… Богом», – как говаривал покойный философ Александр Зиновьев. Наверное, Викеша, я прирожденный руководитель. Раньше избирали парторгом – теперь церковным старостой. Перед тобой смиренный прихожанин храма Непорочного Зачатия. Да и тебе бы я посоветовал: пока не поздно, одумайся, крестись. Умоляю, не помирай во грехе! Если хочешь знать, я это как врач тебе советую.
– Нет, я потрясен! Я раздавлен! – Викентий Модестович так разволновался, что снял соломенную шляпу и протер большим клетчатым платком вспотевшую лысину. – Как можешь ты, врач, профессор, серьезный ученый, позволять себя обманывать каким-то безграмотным хитрым попам? Ты что, всерьез уверовал в непорочное зачатие?
– А партеногенез? Ты что, Викеша, биологию в школе не проходил? – развел руками гость. – А если проходил, тебе прекрасно известно, что растения могут размножаться и без партнеров. А оплодотворение из пробирки? Или клонирование? Как они вписываются в твои закоснелые взгляды?
– Все вышеперечисленное чудесами вообще не считаю, – отрезал Викентий Модестович, и Лина услышала его возмущенное покашливание. – Обычное развитие науки. Ты что, и вправду думаешь, что ведешь свой род от Адама?
– Ну, обезьяну я оставлю для твоего семейного альбома, – ядовито заявил гость, красноречиво взглянув на шерстистые руки приятеля, – твой экстерьер – серьезный аргумент в пользу надуманной теории старика Дарвина. А я – всего лишь скромный потомок Адама. Хотя моя Дора Львовна, царствие ей небесное, была крупновата для мужского ребра. Но, честно говоря, из-за ее любопытства меня вполне могли изгнать из рая. Так даешь ты нам деньги на храм или нет? – нетерпеливо вопросил гость.
– Надо подумать. – Патриарху явно не хотелось расставаться с ощутимой суммой. – Тут дело принципа. Не хочу поддерживать своими денежками опиум для народа.
– Ну ладно, думай до вторника, – милостиво разрешил Михаил Соломонович. – А я пока с твоего позволения отдохну денек у тебя в поместье, раз уж притащился по жаре на электричке в такую даль. Во вторник мне на дежурство – тогда и освобожу тебя от своего общества.
Ангелина сидела тихо, стараясь как можно дольше не обнаружить свое присутствие. Хотя понимала, что подслушивает. Но разговор неожиданно заинтересовал ее. Вопросы веры и безверия волновали Лину столько, сколько она жила на свете.
Лина выросла в семье потомственных безбожников. Мятежный прадед-поляк, по семейному преданию, скрываясь в пещерах Киево-Печерской лавры от царской полиции, из любопытства отломал у святых мощей палец. А тот возьми и окажись… восковым. Видимо, монахи пытались сохранить тайну о нетленности мощей и прибегли к откровенной подделке. Это обстоятельство, а еще тот легендарный факт, что бабушку потеряли, когда везли в санях крестить под Рождество, правда, вскоре нашли на обочине зимнего тракта, – все это привело к тому, что ее бабка до самой смерти в девяносто лет оставалась воинствующей атеисткой. А мама вообще была серьезным ученым-физиком и разговоров о религии не признавала. К решению Ангелины креститься она отнеслась так, как если бы та в трудную минуту стала принимать легкий антидепрессант. «Наверное, тебе это надо, – сказала мать, – а я могу обойтись и без подобных подпорок. Потому что, с точки зрения нынешней науки, мир устроен намного сложнее, чем внушают нам религии мира в целом и догматы православия в частности. В соблюдении наивных обрядов я не вижу смысла».
Никаких мыслей креститься перед смертью «на всякий случай», как делает большинство людей, мама не допускала. Сочла бы это предательством своих убеждений.
А Лине после крещения стало немного легче жить на свете, потому что, в отличие от ее дорогих предков, она верила в загробную жизнь. Хотя наследственное безбожие частенько смущало душу…
Словом, метания Михаила Соломоновича ей были близки…
Честно говоря, Викентий Модестович не очень-то обрадовался решению приятеля поселиться у него в доме, пусть на пару дней. Не хотелось отвлекаться от работы над мемуарами в обществе юной красавицы. Да и проводить время в спорах в такую жару было лень. Но патриарха внезапно осенило:
– Миша, сейчас я познакомлю тебя с одной милой дамой. Марианна – моя подруга детства и соседка по бывшей коммуналке. Кстати, как и ты, была членом партии. Коммунистической, разумеется. У вас найдется много общих тем для бесед. Чудненько проведете время.
– М-да, представляю, сколько ей лет, если дама выступала на партсобраниях в эпоху «дорогого Леонида Ильича», – проворчал гость, скосив глаза на Серафиму. – Ну ладно, давай сюда свое антикварное «золото партии».
И два джентльмена, подтрунивая друг над другом, как в юности, и подталкивая друг друга локтями, словно подростки, направились к дому.
Тем временем в ворота усадьбы въехала машина, из нее выкатилась Люся, как обычно увешанная пакетами и сумками, словно ослик поклажей.
– Так и знала, в этом доме все умрут с голоду, но без меня ни к холодильнику, ни к плите не подойдут! – возмутилась она, окинув взглядом полянку, на которой толпились домочадцы. Она строго взглянула на Олесю, поспешно забравшую у хозяйки часть пакетов и всем своим видом изобразившую усердие.
– Ну да, без вас тут никто ничего не ел, – виновато оправдывалась помощница. – Кто говорил – жарко, кто – рано, а у некоторых – вообще особая диета. – При последних словах домработница красноречиво взглянула в сторону Валерии. Дама сосредоточенно сидела в позе лотоса на коврике под яблоней.
– А некоторые вообще ничего не едят, – наябедничала Лина, показав глазами на Серафиму. Но у той как раз зазвонил мобильник, и девушка поспешно скрылась в беседке.
– Да не переживайте вы, Людмила Викентьевна, тут столько лишних ртов, что малэнькая экономия в хозяйстве не помешает, – подбодрила Олеся хозяйку. – А кто за вас соскучился, тот пускай откушает моего борща. (Хоть и не харчо, як некоторые хрузинские чоловики любят!) Между прочим, я в одном доме работала, так там гостей вообще одними чипсами, а прислугу – дошираком кормили.
Люся, не слушая болтовню Олеси, тараторившей на варварской смеси малороссийского и московского наречия, подхватила оставшиеся пакеты и поспешила в дом. К бесчисленным и нескончаемым домашним делам.
Звук был тихим, но безотчетно тревожным. Вначале Ангелине показалось, что какая-то птица гортанно скликает сородичей. Или что у соседей сработала автомобильная сигнализация. Потом Ангелина решила, что в доме запиликал будильник. Однако странные и тревожные звуки не исчезали, напротив, становились все настойчивей и громче. Наконец Лина, прислушавшись, внезапно все поняла, порывисто вскочила и кинулась в дом. Возле шезлонга, как лепестки огромного фантастического цветка, остались розоветь в скошенной траве ее дачные тапочки.
Вскоре она поняла, что звуки доносились не из дома, а из подвала, куда недавно был сделан отдельный вход. Лина бежала к большой железной двери, не обращая внимания на еловые шишки, валявшиеся по всему участку и больно коловшие босые ноги. Она уже знала: этот полуплач-полустон мог принадлежать только одному человеку – ее подруге Люсе.
У двери в подвал кто-то резко схватил ее за руку. Это был муж Олеси – Василий.
– Мадам, стойте! – закричал он. Лина не послушалась, тогда он не слишком-то вежливо рявкнул: – Стой, говорю! Замри! Назад, дурище московское! Все ноги себе переломаешь!
Ничего не понимая, Ангелина заглянула в проем лестницы и отпрянула. На ступеньки, ведущие в подвал, кто-то щедро разлил подсолнечное масло. Новенький мрамор блестел так, словно его натерли воском.
«Ну и ну, словно булгаковская Аннушка тут побывала», – растерянно подумала Лина и крикнула в темноту:
– Люсь, ты как?
– Хуже не бывает, – простонала подруга из глубины подвала, – нога… кажется, я ее вывихнула или сломала. Ой, так больно, Линка, ты бы только знала!
– Держись! – прокричала Лина. – Домохозяйки не сдаются! Вперед, гардемарины! Спускаюсь к тебе…
Василий ожесточенно тер ступени тряпкой с растворителем. Лина, нетерпеливо отпихнув сторожа, стала медленно и осторожно спускаться в глубокий подвал. Она крепко держалась за перила и все же пару раз едва не шлепнулась, словно звезды на ледовом шоу. Наконец глаза медленно привыкли к полумраку, она увидела подругу. Та, бледная, сидела прямо на каменном полу, держась за ногу, и подвывала от боли. Лине потребовалась пара секунд, чтобы глубоко вдохнуть, подавить подступившие к горлу рыдания и взять себя в руки. Затем она объявила почти веселым голосом:
– Я вижу, «Цирк со звездами» не удался?
– Да уж, шлепнулась будь здоров. Наверное, эта рохля Олеся масло с утра разлила, а вымыть ступеньки забыла, – прорыдала Люся. – Вечно у нее такое случается. А она, видишь ли, никогда и ни в чем не виновата. И зачем мы сделали этот выход через подвал! В доме на ступеньки хотя бы коврики набиты были! А тут – не успели.
Люся все еще сидела на полу, обхватив обеими руками правую ногу и раскачиваясь от боли. Даже отползти в угол, где лежал тюк со старыми тряпками, не хватало сил.
– Вот невезуха, – простонала Люся, – сегодня в нашем доме самый черный день в этом году. Только-только поверила, что с Денисом все в порядке, как сама шлепнулась со всей дури в этот подвал. И какого черта я именно сейчас полезла за огурцами? Неужели не обошлись бы? Да запросто! И вообще, вино солеными огурцами закусывать – дурной тон. Да и со вчерашнего дня еще пара штук в холодильнике оставалась. Знаешь, Лин, мне еще повезло. Нет, правда. Только ногу повредила, а могла ведь вообще без головы остаться. Понимаешь, едва я приземлилась, рядом со мной шлепнулся здоровый мешок со всяким барахлом. Тяжелый, тебе и даже мне не поднять. После моего падения покачнулась вон та бочка. Помнишь, она еще пустая стояла, ты все спрашивала, что в ней. Ну и… В общем, все одно к одному. Представляешь, Василий пристроил этот мешок на бочке с самого края. Ну, мог бы хоть раз думалку включить! Понятно, чужое – не свое, но я же им неплохие деньги плачу, Лин! Короче, они с Олесей – та еще семейка! Давно бы выгнала, да разве сейчас найдешь надежных и честных работников в загородный дом? Эти хотя бы не воруют.
– Ну ладно, поплакали, постонали, а теперь попробуем встать, – потребовала Лина, – пора отсюда выбираться.
Люся оперлась на руку подруги и, стараясь не наступать на больную ногу, заковыляла наверх. А Лина с грустью почувствовала, что от светлого утреннего настроения не осталось и следа.
Михаил Соломонович сосредоточенно обследовал на веранде Люсину ногу, и с каждой секундой лицо его становилось спокойнее и увереннее.
– Знаешь, Викеша, как клиницист скажу тебе: ничего страшного, – наконец заявил он. – Холод, покой – и скоро наша Люси поскачет по своим грядкам, как бегунья по дорожке с барьерами. Да, сильный ушиб, да – растяжение связок, но, поверь мне, перелома нет. А путешествие в город только растревожит ногу.
– Может, рентген сделать? – на всякий случай спросила Ангелина.
– А толку-то? – встряла Марианна, возникшая на веранде. – Наш мэр окончательно разрушил городскую систему здравоохранения! Раньше она худо-бедно работала. Правда, слишком худо и очень бедно. Зато теперь даже в дорогой клинике, где наблюдается Люся, больных лечат одни блатные недоучки.
– Какой еще рентген? – проворчал, не слушая болтовню Марианны, Михаил Соломонович. – Я к старости научился все видеть насквозь – не хуже рентгена или какого-нибудь психа экстрасенса. Вот, к примеру, тебя, Викеша, насквозь вижу. Похоже, у тебя от стресса созрел очередной грузинский тост. Пойдемте, друзья, скорее в дом, выпьем хорошего вина. Я как раз захватил бутылочку, – не отступал Михаил Соломонович. – У врачей, как вы догадываетесь, этого добра всегда в избытке, при желании спиться недолго.
И Михаил Соломонович, обхватив Люсю за талию и велев ей посильнее опираться на руку, осторожно повел даму к столу.
Первая, кого увидела в столовой честная компания, была Олеся. Женщина сидела на диване и громко, со вкусом рыдала, закрывая лицо маленькой красной подушечкой. Внушительные формы южной красавицы колыхались при каждом громком всхлипе.
– Олеся, что случилось? – разволновалась Люся. – Кто тебя обидел? Успокойся, пожалуйста, расскажи все по порядку.
Я не разливала масло, Людмила Викентьевна, – прорыдала Олеся в подушку так, что у нее получилось «не д-а-здива-а-ла». Когда она наконец отняла подушку, ее хорошенькое прежде личико оказалось таким же красным, опухшим и изрядно помятым, как сама подушка. – Честное слово, Людмила Викентьевна, не разливала. А вы вот взяли и упали. Сижу, ничего не могу делать, все думаю про этот случай… И как такое могло случиться?
– Забудем об этом, – великодушно предложила хозяйка, – какое теперь все это имеет значение? Лучше накрой стол к ужину и выпей валерьянки. Хочешь, допрыгаю до холодильника и накапаю тебе в чашку капель сорок? Всегда держу ради такого случая коктейль из валерьянки, пустырника и валокордина. В бутылке 0,7 литра… Входит в боекомплект домохозяйки. Без такого коктейля в большой семье не выжить, – объявила Люся, окинув домочадцев прежним «маршальским» взглядом. – Между прочим, всем могу накапать. Называется коктейль «Нас не догонишь!».
– Олеся, – неожиданно спросила Лина, – а что у вас лежит в кармане плаща?
– Какого плаща? – насторожилась женщина.
– Ну, вашего серого плаща – он висит внизу на вешалке. Я его прошлой ночью на плечи накинула, так из кармана пузырек с лекарством выкатился…
– Да вы… Вы шо, решили, будто я вначале потравила Дениса Петровича, а теперь за Людмилу Викентьевну принялась? – Олеся уставилась на Лину огромными глазищами, полными слез. Эти глаза вдруг потемнели и налились тяжелым гневом.
– Принесите пузырек, – тихо, но твердо попросила Лина.
– Да подави… – Олеся запнулась, потом метнулась в сени и вернулась назад с плащом. Она торжественно извлекла из кармана тот самый злосчастный пузырек и с презрением сунула Лине. На пузырьке было написано «БАД „Похудей-ка“».
– Олеся, вы… вы тоже пытаетесь похудеть? – удивилась Лина.
– А что я – хуже вас, столичных дамочек? Если не верите – выпейте. Да хоть несколько штук, мне не жалко. А мы тогда посмотрим, уснете вы или нет, – ехидно предложила домработница. И добавила: – Боюсь, до утра из уборной не вылезете!
– Спасибо, Олеся, извините меня. – Лина окончательно смутилась.
– Я еще не сошла с ума, – снова всхлипнула Олеся.
– С ума сошел наш мэр, – встряла, как всегда некстати, Марианна. – В городе все лекарства подорожали, даже валерьянка, скоро коту на Новый год нечего будет налить. В понедельник начну собирать подписи в доме под письмом протеста.
– Против чего вы протестуете на сей раз? – живо поинтересовался Михаил Соломонович.
– Против роста цен на лекарства и жуликов в белых халатах, – пояснила вечная бунтарка. – О присутствующих, разумеется, я не говорю.
– Никогда не думал, что Дон Кихоты бывают женского рода, – галантно поклонился Марианне Михаил Соломонович, с одобрением поглядывая на воинственную даму. Он совершенно не обиделся на ее наскоки. Лес рубят – щепки летят…
Люся, превозмогая боль, расхохоталась. Похоже, жизнь в доме возвращалась на старые рельсы.
– Послушайте, а где наша великолепная Валерия? – Михаил Соломонович, похоже, отставил на время роль благородного вдовца и стал стремительно вживаться в роль завидного жениха. По этому случаю он решил провести на даче перекличку незамужних женщин… – Надеюсь, диета Валерии допускает хорошее вино?
– Валерия уехала, – объявила Марианна со злорадным торжеством. Мол, не ей одной присущ дух протеста.
– Как уехала? Когда? А как же отец? – изумилась Люся.
– Наверное, она почувствовала себя лишней, – красноречиво вздохнула Марианна, скосила глаза на Викентия Модестовича и добавила: – Бедняжка… Наш Викентий все время проводит в обществе этой девушки – ну, Серафимы. К тому же Валерия вспомнила, что у нее завтра семинар, который нельзя пропускать.
– Какой семинар? – изумилась Лина. – Насколько я помню, Валерия в последнее время активно занималась только собственными здоровьем и красотой. Вот и отдыхала бы на даче у Викентия Модестовича. Уж здесь-то все условия для фитнеса, прогулок на свежем воздухе, утренних купаний в речке и вечерних в бассейне. На даче ее красота, скажу не без зависти, просто расцвела!
– Она посещает семинар по психологии, – неохотно призналась Марианна. Чувствовалось, что эта тема ей совершенно неинтересна. Все, что не имело отношения к борьбе за справедливость, выводило даму из себя. – Этот дурацкий психологический тренинг называется «Пять языков любви».
– Что за чушь? – удивленно поднял брови Викентий Модестович, до этого почти не прислушивавшийся к дамской болтовне. – Мне Валерия ничего не говорила. Какие такие «языки любви»?
– Ну, не тебе, Викеша, об этом спрашивать, ты теперь в теме, – язвительно заметила Марианна, указав глазами на Серафиму. Девушка оживленно беседовала за окном со Стасиком и обворожительно улыбалась.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами патриарх.
– На, просветись, – вышла из себя Марианна и протянула другу детства брошюрку с алой розой и пылающим сердцем на обложке. – Модная американская методика: «Пять языков любви». Язык подарков, язык прикосновений, язык общих дел… Какие-то «Вечера Правды». В общем, переливают из пустого в порожнее, а психолог на их глупости денежки зашибает. Ну, общее дело с Серафимой у вас уже есть, – не удержалась она от ехидства, – твои, Викеша, мемуары.
– Без церковного таинства все это называется блудом, матушка, – назидательно объявил Михаил Соломонович и, чтобы прервать греховную беседу, широким жестом выставил на стол бутылку «родного» французского бордо трехлетней давности.
– Насчет блуда согласна, хоть я и атеистка, – проворчала Марианна, – любовь – это общая борьба. Борьба за справедливость, а что, разве Бог разрешает пить церковным старостам?
– Ну, он же не моя покойная Дора Львовна! К тому же до поста далеко, сегодня воскресенье, – добродушно пояснил Михаил Соломонович. – Бутылочка хорошего вина поможет нам побороть уныние, которое, как известно, тяжкий грех. Может, и ты, Викеша, тяпнув рюмочку, станешь чуточку сговорчивей?
И Михаил Соломонович, с намеком потрогав краешек бумажника в нагрудном кармане и заговорщицки подмигнув приятелю, пригласил честную компанию к столу.
Ночью Ангелине не спалось. События последних дней мелькали перед глазами, словно в рекламном ролике, запущенном в режиме быстрой перемотки. Может, «соломоново вино» было тому виной, может, летняя жара, но сердце Лины стучало, как колеса скорого поезда. Каждый час она просыпалась в липком поту в каморке под крышей, отсмотрев очередную серию кошмарного сна. То Викентий Модестович медленно слетал со своего балкона, как гигантская муха, расправив полы длинного черного плаща. То Гарик, перебрав спиртного, бил Стасика по голове мемуарами отца, приревновав племянника к Серафиме.
Нет, это невыносимо! Сплошное мучение, а не сон! Лина решительно встала и вышла в сад.
Огромная и круглая, как медное блюдо, луна освещала поляну перед домом. Она светила, как самый яркий фонарь на участке. Лина слушала цокот кузнечиков и пение лягушек в пруду – все те обычные деревенские звуки, которых местные жители обычно не замечают, – и потихоньку успокаивалась. Ночная сельская тишина всегда приводила ее, убежденную урбанистку, в состояние транса. Как всегда, за городом в теплые летние ночи хотелось думать о вечном – о Вселенной, о бесконечности… Лина не сразу заметила, что за деревьями мелькнула чья-то длинная тень. Она с досадой вернулась от грез к действительности.
«Ага, этого любителя ночных прогулок я, кажется, знаю. В привидения меня никто не заставит поверить!»
– Привет, Денис! – тихо окликнула Лина. – Призрак больничной палаты посетил этот дом? Тень отца Гамлета явилась наказать злодея?
– Ну, могу я хотя бы ночью воздухом подышать? – проворчал Денис. – Парадокс: живу за городом, а все время провожу в душном офисе. Между прочим, врач в больнице сказал, что здоровый образ жизни и покой для меня сейчас важнее любых лекарств. Умный мужик, восточную мудрость мне процитировал: «Выслушай женщину и сделай наоборот». А Люся днем звонила и требовала, чтобы я отпуск взял. Так что теперь я поступлю наоборот – буду работать все лето…
– Знаешь, в Московском зоопарке есть павильон, где при свете особых ламп обитают ночные животные, – улыбнулась Лина. – Теперь я точно знаю, кого там не хватает: Дениса Петровича Тараканова. Неудивительно, что в этом доме почти никто тебя не видит. Кстати, как чувствуют себя твои пострадавшие? Я имею в виду позвоночник и голову?
– Да пока не очень, но что я могу поделать? Не буду же я целую неделю в палате валяться, когда на работе очередной аврал. Хорошо хоть Люся заснула до моего приезда, не пришлось с ней объясняться. Знаешь, я чувствовал себя таким счастливым, когда сбежал из провинциальной больнички – наверное, граф Монте-Кристо, дернувший на свободу, радовался меньше.
– Да ты хоть в курсе, что твоя жена в подвал рухнула и ногу повредила? – чуть не закричала Лина.
– Правда? А я ничего не знаю. Ни фига себе! – Денис, оторопев, задумчиво потер затылок. – А почему Люська не позвонила по мобилке?
– Не хотела загружать тебя своими проблемами. Она же у тебя всегда на последнем месте. Ты что, свою жену не знаешь? Других таких на свете нет! Даже когда ее Михаил Соломонович обследовал, Люся продолжала отдавать распоряжения по хозяйству. Взял бы ты, Дэн, отгул, провел бы с пострадавшей женой денечек, – намекнула Лина. – Хочешь дружескую правду? Твои вечерние отлучки становятся оч-ч-ч-чень подозрительными. Интересно, что за бесконечное кино ты снимаешь? И с кем?
– Ладно, не болтай глупости. Так и быть, возьму отгул на следующей неделе. Сейчас не могу. Ну, не смотри на меня так, я не призрак отца Гамлета.
Боже, как не хотелось Лине на следующее утро на работу! Как жаль было оставлять маленький подмосковный рай ради раскаленного городского асфальта и душного офиса.
– Знаешь что, пожалуй, я сегодня никуда не поеду, – сказала она Денису, спустившись к завтраку. – Как говорится, по телефону можно делать все, кроме детей. Так что я с моим ноутбуком и мобильным телефоном остаюсь здесь. Работать. На свежем воздухе.
– Линок, привет! Ты где? У Люси? Что делаешь? Работаешь? В такую жару? – услышала она в мобильнике бодрое щебетание Валерии. – Послушай, ну удери ты с этой дачи, у меня есть предложение. Давай сходим вечером на наш семинар. Обещаю, ничего подобного ты прежде никогда не видела. Новейшие методики. Современный психологический тренинг. Тебе понравится. Ей-богу!
– «Пять языков любви»? – не удержалась Лина от ехидства. – «Вечера Правды»? Нет уж, спасибо. Я лучше поработаю.
– Ну-ну, Линка, перестань ерничать, ты же не ершистый подросток, – одернула ее Валерия. – Пора менять взгляды на мужчин и на психологические тренинги, а то так и помрешь в одиночестве. Сколько лет прошло со времени твоего развода? Пять? Ах, уже десять? Немало, согласись. «Пять языков любви» – это как раз то, что тебе сейчас нужно.
