355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нина Семушина » Те, которых не бывает » Текст книги (страница 3)
Те, которых не бывает
  • Текст добавлен: 10 ноября 2020, 18:30

Текст книги "Те, которых не бывает"


Автор книги: Нина Семушина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

3. Бессонница в летнюю ночь

…Лучи летнего солнца косой линейкой перечёркивали тетрадные строчки стеллажей, уставленных целыми книгами самых разных букв.

Часы на башне у гостиницы пробили шесть; звук разносился во все стороны, плыл над городом и рекой, влетал в открытую форточку библиотечного окна, как звонок, возвещавший перемену и конец уроков. Или как первый звонок в театре, сообщавший о скором начале спектакля. Или как колокол судьбы, напоминавший Золушке, что её сказке осталось длиться всего шесть часов. Или как колокольчик, который звенит соль-диезом в чьих-то рыжих волосах. Всё зависит от точки зрения. Или точки слушания?..

Ян поднял глаза от книги и глубокомысленно почесал нос. За то время, пока били часы, он опять замечтался и совершенно забыл, о чём только что читал. Ну как вообще можно готовиться к экзаменам, когда лето на дворе? Кто вообще придумал летнюю сессию? Ну, зарубежная литература – это ещё ладно, но философия? Какая философия, когда на дворе асфальт плавится от тоски по цветным мелкам, а каждый далёкий свисток электрички напоминает обо всех на свете дорогах, который готовы расстелиться под ногами вот в эту самую минуту и увести тебя туда, где город заканчивается и остаётся только небо над головой?..

Звёздное небо над головой.

Нравственный закон внутри. Иммануил Кант. Ян с тоской уставился в учебник философии – зелёный, как тоска, и ветхий, как описанные в нём теоретические построения, а потом решительно захлопнул книгу. Учебник выплюнул студенту в глаза некоторое количество крайне философской пыли.

– Я сдам, – сообщил Ян пространству, сгрёб в рюкзак тетрадь с конспектами (строчки в каждой строке к концу страницы неуклонно ползли вниз и превращались постепенно в кардиограмму сердечного приступа: как приличный студент, Ян героически боролся со сном на лекциях, но по законам жанра проигрывал, а Оле-Лукойе раскрывал над ним свой специальный зонтик для тех, кому неминуемо светит пересдача) и, уверенно ориентируясь в лабиринте стеллажей, пошёл к выходу, на ходу разглядывая приветливо обращённые к нему корешки книг.

Он знал эти полки наизусть и мог бы, наверное, дойти до выхода с закрытыми глазами. Почему бы, собственно, и нет? Тут же никого нет, уже шесть часов. Ян закрыл глаза, уверенно миновал буквы Д и Г, погладил корешок толстенного Гриммельсгаузена, который означал для него поворот к выходу, определил на ощупь, что третий том Бальзака кто-то взял и не поставил на место, повернул в секцию А…

– Ой, – запоздало среагировал Ян, уже в полёте открывая глаза, чтобы встретиться с желтовато-карими глазами рыжей девушки, стоявшей прямо под буквой А и совершенно не ожидавшей, что из-за поворота на неё вылетит потрясающе красивый и образованный студент второго курса филологического факультета и впилится в неё с неотвратимостью «Титаника», разбивающегося об айсберг; с решительностью быка, несущегося на тореадора; с грацией деревянного коня, ввозимого в ворота Трои вместе с его таким богатым внутренним миром; с изяществом…

С изяществом, достойным слона в посудной лавке, потрясающе красивый и образованный студент второго курса филологического факультета рухнул на паркетный пол читального зала, к ногам своей одногруппницы Аси Энгаус, облачённым в жёлтые кеды и щедро покусанным комарами. Ян чувствовал себя очень глупо – во-первых, потому, что намеревался списать у Энгаус конспект по философии, а во-вторых, потому, что готов был поклясться, что в читальном зале, кроме него, никого не было. Он сидел тут с самого обеда, и дверь с тех пор ни разу не открывалась…

– Что, переучился? – с убийственным спокойствием поинтересовалась Ася.

…А в-третьих, потому что он никогда не замечал, что у Аси такие глаза. И такие рыжие ресницы. И такая родинка на переносице среди веснушек.

– Малинин, ты заболел? – Ася с видом начинающего патологоанатома наклонилась над однокурсником. Поверженный троянский конь с трудом сел и, пытаясь сохранить на лице остатки былого величия, решил перевести тему:

– Между прочим, читальный зал закрывается в шесть.

– Я в курсе. – Ася перешагнула через Яна, его самомнение, модную стрижку и багаж знаний и направилась к столу у окна, не оборачиваясь.

Ян поднялся, мысленно попрощался с книгами, пообещал обязательно прийти завтра, открыл тяжёлую дверь, которая тут же недовольно заскрипела (нет, ну как, как Ася могла через неё пройти, а я не услышал? Я же не спал, клянусь золотым зубом моей прабабки!), съехал вниз по старинным перилам и оказался на улице.

Нога Яна Малинина ещё не ступила с крыльца библиотеки на асфальт, а он уже и думать забыл и об Асе Энгаус, и о конспекте по философии, и о Канте, и о нравственном законе.

А о звёздном небе Ян не забывал никогда.

– Конечная, Запруд, – сообщила кондуктор. – Эй, студент, не спи, всю молодость проспишь.

– Я буду вечно молод, – с готовностью пионера отозвался Ян, сидевший на задней площадке, открывая сонные глаза, вскакивая и немедленно врезаясь головой в поручень над своей головой. Кондукторша расхохоталась; Ян очень изящно (по собственному мнению) покинул внутренности раскалённого от жары синего автобуса, рекламировавшего магазин «Кит». Он чувствовал себя Ионой, внезапно ускользнувшим от собственного сюжета ещё до его начала.

На остановке никого не было; Ян сел на облупившуюся жёлтую скамейку, открыл рюкзак и откопал среди ненавистных конспектов по философии книгу в старинном кожаном переплёте без каких-либо надписей на обложке.

Летом, конечно, не так удобно летать, но работа-то не ждёт. Если бы сны всегда дожидались наступления ночи, мы жили бы в идеальном мире.

Идеальный мир. Идеализм. Материализм. Диалектический. Вот чёрт. Надо, надо было попросить у Энгаус конспект. Ну ладно, до экзамена ещё два дня.

Он открыл безымянную книгу, провёл пальцем по странице, и под его пальцами на желтой старинной бумаге начали проступать тёмные чернильные буквы. Ян сосредоточенно читал закручивавшиеся чёрным водоворотом строчки, заполнившие весь разворот и напоминавшие графическую версию «Звёздной ночи» Ван Гога.

Да уж, нелёгкая сегодня будет ночь. Давление, что ли, меняется? Обычно такие сны к дождю бывают.

«Точно будет дождь», – подумал серый полосатый кот, меланхолично почёсывая за ухом. Он вышел из подвала поймать последние лучи солнца – такие же рыжие, как его старая знакомая Пенелопа, которая, впрочем, неумолимо становилась старой в прямом смысле и потому всё реже выходила гулять. Эх, а вот в былые-то деньки, бывало… Сейчас он и сам уже староват, уже и хвост облез. И мерещится всякое: вот, например, пацан на остановке сидел, модный такой, в клетчатой рубашке… А теперь гляди-ка – и нет его, как не было. И не пахнет. Только отпечатки подошв в пыли… Голову мне, что ли, напекло. Эх, скорее бы дождь.

…Ян сделал пару кругов над остановкой, убедился, что уже достаточно невидим, и, на лету застёгивая рубашку, ласточкой взмыл в тёплое летнее небо, уворачиваясь от последних солнечных лучей. Ян летел по странной траектории, огибая воображаемые шестерёнки небесной механики, обгоняя голубей, и, оглядывая крыши Рабочего посёлка, по инерции выбирал подходящее место для свиданий.

Сам он считал это романтическим складом характера; его брат называл это неотенией, но Ян ему не верил. Подумаешь, получил медицинское образование – и что теперь, самый умный? Ну нет. Ты всего Бальзака прочитай сначала, а потом уже комедию ломай. Нечеловеческую.

Впрочем, встреча с медициной предстояла Яну скорее, чем он надеялся. То есть вот прямо сейчас – кирпичное здание старинной больницы уже показалось за стройными, похожими на серые кубики лего девятиэтажками. К приёмному покою подъезжала маленькая, словно игрушечная, машина скорой помощи. Жёлтая, реанимационная. Вот блин. Не повезло кому-то… Но мне сегодня туда не надо. Мне сегодня в онкологию.

…Ян пару раз кувыркнулся в воздухе – просто потому, что глупо этого не делать, если умеешь летать, – и ласточкой нырнул в открытое окно больничного коридора.

Несмотря на непоздний час, в отделении было тихо. Ян на цыпочках прошёл по коридору к нужной палате, просочился в полуоткрытую дверь и уселся в изголовье пожилой женщины, которая тихо стонала во сне. Медленно капало лекарство. Медленно ползли тени к двери. Медленно протягивали к лысой голове пациентки свои щупальца сны, которые, очевидно, считали, что если твоя жизнь – кошмар наяву, то пусть и сон не отличается.

Ян был с ними в корне не согласен.

Он осторожно взял женщину за руку, пару раз вдохнул и нырнул вслед за ней в её сон. Согласно истории болезни, женщину звали Людмила Анатольевна, ей было шестьдесят семь, диагноз – тимома средостения, но Ян-то прекрасно знал, что на самом деле она просто Люся, что любит она землянику, походы, песни у костра и сплавляться на байдарках, но вот беда, уже три года вместо походов сплошная химиотерапия. А диагноз у неё – весна, потому что такой она человек. И что больше всего на свете Люся боится пауков, которые как раз и решили ей сегодня присниться…

И вот во сне Люся, беспомощная и испуганная, висела, опутанная капельницей, которая была вовсе не капельницей, а паутиной, в темноте, и по этим трубочкам-капельницам к ней ползли и тянули щупальца огромные белоглазые пауки.

– А ну кыш! – Ян, материализовавшись рядом с Люсей, повис на капельнице-паутине и, открыв книгу, начал что-то писать пальцем на странице. – Кыш, и да будет по слову моему! Не обижайте Люсю. Она милая, между прочим.

В следующую секунду Люся обнаружила, что никакой капельницы и паутины больше нет, это просто лямки рюкзака на плечах. И никакие белые глаза вовсе не смотрят на неё из темноты – это просто звёзды над головой, большие и яркие, как на озере под Саранском в 1980 году. И она, прямо как тогда, лежит в высокой-высокой траве, и вокруг пахнет летом, земляникой и совсем чуть-чуть – костром, который там, в лагере, жгут Петя и Наташка. Они её на смех подняли, сказали, что она не найдёт землянику ночью, а она полный ковшик принесла тогда… Эх, жаль, сейчас нет ковшика под рукой. Не взяла, балда…

– Это я балда, – пробормотал под нос Ян, торопливо дописывая в текст сновидения ковшик. Эмалированный такой, с пшеничными колосьями нарисованными и оббитый справа так, что получилось смешное чёрное пятно, похожее на слона с ушами. Про слона это Люся хорошо придумала; одно удовольствие с ней работать. Все бы вот так.

…Пока Люся собирала землянику, Ян осторожно вынырнул из сна обратно в реальность и принялся что-то увлечённо писать в своей безымянной книге. Исписав шесть листов, он аккуратно вырвал их и воткнул в стойку капельницы, рядом с бутылкой лекарства, а потом ещё раз погладил пожилую пациентку по руке; она улыбнулась во сне – непонятно, чему или кому.

– Ты молодец, Люся. Выздоравливай скорее, ты правда очень милая, – прошептал Ян, с трудом проглотив комок в горле. Скрипнула форточка; Люся снова осталась в палате одна.

Через несколько минут дверь в палату беззвучно открылась. Дежурный доктор в заклеенных изолентой очках подошёл к постели больной, отрегулировал скорость капельницы и вздохнул, глядя на торчавшие из-за бутылки физраствора, как павлиний хвост, листы.

«Шесть рецептов оставил, оптимист, хотя всё же понимает, – грустно подумал доктор. – И куда я их, интересно, дену потом?.. Она и этот-то сон не досмотрит. К сожалению».

Ночь выдалась не из лёгких; такое ощущение, что сегодня весь город смотрел на ночь фильмы про Фредди Крюгера, читал книжки про концлагеря и ещё наелся перед сном тяжёлой пищи, чтоб уж наверняка.

Чего только не приснится людям ночью! И ведьмы на кострах; и начальник, который увольняет с работы; и таракан размером с человека (Ян с огромным трудом продрался сквозь ассоциации с Кафкой и всё-таки прекратил кошмар несостоявшегося Грегора Замзы), и гроб на колёсиках, и мёртвые с косами вдоль дороги… Под конец Ян уже замотался и, кажется, случайно приснил одной бабушке концовку сериала «Санта-Барбара», которую подсмотрел во сне у другой бабушки, а какому-то мальчику – сюжет «Воздушных змеев» Ромена Гари, но никакой вины за это не чувствовал: бабушка, когда досмотрит сериал, порадуется собственной интуиции. А «Воздушные змеи» – отличная книжка, и её совершенно точно стоит прочитать. Пусть даже и не совсем естественным путём.

…Первые рассветные лучи косой линейкой перечёркивали тетрадные строчки стеллажей, уставленных…

«Так, стоп. Где-то это уже было, – подумал Ян, пробираясь между стеллажами к вожделенной полке с учебником философии. – Вот чёрт. Устал, повторяюсь. А ведь отличная была метафора, ну согласитесь?..»

Учебника на полке не было. Не было его и на любимом столе Яна. Учебник по философии обнаружился на полу между секциями В и Г (Витгенштейн! Гегель! Оба, оба будьте прокляты!), а над учебником обнаружилась рыдающая Ася Энгаус. Он её не только рыдающей – даже грустной никогда не видел.

Ян настолько оторопел, увидев эту картину, что чуть было не пустился бежать, – к счастью, он вовремя вспомнил о собственной невидимости и понял, что в безопасности. Вскоре стало очевидно и то, что невидимость ничего не меняет, поскольку Асе в любом случае не до него.

– Я больше не могу, – сообщила Ася третьему тому собрания сочинений Гегеля, уставившись на него стеклянными глазами. – Я даже рассказать никому об этом не могу; вот, Малинин говорит: «Читальный зал закрыт». Да, закрыт. А что я ему скажу – что мне некогда учить философию, кроме как ночью? Чёртов Гегель. Я никогда, никогда, никогда его не пойму!..

Малинин стоял, прижавшись к стеллажу с книгами, и боялся лишний раз вдохнуть. Вот оно как. А ты хотел у неё конспект забрать! И вот стоишь ты, невидимый идиот, и не можешь помочь собственной одногруппнице. И вообще, ты сам хорош: жалеешь себя, ноешь Игорю Иванычу, что устал уже чужие сны переписывать, а людям-то вообще-то не легче. Вот Асю хотя бы возьми: ты ж даже не узнал за все эти годы, где она работает, что у неё в семье. Эгоист ты, Малинин. Только клеиться к девушкам и умеешь.

Ася всхлипнула ещё пару раз и устало закрыла глаза, прислонившись головой к книжной полке. Невидимое лицо Яна Малинина просияло: он придумал.

…Спустя час он вышел из библиотеки крайне довольный собой. Ася Энгаус лежала на полу, уткнувшись носом в полный вековой пыли учебник философии, а из-за воротника её футболки торчал невидимый никому, кроме Яна, свёрнутый в трубочку лист старинной бумаги, на котором быстрым мальчишеским почерком была изложена «Феноменология духа». С поясняющими картинками. Ян искренне надеялся, что картинки, изображающие «мировой дух», не получились слишком фривольными и что Ася успеет досмотреть сон до того, как появится уборщица.

Ася проснулась от того, что её тормошила уборщица, которая сперва решила, что ей плохо, но потом, обнаружив, что рыжая студентка просто спит на полу, пришла прямо-таки в боевую ярость и по чистой случайности не обрушила на Асю, помимо своего гнева, ещё и всю секцию Г.

…Уже спасаясь бегством, Ася поняла, что против обыкновения хорошо выспалась, что Гегеля она вчера, видимо, всё же дочитала, поскольку подозрительно хорошо помнит, а ещё (тут она мучительно покраснела) что антропоморфная персонификация «мирового духа» в её голове своими кудряшками и гордым профилем подозрительно напоминает её однокурсника Яна Малинина, отличника и общепризнанного героя-любовника.

Вот только этого ещё не хватало!.. Всё ещё красная как помидор, Ася влетела в только что открывшийся буфет на первом этаже библиотеки. Буфетчица Рита, известная тем, что знала всё на свете про всех, с огромным удивлением изучала Асю, которая только что появилась из закрытого читального зала и вообще по цвету напоминала помесь подсолнуха с морковным салатом.

Игнорируя внутренний голос, со строгими врачебными интонациями сообщавший Асе, что кофе нельзя, девушка заказала себе его и решила ненавязчиво поинтересоваться у вопросительно смотревшей на неё Риты прогнозом погоды, чтобы сгладить возникшую неловкость. Но что-то пошло не так.

– А Малинин со второго курса сегодня не заходил? – изрекла Ася как ни в чём не бывало.

Рита узнала кое-что новое об оттенках красного цвета, сделала в голове пометку и сочувственно-ядовито сообщила, что времени вообще-то девять утра и что Малинин мог бы зайти в читальный зал после закрытия, исключительно если бы он умел летать.

– Или перемещаться во времени. – Ася, кажется, не очень оценила шутку, забрала кофе и летящей, пусть и слегка утиной, походкой направилась к выходу. Пар, поднимавшийся от одноразового стаканчика в её руках, напоминал только что распустившийся мак.

– Привидится же с утра, – удивилась Рита и, хорошенько поморгав, равнодушно уставилась в телевизор, в котором диктор и какая-то астрологически настроенная барышня с упоением занимались толкованием снов.

Через пятнадцать минут в дверях кафетерия появился не очень выспавшийся, но чем-то явно окрылённый Ян Малинин в модной, на этот раз полосатой рубашке, который тоже заказал кофе, сделал комплимент Ритиной новой кофточке и ненавязчиво поинтересовался, что же Рите известно про Асю Энгаус.

– Ничего. – Тон Риты говорил о том, что впервые в жизни её репутация сплетницы дала трещину. – Вот прикинь, Малинин, ничего не знаю. Говорят, живёт одна, без родаков даже. Она всегда незаметно так появляется и сваливает. Про личную жизнь – ноль инфы, но ты ей точно нравишься.

– Я всем нравлюсь!

– Это факт, но вот она прямо сегодня тут была и спрашивала, не заходил ли ты! А мне тут сегодня такой сон приснился, обалдеешь. Как будто я рыба в аквариуме, а вода вокруг розовая. Как ты думаешь, это к чему? К любви?

– К деньгам, – задумчиво сообщил Ян, залпом опустошая стаканчик. – А к любви, Маргарита, снится Гегель.

…Рита готова была поклясться, что, прежде чем Малинин выпил кофе (ну и как они эту жуть растворимую пьют, бедолаги-студенты? Мерзость же), дымок над чашкой принял форму какого-то экзотического цветка, названия которого Рита не знала (но моментально захотела, чтоб ей такой подарили).

«Надо завтра лечь спать пораньше», – подумала буфетчица, зевая. Диктор в телевизоре сообщил, что земляника снится к разделённой любви, а паук в паутине – к потрясающей новости.

Но Ян этого уже не слышал – он спал прямо за столиком, улыбаясь во сне. Маргарита вздохнула, с сочувствием посмотрела на красавца-филолога и выключила звук у телевизора. Бедолаги они всё-таки, студенты эти. Но розовая вода в аквариуме и рыба, а? Вот бы и правда к деньгам.

За окном что-то загрохотало, и на город наконец хлынул дождь. То тут, то там навстречу ему расцветали яркие пятна зонтиков; дети радостно шлёпали по лужам, взрослые тщетно пытались не забрызгаться, но это было невозможно. Там, где вчера рисовали мелом на асфальте, по тротуару текли цветные реки, вбирая в себя фантастические города, кривоватых людей, цветы, сердечки и признания в любви.

…Ася Энгаус спряталась в реликтовой телефонной будке около центрального универмага, почти невидимая из-за огромной газеты, пробежала глазами вчерашнюю хронику происшествий и щёлкнула пальцами.

Газета осталась лежать на земле, и уже через десять минут какой-то крайне серьёзный менеджер наделал из неё корабликов и отпустил в плавание по цветной реке, бежавшей вниз, чтобы слиться с другой рекой, побольше, и, если повезёт, доплыть до Каспийского моря.

Менеджер (которого с детства звали дядя Фёдор и который вообще-то не очень изменился с детства) смотрел на уплывающие по радуге кораблики и улыбался. Как их складывать из бумаги, его научил сегодня во сне кудрявый парнишка.

Стрелка на часах неумолимо ползла к шести; читальный зал вот-вот закроется, к шести тридцати надо на капельницу, а это ещё доехать до улицы Барбюса (интересно, кто такой был этот Барбюс? Звучит как собачье имя!), ведь опять будет пробка. Ася, Ася, ну что ты делаешь? Можно подумать, философия не подождёт.

Ася крадучись, как книжный вор, пробралась… нет, не к полке, на которой стояла хрестоматия по философии, и даже не к Гегелю. И не к Витгенштейну. А к дальнему столу у западного окна, за которым обычно сидел любящий Густава Майринка Ян Малинин.

Он, в общем, и сейчас там сидел – правда, услышав недовольный голос двери, по привычке стал невидимым. Вместе со всеми своими кудряшками, полосатой рубашкой, богатым внутренним миром и учебником по философии, который держал в руках.

Ася подошла к столу и остановилась в нерешительности. Её бледное, в веснушках, лицо и желтовато-карие осенние глаза могли бы служить иллюстрацией к статье «Разочарование» в какой-нибудь книге Экмана, которого Ян подозревал в склонности к чрезмерным обобщениям, но читал всё равно с удовольствием.

– Ну и на что ты надеялась, – процедила сквозь зубы Ася, развернулась и пошла к выходу, уже особенно не таясь.

Корешки книг смотрели на неё с деланым сочувствием; правда, доверчивый простак Симплициссимус Гриммельсгаузена почти кричал: «Эй, развернись!», но Ася его не слышала. Ян смутно подозревал, что, кроме него, голоса книг в читальном зале вообще никто не слышит, но спрашивать ни у кого не решался. Всё-таки грань между милым безумием и психиатрическим диагнозом тонка в глазах человеческих. Даже если это обращённые на Яна восторженные глаза какой-нибудь очередной очарованной однокурсницы…

– Д – дурак, – сообщил Яну вдруг со свойственным ему тактом толковый словарь Ефремовой.

– А? – невидимый Ян аж развернулся на стуле. Стул заскрипел. Ася Энгаус замерла в проходе между стеллажами, как кошка, которую застали врасплох, огляделась (как показалось Яну, с надеждой) и понуро побрела к выходу, согнувшись, как вопросительный знак. То есть, по мнению Михаила Светлова, как состарившийся восклицательный.

– Нет, Д, – поправил красавца и филолога словарь. – Первое значение: глупый, несообразительный человек. Второе значение: устаревшее; придворный или домашний шут.

Ася взялась за ручку; дверь недовольно заскрипела.

– Эй, Ася, погоди.

Она обернулась; Ян стоял у неё за спиной, прислонившись к стеллажу с буквой А («Нет, всё-таки Д!» – по-прежнему звучал в ушах издевательский голос словаря). В руках у него был учебник по философии, а на лице – обворожительная улыбка. Ася переводила взгляд с Яна на дверь и обратно.

– Я не слышал, как ты вошла, зачитался, – нагло соврал Ян. – У тебя есть время сейчас? Может, объяснишь мне Ницше?

– Да, конечно, – с готовностью кивнула Ася, которая собиралась честно ответить, что ей надо в больницу и она ну никак, никак не может помочь мерзкому, самовлюблённому Яну Малинину, который, уж конечно, не сдаст философию, потому что бодрствующим на лекциях она его ни разу не видела, а знания, как известно, не приходят во сне. Так не бывает.

Стрелка на библиотечных часах достигла шести тридцати, с укоризной поглядела на Асю и побежала дальше – очевидно, жаловаться.

– Кто такой Анри Барбюс? – спросила зачем-то Ася, усаживаясь рядом с Яном за стол у западного окна.

– Понятия не имею, – ответил Ян, тщетно пытавшийся вспомнить хоть что-то. Не о Барбюсе, а вообще. Энциклопедические словари на полках предательски молчали. – Какой-то коммунистический француз, очевидно. В честь него называется улица в Мотовилихе. Вроде. Пойдём поищем? А потом дойдём до Ницше.

Ася согласно кивнула.

До Ницше дело так и не дошло. Они обсудили Барбюса, а заодно и его соседей по энциклопедии, сходили в фастфудовское кафе неподалёку попить кофе (Ян сказал, что угощает; Ася застеснялась признаться, что кофе ей нельзя), договорились встретиться завтра в читальном зале в пять. Ян проводил Асю до библиотеки, отдал ей похищенный у вахтёрши в прошлом семестре ключ от читального зала и сказал, что ему пора на работу. Ася посочувствовала, постеснявшись расспрашивать, – и хорошо, потому что Ян был почти готов рассказать ей, что работает Оле-Лукойе на полторы ставки и Хароном – на половину. Они расстались, неловко обнявшись на прощание, на крыльце библиотеки.

…Ася Энгаус щёлкнула пальцами, перенеслась на пять минут в прошлое и побежала по лестнице – открывать читальный зал. Зажгла свет и, глядя в окно на пустую улицу, подумала: ведь с того времени, когда он сказал ей: «До встречи» – и посмотрел на часы, на самом деле прошло всего двадцать секунд! Ну куда этот Малинин мог испариться?

…Этот Малинин, пролетая в этот момент мимо окна библиотеки, задумчиво почесал нос и помахал Асе – столь же обворожительный, сколь и невидимый.

«Интересно, как она могла оказаться в читальном зале, если мы расстались двадцать секунд назад?..» – подумал он и пару раз кувырнулся в воздухе, чтобы приноровиться к восходящим потокам тёплого воздуха, а на самом деле потому, что чувствовал себя сейчас по-настоящему крылатым. Закатное солнце, отразившееся в окне читального зала и случайно заметившее выражение лица Яна Малинина, закатило глаза. О боже мой, что за банальность! Неужели эта сказка опять будет про…

«Чёрт возьми, – горько подумали хором Ася и Ян. – Ну о чём я думаю? Я же даже не человек, ну что хорошего может из этого выйти? С чего я вообще воображаю, что мне можно, например, любить? И что можно любить меня?»

…В ординаторской, распахнутыми окнами глядевшей на улицу французского коммунистического писателя, получившего, впрочем, всемирную известность благодаря далёкому от политики грустному рассказу «Нежность» (состоящему из писем к человеку, из-за каких-то глупостей отказавшемуся от своей истинной любви), бледный темноволосый доктор в заклеенных изолентой очках схватился за голову и истерически расхохотался.

Ровно в пять вечера Ян подошёл к библиотеке, секунду постоял в нерешительности у её дверей, после чего огляделся, решительно оттолкнулся от крыльца носками ботинок и, на лету становясь невидимым, помчался, не оглядываясь, прочь.

– Так будет лучше, – сказал он себе. – Ты никогда, никогда не объяснишь ей, что ты делаешь по ночам.

Ровно в эту секунду Ася Энгаус, выворачивавшая из-за угла здания, решительно щёлкнула пальцами, перенеслась на десять минут назад и, смешавшись с толпой, пошла на трамвайную остановку, глотая непрошеные слёзы.

Небо, солидарное с Асей, уронило на землю несколько скупых капель, словно спрашивая: ну, может, всё-таки не будем плакать?

– Так будет лучше, – бормотала она под нос. – Ты не принадлежишь себе. Ты умираешь. Такие, как мы, ничего не могут знать о любви.

…На заброшенную деревянную сцену в парке на трамвайном кольце поднимались, тихо переговариваясь между собой, невидимые для человеческого глаза музыканты. Солистка, седая длинноволосая женщина в легкомысленном шарфике в горошек, вышла вперёд и повернулась к единственному зрителю.

Их взгляды встретились.

…Ася Энгаус, прислонившись лицом к трамвайному окну, заплакала. По окну потекли слёзы – с двух сторон: в городе пошёл дождь.

Ян откинул с лица мокрые волосы и витиевато выругался сквозь зубы; летать в дождь он ненавидел. Видимость вообще никакая.

И молнии ещё эти.

– Игорь, приезжай сейчас. Я пришлю машину к трамвайному кольцу.

Телефон у Игоря, конечно, не работал – он вообще не очень помнил, когда этот телефон включал. Впрочем, того, кто звонил, такие мелочи никогда не волновали. Его вообще не волновали мелочи – но такого голоса, как сейчас, Игорь никогда у него не слышал.

Игорь выбрался из-под сцены и побежал сквозь кусты, деревья, мокрую траву, которые словно расступались перед ним. А может, и правда расступались; Игорь не мог понять этого до сих пор.

На остановке стояла побитая жизнью скорая помощь, белая «газель». Тоскливо отражались в лужах жёлтые мигающие огни фар, устало гудел мотор; около кабины стоял и курил усталый рыжий фельдшер. Игорь не знал, как его зовут, но часто видел в больнице; с ним, кажется, дружила Ася.

– Поехали? – Завидев Игоря, фельдшер выкинул сигарету в лужу – впрочем, дождь погасил её на лету. В небе над Второй Вышкой сверкнула молния.

– Что случилось? – спросил Игорь, забираясь в машину.

– Вот она и случилась. – Рыжий фельдшер махнул рукой в сторону неба. – Погода, видишь, нелётная.

У Игоря внутри всё оборвалось, но подумать о самом плохом он себе всё-таки не разрешил. Он так до конца и не понял, как устроена физиология у существ, к которым он и сам теперь относился, поэтому… Ну вдруг, чёрт возьми. Ну мало ли. Ну может, ему просто, например, донор нужен.

Машина, взревев на повороте и лязгнув на трамвайных путях, понеслась в гору по старинной мостовой, поднимая ураган брызг и настоящие тучи из выхлопной трубы.

– Меня Валера зовут, – неожиданно сказал рыжий фельдшер, глядя в окно на проплывающие (вернее сказать, подскакивающие) за окном частные дома с редкими огоньками горящих окон. Игорь ненавидел эту дорогу; по ней его вела когда-то Ася в эту чёртову больницу, чтобы узнать, что Оля умирает там, в этом чёртовом паллиативном отделении. Интересно, а хорошие новости на этой дороге бывают вообще?

– Игорь. Ты тоже из наших, Валера?

– Не. – Рыжий фельдшер как-то криво ухмыльнулся и в упор посмотрел на хранителя парка. – Мне просто с вызовами постоянно не везёт. Вот как сегодня. Но я понимаю: если есть такие вызовы, должны быть и такие люди. А что, Игорь, если он умер, то, получается, мы больше никогда не будем видеть хорошие сны?

– Извини. Иногда я не могу быть один, – отстранённым голосом сообщил доктор, протягивая Игорю сигарету. Руки у него дрожали.

– Тебе вообще не обязательно быть одному. Не только сегодня.

Игорь вдохнул горький и омерзительный дым. В глазах щипало: в ординаторской можно было вешать топор, и Игорь подозревал, что это чтобы сторонние наблюдатели не могли случайно решить, что у глаза у их доктора могут слезиться от чего-то ещё.

– Два раза такое уже было. Ему было тринадцать, он врезался в вышку электропередачи из-за того, что в прямом смысле считал сидящих на проводах ворон. Второй раз он был постарше и не успел вовремя вынырнуть из кошмара терминального больного. Это было… неописуемо. Он же, когда сердце остановилось, перестал быть невидимым. Прямо в палате интенсивной терапии. Представляешь себе лицо медсестры, когда она вбежала в палату и обнаружила на полу ещё и его?

– А как в прошлый раз он?.. – Игорь закашлялся.

– В первый раз Ася, кажется, не дала спать женщине, к которой он летел. Довольно изящно, если учесть, что ей самой было четырнадцать. Но вот, видишь, додумалась. Второй раз… мне пришлось, скажем так, самому за ним сходить. Там были некие особые обстоятельства; перемещения во времени не смогли бы предотвратить ни сон пациентки, ни исход заболевания… ни вмешательство Яна. Поэтому прошлый раз он помнит. А первый – только я.

– А Ася?

– А для Аси безымянный хранитель снов сам и был счастливым сном, и она иногда мечтала о невозможной встрече с ним, пока на вступительных экзаменах на филфак не познакомилась с моим сводным братом. Забавно тасуется колода карт, правда?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю