Текст книги "Тайны Федора Рокотова"
Автор книги: Нина Молева
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Как ученик, будущий прославленный русский драматург и поэт А. П. Сумароков мало чем отличался от своих сотоварищей по шляхетному корпусу, во всяком случае, в отношении успехов в изучаемых дисциплинах. Тем более интересна совокупность последних и общая характеристика приобретаемой юношами подготовки. На пятый год обучения в личном деле Сумарокова записывается: „Геометрия – дошел до тригонометрии. Французский язык – переводит с немецкого на французский хорошо. Арифметику – окончил, Рисовать – человеческие позитуры делает нарочито, Гисторию – в универсальной даже до Каролуса пятого, Географию – в европейских специальных даже до итальянской карты, немецкой стиль – компанует весма хорошо и пишет нарочито, фехтовать – обучается в позитурах, танцевать – танцует минавет“. Остается неупомянутой музыка и сценические представления, но, подобно другим современным учебным заведениям, они не фиксировались в корпусе на экзаменах ввиду отсутствия определенным образом установленной и сформулированной последовательности занятий.
Положение в отношении преподавания рисунка, танца, музыки было в общем одинаковым. На них отводилось равное число часов и одинаковое количество преподавателей. Единственно только в части изобразительного искусства программа отличалась большей конкретностью. Рисунок и живопись в те годы непосредственно связывались с инженерным делом и считавшейся обязательной для инженера способностью пространственно мыслить и уметь фиксировать свои наблюдения за окружающим. От преподавателя рисования соответственно требовалось „верно и прилежно обучать таким образом, хотя ему не запрещается оных кадетов, которые к тому ручному рисованию и миниатурной науке охоту имеют и в том всемерно обучены быть желают, сколько возможно обучить, однакож (учитель) должен как вообще, так и в том деле по крайней мере того смотреть чтоб оной чисто чертежи некоторых ландшафтов, городов и протчих зитуациях и что к протчим геометрическим чертежам необходимо быть начерчивать обучались, а протчими кадетами, которые к ручному рисованию и к тому, что малевание называется, непонятны, или которые уже свыше 18 лет имеют, должен он подмастерьям своим потщится, чтоб оные в правильном мешании заложения и разведения красок, в распознавании света и тени, в назначении дерев, воды, земли, лугов, кустов, болот, гор (научились)“.
Учитель не был связан обязательной программой, приноравливаясь к степени и особенностям одаренности ученика, в свою очередь ученик мог добиваться реализации собственного желания заниматься живописью, даже если первые попытки не свидетельствовали о достаточных его способностях. Именно поэтому результаты оказывались такими убедительными, а уровень достигаемого с помощью преподавателей умения – высокопрофессиональным. Каждый из выпускников Сухопутного шляхетного корпуса умел грамотно рисовать, легко и уверенно копировать, делать наброски пейзажей с натуры, но были и такие, чьи многофигурные композиции, выполненные маслом портреты по сей день ставят в тупик искусствоведов своим профессиональным мастерством, хотя их авторы и не стали собственно художниками. Существовали и иные формы обучения, при которых воспитанники изучали только определенные предметы, как то было с труппой актера Федора Волкова, прошедшей общеобразовательную выучку в корпусе.
Судя по связям Ф. С. Рокотова, он мог заниматься в Сухопутном шляхетном корпусе, но мог быть и выпущен из него в военную службу, подобно Е. П. Чемесову, и иметь офицерский чин. Тогда вполне объяснимо, что в Академию художеств он со временем попадает по одному устному распоряжению И. И. Шувалова – для офицера никаких свидетельств мастерства не было нужно. Даже в специальном учебном заведении уважение к чинам военным продолжало сохранять свою силу. Военное прошлое дало моральное право Рокотову также без объяснения оставить академическую службу. По своему положению он не обязан был искать себе занятия или отчитываться в своих действиях перед академическим начальством. С другой стороны, оказавшись в Москве в качестве жильца – съемщика чужого дома, Рокотов вполне мог обратиться для большей уважительности со стороны окружения к своему военному званию. Тем более в это время он задумывает строительство собственного дома, и даже точнее – целой усадьбы.
Прожив в Москве долгие годы, Ф. С. Рокотов только в начале 80-х годов обращается к мысли о приобретении собственного двора. Причиной тому могла послужить его поездка в Петербург, убедившая художника в том, что с условиями жизни столицы он не сможет примириться. 20 августа 1781 года художник покупает дворовое место „на выгонной земле у вдовы Хитрово по проезжему переулку к Земляному городу, на углу проезжего переулка к Гороховому долю, в 9-й части в приходе церкви Никиты Мученика“ за очень высокую по тем временам цену – 2600 рублей. Актовые книги зафиксировали эту купчую под № 373. Задержка со строительством дома – никакого прошения в Управу благочиния Федор Рокотов не подавал – могла объясняться нехваткой средств после столь значительной траты. Однако, как оказывается, художник не был удовлетворен участком и искал другого, лучшего варианта. Такой случай подворачивается только четыре года спустя, когда Рокотов приобретает второй участок на углу Старой Басманной и Токмакова переулка, в том же приходе церкви Никиты Великомученика. 25 июля была составлена купчая от лица генерал-майора Алексея Николаевича Сухотина: „…Продал я Алексей императорской Академии художеств академику Федору Степановичу сыну Рокотову… двор, состоящий в шестой на десять части во втором квартале под № 143… за Земляным городом в приходе церкви Великомученика Никиты, что в Старой Басманной за 1400 рублей“.
На этот раз Ф. С. Рокотов немедленно обратился в Управу благочиния с просьбой разрешить ему строительство шести построек. В их число входили располагавшийся на самом углу участка фасадами на Старую Басманную и Токмаков переулок двухэтажный каменный дом, обращенный на Старую Басманную большой жилой деревянный флигель размером в плане в 224 кв. метра, вытянутые вдоль переулка конюшня, сарай и расположенные на дворе две хозяйственные постройки. 8 августа разрешение на строительство было дано, в 1786 году оно было полностью закончено. Из этих зданий до последнего времени сохранялись каменный дом и жилой флигель, надстроенный вторым этажом и превратившийся в нижней части из деревянного в каменный, но сохранивший те же размеры.
И здесь невольно напрашивался вопрос об источниках материальных возможностей художника. Подобное строительство само по себе стоило не меньше, чем земельные приобретения Рокотова. Заработать подобную сумму пятидесятирублевыми портретами не представлялось возможным, тем более что Федору Степановичу приходилось постоянно содержать в эти годы больше десяти человек, имея в виду дворовых и многочисленных учеников. Если последние и были необходимы живописцу для выполнения собственных заказов, нельзя забывать, что по существовавшим правилам ученичество не оплачивалось. Мастер полностью содержал своих питомцев, с тем чтобы они расплачивались с ним только помощью, то есть своей работой. Ф. С. Рокотов должен был располагать определенным капиталом. Такой капитал он действительно мог получить именно в эти годы, если принять как гипотезу его родственную связь с П. И. Репниным.
П. И. Репнина не стало в 1778 году. Детей он не имел, а его вторая жена, М. И. Головина, умерла восьмью годами раньше. Завещание делало наследниками родственников П. И. Репнина по материнской линии – князей Лобановых – Ростовских. Им он отказывал полторы тысячи душ крестьян и дом. Подобное распоряжение показалось „сумнительным“ императрице, которая распорядилась провести подробное дознание. Завещание рассматривалось почти три года и было решено в пользу ближайшего родственника покойного по отцовской линии фельдмаршала Н. В. Репнина прежде всего потому, что речь шла о наследственных репнинских владениях. Тем не менее Н. В. Репнин согласился взять только родовое имение, отказавшись от остального имущества в пользу Лобановых – Ростовских. Но так или иначе завещание смогло вступить в силу лишь в 1781 году, когда Рокотов и приобретает первый участок за 2600 рублей.
В сегодняшнем списке памятников архитектуры Черемушкинского района Москвы под этим названием значатся две башни у въезда в усадьбу, караульни у северной и южной башен, два жилых флигеля, два столба у въезда. Часть построек XVIII, часть начала XIX века.
Воронцово… Когда-то ехали сюда от старого репнинского дома через Каменный мост, Большую Якиманку, Калужский рынок, как называлась тогда Калужская – Октябрьская площадь, Калужскую улицу и дальше мимо Живодерней слободки, сельца Семеновского. Сразу за Воронцовом шли села Петровское, Сергиевское, Коньково и на границе Московского уезда Верхний и Нижний Теплые Станы. В 1812 году ставились в репнинской вотчине опыты по постройке управляемого аэростата для обстрела и бомбардировки французских войск с воздуха, а Наполеон, поставленный в известность о подобных приготовлениях русских, сразу после занятия Москвы направил в Воронцово специальный отряд, чтобы дотла сжечь усадьбу. Отстроилось Воронцово так же быстро, как и вся Москва, и уже в 20-х годах летом сюда перебирался блистательный салон 3. А. Волконской, предпочитавшей Воронцово всем остальным подмосковным. Конечно, бывал здесь и Федор Рокотов, но родился ли художник в этом селе – сказать с уверенностью нельзя.
И еще одна нить, протянувшаяся от художника к дому Репниных. В 1793 году, прожив в новом своем дворе неполных семь лет, Рокотов продает его. Владелицей домовладения на углу Токмакова переулка становится Шереметева. По времени решение художника совпадает с началом гонений, которым подвергается Н. В. Репнин в связи с делом просветителя Н. И. Новикова. С просветителем накануне своей смерти сближается и П. И. Репнин. Именно он рекомендовал Новикову познакомиться с учением розенкрейцеров, а сам в свою очередь просил Н. И. Новикова помочь ему встретиться с Рейхелем, с которым был дружен просветитель.
Казалось, именно в 1791 году фельдмаршал Н. В. Репнин достигает своей высшей славы, которую ему приносит победа при Мачине. Посвященные военачальнику стихи помещает „Московский журнал“ Н. М. Карамзина. Г. Р. Державин обращает к нему свою оду „Памятник герою“:
Прямый Герой страстьми недвижим:
Он строг к себе и благ ко ближним,
В терпеньи тверд и мудр в напасти,
Не рабствует блестящей части,
Весами ль где, мечом ли правит,
Ни там, ни тут он не лукавит.
И Бог его благословляет
Победою почти без крови…
Но никакие военные и политические успехи не могли уберечь Репнина от гнева Екатерины. Фельдмаршал попадает в опалу. На те же месяцы репнинских гонений приходится и продажа рокотовского двора – связь, нашедшая свое отражение и в создании одного из лучших мужских рокотовских портретов.
Царедворцы и литераторы
Теперь можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Екатерины можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить…
Г. Р. Державин
Развязки ждали давно, и все-таки она наступила неожиданно. Слишком хотелось предусмотреть все возможные перспективы наступавшего царствования, заранее распределить должности и права, прочно, как можно надежнее обеспечить свое будущее. В начале сентября 1758 года в Царском Селе при выходе из церкви, среди стечения народа, Елизавета Петровна упала в жестоких конвульсиях. Толпу оттеснили, императрицу быстро внесли во дворец, пустили, по существовавшему обычаю, кровь. И дело было не в том, что последовавший за припадком обморок затянулся на целых два часа, главное – тщательно скрываемая окружением царицы тайна ее здоровья перестала быть тайной. Кому под силу остановить начавшиеся суды и пересуды о наследовании власти, критику всего того, что еще днем раньше представлялось незыблемым и священным, нетерпеливое ожидание перемен.
Елизавета прожила после этого не один день. Но рассеять сгущавшиеся тучи недовольства, тайных переговоров, намечавшихся придворных коалиций, враждебных и открыто враждующих партий не представлялось возможным. К тому же болезнь развивалась, и в 1761 году эпилептические припадки начали повторяться каждый месяц. После них Елизавета по нескольку дней, обессиленная, вынуждена была проводить в постели, лишалась языка. В последних числах декабря 1761 года „кумушки матушки“ не стало.
Портрет великого князя Петра Федоровича.
М. И. Воронцов пишет потрясенное письмо И. И. Шувалову, предсказывая, насколько тяжелыми окажутся для всех них последствия грядущих перемен. С теми же опасениями откликается в записке канцлеру Н. В. Репнин. А 15 января нового года летит из Вены в Петербург письмо бывшему фавориту от И. Г. Чернышева. Спешное.
Совершенно секретное. „Надеюсь, письмо это вернейшим образом дойдет до вас, не могу удержаться, любезный и обожаемый друг, чтобы не передать вам всего, что я думаю о моем положении, и отчасти о вашем. Божусь вам, что все здесь обрадованы милостию и ласками, которые вам оказывают их императорские величества. Нет человека, который бы после этого события не спрашивал меня о вас, как ваше здоровье, что с вами сталось“. Естественное любопытство относительно властителя империи, так неожиданно и жестоко ее лишившегося!
Но опытный дипломат меньше всего имеет в виду утешать экс-фаворита в его потерях – они невосполнимы. Но если уж рисковать посылкой письма, то лишь ради собственной карьеры и собственной безопасности. Само собой разумеется, И. И. Шувалову не вернуть и малой доли былого влияния, но главное – чтобы не попал в полную опалу, которая неизбежно бросит тень на тех, кто когда-то был с ним связан. И вот изысканные, до мелочей продуманные на французском строки: „Здесь разнесся слух, что вы сделаны вице-канцлером. Об этом писали из Варшавы и из Москвы. Но министерские сообщения из Петербурга опровергли этот слух: из них узнано, что место это было вам предложено, но вы не захотели его: прекрасная скромность и достойная вас, любезный друг! Но (простите несчастному другу), высказав эту скромность, вы уклонились от обыкновенного вашего благоразумия: вы были бы равно полезны и Вашему государю, и нашему отечеству, и друзьям вашим. Впрочем, у вас были, конечно, свои доводы, более убедительные, нежели какие я могу представить“.
Но мало упрекнуть, указать на недопустимую оплошность. Важно помочь экс-фавориту исправиться, взяться за ум. И Чернышев подробно разбирает сложившуюся ситуацию, как отложенную шахматную партию. Кажется, еще не все потеряно. Кажется, еще существует реальная надежда. „Здесь рассказывают, как его величество император, на коне, сопровождаемый всем своим двором, делал смотр гвардейским полкам, как все, и в том числе вы, ехали за ним, разумеется, без шляп, и как он приказал вам непременно надеть шляпу. Большое для вас отличие! Оно показывает доброту его и почтительность к покойнице и к вам. Говорят, он также внимателен к графу Разумовскому и очень снисходителен к нашему достойнейшему канцлеру. Все это предвещает нам счастливое царствование. Великий боже! Сохрани его в этих чувствованиях, буди милосерд к целой части света…“
Итак, император Петр III. Мстительный, ограниченный, капризный и стремящийся в каждой мелочи противопоставить свою волю, свои желания сложившимся порядкам двора ненавистной тетки. Он не знает, как мало у него впереди времени, и все же спешит. Елизавета годами ждала окончания растреллиевского Зимнего дворца, переселившись в наскоро сооруженный деревянный у Полицейского моста. Тормозили дело возраставшие расходы на строительство, сложность отделочных работ. Для Петра таких причин не существует. Деньги выдаются первым же распоряжением, и император немедленно переезжает в недостроенный дворец. Подробности обстановки комнат второго этажа с окнами на площадь, которые он выбирает для жительства, его не интересуют. Одно условие непременно – в парадных апартаментах должен висеть портрет кисти Рокотова.
Придворный портретист – Федор Степанович Рокотов мог бы себя им счесть тем более, что повторение портрета предписывается поместить в покоях единственной родственницы, которую признает Петр III и поселяет с особым почетом во дворце, – малолетней принцессы Голштин-Бекской. Современники свидетельствуют: император любовался своим изображением, строил планы о новых портретах. Наверно, Рокотов имел бы к ним отношение, если бы не время. Три месяца жизни Петра в Зимнем дворце, стремительный переезд в любимый Ораниенбаум – вместе с портретом! – и летом дворцовый переворот в пользу Екатерины.
А ведь в рокотовском портрете вся будущая судьба незадачливого венценосца. В свои тридцать с лишним лет Петр III не в состоянии создать себе при дворе поддержки из достаточно смелых и беспринципных честолюбцев. Он тянется к Пруссии – союз, против которого настроены все наиболее влиятельные государственные деятели. Зло и мелочно ссорится с женой, не замечая ее растущей, а точнее – уверенно и ловко создаваемой популярности. Он просто ненавидит, открыто хочет избавиться от опостылевшей Екатерины, мечтая о браке с сестрой канцлера Елизаветой Воронцовой и постоянно оскорбляя самолюбие жены. Петр и сопротивляться толком не сумеет, когда Екатерина, поддержанная фаворитами, рискнет на дворцовый переворот, легко отречется от престола, поставив единственным условием, чтобы его оставили в покое и прислали бы ему мопса, негра Нарцисса, скрипку, стопку романов и немецкую Библию. Еще можно было бежать из Ораниенбаума в Кронштадт, искать поддержки флота. Но эта мысль приходит окружению Петра III слишком поздно, а Екатерине мгновенно. Она первая посылает своего представителя в Кронштадт, и тот приводит к присяге местный гарнизон и моряков. Судно с Петром III на борту просто не было допущено к причалам. Ответ звучал так: кронштадтский гарнизон знает единственного монарха – ее императорское величество Екатерину Алексеевну. У представителя Екатерины были все основания сказать сопровождавшему Петра графу Девиеру ставшую крылатой фразу: „Посколько вы не решились вовремя арестовать меня именем императора, граф, я отправляю вас в крепость именем императрицы“.
Но сложенного оружия противника Екатерине мало, слишком мало. Живой экс-монарх – всегда угроза, тем более для нее, замахнувшейся не на права регентши при подрастающем сыне, а на собственную неограниченную, самодержавную, императорскую власть. Стоит ли рисковать ради тех нескольких лет, которые ее отделяют от совершеннолетия Павла? И уже через несколько дней из Ропши, где остались при „бывшем“ братья Орловы, приходит такое необходимое известие о его смерти от „геморроидальных колик“.
Едва поднявшись на ступени трона, Екатерина II так уверена в себе, что пытается самый переворот представить результатом народного желания и гнева. В своем манифесте она просит своих любезных подданных проститься с былым императором „без злопамятствования“. Но вот сама удержаться не сможет: достаточно ему, ненавистному, простого гроба с четырьмя свечами, поношенного голштинского мундира и „безвестных“ похорон в стенах Александро-Невской лавры вместо императорской усыпальницы – собора Петропавловской крепости. „Безвестные“ похороны означали, что место погребения следует забыть. Когда со временем Павел I захочет перенести прах отца в Петропавловский собор, придется разыскивать стариков монахов, которые бы сумели – и то очень приблизительно! – указать сровненную с землей могилу бывшего императора.
Но Екатерина не просто хотела власти. Долгие годы неуверенная в завтрашнем дне, она изучала науку, как эту власть удержать, не заторопиться при успехе, не дать воли собственным страстям, не нажить лишних врагов и всеми способами приобретать сторонников. В дворянской среде и в придворных кругах накопилось слишком много недовольства крайностями самодержавия – она торопится обещать: ее царствование будет воплощением всех либеральных чаяний, временем восстановления человеческих прав и законности, расцвета просвещения. Ей не симпатизирует маститый Н. Ю. Трубецкой – она-то знает, у нее свои проверенные источники информации. Пусть так. Именно поэтому она поручит ему организацию в Москве коронационных торжеств с аллегорически представленной программой нового царствования. Н. Ю. Трубецкой выражает мнение достаточно широких кругов дворянства, к тому же его дом полон молодых литераторов-просветителей. Здесь и его собственные сыновья, и пасынок М. М. Херасков, и опекаемый Херасковым Ипполит Богданович. Другое дело – станет ли самодержица в будущем, после коронации, помнить об этой программе и считаться с ней. Главное – выиграть первое время. Екатерина тем более не откажется и от находившихся при дворе мастеров. Федор Рокотов окажется среди первых, кто напишет Екатерину и ее двор.
Григорий Орлов… Он великолепен, этот молодой богатырь с открытым румяным лицом, в вихре разметавшихся волос, словно подхваченным ветром широким галстуком, с распахнувшимся шитым мундиром, с широко повязанным шарфом, металлическом переливе кирасы, шлема, бриллиантовых отблесках орденов, переливах орденских лент. Вчерашний адъютант Петра Шувалова, сегодня флигель-адъютант самой императрицы, уже действительный камергер, кавалер одного из высших российских орденов – Александра Невского, осыпанный денежными и земельными подарками, владелец Гатчины и Ропши, чтобы не осталось и помина от былого императора. Бог войны красавец Марс, ничем не отличившийся на полях сражений, полководец, не руководивший ни одной битвой, зато граф Российской империи со всем своим будущим потомством. Как умела быть благодарной Екатерина за государственный счет!
Е. Р. Дашкова не может оправиться от изумления перед откровенностью Екатерины II и наглостью нового фаворита. Оказавшись вскоре после переворота во дворце, она находит Г. Г. Орлова развалившимся на диване в присутствии монархини. Княгиня не слишком отдает себе отчет, что Григорий Орлов необычный фаворит – ему и его братьям Екатерина обязана и троном, и исчезновением с горизонта Петра III. Ей ли ставить их на место в первые месяцы после головокружительной победы!
В каталоге выставки 1960 года все выглядит солидно и благопристойно. „Сын новгородского вице-губернатора. Участник Семилетней войны. Граф (1762). Президент „Экономического общества“ (1765). Депутат от Копорского уезда Петербургской губернии в Комиссии по составлению нового Уложения. Князь (1772)“. Здесь не говорится о „случае“, „особых“ заслугах. О том, что поступил на службу в Семеновский полк пятнадцати лет от роду неграмотным солдатом, что никогда ничему не учился и даже интереса к обычному правописанию никогда не проявлял, что переведен был из Семеновского полка в артиллерию и стал адъютантом Петра Ивановича Шувалова за рост, силу и… любовные успехи. Они-то и привели Григория Орлова к малому двору, как назывался двор Петра Федоровича, и сделали нужным для Шуваловых. Не хватало ума, сообразительности у самого Григория, Шуваловы удовлетворялись расспросами и узнавали все, что происходило в окружении „дьяволенка“.
Официальные историки безапелляционно утверждали, что происходили Орловы „от древней благородной Германской фамилии из Польской Пруссии“ – адрес в историю, который, казалось, не представлялось возможным опровергнуть. Но от внимания панегиристов ускользнуло то на первый взгляд несущественное обстоятельство, что могилы предков Орловых, самые что ни на есть скромные, со стершимися именами, находились при церкви Погоста Бежицы Бежицкого уезда в полуразрушенных палатках. На расстоянии трех верст от Погоста была и их родная деревня Люткино, о чем, впрочем, братья не собирались вспоминать. В подобном родстве графы не признавались. Могилы так и не были поновлены.
Портрет Г. Г. Орлова. Фрагмент.
По настоянию Екатерины Григорий Орлов должен поддерживать переписку с Руссо (разве так трудно иметь знающего языки и литературу секретаря!), императрица знакомит его с энциклопедистами Дидро и Гриммом. А вот собственные его вкусы – кулачные бои и охота с рогатиной на медведя. „Сердце льва с головой барана“, – отзовется о нем Екатерина II, правда, много позже.
Аналогичных рокотовскому портретов Григория Орлова известно несколько, каждый из которых связывался с иным художником. Первый, приписываемый С. Торелли, – в Русском музее, второй, считавшийся работой Л. Токке, фигурировал на выставке в Берлине в 1919 году. Еще один, в качестве произведения Д. Б. Лампи, проходил на аукционе во Флоренции в 1911 году. И только рокотовский оригинал составлял вплоть до самой революции собственность семьи Орловых. По всей вероятности, именно этот портрет особенно понравился и императрице и самому Орлову. Кстати, знакомство фаворита с художником могло произойти еще во времена службы Григория Орлова у П. И. Шувалова.
Рокотов гораздо более сдержан в трактовке натюрморта, который представляет собой для него парадный костюм Г. Орлова. Лишь помечая фактуру – а как увлеченно и виртуозно разрабатывает ткани С. Торелли! – художник выдерживает общую тональность портрета, где о лихом характере Орлова говорит сочный цветовой аккорд глубокого синего пятна мундира на фоне наливающегося багрянцем неба. В этом контрасте как бы воплощается внутреннее отношение живописца к изображенному человеку.
Как и в портрете Петра Шувалова, Рокотов отказывается от прямого взгляда, отводя в сторону глаза Орлова. Он не скрывает при этом их заметную косину, но словно не хочет вникать в сущность человека. И вместе с тем именно здесь проявляется желание Федора Рокотова смягчить скульптурную выписанность лица мягкими, будто тающими световыми мазками, прозрачней проложить тени у повлажневших глаз, обратиться к тем отсветам внутренней жизни, которыми оживут его позднейшие портреты.
Увидеть человека или задуматься над человеком – этот совершающийся в художнике переход неожиданно ярко возникает в другом орловском портрете, на этот раз старшего из братьев – Ивана. Его Рокотов напишет дважды, с небольшим перерывом.
Сведения об Иване Орлове того же каталога рокотовской выставки 1960 года еще более лаконичны, если не сказать скудны: „Граф (1762). В том же году вышел в отставку в чине капитана лейб-гвардии Преображенского полка. Депутат от Вяземского уезда Смоленской губернии Комиссии по составлению проекта нового Уложения“. Энциклопедические справочники и вовсе ничего не говорят о новом графе, появившемся вместе с очередной императрицей. А ведь не был он в действительности ни общественным деятелем, ни военным. Поступил Иван Орлов солдатом в Преображенский полк шестнадцати лет и при первой же возможности поспешил в отставку, предпочтя служебной карьере хозяйственные заботы в деревне, „гвардии фурьером“. После смерти отца он выполнял его обязанности по отношению к братьям, управлял их общим хозяйством и так и звался в семье „старинушкой“ и „папенькой-сударушкой“. Страсть к картам не мешала ему быть расчетливым хозяином, и тот же расчет побуждает Ивана Григорьевича Орлова отказаться ото всех возможностей придворной жизни, вполне удовлетворившись сказочно щедрыми наградами Екатерины II всему орловскому семейству. Эта необъяснимая для большинства современников скромность оказалась запечатленной даже на надгробной плите Ивана Орлова: „Хотя ему предлагаемы были и знатные чины и другие отличия от монархини, но он от всего с благодарностью отказывался, ничего не принял и остался во все время в отставке капитаном“.
В более раннем, принадлежащем Русскому музею, портрете Федор Рокотов рисует И. Г. Орлова в синем бархатном, опушенном мехом кафтане, золотистом шелковом камзоле и тонком кружевном жабо – все подробности костюма придворного щеголя, так контрастно подчеркивающие грубое, топорное лицо новоявленного графа с широким крючковатым носом и самодовольно уверенным взглядом водянистых глаз. Если вчерашний отставной „гвардии фурьер“ и не имел случая обучиться светскому обращению, ничто в его осанке этого не выдает. Несколькими годами позже портрет награвирует Е. П. Чемесов – выбор оригинала тем более верный, что в следующем по времени, ныне находящемся в Третьяковской галерее портрете ничего не останется от вельможи.
Глухой застегнутый кафтан, черный, небрежно повязанный шейный платок и, благодаря строгости костюма, возможность сосредоточить внимание на одном лице. И чудо живописи – буквально то же, что на раннем портрете, это лицо обретает новую сложную жизнь, рожденную легкими касаниями жидких лессировочных мазков. Самодовольная полуулыбка стала усмешкой ленивого, равнодушного, может быть, в чем-то и разочарованного человека, пренебрежительно относящегося ко всему, что не касается личных удобств, вкусной еды, хорошего вина. Тот же равнодушный, но теперь словно лениво оценивающий взгляд чуть затуманенных глаз. Можно сказать и иначе – образ внутренне распустившегося человека, для которого стеганый халат, теплые сапоги, покойное кресло и любимая трубка давно заменили все другие желания и душевные усилия.
Но как бы влиятельны ни были в те годы Орловы, официальное признание и положение Ф. Рокотова помогли создать портреты императрицы, вернее, целую серию изображений Екатерины II. Размноженные авторскими повторениями и копиями, эти портреты едва ли не первыми утверждали образ новой самодержицы.
Екатерину писали и раньше, великой княгиней, писали достаточно часто. Г. Гроот изображает ее на великолепном вороном коне – худую, угловатую всадницу с вытянутым лицом и длинным носом, вид которой никак не говорит о юности, хотя супруге наследника в ту пору всего двадцать лет. Такой же Г. Гроот представит ее и на двойном портрете с мужем, подчеркнув недоброе, отчужденное выражение лица, тонкую линию плотно сжатых губ, остроту выдающегося вперед подбородка. То же своеобразие облика Екатерины II сумел передать много лет спустя сын создателя Медного всадника, Пьер Фальконе, вызвав взрыв негодования императрицы. После такого „осужденного“ портрета ему было бесполезно рассчитывать на успех и какие бы то ни было заказы в придворном Петербурге.
Гораздо благодушнее в своем портрете великой княгини Пьетро Ротари. Екатерина почти неотличима от других его моделей со своими круто насурмленными, как того требовала мода, бровями, прямым взглядом больших темных глаз, разве что более крупным прямым носом да удлиненным овалом лица, в котором уже явственно угадывается второй подбородок. Просто одна из пышнотелых медлительных красавиц, которыми был так богат елизаветинский двор.