Текст книги "Сказание о Громушкиных"
Автор книги: Нина Катерли
Соавторы: Елена Эфрос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Ill
Сын вернулся из «Артека» загорелым и подросшим. Сразу спросил, достали ли подарок, что он заказывал. Отец замялся, сказал, что достать-то достали, но пользоваться им пока нельзя.
– Это еще почему?! – взвился Витек. – Там что – неприличные песни, детям до шестнадцати? Я, хочешь знать, Макаревича у Вадьки слушал, ему братан принес. Нормальная запись, ничего такого. Ты, папа, вечно страхуешься, привык со своими ревизорами…
– Какая… какая запись? – Не понял Громушкин. – Чего – запись?
– Да группы "Машина времени"! Я ж тебе русским языком… Для магнитофона! Отстал ты, папуля, от века, таких вещей не знаешь. А я теперь что – без подарка, да?
И рослый парень вдруг заревел, размазывая слезы.
"Какие они инфа… инфантильные, – думал Громушкин. – Я в его годы… Да ладно, может, все к лучшему, не будет соваться к агрегату. А запись для магнитофона я ему достану, было о чем говорить".
И в тот же вечер ему в магазин привезли запись. Нужный человечек всегда отыщется. Витек был счастлив.
А на другой день пришли гости, ребята остервенело гоняли свою музыку, а взрослые, сидя за столом, поражались, как это ухитрилась хозяйка достать грибов для жаркого. В этом году, все знают, грибов в лесу – днем с огнем… А тут целое блюдо! Импортные, что ли?
– А места надо знать, – хмыкнул Громушкин. – Где было, там уж нету.
– Чтоб вы знали, – добавил Гурвич, – импортных грибов не бывает, да будет вам известно. Не собирают их иностранцы, только шампиньоны выращивают – в теплицах. А тут – белые.
И никто не приставал, знали – своих источников Громушкин нипочем не выдаст, хоть стреляй. Такой характер.
Дочь, влетевшая из комнаты брата и заставшая конец разговора, заверещала, что грибы, мол, из прошлого века, и все расхохотались – до чего остроумный ребенок растет! А отец бросил на нее строгий взгляд, и Юля, замолчав, убежала назад, к мальчишкам.
Той осенью чета Громушкиных еще несколько раз съездила на дачу, а оттуда – за грибами. Знакомые сетовали, что год плохой, даже солоников нету, а Громушкины намариновали три ведра и насолили две бочки.
Для засола брали только белые грузди да рыжики, волнушек, и тех не собирали – некуда. Делалось это все в секрете даже от детей – по будням, когда они в школе. Несколько раз Юлька возвращалась к разговору о той, первой поездке, но родители убедили ее, что все это ей приснилось, бывают такие сны, что все будто бы по-настоящему, а на самом деле померещилось. У нее, наверное, тогда была температура, отсюда и бред.
Юля была ребенком весьма смышленым и не поверила. Зато поняла, что приставать к взрослым с этими делами не нужно, зачем-то им надо, чтобы все считалось сном, – хорошо, помолчим. Брату же она, взяв с него честное комсомольское молчать, – Виктора как раз в тот год приняли в ряды, – она странную ту историю рассказала. Но он цыкнул, чтобы не порола чушь, и заявил родителям, что сестрице надо сделать хороший втык – читает фантастику, а ей еще рано, мозги прокиснут.
Между тем, пришла зима, грибной сезон закончился. Но Громушкин продолжал время от времени ездить на дачу. Ездил один, якобы для хозяйственных надобностей – позвать соседа Кирюху поправить забор, заказать дров и угля – да мало ли дел в дачном доме.
В первый же свой приезд он обошел участок, нашел елочку, которую сажал в 1967 году – год рождения дочки, то есть десять лет назад. А потом решил произвести эксперимент. Выкатил Машину, снял с нее брезент, вошел внутрь и внимательнейшим образом все осмотрел. И обнаружил в углу пожелтевшую приклеенную к стенке бумажку с расплывшимся чернильным текстом. Надев очки, разобрал, что Машина может перемещаться во времени только назад и никогда – в будущее. Ну, это и дураку ясно – как можно перемещаться в то место, которого еще нет? Дальше…Дальше было сказано, что с або-ри-генами в контакты вступать нежелательно. Кто такие эти аборигены, Громушкин не знал, но выписал слово в блокнот и дома проверил по словарю. И понял, что это – местные жители. Но как избежать контакта, неизвестно. Бегать от них, что ли. Ладно… решим, как говорится, по месту. И не таких контактов избегали, всякое в жизни было.
В одно из посещений Громушкин решил произвести опыт. На себе одном – нечего рисковать семьей. Внимательно изучив все кнопки, нажал на ту, где стояло число 10. Рев и трясучка на сей раз продолжались недолго, и вышел он на свой собственный участок, где все было почти, как нынче, только дом еще не обшит вагонкой, забор прежний, живой изгороди нет. И вместо гаража – обыкновенный сарай. Когда же это было? А именно, что десять лет назад!
Громушкин пошел в угол участка – так и есть, елочки Юлькиной еще нету, не родилась дочка. А старая ель, которую он благодаря воплям жены, что уничтожает красоту, оставил жить, стоит. Зря, конечно, не спилил, от нее одна сырость и на веранде вечно тень, да что спорить с женским полом из-за какого-то дерева!
Во время следующего посещения перепугался было до дрожи. Случилось это как раз после приема ревизоров, был Громушкин с сильного похмелья, так что позабыл выкатить Машину из гаража, нажал трясущимся пальцем на 100 и сразу понял – вот сейчас раздастся треск и проклятый агрегат разнесет его замечательный, из белого кирпича гараж, в куски. А что будет дальше, и подумать страшно!
Но ничего такого не произошло. Никаких кусков и треска. Для Машины в этом случае гараж, оказывается, препятствием не был. И ведь правильно! Сто лет назад его и в проекте не стояло. Так что Громушкин преспокойно вышел на свой запорошенный снегом участок, подышал свежим воздухом, запахом хвои, подумал, что воздух тогда был, вроде, как почище. И вернулся обратно.
Машина была что надо. И думал Громушкин, использовать ее нужно не абы как, для грибов. Тут большую деньгу можно заколотить, если с умом.
Можно эту хреновину продать. Причем не кому-либо, за что, того гляди, сядешь. А родному государству. Оно ее употребит в военных или там космических целях. А на это, известно, у нас никаких средств не жалеют. Вон, академики, что бомбу изобрели, живут, рассказывали, как в раю – имеют коттеджи, автомобили с шоферами, домашние кинотеатры, да чего хотят, то и получат.
Чем развлекаться сбором грибов, можно обеспечить семью и наследников выше крыши. Того гляди, Ленинскую премию получить… Вот только куда обратиться? Вопрос…
Советоваться Громушкин, ясное дело, ни с кем не мог и не собирался. Даже с женой. Решил для начала отправиться в один секретный институт, где занимались не то ракетами, не то чем-то еще, имеющим отношение к полетам в космос.
Институт, повторяем, был строго засекречен, но все, конечно, знали, где он находится. И в один прекрасный день, надев свой лучший импортный костюм и вставив для солидности в карман пиджака заграничную авторучку, Громушкин поехал в тот институт. "Жигули" оставил на всякий случай за два квартала. Вошел и, конечно, – охрана. Так не зайдешь, нужен пропуск.
Но Тимофей Алексеевич наш тоже шит не лыком, вынул паспорт, сказал, что внутрь ему не нужно, а он просит вызвать к нему представителя для переговоров. Каких? Секретных. И уж это, извините, он скажет лично представителю. Тот и решит, что делать дальше – провести разговор с Громушкиным самому или вызвать другого специалиста. Вот так.
Охранник куда-то позвонил, потом провел Громушкина в комнату переговоров – она находилась тут же, в вестибюле, – до турникета, через который только по пропускам. Отвел и велел ждать: "К вам выйдут".
Комната как комната. Не скажешь, что хорошо обставлена, а еще важный институт! Обычный канцелярский стол, два кресла, обитые, правда, искусственной кожей. Хилый цветок на окне. Зато на стене портреты всех членов Политбюро. И Гагарин! Вот, дураки, сразу раскрыли все тайны, чем они тут занимаются!
Громушкин снял свое ратиновое пальто, повесил в стенной шкаф. Не париться же тут солидному человеку в верхней одежде, пока они изволят явиться.
И только он, поддернув на коленях брюки, сел в одно из кресел, в комнату вошел худощавый и очень длинный молодой человек с лысиной и в очках. Сразу поймешь – ученый!
Пожал руку, уселся напротив в кресло: "Я вас слушаю".
Громушкин замялся – с чего начать. С такими субъектами ему беседовать еще не приходилось. Бывало, придут за мясом, так там какие разговоры – "Вам сколько? Чего – вырезки или на студень?" Здесь дело другое, тонкое.
И, главное, если пойдет разговор, не продешевить!
Громушкин откашлялся, вытер губы белоснежным платком и начал:
– Как бы ваша организация отнеслась к одному изобретению?..
– Чертежи! – выпалил ученый, протягивая руку. Чего тянет? Видит же, что у Громушкина нет ничего.
– О чертежах после, – ответил тот. – Сперва о принципе. Имеется некое… устройство, которое может… так сказать… передвигаться…
– Передвигаться может даже колесо, – улыбнулся ученый и зачем-то снял очки.
– Точно! – радостно отозвался Громушкин. – Только колесо ваше едет по земле.
– А самолет летает по небу! – еще шире заулыбался ученый и нацепил очки обратно на нос.
Надо было переходить к делу. И Громушкин прямо сказал, что агрегат, о котором он ведет речь, не самолет и даже не ракета. Он вообще двигается не по земле и не по воздуху. Он… как бы сказать, перемещается… Ну… Вот, сейчас мы, допустим, тут, в сегодняшнем дне. А нажал, допустим, кнопку – и перенеслись на сто лет назад, в прошлое. Я понятно выражаюсь? Хотя добавлю, что пока это только идея, в стадии… Тут Громушкин замолчал, решив, что и так сказал слишком много.
Что решил его собеседник, он понял не сразу. Тот как-то весь скукожился, продолжая при этом ухмыляться. Только ухмылка была теперь какой-то неестественной, точно с натуги. Потом, поднявшись с кресла, ученый сказал, глядя мимо Громушкина на членов Политбюро:
– Вы, товарищ, видимо, ошиблись адресом. Мы такими вещами не занимаемся. Категорически. Мы… Короче, вам – не к нам!
И уж хотел было выйти, но Громушкин проворно вскочил и ухватил его за рукав.
– Тогда подскажите – куда? Я, видите ли, человек серьезный и у других серьезных людей время отнимать не собираюсь. Но мне нужно знать, куда обращаться. Чтобы не попасть в этот… в просак.
– Знаете, – сияя и зачем-то кусая губу, ответил молодой ученый, пятясь к дверям, – я бы советовал вам обратиться в другое э-э… учреждение. Это в Невском районе. Знаете такой? Называется Институт имени Бехтерева. Вам там обязательно помогут. Обязательно!
И юркнул за дверь.
А Громушкин вышел на улицу и побрел к своему автомобилю. Чем занимаются в Институте Бехтерева, он отлично знал. Устраивал туда в свое время собственную мамашу-покойницу. Старуху брать не хотели, помогли связи, и она прожила в том заведении еще полгода. Там и скончалась, не сведя, слава Богу, с ума семью Громушкиных.
Садясь в "Жигули", Громушкин подумал, что все – к лучшему. В результате всего одного визита в первый попавшийся институт он получил ответ на вопрос, стоит ли выставлять Машину на продажу. Выходило – ни в коем разе, не то угодишь в психушку. А если притащить кого на дачу и показать агрегат в действии, его могут запросто отобрать, конфискуют без разговоров. И денег не дадут, а еще заподозрят в связях с зарубежными шпионами. У нас это быстро. Посадят. А то еще и убьют, чтобы не распространялся.
Нет! Машину держать в гараже. Обеспечить полную секретность, для чего проинструктировать семейство. Запугать до полусмерти, чтоб никто никому ни слова! Пугать тюрьмой – это и малолетняя Юлька понимает, недаром растет в семье торгового работника.
В тот же вечер, собрав семью, Громушкин провел инструктаж. И поскольку речь шла о судебном преследовании, обвинении в разглашении гостайны и тюрьме, все отнеслись к его словам, как должно. Дали слово молчать и к Машине без разрешения отца и мужа не приближаться.
IV
С тех пор Машина использовалась, в основном, как забава. Летом – сбор ягод и грибов, а также рыбалка. В озере, куда впадал ручей, текущий под холмом у дачи Громушкиных, еще полвека назад, а уж век и подавно, водилось полно лещей, щук, карасей и прочей живности. Закинул удочку – тут же клюет. Деревень рядом видно не было, так что и нежелательных встреч удавалось избежать. То бишь контактов с аборигенами. Только раз, году этак в семьдесят восьмом, из лесу вдруг вылез всклокоченный мужик в каком-то зипуне, снял шапку, поклонился Громушкину и спросил, испуганно на того глядя (а Громушкин был одет в голубой тренировочный костюм), «далеко ли, барин, отсель до чугунки, много ли верст?» или что-то в этом роде про железную дорогу, которую, по словам дочери, читавшей книжки по истории родного края, в этих местах уже проложили, так что Громушкин, не вступая в разговоры, мотнул головой влево и отвернулся. Мужик, кланяясь, скрылся в лесу, пошел, похоже, в другую сторону со страху. Ну и черт с ним, не пропадет.
Юльке шел уже двенадцатый год, она поступила в краеведческий кружок при Доме пионеров и подружилась с сыном профессора классической филологии, прозябавшего в соседней квартире. У того было полно всяких книг, там она и нашла карту Санкт-Петербургской губернии и обнаружила, что не особенно далеко от дачного поселка, где обитали теперь Громушкины, за лесом стояло большое богатое село, славившееся медом, молоком и разными из него продуктами, которые местные бабы даже возили в город на продажу. А по воскресеньям там бывал большой базар.
Об этом открытии Юля тайком сообщила матери, и, презрев отцовские запреты, они выбрали день, когда отец был занят – готовился к очередной ревизии, – и отправились на дачу на электричке. С собой захватили подходящую одежду, ее мадам Громушкина одолжила у костюмерши одного театра, постоянной клиентки мужа. Сказала, что они с дочкой идут на маскарад к знакомым и хотят всех поразить – будто они дамы из XIX века. Не особо богатые, не высший свет, а так, среднего сословия. В корзину, захваченную для покупок, были положены стеклянные бусы, китайская шаль и еще кое-что по мелочи…
Добираться пришлось пешком, шли через лес, сверяясь с картой, босиком, погода была теплая – стояло лето, так что до села добежали – не заметили.
А там как раз базар! И чего только нету. И мед в бочонках, и свежайший творог, и сметана: поставишь ложку – не упадет! А окорок!..
В разговоры с крестьянками не вступали. Просто показывали свой товар, те цокали языками от восторга, особенно от фальшивых жемчужных ожерелий. Да и шаль одна тетка схватила, а взамен – кринку сметаны и горшок с творогом. Не успели ахнуть – затоварились. А как нести назад? Пришлось за бутылку водки с содранной загодя наклейкой нанимать мужика с подводой. Бутылку, сняв пробку с винтом, заткнули бумагой, мужик открыл, понюхал, просиял. Довез до места, а там мать с дочерью вылезли среди чиста поля, то есть луга, где у куста, заваленная лапником, ждала их Машина. Махнули рукой – езжай мол, дядя. Мужик только плечами пожал – скаженные. Но уехал – кто их поймет, барские причуды.
Покупки затолкали в Машину, вернулись на дачу и поставили что надо в холодильники, их у Громушкиных на даче имелось аж два. Только меду Юлька упросила мать отложить в поллитровую баночку и взять с собой. И весь творог оставлять не хотелось. Да и сметану. Взяли, сколько смогли унести, да побрели на электричку.
Надеялись, отец не заметит приобретений, но он-то в качестве продуктов питания, слава Богу, разбирался. Увидел и сразу догадался что откуда. И, покушав творожку со сметанкой, устроил такой скандал, что стекла в квартире дрожали. Было строго наказано: "Чтоб в первый и последний раз!" А на Машину он приделает замок и ключ будет держать у себя, чтоб без баловства. "За угощение, конечно, спасибо, но лучше век не пробовать вашей вкуснятины, зато не сидеть в тюрьме!" При чем тут тюрьма, объяснять не стал, ушел в спальню и там закурил сигарету. Назло. Обычно курил в кухне в форточку, а тут – в спальне. А на другой день съездил на дачу и врезал-таки в Машину хитроумный замок. И спрятал ключ.
Все бы ладно, да крики папашины слышал подросший уже Витек, сидевший в соседней комнате, – будто занят своей музыкой и ни до чего ему дела нет.
Парню было семнадцать, школу английскую он кое-как закончил и теперь кое-как учился в Торговом техникуме. Да и учиться там ему было особо нечему, он и так в торговле понимал лучше своих преподавателей. У Витька к коммерции был прямо талант, видно, от отца. А умение считать – от матери. Вот характер другой, уж это точно. Вкладывать полученные "слева" деньги в кассу? Ну не маразм?
Впрочем, денежки у Витька всегда водились. Парень он был красивый, продавщицы из "Пассажа" так и млели и продавали ему из-под прилавка какой угодно дефицит – хоть польский трикотаж, хоть сапожки венгерские, хоть ковер…
А он осчастливливал папашиных клиенток, имея с этого солидный навар. С дамами у него была договоренность – чтобы все шито-крыто, отец убьет, он у нас честный, член КПСС и вообще… Дамы строили юноше глазки и буквально выхватывали товар из рук. А которые помоложе, зазывали к себе в гости – "на чаек". Так что и радости любви Витя познал рано.
От армии папа его отмазал по здоровью, устроил работать к друзьям в "Елисеевский" магазин. Но кончилось это скандалом. Витя попался на обвесе покупателей, чуть было не завели уголовное дело, пришлось хлопотать, платить и адвокатам, и судье. Взял его Громушкин к себе в магазин, чтоб был под присмотром. Но за всем не углядишь – Витя удвоил операции с перепродажей шмоток и жил припеваючи. Юлия, которую брат теперь называл не иначе, как Джуди, продолжала дружить с сыном профессора и собиралась после школы в университет на исторический. Мать старела, но не сдавалась – массажистки, маски, заграничный крем, окраска волос, модная одежда. Только вот с диетой не могла справиться – была когда-то пышкой или пончиком, теперь расплылась квашней. Но Громушкина это устраивало – хорошего человека, как говорится, должно быть много, и чем больше, тем лучше.
Тем временем шли годы, на горизонте забрезжила "перестройка", а пока в магазинах и на складах стали пропадать то одни, то другие товары. Как только что-нибудь такое намечалось, Громушкин ехал на дачу, отправлялся на Машине на полгода-год назад и приобретал будущий дефицит в неограниченном количестве, складируя тут же, в гараже. Или запихивал в холодильники. Чтобы когда сливочного масла или, допустим, кофе в зернах будет даже в очереди не достать, а на сахар введут талоны, быть во всеоружии. Обеспечить и семью, и клиентуру. Нюх у него на ситуацию в торговле был отменный – так оно все и случалось, пропадали масло и кофе, а позже, когда пришел Горбачев, началось такое с сахаром, сигаретами и спиртным, что только догадливый и сметливый Громушкин не знал горя.
Не знал он и того, что не менее сметливый сынок Витюша давно уже позаимствовал у него ключ от Машины, что стояла в гараже, и сделал дубликат. У Витька были собственные планы.
К походу, который Витя называл про себя «операция И», он подготовился тщательно. Купил тренировочный черный костюм, достал через знакомых черные кроссовки. Лучше бы, может, подошли резиновые сапоги, но в сапогах бежать неудобно и медленно, а тут понадобится мобильность. Потом, порывшись в упрятанных в нафталин осенне-зимних вещах, вытянул оттуда материн черный берет, срезал хвостик, торчащий посередине, зато пришил с двух сторон по кусочку обувного черного шнурка. После чего промазал куски шнурка клеем и дал подсохнуть – чтоб торчали.
Рюкзак по делу тоже надо бы взять черный, но и темно-синий сойдет. В рюкзак положил кое-какой инструмент – кусачки, там, ножик, набор разных ключей, видно будет, какой подойдет. Главный ключ – от гаража повесил на веревочке на шею, не дай Бог, потеряется. Ну, еще стамеску прихватил, фонарик. Пожалуй, и все.
Накануне попросил отца дать ему завтра вечером "жигуленка" – он-де обещал Марине Гурвич покатать ее по ночному городу. Знал, что ради Марины папаша никогда не откажет, они с матерью спят и видят, чтобы сын на ней женился. Вообразили, будто у них роман, старые дураки! Волнуются, что сын никак не выберет невесту. Сколько у Витька было девиц, ни одна им не нравится – эта слишком вертлявая да подвидная, сразу ясно – лезет в семью, у той родители неподходящие, из работяг, и сама продавщица (будто папа у нас академик!), а другая просто личиком не вышла, куда нашему красавчику такое рыло? Витек встречался, понятно, с кем хотел, хата всегда отыщется, а Марину время от времени приводил в дом. И уж тут начиналось: "Мариночка, покушайте то, попробуйте се. А как там ваша учеба? Прекрасную выбрали специальность, врач-стоматолог – это интеллигентно, и деньги хорошие"… А уж "пятый пункт" – это до лампочки, хотя вообще-то на такие вещи родители внимание обращали: "хитрые они, своего не упустят, своих тянут – круговая порука"… Но попробуй упрекни Громушкина в юдофобстве! "Кто? Я?! Да у меня и друг есть, Изя Гурвич. Золотой мужик, выгоду свою понимает – это да, но без этого не проживешь!"
Марина Гурвич красотой особой не блистала, ножки коротковаты, попа, уже сейчас видно, будет, как говорят, шире маминой, да и носик длинноват. Но выглядела – ничего не скажешь… А главное, настоящий товарищ. С Витьком они были знакомы с детства, на одном, как мать выражается, горшке выросли, хоть это и преувеличение. В одну школу ходили – это верно. И всегда дружили – Маринка прикрывала Витькины хулиганства, он в последнее время – ее образ жизни. А образ жизни этот у Гурвичей вызывал ужас, потому что дружбу водила (а, может, и спала?) их дочь не с приличными молодыми людьми из хороших еврейских семей, а со всякой рванью – непризнанными гениями из котельных: художниками и сочинителями чепухи, которую никто не печатает. В дом такого патлатого приведешь – нарвешься на скандал.
Витек, конечно, тоже не был мальчиком из еврейской семьи, а если грубо сказать, то "фоняк". Но тут большую роль играла дружба с Громушкиными, да и внешний вид молодого человека – всегда с иголочки. И отличное воспитание: маме Гурвич обязательно поцелует ручку и скажет комплимент, с папой сядет играть в шашки и продует. А Марину приглашал все на спектакли да на выставки. Или навещали вдвоем какого-то Савелия, калеку, инвалида с детства. Того, понятно, в гости не позовешь, так что Мариночка с Витей ходили к нему сами – помочь, вывезти в коляске на прогулку, просто поговорить. Что ж, дело благородное, иногда надо и помочь человеку бескорыстно, это украшает.
На самом деле никакого Савелия в природе не существовало, это был их код. Под предлогом Савелия Марина могла на весь вечер уйти к своим гениям, а Витек – к очередной девке, но потом они в назначенное время встречались, и Витя отвозил Марину домой на такси и провожал до квартиры. По дороге они обсуждали, кто где был да что видел и слышал. Марина всегда брала почитать что-нибудь интересное из запрещенной литературы. Иногда книжку, изданную за границей, а чаще машинопись.
Витек эти книги, если надо, прятал у себя на даче, особенно после того, как у одного поэта устроили обыск. Время пришло крутое, андроповское.
Для хранения он заказал коробку из нержавейки с плотной крышкой и замком. С этой коробкой смотался на Машине, что папа держал в гараже, аж на сто лет назад и зарыл ее под елочкой, которая была теперь огромным старым деревом, корни – будь здоров, не вытащишь экскаватором. Когда надо было достать коробку, возвращался в то время, в какое закапывал, короче – без проблем. Сам он этой литературы не читал, он вообще до поры до времени читал мало – некогда. Другое дело – послушать новые записи или самому побренчать на гитаре. А это фуфло… Кому оно надо? Но раз Маринке интересно – закон. И что еще хорошо: Витиными делами, как он работает да где берет деньги, Марина никогда не интересовалась, и это тоже было очень хорошее качество.
"Жигули" катать Марину Громушкин дал без слова. Еще бы! Они с супругой ночью опять говорили, мол, хорошо бы Витька поскорей на ней женился, не то уведет еще какой-нибудь из… этих, из ихних. Еврейские жены, все знают, прекрасные хозяйки. А матери какие! "Бери сынок, автомобиль, что за разговоры!"
С Мариной договорились так: Виктор идет по своим делам, она по своим. До утра. Ночевать Марина пусть остается у какой-нибудь подружки или у Лехи-поэта, ее дело. Пусть только точно скажет, куда идет, Виктор утром заедет.
Марина была согласна, пойдет к Леше, тому как раз дали одну книжку всего на ночь, будут вместе читать… Это у них называется "книжку читать". Ну-ну… Ладно, без проблем. Маринкино дело.
Вечера в августе, а на дворе стоял именно август, уже темные, Витек и это учел. Сел в автомобиль и погнал на дачу. Там теперь никого, все соседи разъехались. В доме снял модный костюм, разделся догола, натянул приготовленное. Пошел в гараж, светя себе фонариком, отпер Машину, закрыл дверь и нажал на 100. И через несколько минут уже выходил наружу.
Погодка тут, правда, была не та, что у нас, – дождь. Но, может, это и не плохо, хотя резиновые сапоги подошли бы для "операции И" сегодня больше. Ну да хрен с ними, что сделано, сделано. Путь до деревни Витек знал наизусть, приезжал не раз, ходил и днем и ночью, каждую кочку помнил. В кроссовках двигаться было сподручней, так что добрался до места за двадцать минут. Деревня, ясное дело, дрыхла. Они, как солнце сядет, – по полатям.
На кладбище – ни души, уж это он заранее предвидел: какой идиот полезет сюда среди ночи, мертвяков побоится и вообще – зачем? Но идти среди крестов было не слишком уютно даже Витьку, который ни в какие привидения не верил.
Подошел к церкви, достал ключи да на всякий случай потянул на себя дверь. А та и открылась – без шума и писка. Лохи и не подумали запереть храм, тем хуже для них.
Посвечивая фонариком, вошел внутрь. Батюшки – икон-то, икон, хоть ж…й ешь! Кто бы посоветовал, что брать, всего не унесешь! Вот тут и пожалел, что мало знает, надо было про иконы хоть с кем-то проконсультироваться. Да чего уж теперь! Выбрал те, что в золотых окладах… Может, правда, и не золото… А-а, и медные сойдут! Начал снимать, обрезая веревки, – хорошо, не забыл нож. Складывал на полу в стопку, чтоб потом сразу в рюкзак. Крупные не взял – куда их? Когда понял, что больше в рюкзак не влезет, вдруг заметил посреди помещения, на возвышении, укрытом какой-то тряпкой, еще икону. Эта была, видно, особенная – вокруг восковые цветы, погасших свечей до хрена… Посветил – эта… мадонна с младенцем или как ее там. В рюкзак ее! И только закончил упаковку, все вошло тик в тик, вздрогнул, услышав сзади, из темноты, тихий голос:
– Кто тут?
Повернулся – стоит в двух шагах мужик, сам с бородой, а из-под балахона голые тощие ноги. Поп, не иначе! Принесло его!
Витек направил луч фонарика прямо тому в рожу – ну, точно поп, старик. А может, кто из обслуги?
Старик как забазлает:
– Сгинь, – орет, – нечистая сила!
Витя не сплоховал и на себя посветил фонариком. Тот как увидел черную одежду да куски шнурка, что на берете торчали, совсем ошизел. Крестится, орет не пойми что. А не уходит, стоит, как столб. Пришлось применить прием, дал раза ребром ладони по шее, тот – с копыт. А Витя – на улицу, через кладбище – бегом. По дороге остановился завязать рюкзак, слышит – в деревне собаки залаяли. Побежал. А лай все ближе. Потом вдруг колокол ударил. Никак старый лох мало получил, очухался? Или кто еще зашел, увидел попика на полу, поднял хай… Витек пустился со всех ног, плюхнулся в какую-то лужу, промочил кроссовки, да не до них. Колокол так и грохочет, собаки лают. Кто-то еще орет, но далеко. Неужели придурки самого черта не испугались, вот темнота!
Только где уж им догнать Витька! Вот уже и родной участок. Запыхавшись, открыл Машину. Не успел закрыться изнутри – откуда ни возьмись шавка какая-то. И главное, молчком подобралась, сучара! Хвать за ногу. Витя ее отшвырнул, захлопнул дверь, нажал на что надо. Ф-фуу! Поехали.
С тех пор Витек всех собак ненавидел, самым любимым его произведением был на всю жизнь рассказ про Муму. Хороший рассказ, все правильно, топить их, сук!
На даче он отоспался, до того устал, что даже не переоделся, только скинул мокрые кроссовки и носки стащил. А костюм подсох, пока Витя бежал. Проснулся в одиннадцатом часу, родители, небось, уже беспокоятся – ну, сколько можно катать девушку? Позвонил Маринке к Лехе этому самому, а она и рада, что поздно, – последнюю страницу дочитывают. Книга – блеск! Жалко, нельзя копию снять, такую бы иметь – все правда. Ну-ну…
Витек сказал, что через час будет. Переоделся в нормальный костюм, заехал, довез до дома. Решили доложить родителям, будто катались до восхода солнца, а потом придумали забрать Савелия, чтобы и он увидел эту красоту. Отвезли в Лахту, к заливу. То-то он был счастлив, бедняга.
– Главное, погода-то какая, небо чистое, голубое! Какую человеку радость доставили. Божеское дело, – это Витина мамаша умилялась. Видела бы, что за погода была там… Витек только хмыкнул, уплетая оладьи, что мать напекла ему к завтраку. Спросил: "И давно ты о Боге стала думать? Вроде, вы с отцом всегда атеистами были". Мать задумалась, потом ответила, что, наверное, Бога все же нет, а хорошо бы, чтоб был. Помирать не так страшно. Если, конечно, грехов больших нет. "А какие у меня грехи?"
Грехи… Витек отшвырнул тарелку и вышел из-за стола. Обозлили его эти сопли-вопли.
А Маринкины родители никаких с ней разговоров не вели – Гурвич давно ушел в свою комиссионку, а мамаша еще не вставала, она всегда до двенадцати спит, а потом еще кофе пьет в постели – говорят, завтракать в постели за границей модно.
Сбыть иконы оказалось довольно просто, помогли друзья Марины. Собрали в котельной у патлатого Лехи целую комиссию, даже искусствоведа привели, настоящего, из Русского музея.
Витек расставил и разложил иконы. Смотрели, обращая внимание даже на обратную сторону. Что-то между собой бормотали – "доски", "рублевская школа", качали головами. А искусствовед, когда дошло до той иконы, что лежала посреди церкви на тряпке и которую Витек назвал для себя Мадонной, аж позеленел:
– Господи… Да это ж…
И быстро-быстро заговорил о какой необыкновенно ценной Богоматери чудотворной, которую ищут уже больше века, – не то уничтожили большевики, когда жгли храмы, не то похищена грабителями, одним словом, этой иконе цены нет, ее бы в музей, там – с руками… И запнулся. Помолчал. Потом сказал, что у музеев сейчас и денег таких не найдется. А жалко – до слез!.. Но, если честно, и предлагать ее музею опасно – могут начать копать, что да откуда. Так что с душевной болью он все же советует отнести икону перекупщику (и назвал, какому), тот продаст коллекционеру, лучше всего – за рубеж. Почему лучше? А потому, что там она рано или поздно попадет на какой-нибудь аукцион, тогда наши, глядишь, и выкупят. Если опять же, поднатужатся со средствами.
