Текст книги "Голос жизни"
Автор книги: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Горланова Нина
Голос жизни
Нина Горланова
Голос жизни
Повесть
В свои сорок шесть лет он вставал по утрам совсем не так, как бывало в тридцать шесть... Недавно ему поставили фруктовый диагноз: синдром грушевидной мышцы, и как Фрукт, он падал. Представляете: встал – на швабре повисел и упал.
– При этом я издал звук подстреленного гуся!
– Оленя! – поправила жена.
Да что там оленя – гуся... Потом, конечно, врачи сильно постарались, но ходит Гамлет Эльбрусович ("Казбекович")... да не ходит он, а словно говорит языком вазовой живописи. Стал более адажио, в общем.
Рассвет не успел еще продрать свой единственный глаз, а собака уже начала шумно облизываться. "Вита, СПАТЬ!" – послал он ей копье-мысль. Вита громко вздохнула, словно говоря: "И за что мне хозяева такие достались". Наконец кровать с чмоканьем отпустила Гамлета – сетка сожалеюще распрямилась. Ладно, говорила она, ты все равно ко мне вернешься, ибо отныне я – твоя пожизненная любовь. Улыбаясь, Вита застучала когтями навстречу хозяину.
– Подожди, сначала я разбужу девочек. Вставайте, поднимайтесь, еще раз тыщу скажу, а потом в гневе буду страшен!
Через час, намотав шесть километров пробежки, он вытирался после душа, любуясь на свой шмелиный загар и напевая:
– Косые мышцы живота! Косые мышцы живот-а-а...
Вита тут же суетилась, намекая: пора чем-то существенным наполнить ее миску.
– Сейчас, счас, в первую очередь я замочу футболку, отдающую аммиаком. Косые мышцы живота-а...
Жена пришла на кухню: нахмуренный взгляд, сверхмать такая. Ее до сих пор удивляет, что мужики, как дети, радуются мышцам каким-то своим. Она дала Вите поесть и только после этого тихо сказала: "Салют!" Тоже студенческое приветствие. Они прожили вместе почти двадцать пять лет и, кажется, до конца не повзрослели.
И тут вышел какой-то здоровенный мужик в шортах. Один шрам на лице, а другой – на животе. Эльбрусович начал оглядываться вокруг себя с полным непониманием, вот уже два месяца, как он время от времени начинает вдруг озираться, как же это случилось, что он в средине жизни оказался в таком... за что?!
Но вообще-то чего притворяться – это мой сын. Игнат. И я все отлично понимаю. Он приехал из Белоруссии и показал свои шрамы как весомые аргументы в борьбе с мафией.
– А как же твое наследство – бабушкина квартира в Ярцево?
– Вы разве не знаете такую птицу – обломинго?
...Наехала мафия, и он подписал генеральную доверенность... а сам к другу в Белоруссию.
Дело все в том, что за ночь Эльбрусович намертво забывал об этом. У него был сон, крепкий, как яблоко. Так что утром всегда было неожиданностью, что сын живет вместе с ними и ест за четверых. Когда Игнат приехал, запястье у него было с горлышко бутылки, а сейчас!.. Но из-за шрама на щеке сын все еще выглядел, как бомж. "Как из-под лодки", говорила жена (она выросла на берегу Камы, там под лодками иногда ночевали алкоголики – летом, конечно).
Днем, во время работы, о сыне Гамлету тоже удавалось забыть, могучая психика вытесняла все мысли про Игната. А вот у жены такой способности нет. Она каждую секунду переживает свою беду. Отчасти потому, что на работу не ходит (отработав двадцать пять лет учительницей литературы, Ольгуша стала мучиться головными болями и села на "выслугу").
Сын скрылся в ванной. Жена завелась: не спала до пяти утра – пила цинаризин, пирацетам, клофелин, но-шпу, нозепам, две андипала. Наконец помог анитриптилин.
– Ольгуш, тебе ведь первая горсть таблеток никогда не помогает... а со второй ты уже чего-то... добиваешься.
– За что нам такое? Я так переживаю, так глубоко... умру, наверное.
– Не-ет, ты не умрешь. Потому что кто глубоко переживает, тот глубоко и отдыхает.
Жена взбодрилась и, как выстреленная, стала готовить завтрак. К несчастью, взгляд ее попал в зеркало, и оно опять подхлестнуло ее к причитанию: "Вечером стакан воды выпила – утром два на лице! А мешки под глазами больше самих глаз! " – и она наклонилась до полу, зарыдав, пряча лицо в коленях.
– Ты чего! Клинтон так хохочет... помнишь? Ельцин что-то сморозил, а Билл до земли наклонился: "ха-ха-ха" (главное: отвлечь жену, а потом убежать по делам). Ольгуш, давай выпьем за то, чтобы мы относились к людям лучше, чем они к нам!
Иногда в нем просыпался дед-тамада, и реплики-тосты сыпались уже с утра. Лицо жены, секунду назад выглядевшее так, словно было сделано из сине-зеленых водорослей, стало на глазах оживать.
– Хорошо... просто так разволновалась, что не могу сапог застегнуть. Руки дрожат. Надо за хлебом сбегать.
Он помог с сапогами. Вита зацокала когтями, намекая, что хорошо бы и ей прогуляться с хозяйкой – ведь там, на улице, сотни запахов, в том числе – Лорда, которого уже прогуляли, наверное, к этому моменту. Игнат вышел из ванной и запнулся за Виту.
– Эта собака! Она меня бесит уже.
Присоски губ его скрылись за дверцей холодильника. "Гной слов потек", – подумал Эльбрусович, но смолчал. А жена, конечно, не смолчала:
– Бесит тебя? А этот глагол от слова "бес" – ты беса-то прогони, не тешь его.
"Дорогая, дорогая, идея вечномужественности слетела с тебя навсегда, бормотал Гамлет. – Где же бритва, бритва-то где?"
– Мы ею кофты брили, – отвечали дочери, – катышки хорошо сбриваются. Сын захохотал. Гамлет прочел в глазах девочек: "Этот экземпляр нас доведет!" Они звали брата "экземпляр"... А в первом классе сын спросил: "Какое слово имеет две буквы Ю?" -"Осеннюю", – ответила ему мама. "Плюю" отец. "А я хотел услышать слово ЛЮБЛЮ", – сказал Игнат.
Глядя на сына, Гамлет испытывал чувства недоумения, любви и агрессивности. Он видел себя со стороны, как стоит на кухне и то сгармошит губы, то разгармошит. Хотелось сказать что-то такое, после чего Игнат бросит весь этот распад. Но сказал привычное:
– Сегодня иди работу-то искать.
– У меня надеть нечего...
Сын вернулся весь в лохмотьях – надо заработать ему на одежду, но где и как? До кризиса 17 августа 98-го Эльбрусович служил в медицинской газете и был доволен заработком, но после кризиса газета закралась. У Гамлета был буквально столбняк: у каждого столба останавливался и читал объявления. Об этом нужно рассказать Игнату. Но опять сказал другое: чай на всех завари, пожалуйста. У музыкантов это называется "петь по соседям", когда вместо нужной ноты берется соседняя.
"Дайте мне другой земной шар, который бы соответствовал моим качествам!" Это жена вернулась из булочной с таким видом. Гамлет ответил ей языком вазовой живописи (в переводе это означало вот что: "Я с тебя снимаю пальто и сапоги, я с тобой, мы на одной вазе, давай будем этим довольствоваться!"). На него вообще умиротворяюще действовал запах чая, в котором чувствовалось что-то разговорное, атмосфера общения,
– У вас волосы словно утюгом выглажены, – сказал он дочерям – Из-за вечной рекламы шампуней волосы нынче так и бросаются в глаза.
Тут он открыл ножом маргарин и понял: пришла помощь еще и со стороны ВЕЧНОЙ КРАСОТЫ. "Улечу на планету отпуска". На самом деле в ближайшее время не предвиделось никакого отдыха, но помечтать-то можно – под покровом тайны...
– Мандарины повышенной лохматости – не покупайте больше такие! визгливо заявил сын.
Каждое его слово – толчок в сердце! Конечно, белые лохмы в самом деле торчали из очищенных фруктов, но... Жена словно заскрипела глазами, а внутри у Гамлета какая-то хвостатая тварь вышла из психологических хвощей и тяжко зашевелилась, сотрясая все. Ира, младшая дочь, быстро нажала на пульт, и из маленького телевизора полился какой-то фильм, в котором сразу играли Дуров, Козаков, Табаков и Гурченко. "Вот это останется в двадцать первом веке, – сказала жена, – а не ракеты. От России".
– Дуров так играет, словно через его лицо можно выйти в иные миры, заметил Эльбрусович, находя во взгляде жены полное понимание (и ей хочется в другие миры, очень!). – Но сейчас я должен бежать в дворянское собрание.
– Ты – в дворянское собрание? – удивился Игнат. – Но ведь это мой дед – твой отец – гордился, что он образованнее жены, у которой три класса... У него было четыре?
– Не приставай, да! – отвечал Гамлет с нарочитым горским акцентом
– Ты в самом деле идешь в дворянское собрание? – спросила жена.
– Слушай, женщина, чем я тебе не князь! – сказал он, пуча очи.
– Но... сам мне рассказывал, что дед твой пас скот, когда их сослали с Кавказа.
– С клиентом я встречаюсь, неужели непонятно! Он хочет, чтобы я съездил в Саратов... Там, в детстве еще, его отец приводил часто к одному особняку, в советское время, и говорил: "Запомни: это мое самое любимое место". Теперь мой клиент подозревает, что родовой был особнячок-то... графский.
Год назад Эльбрусович дал объявление: "Помогу написать историю вашего рода, фирмы, коллекции, туристических походов и т.д." С тех пор он с утра до вечера бегает по городу и, как положено, в поте лица своего зарабатывает на прокорм семьи.
Зазвонил телефон. "Нет, это не аварийка, – ответила жена. – Я с ума сойду скоро; каждый день спрашивают аварийку".
Снова зазвонил телефон. Лицо жены поразило Гамлета американской улыбкой, не гармонировавшей с морщинами, приобретенными за годы советской жизни. "Казбекович, тебя!" – сказала она. "А кто?" – удивился он.
– Голос жизни.
– Твой голос, Вита, – он погладил догиню, на самом деле не на шутку испугавшись; неужели жена в самом деле сошла с ума от черной жизни (как сошла ее подруга Любочка)? Или... она стала так образно выражаться? Каждый звонок, конечно, есть голос жизни. И вдруг его осенило: Казбековичем жена называет его, когда звонят женщины, а его две однокурсницы работают в газете "Голос жизни".
– О, это Елизавета с ее невидимым венком на голове? – Эльбрусович медленно выбирался из кресла – после болезни все трудно; ручка кресла – не ручка, а словно гора, которую надо преодолеть.
– С венком чего? – ревниво спросила жена.
– С венком цветов... душистого горошка. Да! Я слушаю, Елизавета. Выборы на носу – кто же этого не знает, и стала доверенным лицом Степняка поздравляю, подзаработаешь! Ну, куда я – со своими обносками мыслей в вашу известную газету?
Ольгуша толкала его в бок: проси аванс – Игнату нужно одежду покупать!
– Если сегодня вы дадите мне аванс, тогда я... Обещаете? Хорошо. Ну, не зови меня Гамлетом, я ведь окрестился – Гурий. А никто не может привыкнуть. Можно просто Эльбрусовичем.
Жена забрасывала внутрь себя таблетку кетерола. От волнения у нее начинает влом болеть голова. А сын разлегся уже на диване – его любимая поза. Да и не поза уже, а позиция. Тело Игната разрасталось в квартире, а ведь казалось, только вчера подбежал (ниже стола): "Папа, папа, а что такое Декарт?" – "Не что, а кто..." Ничего не ценит, столько в него вложено! Стоп, стоп... Самое важное в жизни не ценится – Бога распяли, а нам-то чего ждать? Целуя жену перед уходом, он так сильно стукнулся очками об ее очки, что искры полетели.
– Ольгуша, прости, – он боялся, что глаза у нее на затылке бантиком завязались. – Ну, с Богом оставайтесь!
– До вечера. С Богом!
Он пошел, процеживая мир сквозь сети нейронов и улавливая крупицы красоты. Розовые кисели пара от теплоцентрали, колыхаясь, шествовали под выбитыми в синеве ветками. Но вдруг посреди рассвета появился бомжевидный Игнат. Что за странность такая: посреди рассвета – Игнат, а посреди Игната рассвета ни разу не увидел... "Давайте выпьем за то, чтобы как можно меньше было бомжей среди людей, животных и растений", – мысленно провозгласил он тост. Стало полегче. И шрамы на Игнате – все развеялось, прошло. Старушка на перекрестке обличающе бормотала:
– Машины, гады, летят, как настеганые.
А он любил уральских старух! Поэтому, когда в автобусе их стал оскорблять пьяный мужик ("Все-все, снимайте трусы, я буду вас сейчас иметь!"), Гамлет почувствовал, что какие-то огненные прутья заходили внутри. "Животное, прекрати!" Мужик стал пробиваться ближе – они словно плыли навстречу друг другу в густой жидкости. И тут автобус лазгнул, распахнул двери. Эльбрусович схватил мужика за волосы и выбросил вон. Но в это время сзади нажали, и он сам тоже выпал, вытянутой рукой влетев мужику в рот. А тот с готовностью укусил! Эльбрусович успел вырвать руку и запрыгнуть обратно в салон. Палец пульсировал. Мысль о СПИДе появилась сразу: вдруг мужик болен? Чтоб он так жил, как пульсирует укушенный палец, пожелал мужику Гамлет. Он почувствовал такое огромное одиночество, словно для него не хватало всей души, словно вот-вот через край перельется. По счастью, тут подъехали к его остановке. Он бегом добежал до редакции и сразу кинулся в туалет: мыть руку. Мыл-мыл, СПИД не СПИД?..
Нужно было подняться по мраморной лестнице. Навстречу крепкие ребята тащили сейф, безжалостно распахивая ступени. А могли бы войлок подстелить. Гамлет любил это хозяйственное чувство, в нем возникавшее. Он повеселел, когда начал рассекать вкусные запахи из ресторана "Санчо" (Елизавета обещала, что его тоже будут кормить). В конце коридора нашел табличку: "Голос жизни". Вошел. Елизавета поправила свой невидимый миру венок на волосах: проходи – Людовик сейчас, мол, освободится.
– Людовик – это прозвище Степняка?
– Нет, ты что! Степняк – это хозяин, а Людовик – Люда, моя одноклассница. Главный редактор, – и тут на него пролилась трогательная песнь о дружбе Гриши, Лизы и Люды с первого класса (как жизнь их разводила и сталкивала, а вот сейчас прижала друг у другу с необыкновенной силой в редакции газеты).
– А кто мне аванс выдаст?
– Гриша прикажет, насчет этого не волнуйся. Деньги у Григория Степанова есть. Он ведь еще в школе стал комсомольским деятелем, так что сам понимаешь... все мы родом из детства.
– Все мы уроды из детства, – бухнул Гамлет, но поймал останавливающий взгляд Елизаветы: мол, понимаю, ты про комплексы – у всех они из детства (тут в ее взгляде словно проплыла целая картина симпатичных большеголовых и большеглазых уродцев с разными комплексами), но если ты меньше будешь ляпать здесь такого, больше сможешь заработать для своей семьи. "А ты все такая же: золотой характер, бесконечный парламентер", – подумал он. А услышал следующее:
– Тем более что Степняку "рыба" нужна! По гороскопу. Вот мы про тебя и вспомнили. Есть прогноз, что вы хорошо сработаетесь.
В этот миг в кабинет с видом вождессы вбежала Люда-Людовик, сияя гиацинтовыми кудрями. Эльбрусович вскочил. Она облекла себя креслом, как дополнительной одеждой, подчеркивающей ее царственность. И указала длинным ногтем на стул:
– Вы нас так не запугивайте своей воспитанностью! А он все еще стоял, пораженный: с таким списком красоты Люду хоть сейчас на конкурс мисс-не-знаю-че! Но уже через пять секунд трезво подумал: волосы, может, крашеные, а зубы – чистый композит. В это время в кабинете образовался молодой человек, который одновременно целовал Людовика глазами и рылся в куче журналов.
– Валерик, мы у Степняка на девятом этаже! – сказала Люда, уводя нового сотрудника к хозяину.
В приемной не было никого, а из кабинета Степняка доносились крики, которые не хотелось слышать: "Вон отсюда! Скотина! Как можно так нагадить!" Наклонив свою кудрявую голову, Людовик вслушивалась с выражением некомфортности на лице. Ради сына я должен это выносить, думал Гамлет (внутри: слипшийся ком времени и закатанный в него Игнат).
– От конкурента, может, кто-то пришел, – предположила Люда-Людовик.
– Вон, вот ты еще не понимаешь, да?!
– Точно! От Похлебкина кто-то там... – уверяла Людовик. – Похлебкин главный соперник – хочет уступок... чтобы Степняк снял себя с выборов!
– Сволочь, ну ты и сволочь!
Гамлет в очередной раз приготовился убежать – распахнулась дверь, и выбежал плотный лысый бородач, вытирая пот с пылающего лица.
– Вить, ты че позволяешь на себя орать? – спросила Людовик.
– Это на воробья он – Похлебкин этого воробья, наверное, подослал. И этот воробей наделал прямо на рекламный договор. Все-таки мы выгнали эту засланную пичугу.
Зубы у Вити были во рту расположены, словно они разбились на фракции и каждая выбрала себе вожака, к которому остальные склонились.
Людовик ввела Гамлета в кабинет. У хозяина зазвонил мобильник. На голове Степняка волосы были зачесаны на лысину. В народе это называется: "внутренний заем". Тут же буйная шевелюра у Гамлета словно загорелась невидимым огнем от взгляда Степняка. О, какое это несчастье – попасть в столь лысокишащее место! Зачем мне столько недоброжелателей!
Степняк, улыбаясь, беседовал с трубкой:
– Для сбыта есть еще и постсоветское пространство... – его взгляд, не повинуясь светским канонам, все время притягивался к густой поросли на голове новичка, и тогда улыбка его делалась, как постсоветское пространство, – раздробленной. Вдруг он собрался, пятипалую жесткую лопату сунул Гамлету:
– Рад познакомиться. Григорий. Как вы относитесь к информации? Только откровенно – скажите всю правду.
Гамлет задумался: какую из правд сказать Степняку. По внутреннеему времени прошло, точнее, протянулось, полчаса. Во время перестройки это счастье от правды, нахлынувшей со всех сторон... но видел он недавно листовку Степняка... железные желваки, подчеркнутые компьютером... и вместо предвыборной программы – прямо обвинение Похлебкина в том, что он агент НАТО. Но нужно ведь сыну покупать одежду, обещали аванс. Снаружи в мире прошла секунда. Он сказал:
– В двадцать первом веке информация займет главное место. А может, даже валюта будет такая: один информ... что-то вроде этого.
Степняк оживился:
– Я холдинг информационный хочу создать. Для Гамлета "холдинг" прозвучал, как "холодильник", а так хотелось теплоты в жизни!
Людовик смотрела с высоты на ипподром, где шло мелкое копошение конских тел.
– Мой Федька на Инциденте! – тоном королевы-матери сказала она.
Эльбрусович всегда был к лошадям равнодушен. Они бегали-бегали, а их поймали в степи и приспособили. Другое дело – собаки, предки которых смекнули сами острым умом, что хорошо здесь возле человека, догрызать кости на первобытных мусорках...
Степняк сказал: мол, давайте теперь поработаем (он сделал полукруглое движение к двери: вы – там, я – здесь).
Людовик повела Гамлета сразу в ресторан. Зал небольшой, но весь работающий на вкусноту. Промытые бокалы словно говорили: это не сон, это на самом деле ресторан! За столом сидели: Елизавета, Витя с растерянной улыбкой, Валерик, который то ли целовал Люду глазами, то ли бежал от нее во всю мочь, и сокурсница Кирюта. Она перенеслась сюда через бездну в десять лет, по пути утратив часть свежести и приобретя горькость во всем лице. И даже косы у нее раньше были благородной короной, а теперь – как наушники по бокам головы. После неизбежных восклицаний и вздохов, провожающих отходящие составы жизни, Елизавета сказала:
– А помните, когда нам в колхозе, на картошке, становилось тоскливо, кто-нибудь говорил: "Гамлет, дай Кирюте померить свои очки!" Ты мерила, и все со смехом падали прямо в борозды!
Гамлет совершенно этого не помнил, но поспешил заверить кивками: да-да (не потому, что захотелось ему прогнуться – просто он боялся, что будут еще что-нибудь вспоминать и уж точно разоблачат, что он не слишком сохранил трогательное прошлое в себе).
Первым делом официант подал бутылку "Муската". В это время за соседним столом встала молодая женщина, на лице которой было написано: "Я свободна".
– Я всех прошу выпить за мой день рождения! Конечно, в прошлом году я угощала вас лучше, но после кризиса уже не могу, – она выпускала лезвия голоса, которые так и мелькали вокруг.
Несмотря на это, Гамлет был даже благодарен этой перекормленной красавице за вино: он уже два месяца хотел выпить!
– Это Галина Некрариевна из косметической фирмы "Вьюги" – часто у нас рекламу размещает, – сказала Елизавета. – А ты, Гамлет, давай-ка нам скажи тост!
– Когда-то я мечтал, чтобы время и пространство были устроены по-другому: сделал шаг – ты в Москве, прошла минута, и ты снова в позавчера, когда было здорово... Но шли годы!
– И все в одном направлении? – Людовик рассмеялась восходящим электронным смехом, словно рассчитанным по гамме.
– Да, я понял: не будет по-моему. И тогда я приспособился окрашивать временно-простраственный неуют – с помощью друзей. Ну, за всех нас!
В это время появился сын Людовика: Федя. Он сказал, распространяя запах кентавра: "Я пойду душ приму – не убирайте мою порцию". Как он вошел в длинном пальто с одной пуговицей блюдечком, как стройно встал, как мимоходом отказался от вина... Игнат мог вырасти таким же, а получается такое... такое из него выгнило! Гамлет вдруг вспомнил, как лет десять назад сын хотел отменить в физике "омы":
– Папа, пусть был бы просто "он"!
– А как "два ома"?
– Два его... двадцать их.
Мускат оказался настоящим, крымским. В чем признак отличия настоящего от поддельного? В настоящем всегда есть тайна. В судьбе Игната тоже была тайна, хотя бы тайна выбора. Он выбрал себя таким... Но, может быть, состоятся перевыборы когда-нибудь?
– Ты о чем задумался? – спросила Елизавета.
Оказывается, ресторан уже опустел. Все быстро поели и свалили строить капитализм. Гамлет встал, поклонился в сторону кухни и сказал "спасибо".
– Кому ты говоришь, – удивилась Елизавета, – здесь никого нет.
– Ничего. Слово имеет такое устройство, что подействует в любой обстановке.
Елизавета остро метнула взгляд в своего однокурсника: эх, гороскопы гороскопами, хоть они и сладко сулят, что "рыба", то есть Гамлет, сработается неизбежно, а может и мгновенно, с коллективом... но сильно он как-то все время в прорехи реальности выпадает, не прикреплен, не умеет скрывать это. В этом есть какой-то эгоизм, наверно, не хочет скрывать. Но все-таки он друг юности. Какой у него был юмор! Но впрочем, – трезво подумала она, – юмор в молодости был нужен, чтобы каждую минуту подтверждать свою состоятельность. А теперь юмором не обойдешься – нужно состояние.
После обеда Гамлету сунули вычитать полосу объявлений. "Требуются сотрудники, сотрапезники, собутыльники".
– И эта чушь написана буквами! – изумился Гамлет.
– Это не юмор, а сильный рекламный ход: таким образом привлекутся люди, согласные на мизерную оплату... скорей всего, на сетевой маркетинг, сказала Елизавета.
Кирюта в это время быстро разложила пачку школьных тетрадей и начала проверять, ворча:
– Ну, Перетрутов, ты меня уже достал! Я убью тебя, Перетрутов!
Кто был секундомером на дуэли Ленского и Онегина? Все-таки, наверное, секундантом, – поставив жирную двойку, она успокоились.
– На полставки в вечерней школе... после развода приходится одной поднимать дочерей!
– А как же ты их поднимаешь? – спросил Гамлет с содроганием. – Мы вот с женой вдвоем – уже совсем не можем, край пришел.
– Дача у меня, сама компост закладываю. Когда раскрываю его, там вот такие черви ползают, генералы просто! Я им говорю: идите, работайте на грядке. Вишни было прошлым летом – можно ведро набрать с закрытыми глазами. Сыро было, правда, репа пасть раскрыла под дождем.
В кабинет впрыгнул Витя, показывая в улыбке свои разбегающиеся зубы:
– Звонила одна старушка...
– Наверно, это Григорьевна, – Кирюта подкрашивала губы, так как собралась в курилку: там бывает один из турфирмы, дурачок, сторонник системы Митлайдера, о которой она резко высказалась – в надежде, что в следующий раз он приложит много сил, чтобы ее переубедить.
Витя передал замечание хлопотливой Григорьевны, их вечного опекуна: в кроссворде ошибка (Осирис – древнеегипетский бог, а не из Древней Греции).
– У нас теперь Гамлет есть, – отвечала Кирюта, терзая пачку "Родопи", когтя ее и шепотом проклиная теневую экономику, которая не дает нормальный поясок-ободок. – Он – специалист по богам и всему остальному.
Солнечный зайчик от этого аванса словесного пробежал по душе. И вновь деловые сумерки пали. Вошла Людовик.
– Витя! – сказала она с таинственным покачиванием головы куда-то вбок (как будто бы там, за углом, постель ждала). – Витя! Ты ведь не хочешь, чтобы босс бил меня опять мордой об стол. Поезжай на праздник города. Его финансирует знаешь кто? Похлебкин. Только попробуй написать что-нибудь хорошее!
Зубы! Гамлет сразу подумал: никогда не допустить, чтобы так растерянно выглядела улыбка, как у Вити. И зачем я только произнес этот глупый тост за дружбу!.. Он оглянулся на Кирюту: она с таким вниманием слушала подругу, что костяшки ее пальцев оказались в помаде.
– Хорошего не писать? А то, что погода отличная стоит... это отразить можно? Грицько не рассердится на метеорологию?
Витя все-таки молодец – не хочет быть убитым в информационной войне. А Гамлет видел таких убитых, которые не подозревали о том, что их уже нет на свете (шутили, курили, рассказывали анекдоты и писали о плохом правительстве и о своем хорошем хозяине из Думы или мэрии).
Сколько-то я смогу поработать, остаться в живых. Сыну одежду куплю, отмоем, отсморкаем, на работу его устроим, а потом уйду я отсюда, решил Гамлет.
– Гамлет! – позвала его Людовик таким же тоном, как Витю.
Он попытался толстую шею втянуть между плеч, но в его возрасте это уже не получалось. "Сейчас прикажет: ничего хорошего не писать... о чем?"
– Скажи свое мнение: вот два стихотворения – под Ахматову, но в русофильском духе...
– Я на правую ногу надела лапоть с левой ноги? – он взял листки. – Ну, впервые вижу такую оригинальную рифму: "любовь – Интернет", – и он посмотрел на нее невинным взглядом. И вдруг она заявила:
– Все, последняя капля! Я давно уже говорю: не надо печатать стихи в солидной газете.
– Что ты! Люда, стихи нужно печатать.
– Потому что поэт в России больше, чем поэт?
Гамлет пустился в пространное плавание рассуждений: вчера поэт был больше, чем поэт, а сегодня – меньше, завтра опять больше будет, в России все промахиваются мимо золотой середины... но дело не в этом!
Он завершил так:
– Печатать стихи нужно... они промывают человека. Поэзия дает энергию! Искусство – единственный вечный двигатель, причем энергия не убывает, сколько ее ни потребляй...
Людовик странно на него посмотрела и ушла как бы размышлять, – Федя принес Гамлету статью про убийство вымогателя двумя братьями-близнецами. Кирюта, покурив, вернулась в виде свинцового мертвеца, выдыхая столб чего-то потустороннего. Гамлет понимал, что ее буквально сжигает беспокойство о дочерях, но не понимал, что у нее после курения обида на весь мир, который не подтвердил ее светлые ожидания, который манит, но не исполняет...
– Ну какая может быть система Митлайдера на нашем Урале!..
И тут Гамлет понял, что после курения у Кирюты наступает ненадолго вселенская бодрость, то есть ожидание изменения ее судьбы.
И тут в третий раз Гамлет пошел напомнить об авансе, и в третий раз Людовик искренне удавилась, что забыла выдать:
– Счас я распоряжусь, – и она уже хотела встать, но тут с полосой газеты к ней прибежал Федя...
Измочаленный, но с авансом в кармане, Гамлет пробивался вечером домой сквозь всемирную побелку. Снег прибывал. Вот едва волочит ноги дед, опирающийся на детскую лыжную палку. И зачем жена выбросила лыжные палки девочек – они могли бы пригодиться! Долго ли, коротко ли он проработает в такой атмосфере... предвыборной! Где получить поддержку?.. В автобусе матерились подростки – человек так шесть.
Он прикинул: их пятеро-шестеро, но выкинуть я их смогу. Но на фиг мне такое утверждение, если они куртку порвут, а куртка кожаная, да еще сыну нужно одежду покупать. Тут укушенный палец тоже спохватился и напомнил о себе токаньем: "Ну, ты кончай, с тобой никогда не заживешь!"
– Настала ночь, закрылись тыщи оч, – прошептал он стихи Игната, написанные в пятилетнем возрасте.
И небольшой атом детства помог вспомнить себя давным-давно. ...Он приехал к бабушке в Верхотурье, купола храма отражались в Туре, и он заплывал вместе с другими в золотые отраженные купола и замирал среди вечности.
Жена и сын смотрели сериал про гражданскую войну в Америке и очень раздражили этим Эльбрусовича.
– Они могли бы сначала про нашу гражданскую сериал показать, – рявкнул он.
– Про нашу еще не сняли, – спокойно возразила жена.
– Тогда и про Америку не надо, а то люди будут думать, что Америка самая главная в мире!
Жена начала его срочно кормить:
– Плов сделала... Любочку навестила. Но она сбежала вчера! Представляешь: там в мужском отделении целых два Якубовича. Они вырезают буквы и составляют из них свои слова: "еступ" – колбаса.
Эльбрусович протянул ей шесть незабудковых полсотенок. Жена вспыхнула, обрадовалась, как будто бы он Бог весть какие цветы преподнес.
– Купи Игнату все... в сэконде.
– Интересно, – задумчиво сказал сын, – а если бы осьминоги основали цивилизацию, как бы у них назывался сэконд – девятая рука?
Гамлет хотел успокоиться размеренным приемом пищи, но не совсем это получалось, И он сказал жене:
– Слушай, там странные наказы дают корреспонденту перед заданием: "попробуй только написать что-то хорошее" ...Имеется в виду – о сопернике Степняка.
Информация – это нынче товар, – вяло комментировал сын, бодро наворачивал плов.
– Товар? – взорвался Эльбрусович. – Товар должен быть качественным! У хорошего купца подделка не водится.
Ольга заходила по комнате с букетом незабудок-полсотенок. Она к деньгам относилась, как земледелец к проклевывающимся всходам. Вот-вот заколосятся... – Вот-вот незабудки-полсотенки прорастут в куртку, брюки, Игнат пойдет на работу!
– Исторический процесс идет, – успокаивала она мужиков. – При советах были рабы партии... все газеты! А сейчас у нас феодализм – каждый служит своему хозяину. Предвыборная челядь.
– Ну о чем вы говорите! – прекратил работать, как веслом, ложкой Гамлет. – Вранье – это что: хорошо, что ли?
Жена бросила на диван денежные бумажки, чтобы они не мешали ей разговаривать:
– Но и газета – не совесть нации! Совесть нации – это святые... В конце концов, наши люди еще не разучились читать между строк. Взяли газету Степняка, он убавляет у Похлебкина там... ум – да? А читатель прибавляет. Ты там немножко поработай, дай нам чуть-чуть вздохнуть, – умоляла она его еще и глазами.
Девочки заявились с прогулки с Витой, и она немедленно прошлась, как манекенщица, виляя задом. На нее заорали: ты чего – лапы! Лапы! Тут самовлюбленный вид догессы сменился на дурацкий: "А чо, я ничо..." Дочери склонились над ней стремительно, чтобы вытереть лапы, и с треском боднулись лбами. Гамлет увидел, как жена его в это время бросилась к таблеткам, чтобы сначала подкрепиться пригоршней-другой, а потом уже смотреть, какие там в черепах трещины и прочие ужасы. В дверь позвонили, и Вита на всякий случай пару раз бухнула басом.
Это оказалась Любочка с паралелльным мышлением. В одной руке она держала детскую лопатку, а в другой почти совсем свежий цветок гвоздики в фиолетовых брызгах, выведенный передовыми усилиями цветоводов. Гамлета всегда поражало, что какая-то часть здешнего мышления в Любочке все же присутствует, потому что она соображала, что вечером можно купить уцененный цветок.
