Текст книги "Вечер с прототипом (Рассказы)"
Автор книги: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Горланова Нина
Вечер с прототипом (Рассказы)
Нина Горланова
Вечер с прототипом
Рассказы
От автора
Лет десять тому назад Маша Арбатова спросила меня: "Вижу, что ты больше всего любишь Пермь – уже завещала свой скелет краеведческому музею?".
А теперь я думаю, что больше всего люблю – свободу!
На выборах в Думу я голосовала за СПС, но случилось то, что случилось. После подведения итогов я потеряла сон.
Неужели Россия опять скатится к тоталитаризму?
Да, знаю: вектор развития мира – демократический и рано или поздно моя родина встанет в ряд свободных стран, но... сейчас-то что делать?
Пока каждое утро начинаю с молитвы: "Господи, помилуй нашу бедную Россию – помоги ей стать цивилизованной и демократической страной!!! Прошу Тебя горячо-горячо!!! Горячее некуда!!!".
Розыгрыш
"Георгий, то есть дорогой Гоша!
Я – как подсолнух – голову всегда поворачиваю в твою сторону, а ты этого даже не замечаешь! Вот сейчас пишу тебе на лекции – ты сидишь на два ряда впереди. Иногда бросаешь свой коронный взгляд за окно...
Больше всего меня трогает, когда ты так учтиво беседуешь с девчонками из своей группы – даже с некрасивой Аней!
А сейчас рядом с тобой сидит Н.Н. в платье с хищным рисунком. И с ним рифмуется ее лицо – лицо быстрого реагирования. У меня от этого левый бок в груди ноет, как будто дверью прищемило.
Прозвенит звонок, и дальше – у тебя занятия в своей группе, а у меня в своей...
Да, мне нелегко первой написать. Что-то теснит грудь – но не сердце, а легкие. Я дышу торопливо, вдруг замираю, почерк от этого ухудшился. Но все равно это жизнь, это лучше, чем сидеть сложа руки и ручку.
Время – это или воспоминание, или ожидание. Я решила бросить вызов ожиданию. Как говорит моя бабушка: смородина, если спелая, льнет ягодка к ягодке, тогда пора ее собирать. Пришел, видимо, момент прильнуть мне к родному человеку – созрела я к пятому курсу для этого.
Я начала с подсолнуха, потому что трудно мне – после Донецка переносить эти холода. И вот я пишу, чтобы не замерзнуть, чтобы дожить до лета. Хочется тепла и разноцветья событий и разговоров уже сейчас, в белом декабре.
Внутренний мир – это мир внутри себя, а мне нужно, чтоб была жизнь снаружи, а не только учиться и учиться. Хочется делиться печалями. Ты ночевал когда-нибудь на вокзале? Когда я езжу домой на каникулы, то часто в Москве приходится ждать пересадки, я читаю или дремлю, но сердце неспокойно: столько вокруг заброшенных одиноких людей, и всех так жаль!
У тебя над правым ухом (вижу сейчас) прядь волос поднялась и похожа на первую букву моего имени – Э – Эва. Так что ты к нам приходи, приходи, только виду не подавай, что получил письмо, а то я буду смущаться и краснеть. Наша комната в общежитии номер 124. Эвелина Малинченко.
Постскриптум: "Одинаковое счастье – быть победителем или побежденным в битвах любви" – писал Гельвеций".
Дочитав до упоминания Н.Н. (в платье с хищным рисунком), Георгий стал искать дату, но не нашел. Что за привычка – не ставить число под письмом! Кто эта таинственная Н.Н.? Когда она сидела рядом с ним?
Дойдя до конца письма, Георгий подумал: эх, Гельвеций, Гельвеций, сразу видно, что Эвелина не переживала безответной любви! А он уже пережил – в старших классах... и даже вспоминать не хотел.
Да кто же эта таинственная Н.Н.? В общем-то он замечал, что девушки порой на него смотрели, и дело даже не в том, что Гоша высокий и интеллигентный, а в том, что на него падает отсвет его гениального брата Станислава, который только недавно закончил университет и сейчас учится в аспирантуре. Стас – всеобщий любимец, но не скрывает, что писать сатирические стишки для самодеятельности ему помогает младший брат...
Но все-таки Гоша старался не особенно много думать об однокурсницах. В груди у меня бьется каменное сердце, внушал он себе, не хочу я вновь терять голову – она мне сейчас нужна для учебы – скоро сессия...
Он пошел курить на площадку. Там он обнаружил, что взял два коробка спичек. И понял, что уже теряет голову! По этим двум коробкам... Взял один, задумался о письме Эвы, забыл, что взял, – снова коробок прихватил. Бессмысленная золотая радость поселилась внутри.
Ему уже стало казаться, что была и раньше между ним и Эвой некая силовая магнетическая ось, просто никто из них двоих не хотел нанизать на эту ось поступки, а теперь Эва решилась сделать первый шаг.
Известно, что влюбленность – лучшее лекарство от лени. Он, покурив, схватил молоток и стал достраивать книжную полку, которую давно начал, но потом бросил. Брат посмотрел на него с укором: не мешай! Он спешно писал последнюю главу диссертации по Толстому. Стас так любил Льва Николаича, что носил на груди его овальный портрет (как сам Толстой носил на груди портрет любимого Руссо).
Гоша подумал: не попросить ли у брата портрет – на вечер... Надену, Эва будет поражена. Но ведь это же смешно! Надо быть самим собой.
Брат так много говорил о Толстом, что Гоша мог представить, как Лев Николаевич входит в комнату, начинает раскладывать пасьянс: женить Нехлюдова на Катюше или нет...
Сцепив пальцы рук и положив их так на голову, Стас смотрел в окно странным прищуренным взглядом. Не зря же Эва написала про "коронный взгляд за окно" – видимо, у нас это семейное.
Гоша стал думать, хорошо ли с его стороны показать письмо другу Толе, но вспомнил, что между ними произошла на днях нелепая ссора.
Завтра воскресенье – пойду к ней в гости в общежитие! И кто же, в конце концов, эта Н.Н.? В платье с хищным рисунком! Гоша перебрал всех в своей группе, но такого платья не мог припомнить. Впрочем, он и не был очень-то внимателен...
Эва, Эвелина из группы "б"! А он и не знал, что она такая: "Я, как подсолнух, голову всегда в твою сторону...". Только южанка может такие образы... солнечные образы находить.
Полночи он думал о пряди над правым ухом, о которой она писала. Может, сзади для нее это была правая прядь, а я для меня – левая? На всякий случай в воскресенье за ушами долго причесывал волосы: то за одним, то за другим... Даже опрокинул сухой букет, что стоял на полочке у зеркала.
Потом он долго перед зеркалом в ванной (чтоб мама не увидела) репетировал маску простого любопытства. А ведь еще позавчера, когда по радио передавали Шуберта ("Ночь и сны"), душа разрывалась от волнения, неясных, но счастливых предчувствий... И они сбылись – получил такое письмо! Так зачем же репетировать маску простого любопытства? Это пошлость какая-то! Да, пошлость, но ведь ситуацию я не могу спрогнозировать, поэтому попробую срежиссировать.
Однако доро'гой он долго искал хорошую коробку конфет и забыл начисто про эту защитную маску...
Постучал в комнату 124, но в ответ – никто не вышел. Гоша нажал на дверь – она была заперта на ключ. Он спустился на вахту – ключа не было, значит, в комнате что – просто спят?
Гоша покурил на улице, затем снова поднялся и еще раз сильно постучал. Послышался поворот ключа, и выглянула Эва – в странном синем рабочем халате, заляпанном чем-то коричневым. Он привык, что у нее египетские глаза (тогда все девушки так красились), а тут увидел впервые ее без косметики. У Эвы оказался умный собачий взгляд и легкая украинская усмешка.
– Все наши в кино, – сказала Эва. – А я фотографии печатала. Это ты стучал пять минут назад?
Он догадался, что она учится на ФОПе – факультете общественных профессий (по фотоделу).
– Можно войти, Эва? – спросил Гоша, чувствуя, что голос сел и сдавленно сипит – весьма некрасиво.
– Пожалуйста, – без особой радости ответила она.
Гоша вошел и увидел, что на столе и на подоконнике разложены мокрые фотографии заснеженных деревьев. Он сам удивлялся своей застенчивости: не знал, куда деть коробку конфет. Не решился ее вручить, так как не мог придумать для этого слов, а стол был занят, а на кровать положить, так не знал, которая кровать – ее. В конце концов зажал конфеты под мышкой, и они там благополучно растаяли (это выяснилось, когда он все же достал их).
Как же это раньше он не замечал, что у Эвы сиреневые отсветы во взгляде! Ну, письма от нее не получал, вот и не замечал. А она на самом деле еще лучше, чем в письме.
– Ты знаешь, что у тебя во взгляде – сиреневые отсветы? – спросил он.
– А зубы не фосфоресцируют, нет? – усмехнулась Эва.
Гоша почувствовал какую-то сильную скомканность в сердце. Она что смеется над ним? Этого-то он не ожидал, нет, никак не ожидал! Над ним много смеялись, когда он был влюблен в первый раз, но не хотелось больше ничего такого! Ужасная догадка мелькнула у него: да уж не роз... не розыгрыш ли это письмо?
И вдруг он вспомнил, что Эва просила не говорить о получении письма! Значит, это от смущения она так... Боится, что я напомню о письме. Но я ведь обещал! То есть она просила, и я буду, конечно же, молчать!
И тут он вдруг заметил, что Эва постриглась – покороче – и стала еще более беззащитной. Это она для меня постриглась, вдруг понял он.
Эва сняла свой синий в пятнах халат и осталась в чем-то клетчатом:
– Сиреневые отсветы... может быть, потому что я такая сиреньщица! Когда сирень цветет, у меня вся комната в букетах. И все мне мало.
Он намек понял: весной будет дарить ей по три букета сирени в день! И вдруг ему захотелось быть веткой сирени и гладить Эву по щеке, когда она наклонится насладиться ароматом...
Гоша заметил, что без рабочего халата Эва стала другой. А, вот в чем дело! Она была неласкова, потому что стеснялась, что предстала передо мной в явно смешном виде.
– Ты хочешь сфотографироваться? – спросила Эва.
– Да вообще-то... я и не знал, что ты фотографируешь.
– Тогда... – она вопросительно смотрела на него несколько секунд.
Смотрит на меня, как на репейник. А зачем звала: приходи-приходи. Тень с кудрями Эвы двигалась параллельно по стене, и он подумал: писала письмо Эвелина, а встречает его скорее тень вот эта – с кудрями, но тень. Ничего в ней нет из того письма!
Писала "подсолнух-подсолнух", а сама перебирает фотографии и не смотрит в мою сторону. Он же только и делал, что смотрел на нее. У Эвы были странные кудри, в розы свивавшиеся – нет, в полурозы, в намеки на розы...
– Так что, – еще раз спросила Эва скучным голосом, – тебя сфотографировать?
Времена года внутри Георгия стремительно неслись: только что была зима, по которой он шел к Эве, затем мысленно он уже подарил ей полный стол букетов сирени весной, а вот уже – осень без лета, все надежды осыпались, как желтые листья... где-то там, в душе.
Он сделал некий извинительный жест и собрался уходить.
Тут вдруг за стеной женский голос громко затянул: "Светит незнакомая звезда – снова мы оторваны от дома...". Гоша и без песни понял: зря он сегодня оторвался от дома – там было так хорошо, а здесь...
"На-де-е-е-жда-а-а – мой компас земной, а удача – награда за смелость", – продолжали петь за стеной.
Да, удача – награда за смелость, повторил про себя Гоша, но я не струсил – пришел. Однако оставаться здесь сейчас становилось нестерпимо трудно – нужно уходить.
– Ну, я пошел, – сказал он надломленным голосом, надеясь, что она задержит его.
И она задержала:
– Подожди! Мой табунок не поверит, что ты был у нас в гостях!
– Табунок – это что?
– Это кто. Девчонки из комнаты. Можно, я тебя за столом сфотографирую?
Она выдвинула из-под кровати свой чемодан и раскрыла его. И когда открылся чемодан посреди этой бедной общежитской комнаты – словно открылась ее душа! Там сверху лежал томик Сэлинджера, в углу – старая медная иконка, а сбоку – фотоаппарат. Он впервые увидел ее в ореоле письма! Эва, так вот ты какая!
Со стесненным сердцем Гоша двинулся к стулу и сильно стукнулся о край металлической кровати. Хромая, дошел до стула и сел. Когда Эва наставила на него объектив фотоаппарата, он вдруг увидел, как она красиво щурится, и в сердце... что-то...
– Конфеты – увы – растаяли... – сказал он.
– Подожди, я провожу тебя, такого хромого, больного.
Они вышли. Гоша взял ее сначала за рукав пальто, Эвелина не возражала, тогда он взял ее за руку. Понимал, что хватил через край, но не мог остановиться. Рука была маленькая и родная. Совсем своя.
– Сегодня опрокинул букет...
– Покинул банкет? Ты был на банкете – в честь кого?
Он понял, что – держа Эву за руку – весь расслабился до такой степени, что даже дикция нарушилась – в таком, значит, напряжении был до...
– Опрокинул букет, когда думал о пряди волос над ухом...– вдруг он вспомнил, что говорить о письме нельзя, и закрыл рот, только сильнее сжал Эвину руку.
Законная луна. На самой верхушке дерева расцвели вороны. Это значит: завтра будет похолодание, а Эва южанка, ей трудно переносить большие холода. На секунду захотелось, чтоб дерево с воронами стало маленьким, как куст, и его можно было бы погладить руками, как собаку. Но если б Эве не было трудно в холода на Урале, она бы не написала – может – это письмо...
С вокзала потянуло запахом гари и еще чем-то неуловимо связанным с далекими путешествиями и счастьем. Ему, конечно, очень хотелось спросить, кто же эта таинственная Н.Н. в письме, но понимал, что этим можно все испортить. Сказал другое:
– А теперь я тебя провожу! Видишь – я уже почти не хромаю, боль прошла.
Прощаясь у общежития, он поцеловал у нее руку и сказал: "Спасибо!"
– За что? – спросила Эва.
– За все, – туманно ответил Гоша, имея в виду письмо, но не упоминая его вслух, раз она просила об этом.
В конце учебного года все из общежития разъехались, а Эва болела, лежала с температурой. Гоша бегал в аптеку и в магазин. Когда температура спала, она сказала: как хорошо, что ты рядом! Он обрадовался и оказался больше, чем рядом.
Дальше следует сразу рассказать о том, что лишь перед свадьбой Гоша спросил Эву: кого же она имела в виду под Н.Н. в том письме.
– В каком письме? Ты о чем?
Гоша промолчал. Значит, сейчас нельзя еще говорить о письме. Но дома он достал конверт. Да – почерк не очень похож на Эвин, ее-то почерк он уже знал – рядом сидели на лекциях. Но ведь она сама отмечает в письме, что от волнения почерк изменился...
Во время медового месяца он еще раз завел речь о том, кто же эта Н.Н., и вдруг Эва потребовала показать ей странное письмо, потому что она никогда ничего не писала.
Так они вычислили, что письмо написала Горланова (по моему характерному Ж).
На самом деле я писала его не одна, а с другом Гоши Веней.
Дело было так. Однажды Гоша рассказал кому-то, как Веня писал мне записку, чтоб оставить в ручке запертой общежитской двери нервно-любовно-прощальное письмо. Чуть ли не на вокзал он собрался, чуть ли не под поезд... Все бывает в жизни. И это были, к счастью, просто мысли, просто не застал меня и вспылил. А на пути к вокзалу он встретил меня и успокоился. Зачем Гоша прочел записку, да еще и рассказывает об этом! Мы с Веней в отместку решили написать Гоше любовное письмо от первой попавшейся студентки. Понятно, что Н.Н. – тоже выдуманная фигура.
Когда на другой день я встретила Эву, она не ответила на мое приветствие. Только бросила на меня ненавидящий взгляд.
Я ночь не спала: все представляла, как она не спит – ненавидит меня. Шлет токи ненависти.
– Какие токи ночью гуляют по Перми – не попади под них, – смеялась моя подруга Лина. – Нина, ты же им счастье помогла найти, все спят, никто не злится, поверь.
И в самом деле: молодость отходчива.
С тех пор прошло тридцать лет.
Жизнь сама отвеивает мелкие обиды. Гоша меня давно простил. Дарит сюжеты (очень хорошие). Эва редко ездит в свой Донецк (уже хребтом приросла к Уральскому хребту). Недавно мы с мужем были у них на банкете по случаю защиты Гошей докторской диссертации. Сочинили шуточные стихи, которые кончались словами: О Гоша, Гоша, помоги культуре прочистить мозги!
– Ты мне советуешь, мой друг любезный? – переспрашивала Эва мужа – о рыбе, которую пора подавать.
И вдруг на днях – поздний звонок телефона. Голос Гоши:
– Стас из Москвы приехал в гости. Можно мы зайдем сейчас к вам?
– Конечно! Я буду очень-очень рада. Только Славы нет дома – на работе.
Они пришли втроем – с женой Стаса. Стас все такой же аристократ, лотмановские усы, говорит "лиЦература" вместо "литература", и это ему идет. Вручая мне бутылку вина, со значением декламирует:
– Вино нашей родины.
Цитата из Джойса – понимаю. И, подтягиваясь к уровню гостей, произношу про ворон:
– Чего-то неверморы раскричались во дворе...
Стас знакомит меня с женой Радой. Я – думая, что это вторая жена киваю:
– Хорошо вас знаю! Все мои дети готовились в университет по учебнику, который вы написали в соавторстве со Стасом.
– Нет, то писала не я. Я – еще будущий соавтор.
– Так, значит, вы – третья жена! – смотрю в глаза Стасу и вдруг брякаю: – Но надеюсь, что эта последняя?
И тут Рада мне отвечает:
– Но вы же нагадали ему в молодости, что у него будет три жены. Только Стас не помнит, сколько вы детей тогда нагадали. Один сын в одном браке у него есть, а вот дальше – надо ли нам заводить тоже?
Она улыбается: мол, хотите – за шутку такой вопрос сочтите.
А мне не до шуток. Зачем я, как дура, всем гадала-то! Господи, какой грех...
– Но я все выдумывала – карты были для виду, а на самом деле это проба пера, что ли... сочиняла я, с потолка.
Что же это выходит? Одному брату – Гоше – я устроила счастливую судьбу, а другому – три брака! Дура была, прости Господи!
Уж не стала говорить, что читала мемуары Голованова, во втором томе у него уже вторая жена, а в третьем – третья, – и как мне это было тяжело...
Хлопок! Это просто бутылка из-под минералки распрямилась с таким звуком. Наливали из нее и сплюснули, но воздух пробрался все-таки внутрь.
А сердце мое улетело за шкаф или дальше – в общем, словно из меня вылетело, и внутри пусто стало. Хлопок случился сейчас, а сердце... давно когда муж от меня уходил к другой. Вот каково предыдущей жене Стаса лишиться такого умницы? Я никогда ее не видела, но жалко всех женщин всегда...
Стыд-то какой! Нагадала – зачем?!
Я мысленно металась в поисках нейтрального тоста. Наконец предложила:
– Можно за галстук Стаса выпить – там столько символов изображено! И восьмерка – символ бесконечности жизни, и квадрат – символ свободы, ведь стороны направлены во все стороны света...
Когда выпили и я твердо себе пообещала, что пойду к исповеди и покаюсь в грехе гадания, дыхание мое стало ровнее, душа смятенная постепенно начала распрямляться...
Хромая судьба
Когда проходили "Обломова", она говорила в классе: если бы Штольцами были все, то атомную бомбу взорвали еще в XIX веке... Может, Обломов и Штольц вместе составляют одну гармоническую личность.
До сорока лет, подходя к дому, она стирала помаду с губ – мать была очень строгая.
В начале войны пятилетняя Раечка и ее родители бежали от фашистов и попали под обстрел. Отца – наповал, а Рае оторвало левую ногу. В Перми, когда она лежала в больнице, нянечка звала ее "выковыренная" – не могла выговорить слово "эвакуированная".
И с тех пор Рая часто вспоминала это – "выковыренная". Из общей жизни она оказалась выковырена – на протезе не поскачешь, как другие дети.
Закончив пед, Рая сменила отчество Кутузовна на Константиновна. Ее на практике в школе дети прозвали Суворовной. А Константиновна – это трудно исказить. Хотя школьники умеют высмеивать – о, слишком! – Анну Карловну, которая говорила ученикам: "Не сыпьте перхоть на тетради", семиклассники прозвали Каловна...
Ученики-старшеклассники иногда влюблялись в Раечку несмотря на ее хромоту, но она, конечно, все это переводила в дружбу, потом годами переписывалась с выпускниками, уехавшими по распределению. На ее длинные письма с эпиграфами они отвечали, что все еще в ушах их звучит ее зовущий голос (зовущий к духовным высям).
Роберт Чеканный, который однажды на уроке заявил, что Ольга ничем не глупее Татьяны (в "Евгении Онегине"), явно был сильно в Раю влюблен, но хотел убедить себя, что ему нужнее Ольга – вечная женственность такая. Роберта в классе звали Робка. И был он робкий...
Рая дружила с двумя старыми девами: одноклассницей Лией и однокурсницей Асей.
Лия (музыковед) поступила в заочную аспирантуру в Москву. Руководительница ее тоже оказалась старой девой.
Лия ездила в столицу часто, и однажды в поезде Москва-Пермь в нее влюбился молодой скрипач Исаак. Сыграли свадьбу.
А руководительница – профессор Белла Львовна Цуцульковская – как раз позвонила, что на пароходе приплывет в Пермь – в летний отпуск. И с неделю погостит у своей аспирантки – они поработают над диссертацией. Лия испугалась, что руководительница не поймет ее замужества: надо всю себя науке отдавать! Что же делать? И она попросила мужа пожить у Раечки. Мама Раи согласилась.
Но поскольку Исааку нужен был то костюм, то еще что-то, он каждый день хоть на минутку да заскакивал к жене. Наконец Белла Львовна сказала:
– Лия, вот этот молодой человек, что заходит к тебе – наверное, ты ему нравишься, раз заходит! Ты бы присмотрелась внимательно – по-моему, он подходит тебе. Выходи за него!
В Раю влюбился вдовец – отец одной ученицы, добивался, говорил, что она – женщина, созданная для любви. Вот тогда-то подруга Ася позвонила Лие:
– Слушай, ты Раечку любишь, счастья ей желаешь?
– Конечно, а что я должна для нее сделать? (Думала: опять ее диссертацию в Москве пристраивать – это однажды уже не получилось.)
– Ключ оставь завтра под ковриком! Вы ведь уезжаете на дачу к родителям? У меня папа всегда дома, я не могу помочь, понимаешь!
– Понимаю. Обязательно оставлю.
Но так получилось, что Рая провернула ключ на два оборота, и он сломался. Они ушли, сконфуженные... А потом сразу инсульт у мамы. Четыре года это длилось, Рая все силы отдавала, чтобы поставить ее на ноги, но ничего не вышло. И диссертацию тоже не стала защищать.
Однажды ей объяснилась в любви лесбиянка, особая чувствительность пальцев у них... Рая сидела дома и вязала, вдруг звонок. Рая открыла с вязаньем в руках, а та вошла, клубок из рук выхватила и стала ее нитками опутывать, касаясь груди... Рая спицами вязальными прямо вытолкала непрошенную гостью. Но та еще долго стояла за дверью и кричала:
– У тебя холодная вода вместо мужчин, да? Ну так иди – обливайся!
Один раз Рая (уже в девяностых) так сказала хулигану в классе: сразу видно, что ты не держись пост, ешь мясо, сил много! И он вдруг притих. Хорошие времена наступили: в программу вошли новые имена и под влиянием книг Шмелева Рая окрестилась.
"Платонов – атеист, но он признавал тайну мира, которую атеизмом нельзя объяснить". Так написал в сочинении один ее ученик.
Летом 1996 года захотела поехать в Москву, побродить по литературным музеям (Ахматовой, Цветаевой), но у нее билет прямо из компьютера взяли! Кассирша хотела его печатать, а он исчез с экрана! И тогда она почему-то решила: не судьба. Отправилась в санаторий.
Купила два дорогих костюма и ругала себя. Лия удивлялась: чего уж так ты, Рая, ешь себя поедом?
– А я за себя, как жену-мотовку, и за мужа, которого нет...
На вокзале молодая мама стоит и дрыгает ножкой, а строгая дочь лет пяти стоит с выражением: "Уймись, ты ведь уже мама". Как Рае хотелось иметь дочь, сына!
Соседка по купе говорила про тех, кто ходит по коридору, когда проводница моет:
– Шваброй их по спине! Шваброй!
Когда в санатории Рая ночью открыла шкаф, чтоб взять таблетку снотворного, то два солнца маленьких в темноте посмотрели на нее – это были два золотистых шарика аевита. Они прозрачные, почему-то сердце обрадовалось им, и неясное предчувствие накатило... Но мне шестьдесят лет, о каком счастье могу я мечтать, осадила она себя.
– Ну, желудочники, налетай на шашлыки! – кричал закопченный продавец.
К Рае подошел седой мужчина и спросил:
– А ты, старушка приятная, одна живешь?
Она была в чалме и не считала себя старухой! В школе ей всегда говорили, что выглядит на десять лет моложе. Рая чуть не бегом убежала от обидчика, хотя – конечно – он совершенно не имел в виду ничего плохого.
Соседка по столу (63 года) жаловалась на мужа: не вышло из него хорошего старика.
– Он меня все пилит, пилит. Эх, еще бы здесь побыть! Недобрала отдыха, знаете, как бывает – недоспал, хочется еще полежать, так и я полежала бы еще в йодо-бромных ваннах...
Раечка с завистью слушала. Пусть бы кто-нибудь ее пилил дома, она бы все вынесла.
Соседка по скамейке в парке (незнакомая) вдруг агрессивно начала говорить про мужчину в кроссовках и шортах: бесят меня так одетые – что, с корта теннисного, что ли, сразу? Раю поражала такая нетерпимость – и за что – за шорты, Боже мой!
Вдруг при чистом небе разыгралась гроза: молнии проскакивали, а небо голубое – без облачка... Огромное стекло во входной двери в магазинчик выдулось пузырем на миг – вот-вот разлетится фугасом. Кто-то крикнул:
– Ложись!
Так они встретились – лежа под летящими стеклами. Это был ее ученик Роберт-Робка! "Ольга" его недавно умерла от рака. Да и сам он поглаживал швы над тем местом, где был желчный пузырь. После операции, догадалась Рая.
Они шли, а воробьи, как группа сопровождения, вокруг них летали и музыкально чирикали что-то... Он сказал:
– Когда я приехал работать на Север, еще не было там ни воробьев, ни тараканов, потом с людьми все появилось.
– Ты на Север уезжал – когда это было, Роберт?
– А хотел тебя забыть поскорее. Я так мучился тогда. А потом, когда жена умерла, я хотел писать на телевидение. Квашонок ведет такую передачу, знаешь – всех разыскивают они. Но это было еще на Севере.
– Роберт, зачем телевидение? Я живу в той же квартире, работаю в той же школе.
– Я так и подумал потом, поэтому вернулся в Пермь. Но тут операция...
Ее ждешь годами-десятилетиями. И вот она приходит – любовь.
Перед регистрацией в ЗАГСе Рая будущему мужу брови поправляла: в таком возрасте брови стремятся куда-то вниз...
У Роберта было два взрослых сына. Он рассказал: когда купил магнитофон, сыновья подошли и пожали ему руку.
Именно в это время Раю часто в транспорте стали замечать пожилые мужчины. Один даже сказал:
– Предлагаю купить бутылку хорошего вина и идти к вам!
– Муж мой бутылке хорошего вина будет рад, а вот обрадуется ли он вам?
Роберт – двигателист (на заводе авиадвигателей). Где и когда он учился, Рая не могла запомнить, хотя муж много про это рассказывал. Но ее душа от счастья в это время куда-то улетала просто.
Когда они стали съезжаться, оказалось, что все у них одинаковое: книги, книжные полки, стол-ушастик. Только кастрюли разные. Когда мамина посуда вся уже прохудилась, Раечка привыкла картошку варить в сковородке – так быстрее (одной ей много не надо). А теперь накупила книг с кулинарными рецептами, гречневую крупу, не ленясь, смешивала с сырым яйцом, потом подсушивала в духовке и лишь затем варила кашу. Пушистая получалась!
Оказалось, что у Роберта есть дача.
– Я могу березу обнять, – призналась Рая. – Ты не будешь смеяться?
– Что ты! Там как раз есть береза с элементами плакучести.
Рая счастливо засмеялась – с элементами! Речь инженера. Но иногда он выказывал чутье к языку, все-таки ее ученик!
– Меня хотели познакомить с женщиной по имени Бронислава. Я отказался. Что хорошего может быть у женщины с таким именем!
Роберт уехал в субботу, чтоб дачу как следует приготовить для Раечки. Она в воскресенье приезжает туда – в доме пусто. Пусто стало внутри – от страха.
А что оказалось: он в пруду ковры полоскал – к моторке привязал и вперед, а ковер полощется.
Вечером пили чай на веранде. Пятнистая луна. В подлунном виде все красивы. Но Роберт казался ей похожим на самого Бондарчука! Ее подруга Ася гордилась, что она замужем за Андреем Волконским. Еще бы одну букву изменить, тогда – любимый герой Толстого! А Рае нравился всегда Пьер.
– По нашему гороху вчера побродили пьяные соседи – все истоптали, весело сказал Роберт.
Точно Пьер!
Из года в год Раиса Константиновна давала старшеклассникам свободную тему по "Трем мушкетерам". Дала и на этот раз. Все мальчики написали: "Портос – это я". Все меньше с каждым годом Д'Артаньянов... Но в поколении Роберта они еще остались.
– До сих пор помню, как ты сказала нам на уроке: Хлестаков – паразит второго порядка, он паразитирует на таких же паразитах – чиновниках...
– Я продолжаю это говорить в классе. А что?
– Хочу радар на лоджии установить. Записать пение птиц, а потом включать на большой громкости иногда – пусть весь район слушает, радуется.
Рая подумала: по этому бы устройству передавать: "Верьте в любовь! Она может прийти к вам в любом возрасте!".
– А еще вот что! Хочу три кедра посадить. Говорят: в еловом лесу работай, в сосновом – Богу молись, а в кедровом отдыхай.
Вечер с прототипом
Залезла в "закрома родины" – так младшая дочь Агния называет мои мешки с записями. Нужно было выбрать много чего, чтоб замаскировать прототипов. Это у нас называется "рыбная ловля".
Мой приятель недавно – как бы между прочим – сказал: живой прототип опасен. Мне ли этого не знать! Один до сих пор в отместку пугает по телефону: "Вам позвонил компьютер с телефонной станции Уралсвязьинформ. Ваша задолженность составляет восемь тысяч триста семь рублей...". В первый раз мы задергались, испугались этих тысяч рублей задолженности (откуда им быть?), бегали, выясняли, а потом – раза так с третьего – я уже узнавала его голос...
Три месяца тому назад другой прототип – наш близкий друг – узнал себя в опубликованном рассказе и перестал звонить и приходить. Хотя я не знаю даже, на что он обиделся (герой там остроумный, страстный, распрекрасный). Видимо, само нарушение принципа частной жизни... как-то ранит. Неприятно читать о себе вообще. Даже когда имя другое: Арнольд.
Кстати, под этим именем я его оставляю и в этом повествовании.
Сказать-то легко: бросил близкий друг! А в жизни у меня такая тоска под сердцем поселилась. Любовь бывает в сердце, а тоска – под сердцем...
Ведь друг приходил через день да каждый день! Один раз так спорили о Горбачеве, что пожар начался (забыли про кашу на плите).
Я загоревала, когда Арнольд нас бросил! Через месяц написала ему большое письмо: просила простить. "Кровь моя начинает веселее бежать в любимом поле притяжения друзей!" Но ответа не было.
Я тут, конечно, сильнее запечалилась. Вспомнила ливень милостей! Пролился на нас в свое время ливень милостей от щедрого друга! Раз так пять-шесть благопоспешал он с помощью (материальной). То есть мы тоже ему помогали, но об этом не нам судить, а вот его помощь точно была тогда выражена в деньгах, и немалых!
Написала я второе письмо – еще длиннее, еще просительнее. Но порвала его, так и не послав...
Вообще наш прототип – самый непредсказуемый прототип в мире. Ему не угодишь! В одном рассказе я заменила поездку в Югославию поездкой в Болгарию, так подруга возмутилась – зачем?! Я ей: по закону защиты прототипов. А она свое: зачем изменила – стало хуже!
