Текст книги "Криптономикон"
Автор книги: Нил Стивенсон
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
– Ты хочешь подсоединить Филиппины к Сети через существующую связь с Тайванем, – вставляет Том Говард в героической попытке закоротить цепь рассуждений, которая, по всему, обещает быть очень длинной.
– На Филиппинах скоро грянет информационный бум, – говорит Ави. – Правительство не лишено недостатков, но в целом это демократия западного образца. В отличие от большинства азиатов филиппинцы используют ASCII. Почти все говорят по-английски. Давние связи с Соединенными Штатами. Рано или поздно они станут крупными игроками на рынке информации.
Вмешивается Рэнди:
– Мы уже там закрепились. Знаем обстановку в бизнесе. И у нас стабильный приток денежных средств.
Ави щелкает по новой карте.
Трудно понять, что это такое. Вроде бы карта рельефа обширной местности, на которой высокогорные участки перемежаются редкими плато. Судя по тому, что Ави показал ее посреди презентации без всякой подписи и объяснений, это – задачка на сообразительность. Все замолкают, щурятся. Никто не собирается просить подсказки. Эберхард Фёр, мастер решать головоломки, первым находит решение.
– Юго-Восточная Азия при высохшем океане, – говорит он. – Высокий хребет справа – Новая Гвинея. Холмы – вулканы Калимантана.
– Классно, да? – спрашивает Ави. – Радарная карта. По данным американских военных спутников. Практически ничего не стоит.
На этой карте Филиппины – не цепочка изолированных островов, а наиболее высокие области огромного вытянутого плато, обрамленного глубокими желобами. Чтобы попасть с Лусона на Тайвань, надо спуститься в глубокий ров, окаймленный высокими кряжами, и следовать вдоль него на север на протяжении трехсот миль. А вот к югу от Лусона, где Ави предлагает проложить сеть межостровных кабелей, все мелкое и плоское.
Ави снова щелкает. Подводные части окрашиваются прозрачной синевой, острова – зеленым. Потом он увеличивает ту часть карты, где Филиппинское плато протягивает два отростка к Калимантану, почти целиком охватывая синий ромб протяженностью триста пятьдесят миль.
– Море Сулу, – объявляет Ави. – Не имеет никакого отношения к знаковому азиату в «Стар трек».
Никто не смеется. Они здесь не для того, чтобы зубоскалить, они изучают карту. Трудно разобраться во всех этих архипелагах и морях, даже умным людям с хорошим пространственным воображением. Филиппины образуют правую верхнюю границу моря Сулу, Северный Калимантан (часть Малайзии) – нижнюю левую, архипелаг Сулу – нижнюю правую, а верхняя левая граница – исключительно длинный и тощий филиппинский остров под названием Палаван.
– Это напоминает нам, как искусственны и глупы государственные границы, – говорит Ави. – Море Сулу – бассейн посреди большого плато, на котором лежат Калимантан и Филиппины. Поэтому, подключая Филиппины, легко одновременно подключить и Калимантан, проложив короткий кабель вдоль моря Сулу. Вот так.
Ави щелкает, компьютер рисует новые цветные линии.
– Ави, зачем мы здесь? – спрашивает Эберхард.
– Очень глубокомысленный вопрос, – отвечает Ави.
– Мы знаем, как работают такие компании, – говорит Эб. – Начинаем с голой идеи. Для этого и нужно соглашение о неразглашении – чтобы защитить твою идею. Разрабатываем ее вместе – вкладываем свои мозги – и получаем за это акции. Результат нашей работы – софт. Его можно защитить копирайтом, торговой маркой, даже патентом. Это интеллектуальная собственность, она стоит определенных денег. Мы владеем ею сообща, через акции. Потом мы продаем часть акций инвестору. На эти деньги нанимаем людей, которые создают продукт, продвигают его на рынок и все такое. Так работает система, но мне начинает казаться, что ты этого не понимаешь.
– Почему ты так решил?
Эб озадаченно оглядывается.
– Что мы можем сюда внести? Где здесь то, куда мы могли бы приложить мозги и получить нечто, привлекательное для инвестора?
Все смотрят на Берил. Она согласно кивает.
Том Говард говорит:
– Слушай, Ави. Я умею разрабатывать крупные компьютерные установки. Джон написал «Ордо», он знает все о криптографии. Рэнди – спец по Интернету, Эб – по всяким заумным штучкам, Берил – по финансам. Однако, насколько мне известно, в подводном кабеле все мы – ни в зуб ногой. Как ты собираешься продавать нас инвестору?
Ави кивает.
– Все так, – соглашается он. – Нам надо быть идиотами, чтобы тянуть кабель через Филиппины. Это работа для «ФилиТел», с которым «Эпифит(1)» создал совместное предприятие.
– Даже если бы мы были идиотами, – говорит Берил, – мы бы все равно далеко не ушли, потому что никто не даст нам денег.
– По счастью, об этом можно не беспокоиться, – парирует Ави. – Всю работу за нас уже делают. – Он поворачивается к доске, вынимает красный светящийся маркер и проводит жирную черту между Лусоном и Тайванем. Его рука как будто в проказе: на нее проецируется рельеф морского дна. – КДД предвидит экономический рост на Филиппинах и уже тянет сюда кабель. – Перемещается ниже и начинает рисовать короткие связки между островами. – А «ФилиТел» при финансовой поддержке «АВКЛА» – Азиатский Венчурный Капитал, Лос-Анджелес – прокладывает кабель на Филиппинах.
– При чем здесь «Эпифит(1)»? – спрашивает Том Говард.
– В той мере, в какой они хотят использовать эту сеть для интернет-трафика, им нужны маршрутизаторы и всякие сетевые штучки, – объясняет Рэнди.
– Повторяю мой вопрос: зачем мы здесь? – спокойно, но твердо говорит Эб.
Ави некоторое время работает маркером. Он обводит островок в углу моря Сулу, в середине пролива между Калимантаном и длинным тощим Филиппинским островом под названием Палаван. Пишет печатными буквами: СУЛТАНАТ КИНАКУТА.
– Кинакута в течение какого-то времени управлялась белыми султанами. Долгая история. Потом стала немецкой колонией, – говорит Ави. – Тогда Калимантан еще звался Борнео и входил в голландскую Ост-Индию, а Палаван – как и остальные Филиппины – принадлежал сперва испанцам, потом американцам. Так что это был немецкий оплот в этих краях.
– Немцам всегда доставались самые паршивые колонии, – скорбно замечает Эб.
– После Первой мировой войны Кинакуту передали японцам вместе со множеством других островков дальше к востоку. Все эти острова вместе зовутся Мандатными, потому что Япония управляла ими по мандату Лиги Наций. Во время Второй мировой войны японцы использовали Кинакуту как плацдарм для нападения на голландскую Ост-Индию и Филиппины. Там была база ВМФ и аэродром. После войны Кинакута вновь, как до немцев, обрела независимость. Население – мусульмане и этнические китайцы по краям, анимисты – в центральной части. Власть султана сохранялась всегда, даже под немцами и японцами, которые признавали султана, но отводили ему чисто декоративную роль. На Кинакуте есть запасы нефти, но они оставались непромышленными, пока не появились новые технологии добычи, а цены не взлетели из-за арабского эмбарго. Примерно тогда же на трон взошел нынешний султан. Сейчас он очень богат – не как султан Брунея, который, кстати, приходится ему троюродным братом, – но богат.
– Султан поддерживает вашу компанию? – интересуется Берил.
– Не так, как ты думаешь, – говорит Ави.
– А как? – нетерпеливо спрашивает Том Говард.
– Вот смотрите. Кинакута входит в ООН. Это такое же независимое государство и член мирового сообщества, как Англия или Франция. Причем очень даже независимое благодаря нефти. Форма правления – монархия. Законы издает султан, однако лишь после долгого обсуждения с министрами, которые определяют политику и предлагают законопроекты. В последнее время я много общался с министром связи и телекоммуникаций, помогал ему составить новый законопроект, который касается всех телекоммуникаций, идущих через территорию Кинакуты.
– О господи! – восклицает Джон Кантрелл. Он потрясен.
– Один бесплатный пакет акций мужчине в черной шляпе! – говорит Ави. – Джон Кантрелл разгадал секретный план. Джон, не объяснишь ли, в чем суть, остальным участникам конкурса?
Джон снимает шляпу и проводит рукой по длинным волосам. Потом снова надевает шляпу, вздыхает.
– Ави предлагает создать информационный рай, – говорит он.
По комнате проносится восхищенный гул. Ави ждет, когда он уляжется, и говорит:
– Маленькая поправка. Информационный рай создает султан. Я предлагаю заработать на нем деньги.
Ультра
Лоуренс Притчард Уотерхауз идет в бой, вооруженный четвертушкой листа британской писчей бумаги, на которой отпечатаны некие слова, делающие ее ПРОПУСКОМ в Блетчли-парк. Фамилию, имя и некоторые другие данные вписал фиолетовой авторучкой какой-то великосветский офицер, слова ВСЕ ОТДЕЛЫ обведены, печать на них размазана в алый поцелуй уличной девки – бездумная небрежность куда более убедительна, чем кропотливая четкость подделки.
Лоуренс огибает усадьбу и выходит на узкую дорожку между основным зданием и кирпичными гаражами (его бабушка и дедушка сказали бы – конюшнями). Самое подходящее место, чтобы выкурить сигарету. Дорожка густо обсажена деревьями. Садящееся солнце еще достаточно высоко, чтобы простреливать через мелкие дефекты в оборонительном периметре горизонта, узкие красные лучи бьют Уотерхаузу в глаза, пока он расхаживает взад-вперед по дорожке. Невидимый луч в нескольких футах над головой золотит незаметную обычно антенну – медную проволоку, протянутую от усадьбы к ближайшему кипарису. Она вспыхивает в точности как паутинка, с которой Уотерхауз развлекался в день своего приезда.
Солнце скоро сядет окончательно, оно уже село в Берлине, как и на большей части адской империи, которую Гитлер выстроил на пространстве от Кале до Волги. Время радистам браться за работу. Радиоволны, как правило, не огибают углов. Это серьезная проблема, если хочешь завоевать мир, который, как назло, круглый, поэтому твои действующие армии – за горизонтом. Однако если ты используешь короткие волны, то информация отражается от ионосферы. Это работает гораздо лучше, когда солнце не забивает атмосферу широкополосным шумом. Вот почему радисты и те, кто их подслушивает (в Британии это Служба Игрек), – существа ночные.
Как заметил сейчас Уотерхауз, усадьба снабжена антенной-другой. Однако Блетчли-парк – большой и жадный паук, чтобы прокормить его, нужна паутина размером с государство. Черные провода, взбирающиеся по стенам зданий, запах и шум телетайпов свидетельствуют, что по крайней мере часть этой паутины – из медной проволоки. Другую часть составляют более грубые материалы, такие как бетон и асфальт.
Распахиваются ворота, на дорожку круто выворачивает зеленый мотоцикл, его два цилиндра трещат так, что у Лоуренса щиплет в носу. Он пропускает мотоциклиста, потом некоторое время идет следом, пока тот не исчезает из виду. Не беда, скоро появятся новые, по мере того как нервная система Вермахта проснется и Служба Игрек начнет ловить ее сигналы.
Мотоциклист проехал в ворота между двумя старыми зданиями. Над воротами небольшой купол с флюгером и часами. Уотерхауз проходит в них и оказывается на зеленом пятачке, сохранившемся, вероятно, от тех времен, когда Блетчли-парк был бесценным бекингемширским поместьем. Слева продолжается ряд конюшен. На крыше, заляпанной птичьим пометом, несколько фронтонных окон. Все здание трепещет от голубей. Прямо напротив – хорошенький тюдоровский домик красного кирпича, единственное отрадное зрелище среди всех этих архитектурных уродов. Справа от него – одноэтажное здание, из которого поступает странная информация – горяче-маслянистый дух телетайпов, хотя стука не слышно, только высокий механический гул.
Открывается дверь конюшни, выходит человек с большой, но явно легкой коробкой. Судя по воркованью, в ней голуби. Голуби, которые живут за фронтонными окнами, не дикие, а почтовые. Носители информации, нити паутины, раскинутой Блетчли-парком.
Уотерхауз направляется к зданию, от которого пахнет машинным маслом, и заглядывает в окно. Вечереет, окна начинают светиться, выдавая информацию немецким самолетам-разведчикам, поэтому во дворе суетится сторож, закрывая тяжелые ставни.
По крайней мере взгляд Уотерхауза улавливает какую-то информацию: по другую сторону окна люди собрались у машины. По большей части они в штатском, и у них давно не было времени на расчески, бритвы и крем для обуви. Эти люди сосредоточены на работе, которая как-то связана с большой машиной. Она состоит из стальных труб, как поставленная на попа кровать. На трубы кое-где надеты металлические барабаны диаметром с тарелку и толщиною примерно в дюйм. От барабана к барабану тянется бумажная лента – метров десять, не меньше.
Один из людей поправляет резиновый приводной ремень на барабане, отступает на шаг и делает знак рукой. Другой щелкает выключателем, и барабаны разом начинают вращаться. Лента скользит через систему. Пробитые в ней дырки несут данные, которые сливаются в одну серую полосу. Лента перематывается так быстро, что как будто растворяется в сером дыму.
Нет, не как будто. Из вращающихся барабанов идет самый настоящий дым. Лента тянется через машину так быстро, что вспыхивает на глазах у Лоуренса и людей в комнате, которые спокойно наблюдают за процессом, словно она горит очень необычно и интригующе.
Если в мире есть машина, способная считывать информацию с такой скоростью, то Уотерхаузу ничего о ней не известно.
Черные ставни захлопываются. В последний миг Уотерхауз успевает заметить еще один агрегат в уголке комнаты: стальную раму с ровными рядами серых цилиндров.
В темноте через двор проносятся два мотоциклиста с выключенными фарами. Уотерхауз некоторое время трусит за ними и попадает из живописного старого дворика в мир корпусов, выстроенных за последние год-два. Они чем-то напоминают здание Пентагона, возведенное Военным Министерством по ту сторону реки от Капитолия, и олицетворяют тупую потребность в пространстве, не пропущенную через какие-либо эстетические и просто человеческие соображения.
Уотерхауз доходит до перекрестка, где, как ему показалось, свернули мотоциклисты, и упирается в стену. Под влиянием порыва он взбирается на нее и усаживается. Отсюда вид не лучше. Уотерхауз знает, что вокруг, в этих корпусах, работают тысячи людей, но не видит никого из них. Указателей тоже нет.
Он по-прежнему пытается разобраться в том, что видел через окно.
Лента бежала так быстро, что задымилась. Нет смысла так гнать ленту, если машина не может считывать информацию с той же скоростью – превращать узор дырочек в электрические импульсы.
Но зачем, если эти импульсы никуда не попадут? Человеческий мозг не в силах воспринимать цепочку букв, мелькающих с такой скоростью. Ни один известный Уотерхаузу телетайп не успеет их напечатать.
Смысл есть в одном случае: если эти люди строят машину. Механический калькулятор. Способный вбирать данные и как-то их обрабатывать. Производить какие-то вычисления – вероятно, связанные со взломом кодов.
Тут Уотерхауз вспоминает ряды одинаковых серых цилиндров в углу комнаты. С торца они похожи на какие-то боеприпасы, но уж слишком гладкие и глянцевые. Уотерхауз понимает, что они выдуты из стекла.
Это вакуумные трубки. Причем их сотни. Больше вакуумных трубок, чем Уотерхауз когда-либо видел в одном месте.
Люди в комнате строят машину Тьюринга!
Коли так, неудивительно, что они спокойно смотрели на горящую ленту. Эта полоска бумаги – технологическая ровесница пирамид – всего лишь вместилище информации. Когда она проходит через машину, информация считывается и превращается в последовательность чисто двоичных данных. Прах еси и в прах возвратишься, информация же переходит из физического плана в математический, в более высокий и чистый мир, где действуют иные законы. Законы, часть которых нащупали доктор Алан Матисон Тьюринг, доктор Джон фон Нейман, доктор Рудольф фон Хакльгебер и некоторые другие, с которыми Уотерхауз общался в Принстоне. Законы, о которых сам Уотерхауз кое-что знает.
Как только вы перевели данные в царство чистой информации, вам нужен лишь инструмент. Плотник работает с деревом и носит при себе ящик – там все, чем меряют, разрезают, сглаживают, соединяют. Математик работает с информацией, ему нужен свой инструментарий.
Эти инструменты создаются, один за другим, уже не один год. Например, компания, выпускающая кассовые аппараты и пишущие машинки – «Электрикал Тилл корпорейшн», – разработала классное устройство, чтобы сводить в таблицы большое количество данных на перфокартах. Преподаватель Уотерхауза в Айове пытался решать дифференциальные уравнения по одному, потом изобрел машину, которая решала бы их автоматически, сохраняя информацию на усаженном конденсаторами барабане и пропуская ее через определенный алгоритм. Располагая достаточным количеством времени и вакуумных трубок, можно построить машину, которая суммирует колонки цифр, другую – чтобы вести каталоги, третью – чтобы расставлять слова по алфавиту. В любом уважающем себя учреждении могли бы стоять такие: чугунные, пышущие жаром махины с эмблемами таких фирм, как ЭТК, «Сименс», «Холлерит», – каждая для своей определенной задачи. В точности как у плотника есть стусло, шиповочная пила и молоток-гвоздодер.
Тьюринг придумал нечто иное, принципиально новое.
Он сказал, что математикам в отличие от плотников нужен только один инструмент. Тьюринг понял, что можно построить метамашину, способную в разных конфигурациях решать любые мыслимые задачи в области информации. Устройство-Протей, способное превращаться в любое устройство, какое только может тебе понадобиться. Как орган, который становится новым инструментом, стоит установить новую комбинацию регистров.
Подробности пока туманны. Это не чертеж настоящей машины, скорее мысленный эксперимент, который Тьюринг поставил, чтобы разрешить абстрактную головоломку из совершенно непрактичного мира чистой логики. Уотерхаузу это прекрасно известно. Однако, сидя на противоударной стене в темном перекрестке Блетчли-парка, он не может избавиться от одной мысли: в машине Тьюринга, если бы она существовала, обязательно использовалась бы лента. Она проходила бы через машину. Несла бы информацию, нужную машине для работы.
Уотерхауз смотрит в темноту и мысленно выстраивает машину Тьюринга. В памяти всплывают другие детали. Лента, как он теперь вспомнил, шла бы через машину Тьюринга не в одном направлении, а скользила туда-сюда. И машина Тьюринга не просто читала бы ленту, она бы стирала метки и добавляла новые. Дырки в бумажной ленте явно не сотрешь. А лента в той машине за окном явно двигалась в одну сторону. Как ни горько Уотерхаузу признавать, рама с трубками, которую он сейчас видел, – не машина Тьюринга. Это что-то попроще, инструмент узкого назначения, как перфосчитыватель Холлерита или барабан Атанасова.
И все же она больше, диковиннее, страшнее, чем все, что Уотерхауз до сих пор видел.
Мимо с ревом проносится ночной поезд из Бирмингема – везет к морю патроны. Как раз когда его грохот затихает вдали, к воротам подъезжает мотоциклист. На то время, пока проверяют документы, мотор смолкает, потом тарахтенье слышится в аллее. Уотерхауз встает на стену и внимательно смотрит, как мотоциклист проносится мимо, к корпусу в паре кварталов от перекрестка. В открытую дверь бьет свет, груз переходит из рук в руки. Дверь закрывается, мотоцикл с треском несется обратно к воротам.
Уотерхауз слезает со стены и в темноте (ночь безлунная) бредет к корпусу. Останавливается перед входом, прислушивается. Потом собирается с духом и толкает деревянную дверь.
Здесь жарко, как в душегубке, окна наглухо закрыты ставнями, машинные запахи мешаются с испарениями человеческих тел. Людей много, в основном женщины за исполинскими пишущими машинками. В приоткрытую дверь Уотерхауз видит, что это помещение – шлюз для бумажных листков, примерно три на четыре дюйма, доставляемых, надо думать, мотоциклистами. У входа их сортируют и складывают в проволочные корзины, потом относят девушкам за исполинскими машинами.
Один из немногих мужчин встает и направляется к Уотерхаузу. Он примерно одних с Лоуренсом лет, чуть за двадцать. На нем форма британской армии. Он держится как распорядитель на свадьбе, который следит, чтобы даже никому не ведомых родственников из других городов встретили честь по чести. Очевидно, военный из него такой же, как из Уотерхауза. Неудивительно, что вокруг столько колючей проволоки и автоматчиков.
– Добрый вечер, сэр. Чем могу служить?
– Добрый вечер. Лоуренс Уотерхауз.
– Гарри Паккард. Рад знакомству. – Он не знает, кто такой Уотерхауз, потому что допущен к «Ультра», а не к «Ультра-Мега».
– Я тоже. Полагаю, вы захотите взглянуть на это. – Уотерхауз протягивает волшебный пропуск.
Паккард внимательно изучает листок, потом фокусируется на особо интересных частностях: подписи в углу, смазанной печати. Война превратила Гарри Паккарда в машину для считывания и обработки бумаг; он выполняет свою обязанность несуетно и спокойно. Потом просит извинить, набирает телефонный номер, с кем-то говорит – судя по выражению лица и позе, с кем-то важным. Уотерхауз не слышит слов за стуком и гудением пишущих машин, но видит удивление и даже растерянность на юношески-открытом, розовом лице Паккарда. Слушая, тот раз или два искоса глядит на Уотерхауза. Потом произносит что-то вежливо-успокоительное и вешает трубку.
– Ладно. Так что вы хотели увидеть?
– Я пытаюсь выяснить в целом, как течет информация.
– Что ж, в таком случае здесь вы в самом начале – в верховьях. Наши истоки – Служба Игрек: военные радиоперехватчики и радисты-любители, которые слушают немцев и поставляют нам это. – Паккард берет из мотоциклетного контейнера листок бумаги и протягивает Уотерхаузу.
Это бланк с прямоугольными рамками наверху. В них вписаны дата (сегодняшняя) и время (два часа назад), а также некоторые другие сведения вроде радиочастоты. Большую часть бланка занимает пустое пространство, на котором торопливыми печатными буквами накарябано:
а перед всем этим две группы по три буквы.
– Это с нашей станции в Кенте, – объясняет Паккард. – Сообщение «Зяблик».
– То есть… от Роммеля?
– Да. Перехват из Каира. «Зяблик» имеет первоочередную срочность, поэтому сообщение лежит наверху.
Паккард ведет Уотерхауза по центральному проходу, между рядами машинисток. Одна девушка только что освободилась, Паккард протягивает ей листок. Девушка кладет бумагу рядом с машинкой и начинает печатать.
Поначалу Уотерхауз решил, что все эти агрегаты воплощают британские представления о том, как надо делать электрические пишущие машинки – размером с обеденный стол, двухсотфунтовая чугунная махина с мотором десять лошадиных сил, за высокими заборами с автоматчиками. Теперь он видит, что это нечто куда более сложное. Вместо валика здесь большая шпулька, на которую намотана бумажная лента – уже, чем та, которая бежала через машину за окном, и без дырочек. Всякий раз, как девушка нажимает клавишу, копируя напечатанную на листе букву, на ленте появляется новая. Но не та, которая стояла на листке.
Буквы на ленте гласят:
– Чтобы получить эти установки, вы должны взламывать код, который меняется каждый день?
Паккард улыбается.
– В полночь. Если задержитесь здесь… – он смотрит на часы, – еще на четыре часа, то увидите, как от Службы Игрек начнут поступать новые сообщения, которые на выходе из Тайпекса дадут полную белиберду, потому что фрицы меняют все свои шифры с двенадцатым ударом часов. Вроде как карета Золушки, которая превращалась в тыкву. Тогда мы анализируем новые перехваты с помощью «Бомб» и определяем новый шифр дня.
– Сколько времени это занимает?
– Если повезет, мы взламываем шифр к двум-трем утра. Чаще после обеда или вечером. Иногда не взламываем совсем.
– Глупый вопрос, но я хотел бы выяснить до конца. Эти Тайпексы, которые выполняют механическую дешифровку, – совершенно не то, что «Бомбы», которые на самом деле взламывают код?
– «Бомбы» по сравнению с Тайпексами – принципиально иной, невероятный уровень сложности, – подтверждает Паккард. – Почти что думающие машины.
– Где они стоят?
– В одиннадцатом корпусе. Но сейчас они не работают.
– Понятно, – говорит Уотерхауз. – До полуночи, пока карета не превратится в тыкву и вам не потребуется взломать завтрашние установки «Энигмы».
– Да.
Паккард подходит к маленькой деревянной дверце в одной из стен корпуса. Рядом с ней – серый офисный лоток с привинченными по краям петлями, в которые продета веревка. Другая веревка висит из закрытой дверцы. Паккард кладет новую расшифровку на груду уже скопившихся на лотке и открывает дверцу. За ней – черный туннель, ведущий из здания.
– Готово, тяни! – кричит он.
– Тяну! – через мгновение отзывается голос. Веревка натягивается, лоток исчезает в туннеле.
– Отправился в тройку, – объясняет Паккард.
– Значит, мне туда же, – говорит Уотерхауз.
Третий корпус всего в нескольких ярдах, за обязательной противоударной стеной. «ОТДЕЛ НЕМЕЦКОЙ АРМИИ» – написано на двери, в отличие от «ФЛОТА», который в четверке. Пропорция мужчин к женщинам здесь значительно выше. В военное время странно видеть в одном помещении столько здоровых, крепких мужчин. Некоторые в форме наземных или воздушных сил, некоторые в штатском, есть даже один флотский офицер.
Середину помещения занимает большой стол в форме подковы, у стены другой, прямоугольный. Все стулья заняты, все, сидящие за столами, погружены в работу. Дешифровки поступают в корпус на лотке и передаются от стула к стулу по некой сложной схеме, которую Уотерхауз может понять только в общих чертах. Кто-то объясняет ему, что «Бомбы» взломали сегодняшний код только в конце дня, и все расшифровки из шестого корпуса поступили в последние два часа.
Уотерхауз решает пока считать этот корпус математическим черным ящиком – сосредоточиться только на информации, которая поступает сюда и отсюда, не вникая во внутреннее устройство. Блетчли-парк в целом тоже своего рода черный ящик – в него поступают случайные буквы, из него – стратегические разведданные, и большинству получателей «Ультра» безразлично его внутреннее устройство. Уотерхауз здесь, чтобы выяснить, существует ли еще один вектор информации, направленный отсюда, скрытый в сигналах телетайпа и поступках союзного командования. И не указывает ли этот вектор на Рудольфа фон Хакльгебера?
