Текст книги "Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси"

Автор книги: Нил Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Нил Гейман
Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси

Американские боги

Отсутствующим друзьям – от Кэти Акер до Роджера Желязны

Меня всегда занимал вопрос: что происходит с демоническими существами, когда люди превращаются в иммигрантов и переселяются в другие страны. Американцы ирландского происхождения помнят фейри, выходцы из Норвегии – нис, греко-американцы – врыколаков, но исключительно в связи с событиями, имевшими место в Старом свете. Когда однажды я спросил, почему подобного рода существ никто никогда не видел в Америке, мои собеседники принялись смущенно посмеиваться, а потом ответили: «Они просто боятся плыть через океан, в такую-то даль» – и в конечном счете обратили мое внимание на тот факт, что ни Христос, ни апостолы до Америки тоже так и не добрались.

Ричард Дорсон. К теории американского фольклора.

(История и американский фольклор. University of Chicago Press, 1971)

Предуведомление, оно же и предостережение для путников

Книга, которую вы держите в руках, – плод вымысла, а не путеводитель по Соединенным Штатам Америки. Я не хочу сказать, что всю географию страны придумал заново – многие из описанных мест можно увидеть воочию, а пути-дороги персонажей отследить и нанести на карту, – но некоторые вольности я себе все-таки позволил. Их меньше, чем может показаться на первый взгляд, но они есть.

Я не испрашивал и не получал разрешений на использование реально существующих названий, фигурирующих в этой истории: и наверняка владельцы Рок-сити или Дома-на-Скале, а также члены охотничьего клуба, чьей собственностью является мотель в центре Америки, удивятся не меньше любого другого человека, который, открыв эту книгу, обнаружил бы на ее страницах свою недвижимость.

В ряде случаев я сознательно исказил истинные координаты – это, к примеру, относится к городку под названием Лейксайд или ферме, расположенной в часе езды к югу от Блэксбурга, той самой, где растет Ясень. Можете их поискать, если придет охота. Можете даже и найти.

Кроме того, само собой разумеется, что все выведенные в этом романе люди – живые, мертвые и всякие прочие – вымышлены и действуют в сугубо вымышленных обстоятельствах. И только боги – реальны.

Часть 1
Тени

Глава первая

Границы нашей страны, сэр?

Проще некуда: с севера нас подпирает полярное сияние, с востока – восходящее солнце, по южной границе выстроились равноденствия, а на западе маячит Судный день.

Джо Миллер. Книга американского юмора.

В тюрьме Тень отмотал три года. Габариты у него были впечатляющие, а выражение лица такое, что связываться с ним никому не хотелось, так что самая большая его проблема была – как убить время. Поэтому он старательно поддерживал физическую форму, научился делать фокусы с монетами, а еще очень много думал о том, как сильно любит жену.

Самое лучшее, что есть в тюремной отсидке, – а с точки зрения Тени единственное, что во всем этом хорошего, – это чувство облегчения. Ощущение, что ударился о самое дно и дальше падать просто некуда. Здесь не нужно дергаться, что вот-вот заметут, тебя уже замели. И переживать по поводу того, что будет завтра: все, что могло случиться, уже случилось, причем вчера.

А еще Тень пришел вот к какому выводу: сделал ты то, за что тебя посадили, или нет, на самом деле не важно. Каждый из тех, с кем он познакомился в тюрьме, жил с чувством обиды: полицейское, судебное или тюремное начальство совершало несправедливость за несправедливостью и обвиняло тебя в том, чего ты не делал, – ну, или делал, но не совсем так, как это всем представлялось. Так что важным было только то, что тебя все-таки замели.

Это он понял еще в первые дни, когда всё здесь, от сленга до скверной пищи, было в новинку. Он чувствовал себя несчастным, на него волнами накатывал ужас оттого, что его здесь заперли, и надолго, но дышать он стал свободнее.

Говорить Тень старался как можно меньше. Примерно в середине второго года отсидки он поделился своей теорией с сокамерником по имени Космо Дей и по прозвищу Ловкий.

Ловкий, мошенник из Миннесоты, с целой россыпью шрамов у самого рта, улыбнулся в ответ:

– Ага, – сказал он, – в самую точку. А если тебе дадут вышку, так еще того лучше. Сразу вспоминаешь пацанов, что скидывали башмаки в момент, когда у них на шее затягивали петлю, – только потому, что кто-то когда-то сказал, что они сдохнут, не сняв ботинок. Типа, не в своей постели.

– Это что, юмор такой? – спросил Тень.

– А ты как думал. Юмор висельников. Самый лучший юмор на свете.

– А когда в этом штате в последний раз кого-нибудь вешали?

– А кой хер мне знать? – Волосы у Космо были светло-рыжие, и стригся он под карандаш, так что очертания черепа светили сквозь оранжевый пушок на голове. – Но вот что я тебе хочу сказать. Эта страна начала катиться к едрене фене именно тогда, когда людей перестали вешать. Ни базара стоящего не стало. Ни понтов путёвых.

Тень пожал плечами. Ничего романтического в смертном приговоре с его точки зрения не было.

Если тебе не впаяли смертный приговор, подумал он, значит в лучшем случае тюрьма для тебя – только отсрочка от жизни. По двум причинам. Во-первых, жизнь так или иначе умудряется втереться даже в тюрьму. Даже и на самом дне бывают ямы, в которые можно упасть. Жизнь продолжается. А во-вторых, если ты тут подвис, это не значит, что тебя в один прекрасный день не выпустят.

Поначалу перспектива эта казалась слишком отдаленной, чтобы Тень по ней заморачивался. Потом она превратилась в далекий лучик надежды, а он научился говорить себе «и это тоже пройдет», когда происходила очередная тюремная хрень, потому что без хрени в тюрьме не бывает. В один прекрасный день откроется волшебная дверь, и он сделает шаг наружу. Тень даже начал вычеркивать дни в календаре с певчими птицами Северной Америки, потому что других календарей в тюремном чепке не продавали, и солнце вставало и закатывалось за горизонт, а он не видел ни восходов, ни закатов. Он упражнялся с монетами, потому что как-то на унылых полках тюремной библиотеки обнаружил книжку «Фокусы с монетами»; он качался; а еще он составлял про себя списки того, что сделает, когда откинется.

Во-первых, он пойдет и примет ванну. Так, чтобы надолго и всерьез, так, чтобы отмокнуть, и чтобы вода с пеной. Может, при этом он станет читать газету. А может, и не станет. Бывали дни, когда ему хотелось думать так, а бывали, когда – иначе.

Во-вторых, он вытрется насухо полотенцем и наденет халат. А может, еще и тапочки. Идея насчет тапочек ему нравилась. Если бы он курил, то после ванной, в халате, было бы самое время выкурить трубку – но он не курил. Он подхватит жену на руки («Бобик, – пискнет она, с поддельным ужасом и неподдельной радостью, – что ты делаешь?»). Он отнесет ее в спальню и закроет дверь. А если они проголодаются, то закажут по телефону пиццу.

В-третьих, после того как они с Лорой выйдут из спальни – может быть, дня через два-три, – он прикинется ветошью и не станет отсвечивать до конца своих дней.

– И жить будешь долго и счастливо? – спросил у него Ловкий Космо Дей. В тот день они работали в тюремных мастерских, лабали кормушки для птиц. Альтернатива была еще более увлекательная – штамповать автомобильные номера.

– Никого не зови счастливым, – ответил Тень, – пока он не умер.

– Геродот, – подытожил Ловкий. – Надо же. А ты времени зря не теряешь.

– Что, мать вашу, еще за Геродот такой? – спросил Ледокол, вставляя борта кормушки в пазы и передавая ее Тени, который должен был окончательно закрепить углы шурупами.

– Один мертвый грек, – сказал в ответ Тень.

– У меня последняя девчонка гречанка была, – сказал Ледокол. – Эх и говно у них в доме была еда! Вы себе представить не можете. Типа, завернут рис в какие-то листья и жрут. Ну и все такое.

Ростом и габаритами Ледокол был – точь-в-точь автомат по продаже кока-колы, и это при голубых глазах и кипельно-белой шевелюре. Однажды какому-то парню сдуру взбрело в голову полапать его подружку в том баре, где она танцевала, а Ледокол работал вышибалой. Ледокол ему и вломил. Приятели того парня вызвали полицию, полиция взяла Ледокола за жабры и прогнала по базе данных, откуда и выяснилось, что из тюрьмы он вышел всего полтора года тому назад, условно-досрочно.

– А что мне оставалось делать? – убитым голосом спросил Ледокол у Тени, когда пересказал ему эту печальную историю. – Я ж его предупредил, это моя девчонка. И че, стоять и смотреть, как он мне в душу гадит? Так, да? Ты понимаешь, он же ее облапал всю, с ног до головы.

– Попробуй еще кому-нибудь это объяснить, – сказал ему тогда Тень, давая понять, что разговор окончен. Он уже усвоил, что в тюрьме у каждого свои проблемы. И нечего совать нос в чужие.

Сиди и не отсвечивай. Мотай свой срок.

За несколько месяцев до этого Космо Дей одолжил ему потрепанный экземпляр геродотовой «Истории» в мягкой обложке.

– Совсем даже она и не скучная, – сказал он, когда Тень попытался ему объяснить, что книжек не читает. – Крутая, между прочим, книжка. Сначала прочти, потом сам скажешь, что это круто.

Тень поморщился, но читать все-таки начал и втянулся, против собственной воли.

– Так что не рассказывайте мне про греков, – с видимым отвращением сказал Ледокол. – Хотя, кстати, то, что про них говорят, полная брехня. Я как-то попытался трахнуть эту телку в жопу, так она мне чуть глаза не выцарапала.

А потом Ловкого перевели, совершенно неожиданно. Геродот так и остался у Тени. Между страницами там был затарен пятицентовик. Монеты в тюрьме держать нельзя, потому что монету можно в любой момент заточить о камень и располосовать кому-нибудь в драке морду. Но Тени оружие было без надобности; Тени нужно было что-нибудь, чем занять руки.

Суеверным Тень не был. Он не верил в то, чего не мог увидеть собственными глазами. И все-таки в последний месяц отсидки не мог не чувствовать, как над тюрьмой сгущаются тучи, – точно такое же чувство, как в несколько последних дней перед ограблением. Под ложечкой у него образовалась какая-то пустота, и он старательно пытался убедить себя в том, что это всего лишь страх ожидания, что он боится возвращаться в тот мир, который ждет его снаружи. Но уговоры не особенно помогали. Он сделался более мнительным, чем всегда, а в тюрьме мнительность и без того обычное состояние, залог выживания. Тень старался отсвечивать меньше прежнего и как никогда сделался и впрямь похож на тень. Он часто ловил себя на том, что наблюдает за охранниками и другими заключенными, пытаясь в манере их поведения, мельчайших жестах разгадать пакость, которая вот-вот случится: а в том, что случится, он уже нимало не сомневался.

Примерно за месяц до того, как выйти на свободу, Тень оказался в зябком тюремном кабинете, и через стол от него сидел коротышка с багровым родимым пятном на лбу. На столе перед коротышкой лежало раскрытое дело Тени, а в руке он держал шариковую ручку. Кончик у ручки был изгрызен в никуда.

– Что, замерз, Тень?

– Есть немного, – ответил Тень.

Коротышка передернул плечами.

– Система, блин, – сказал он. – Отопление включат не раньше первого декабря. А первого марта выключат. Не я придумал эти правила, – он провел пальцем вниз по листу бумаги, приклеенному к левой стороне обложки дела. – Сколько тебе сейчас, тридцать два?

– Так точно, сэр.

– А выглядишь моложе.

– Слежу за собой.

– Ты, говорят, у нас примерный заключенный.

– Мне два раза объяснять, что к чему, не нужно, сэр.

– Ты это серьезно? – он внимательно посмотрел на Тень, и родимое пятно у него на лбу сместилось чуть ниже. Тень хотел было поделиться с ним своей теорией насчет тюрьмы, но передумал. А вместо этого кивнул и постарался принять надлежащий вид: раскаявшегося грешника.

– Тут написано, что у тебя есть жена, да, Тень?

– И зовут ее Лора.

– И как у вас с ней?

– Полный порядок. Навещает меня, как только получается выкроить время, – ехать досюда все-таки не ближний свет. Переписываемся с ней, я ей звоню, когда подвертывается возможность.

– А кем она работает?

– Агентом в бюро путешествий. Люди ездят по всему свету, а она им в этом помогает.

– А как вы с ней познакомились?

Тень никак не мог взять в толк, зачем коротышка его обо всем этом спрашивает. Вертелось у него на языке что-то вроде: «А твое какое дело», но вслух он сказал:

– Она была самой близкой подружкой жены моего лучшего друга. Вот они и сговорились – мой друг и его жена – устроить нам свидание вслепую. И как-то все сразу сложилось.

– И как только выйдешь на свободу, с трудоустройством проблем не будет?

– Так точно, сэр. У Робби, этого моего друга, про которого я вам только что говорил, есть свое дело, называется «Силовая станция», я там раньше работал инструктором. Он говорит, что возьмет меня на прежнее место, как только так сразу.

Пятно поползло вверх:

– Да что ты говоришь?

– Он говорит, по его прикидкам, ему от меня будет прямая выгода. Кое-кто из стариков вернется, ну и прочие крутые парни, которым хочется стать еще круче прежнего.

Судя по всему, коротышку его ответы удовлетворили. Он пожевал кончик ручки, потом перелистнул страницу в деле.

– А что ты думаешь насчет того, за что тебя посадили?

Тень пожал плечами:

– Дурак был, – ответил он совершенно искренне.

Человек с родимым пятном вздохнул и принялся ставить во вклеенном в дело бланке галочки. Потом еще раз перелистал дело.

– А как ты отсюда до дома добираться будешь? – спросил он. – На «Грейхаунде»? [1]

– Да нет, самолетом. Когда у тебя жена работает в туристическом агентстве, должен же быть от этого какой-то толк.

Коротышка нахмурился, и родимое пятно у него на лбу подернулось рябью.

– Она что, уже и билет выслала?

– А зачем? Просто сообщила номер, и все дела. Электронный билет. Приду в аэропорт, покажу паспорт – и полетели.

Коротышка кивнул, нацарапал что-то в самом конце бланка, потом закрыл папку и отложил ручку в сторону. Бледные ладошки его легли на серую столешницу бок о бок, как две светло-розовые зверушки. Он сложил руки домиком и поднял на Тень водянистые карие глаза.

– Везучий ты, – сказал он. – И вернуться тебе есть к кому, и работа тебя ждет не дождется. Вроде как раз – и не было ничего. Вроде как раз тебе – и вторая попытка. Очень советую всерьез ею воспользоваться.

Он встал, давая понять, что собеседование окончено, – но руки не протянул; впрочем, Тень ничего подобного от него и не ожидал.

Хуже всего было в последнюю неделю. В каком-то смысле даже хуже, чем за все три года вместе взятые. Может, погода виновата, думал Тень: смурная, холодная и безветренная. Такое впечатление, будто вот-вот начнется гроза, но грозы никакой не было. Его била дрожь, передергивало от озноба, и еще это тянущее ощущение пустоты под ложечкой, ощущение, что все летит в тартарары. Во дворике для прогулок время от времени протягивало ветерком. Тени казалось, он чует в воздухе запах снега.

Тень позвонил жене с оплатой за ее счет. Он знал, что телефонные компании облагают каждый исходящий из тюрьмы звонок дополнительным сбором в три доллара. Поэтому и операторы всегда такие вежливые, если звонишь из тюрьмы: знают, с тебя навар особенный.

– Что-то не то происходит, – сказал он Лоре. Не во первых словах, конечно же. Во первых словах было «Я тебя люблю», потому что если ты по-настоящему человека любишь, никогда не будет лишним ему об этом напомнить, а Лору Тень любил по-настоящему.

– Привет, – отозвалась Лора. – И я тебя тоже. А что такого, собственно, происходит?

– Не знаю, – сказал он. – Может, просто погода. Такое впечатление, будто вот-вот гроза начнется. Наверное, если бы и впрямь началась, сразу бы полегчало.

– А у нас тут все тихо, – сказала она. – И даже листья не совсем еще опали. Если ветра сильного не будет, ты успеешь на них взглянуть, как вернешься.

– То есть через пять дней, – сказал Тень.

– Каких-нибудь сто двадцать часов, и ты дома, – подхватила она.

– Там все в порядке, дома-то? Ничего такого?

– Все в порядке. Сегодня вечером увижусь с Робби. Устроим тебе такой прием, какого и не ждешь!

– Типа, сюрприз, что ли?

– Ну да. Только я ничего тебе не говорила, хорошо?

– А я ничего и не слышал.

– Узнаю своего мужа, – сказала она.

Тень поймал себя на том, что стоит и улыбается. Он отсидел целых три года, а она по-прежнему может вот так, запросто, заставить его улыбнуться.

– Я люблю тебя, маленькая моя, – сказал Тень.

– И я тебя, бобик ты мой, – сказала Лора.

Тень положил трубку.

Когда они поженились, Лора сказала Тени, что хочет завести собаку, но хозяин квартиры, узнав об этом, тут же указал им на пункт в договоре о найме, согласно которому домашних животных они держать не имели права.

«Так в чем проблема? – тут же нашелся Тень. – Нужен тебе этот бобик, когда у тебя есть я. Чем я хуже? Хочешь, тапочки твои сгрызу. Или надую на кухне. А может, в нос тебя лизнуть? Или, к примеру, ткнуться мордой тебе между ног, хочешь? Голову даю на отсечение, нет на свете ничего такого, что мог бы сделать пес, а я не смог бы!»

И он подхватил ее на руки, так, словно она вообще ничего не весила, и принялся лизать в нос, а она смеялась и отбивалась, как могла, а потом он отнес ее в спальню.

В столовой к Тени бочком подошел Сэм Фетишер и улыбнулся, показав неровные стертые зубы. Он сел рядом и стал есть свои макароны с сыром.

– Разговор есть, – сказал Сэм.

Сэм Фетишер был чернее черного, таких черных Тень за всю свою жизнь видел от силы два-три раза. Лет ему было под шестьдесят. Или под восемьдесят – с тем же успехом. С другой стороны, Тени доводилось встречать и тридцатилетних наркоманов, которые выглядели еще старше, чем Сэм Фетишер.

– Мм? – отозвался Тень.

– Будет буря, – сказал Сэм.

– Похоже на то, – ответил Тень. – Может, и снежку подсыплет.

– Не та буря, другая. Посильнее прочих. И вот что я тебе, парень, скажу: когда идет такая буря, лучше сидеть здесь, чем околачиваться там, снаружи.

– Я свое отсидел, – сказал Тень. – В пятницу меня уже здесь не будет.

Сэм Фетишер воззрился на Тень.

– Ты сам-то откуда будешь?

– Игл-Пойнт. Индиана.

– Не еби мне мозги, – сказал Сэм Фетишер. – Я в том смысле, откуда предки твои приехали.

– Из Чикаго, – ответил Тень. Его мать и впрямь провела свое детство в Чикаго, там же и скончалась, полжизни тому назад.

– Ну, я тебя предупредил. Идет большая буря. Держись от нее подальше, сынок. Это вроде как… ну, как называются эти штуки, на которых сидят континенты? Плиты или вроде того?

– Тектонические плиты? – попробовал угадать Тень.

– Во-во. Тектонические плиты. Вроде того, когда они начинают двигаться, и Северную Америку того и гляди занесет на Южную – ты же не захочешь об эту пору оказаться посередке между ними? Понимаешь, о чем я?

– Вообще без понятия.

Сэм медленно подмигнул ему темно-карим глазом.

– Ну, бля, не говори потом, что я тебя не предупреждал, – сказал Сэм Фетишер и затолкал в рот полную ложку дрожащего апельсинового желе.

– Не скажу.

Ночь Тень провел в мутной полудреме, то погружаясь в сон, то снова из него выныривая, а на нижней койке кряхтел и храпел его новый сокамерник. Несколькими камерами дальше человек скулил и плакал во сне, и выл как животное, и время от времени кто-нибудь принимался кричать, чтобы он, сука, заткнулся на хрен. Тень пытался отключиться и ничего не слышать. Чтобы минута за минутой тихо уплывали у него над головой, бессмысленные и пустые.

Еще два дня. Сорок восемь часов, которые начались, как всегда, с овсянки и тюремного кофе, а потом охранник по фамилии Уилсон ткнул Тень в плечо несколько сильнее, чем следовало, и сказал:

– Тень? Двигай сюда!

Тень попытался прислушаться к тому, что происходит у него внутри. Внутри было тихо, однако он по собственному опыту знал, что в тюрьме это ничего не значит, и на самом деле ты можешь уже торчать в дерьме по самое не хочу. Охранник шел почти бок о бок с Тенью, и шаги их слитной дробью выстукивали по металлу и бетону.

Где-то в глотке у Тени застрял привкус страха, горький, как вчерашний кофе. Вот оно, началось…

В затылке вдруг завел шарманку пакостный голосок, и тот голосок шептал, что сейчас ему накинут лишний год отсидки, засунут в одиночку, закуют в наручники, отрежут голову. Он твердил сам себе: успокойся, не дергайся, – но сердце стучало так, словно пыталось пробиться на волю сквозь грудную клетку.

– Что-то я тебя не понимаю, Тень, – сказал ему по дороге Уилсон.

– Чего вы не понимаете, сэр?

– Тебя. Такой ты, блядь, тихоня. Вежливый такой. Сидишь и ждешь, как старый пердун, а тебе, между прочим, сколько? Двадцать пять? Двадцать восемь?

– Тридцать два, сэр.

– А ты кто вообще такой? Испашка? Цыган?

– Не знаю, сэр. Может, и так.

– Может, ты вообще черномазый, а? Есть в тебе черномазая кровь, а, Тень?

– Может, и есть, сэр. – Тень выпрямился во весь рост, стараясь смотреть прямо перед собой. Нельзя вестись на провокации, ни в коем случае нельзя.

– Н-да? Ну, не знаю. Знаю только, что у меня, блядь, от тебя мурашки по коже. – Желтые, как песок, волосы Уилсона, желтое, как песок, лицо и желтая, как песок, улыбка. – Ты, говорят, покидаешь нас скоро.

– Очень на это надеюсь, сэр.

Они прошли через несколько контрольных пунктов. Уилсон каждый раз показывал пропуск. Потом вверх по лестнице – и вот она, дверь кабинета начальника тюрьмы. Прямо на двери, черными буквами, имя – Дж. Паттерсон, – а рядом световой индикатор в виде маленького дорожного светофора, и под ним кнопка.

Огонек горел самый верхний, но красный.

Уилсон нажал на кнопку.

Пару минут они стояли в полной тишине. Тень все твердил сам себе, что все в порядке, в пятницу утром он уже будет сидеть в самолете, а самолет полетит в Игл-Пойнт, но отчего-то ему уже во все это не верилось.

Красный огонек погас, загорелся зеленый, и Уилсон толкнул дверь. Они вошли.

За последние три года Тень несколько раз видел начальника тюрьмы. Один раз тот проводил экскурсию для какого-то политика. В другой раз, после того как тюрьму ни с того ни с сего перевели на более строгий режим содержания, заключенных разбили на группы по сто человек, и начальник выступил с речью перед каждой такой группой, объяснив в двух словах, что тюрьма переполнена, и поскольку переполненной она останется и впредь, лучше к подобному положению вещей привыкнуть сразу.

Издалека вид у Паттерсона был несколько лучше, чем при ближайшем рассмотрении. Вытянутое лицо, седые волосы подстрижены очень коротко, на военный манер. И запах «Олд спайс». За спиной у начальника – книжный шкаф, на каждом корешке надпись: «Тюрьма». Стол девственно чист, не считая телефона и перекидного календаря с картинками из «По ту сторону». [2]За правым ухом у начальника был слуховой аппарат.

– Садитесь, прошу вас.

Тень сел. Уилсон встал у него за спиной.

Начальник выдвинул ящик стола, достал папку и положил ее перед собой.

– Здесь написано, что вам дали шесть лет за нанесение тяжких телесных, при отягчающих обстоятельствах. Отбыли вы три года. И в пятницу вас должны были освободить.

Должны были? Тень почувствовал, как где-то в районе желудка у него разверзлась пустота. Сколько же ему добавят? Год? Два? Все три, по полной? Но вслух он сказал:

– Так точно, сэр.

Начальник провел по губам кончиком языка.

– Что вы сказали?

– Я сказал: «Так точно, сэр».

– Послушайте, Тень, мы освободим вас сегодня, после обеда. Выйдете на пару дней раньше.

Тень кивнул и стал ждать, когда за ложкой меда последует бочка дегтя. Начальник уставился в папку с делом.

– Эта бумага пришла к нам из больницы имени Джонсона в Игл-Пойнте… Речь идет о вашей жене. Она погибла вчера вечером, вернее, сегодня ночью. В автомобильной катастрофе. Примите мои соболезнования.

Тень снова кивнул.

Уилсон отвел его обратно молча. Он открыл дверь, впустил Тень в камеру, а потом сказал:

– Это вроде как в тех анекдотах, про хорошую новость и плохую, да? Хорошая новость, что откинешься на пару дней раньше, и тут же плохая – жена померла.

И рассмеялся, будто шутка и впрямь удалась.

Тень промолчал.

Как во сне, он стал собирать пожитки, а большую часть просто раздал. Ни Космо Дейва Геродота, ни книжки по фокусам с монетами он брать с собой не стал; и в конце концов, после минутной вспышки сожаления, расстался и с металлическими кружочками, которых наворовал в мастерской и которые служили ему вместо монет. Там, снаружи, будут у него монеты, настоящие монеты. Он побрился. Переоделся в гражданку. А потом шел сквозь двери, сквозь двери, сквозь двери, отдавая себе отчет в том, что в обратном направлении не пройдет уже ни разу в жизни; и внутри у него было пусто.

С низкого серого неба короткими злыми ливнями налетал ледяной дождь. Среди капель воды попадались крохотные льдинки, и они секли Тень по лицу, а дождь тут же промочил его тонкое пальто; его и других освободившихся отвели через двор к желтому школьному – бывшему школьному – автобусу, который должен был довезти их до ближайшего города.

По дороге к автобусу дождь успел промочить всех насквозь. Уезжало их восемь человек. А оставалось – полторы тысячи. Тень забрался в автобус, и дрожь била его до тех пор, пока не заработали обогреватели, и все это время он думал: что я делаю, куда же мне теперь ехать?

В голове теснились невнятные и непрошеные образы. Ему казалось, что когда-то, давным-давно, он уже выходил из тюрьмы.

Его держали в темной комнате без окон, и держали долго, слишком долго: он зарос бородой, волосы висели сосульками. Стража свела его вниз по серой каменной лестнице, а потом была площадь, заполненная множеством ярких пятен: людей и всевозможных предметов. День был базарный, его сразу оглушил шум, он щурился от яркого солнечного света, затопившего площадь, в воздухе пахло морской соленой сыростью и множеством прекрасных вещей, что продают на рынке, а слева солнце отблескивало на воде…

Автобус качнулся и остановился на красный сигнал светофора.

За окном завывал ветер, дворники через силу скребли по лобовому стеклу, размазывая город в красно-желтую лужу неонового света. День только близился к вечеру, но сквозь стекло казалось, что снаружи – ночь.

– Твою мать, – сказал человек у него за спиной; Тень протер рукой запотевшее окно и смотрел теперь на быстро идущую по тротуару мокрую фигурку. – Там телка, на улице.

Тень сглотнул. Ему вдруг пришло в голову, что он ни разу даже не заплакал – да, по большому счету, и вообще ничего не почувствовал. Ни слез. Ни горя. Ничего.

Он поймал себя на том, что думает о парне по имени Джонни Ларч, с которым сидел в одной камере в самом начале срока и который рассказал ему о том, как однажды вышел из тюрьмы, отсидев за решеткой пять лет, имея в кармане сотню долларов и билет до Сиэтла, где у него жила сестра.

Джонни Ларч добрался до аэропорта, протянул билет женщине за стойкой, и та попросила его предъявить водительские права.

Он предъявил. Но срок действия его прав уже года два как истек. И она сказала, что не может принять их в качестве удостоверения личности. А он на это ответил, что, может быть, за руль с этими правами садиться уже и нельзя, но с какого, спрашивается, хрена, права перестали удостоверять его личность, и вообще, кто, с ее сраной точки зрения, перед ней сейчас стоит, если не тот человек, чья фотография вклеена в эти права?

На что она ответила, что с ее точки зрения ему стоило бы говорить немного потише.

И тогда он сказал, чтобы она уже выписала ему наконец этот гребаный посадочный талон, а то он за себя не отвечает, потому что ему не нравится, когда его не уважают. В тюрьме нельзя допускать, чтобы тебя не уважали.

Тогда она нажала кнопку, через несколько секунд появились ребята из службы безопасности и попытались сделать так, чтобы Джонни Ларч тихо покинул помещение, а он уходить не захотел, и пошла бодяга.

В результате в Сиэтл Джонни Ларч не улетел; следующие несколько дней он провел в городе, в барах, а когда сто долларов вышли под ноль, купил игрушечный пистолет и ограбил заправочную станцию. А взяли его в конце концов за то, что он мочился на улице. Так что Джонни оглянуться не успел, как вернулся назад, в тюрьму, доматывать срок до звонка, плюс еще чуток за эту самую заправку.

А мораль у этой истории, если верить Джонни Ларчу, была такова: если ты пришел в аэропорт, не выеживайся на тамошнюю публику.

– А ты уверен, что к данному случаю не применима следующая истина: «Поведенческая модель, действенная в узкоспециализированной среде, каковой является тюремная, за ее пределами может оказаться не только неадекватной, но и опасной для носителя»? – спросил Тень, когда Джонни Ларч рассказал ему эту историю.

– Да нет, я тебе о чем толкую-то, братан, – сказал в ответ Джонни Ларч, – с этими сучками в аэропортах лучше вообще не связываться.

Тень вспомнил этот разговор, и ему захотелось улыбнуться. Срок действия его собственных прав должен был закончиться через несколько месяцев.

– Автовокзал! Все на выход!

В здании воняло мочой и пивной кислятиной. Тень сел в такси и сказал водителю, чтобы тот отвез его в аэропорт. И пять долларов сверх счетчика, если он это сделает молча. Домчались они за двадцать минут, и водитель молчал как рыба.

Потом Тень шел, нога за ногу, через ярко освещенное пространство терминала. Его терзали сомнения насчет электронного билета. То есть на пятницу-то он, конечно, действителен, а вот как насчет сегодня? Вся эта электронная дребедень по определению казалась Тени – ну как будто фокусник наколдовал, и в любой момент оно возьмет, и исчезнет.

Впрочем, в кармане у него был бумажник, в первый раз за последние три года, а в бумажнике три просроченных кредитки и еще одна, Visa, действительная до конца января: этому обстоятельству он удивился и порадовался. У него был номер билета. А еще он вдруг понял, что стоит ему добраться до дома, как все будет в порядке – так или иначе. И с Лорой тоже все будет в порядке. Может, им просто очень нужно было, чтобы он откинулся на пару дней пораньше, мало ли какие дела они там втихаря обделывают. Или еще вариант: извлекли из покореженной машины тело какой-нибудь другой Лоры Мун и все перепутали.

За стеклянными стенами терминала блеснула молния. Тень поймал себя на том, что затаил дыхание и чего-то ждет. Вдалеке громыхнул гром. Он выдохнул.

Из-за стойки на него подняла усталый взгляд женщина, белая.

– Добрый вечер, – сказал Тень. Ты первая незнакомая женщина из плоти и крови, с которой я заговорил за последние несколько лет. – У меня тут номер электронного билета. Должен был лететь в пятницу, а приходится вот сегодня. На похороны.

– Мм. Примите мои соболезнования. – Она пошуршала по клавиатуре, посмотрела на экран, нажала еще несколько клавиш. – Все в порядке. Я посажу вас на рейс в три тридцать. Его могут отложить из-за грозы, так что следите за информацией на табло. Багаж сдавать будете?