355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нил Бастард » Переносчик смерти » Текст книги (страница 2)
Переносчик смерти
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 04:37

Текст книги "Переносчик смерти"


Автор книги: Нил Бастард



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

4

Подростком я представлял себе смерть такой, как ее изображали на средневековых гравюрах, то бишь костлявой старухой в белом саване и с косой в руке. Такая смерть вызывала у меня не страх, а любопытство. Есть ли у этой старухи внуки, с кем она дружит, что ест на завтрак, какая у нее пенсия?..

Потом я стал студентом и видел иную смерть. Теперь она материализовалась в трупах, хранившихся в холодильниках прозекторской бюро судебно-медицинской экспертизы, где мы обычно проходили практику. Если привыкнуть к трупному запаху – а настоящие медики делают это очень быстро, – то начинаешь относиться к покойникам как к обычному расходному материалу, необходимому для работы.

Лишь сегодня утром я осознаю, что смерть всегда ходит где-то рядом. Она в любой момент может настичь кого угодно.

До международного аэропорта я не доезжаю. Километрах в трех от него заканчивается бензин. Я бросаю на обочине чужую машину, спасшую мне жизнь, иду по непривычно пустынному шоссе и минут через десять натыкаюсь на два трупа.

Молодая женщина в хиджабе, скорее всего, из мусульман-ортодоксов, прижимает к себе мертвого младенца. Живот женщины разворочен, судя по всему, очередью из крупнокалиберного пулемета. В желтой пыли мерцают ее перламутровые внутренности.

Вскоре трупы попадаются уже буквально на каждом шагу. В основном это старики, женщины и дети, притом все, судя по одежде, – ортодоксальные мусульмане. Большинство обезображено огнестрельными ранениями. Пули перебили конечности, раскололи черепа. Люди лежат в лужах крови, еще липкой, не засохшей.

Метров через пятьдесят огромный туристический автобус косо застыл на обочине, словно океанский лайнер, потерпевший крушение. Его борта буквально изрешечены пулями. Серые комья мозга на заднем бампере, густые потеки крови на асфальте. Водительская дверка приоткрыта. Из-за руля свешивается тело мужчины с огромной алой раной в боку.

Несомненно, автобус с пассажирами расстрелян совсем недавно. Но кто и ради чего совершил это дикое зверство?

Солнце постепенно лезет вверх. По спине катится пот, рубашка взмокает. Нагретый асфальт липнет к подошвам. Международный аэропорт уже совсем близко. В перспективе утреннего марева различимы радарные вышки и башенка командно-диспетчерского пункта.

Тут позади меня раздается истошное завывание, которое с каждым мгновением становится пронзительней и гуще. Асфальт, как мне кажется, буквально вибрирует и прогибается от этого звука. В кровь мгновенно выбрасывается адреналин. Я отбегаю в сторону, на пригорок, прячусь за скальным выступом и осторожно выглядываю наружу.

По пустынной трассе мчится кортеж. Впереди, хищно принюхиваясь к разгоряченному шоссе пулеметным стволом, идет бронемашина. Она покрыта желто-красными разводами под цвет пустыни. За ней следуют два джипа с проблесковыми маячками на крышах. Они-то и распространяют этот нечеловеческий рев. За джипами тянется огромный черный лимузин с затемненными окнами и государственным флажком на переднем крыле. Замыкают процессию две огромные фуры с эмблемами госбанка этой страны и еще один броневик. Башенка то и дело вращается вправо-влево. Пулеметчик явно готов расстрелять все живое, замеченное в пределах видимости.

Визжит сирена, ревут двигатели. Президентский кортеж в знойном мареве движется в направлении международного аэропорта и вскоре исчезает.

Я осторожно покидаю свое укрытие, и только тут до меня доходит очевидный факт. Не догадайся я вовремя скрыться, меня наверняка расстреляли бы точно так же, как тех несчастных в автобусе!

К условленному времени я, конечно же, не успеваю. Впрочем, меня не пускают даже на площадку перед терминалом. У турникета стоит камуфлированный боец с короткоствольным автоматом. Этот тип буквально пробивает меня своим настороженным взглядом. Он даже отказывается посмотреть мои служебные документы, а на все просьбы отвечает одной только фразой: «Не положено!»

Мой мобильный давно разрядился. Поэтому я не могу связаться ни с Йорданом, ни с кем-нибудь из наших.

Наконец президентский самолет вместе с холуями и материальными ценностями взмывает со взлетно-посадочной полосы. Следом поднимается в воздух еще один.

Парень в камуфляже коротко кивает. Мол, вот теперь можно, проходи.

Я мчусь в пассажирский терминал и тут же натыкаюсь на Йордана Христова. Лицо его, обычно спокойное и доброжелательное, теперь напряжено, как у человека, всходящего на эшафот.

– Артем, рад тебя видеть. – Христов берет меня под руку и увлекает в закуток за билетными кассами. – Самолета не будет. Его отобрала команда президента. Ты, наверное, видел, как он бежал в аэропорт. Не во что было посадить его челядь. Сбежали из страны как крысы с тонущего корабля, кажется, в Саудовскую Аравию.

Новость о конфискованном самолете меня даже не удивляет. Как говорится, не бывает так плохо, чтобы не было еще хуже. Главное, что я теперь опять вместе с коллегами.

– Но мы договорились с местными, которые вывезут нас в Эль-Башар. Этот оазис расположен в трехстах пятидесяти километрах отсюда, – обнадеживает меня собеседник. – Я узнавал, там пока все спокойно. Правда, по дороге может случиться всякое. В стране начинается гражданская война, где все против всех.

Я рассказываю Христову об автобусе, расстрелянном на шоссе.

– Война кланов, где пощады не будет никому, – резюмирует он, горестно поджав губы. – Боюсь, что это только начало.

5

Вот уже второй час наша автоколонна неторопливо катит по хамаде. Именно так местные жители называют Каменистую Сахару.

Наверное, в прошлой жизни Йордан был коммивояжером, а не врачом-офтальмологом. Он буквально за десять минут умудрился договориться с местными арабами не только об аренде туристического автобуса для нас и минивэна для медицинского оборудования, но и о вооруженной охране.

В миссии нас всех – четырнадцать человек, прибывших из такого же числа стран. Кроме нас с Христовым, все остальные – женщины. Так что охрана не повредит. Особенно после всего, что я насмотрелся тут за последние сутки.

Правда, мне не очень-то симпатичны наши охранники. Водитель, длинный как жердь мужчина с физиономией, иссушенной пустынными ветрами, с пулеметной лентой, картинно перекинутой через плечо, выглядит настоящим фундаменталистом и бандитом.

В переднем кресле, лицом к нам, восседает Лаид, тот самый араб, с которым и договорился Йордан. Он вроде бы за старшего среди соплеменников. Этот тип смотрится чуточку интеллигентней. На нем европейский костюм, белая рубашка, лаковые туфли. Если бы не автоматическая винтовка «М-16», небрежно лежащая у него на коленях, то Лаид вполне мог бы сойти за мелкого клерка из Хардуза.

Однако эти ребята вроде бы настроены вполне доброжелательно. Каждые два часа водитель останавливает автобус, чтобы мы немного размялись и проветрились, словно везет он не беженцев, а туристов. Лаид периодически предлагает всем питьевую воду. В автобусе ее много, несколько ящиков. Как знать, может, я после всего произошедшего просто стал хуже думать о людях?

А за пыльными окнами разворачивается унылый пейзаж: желто-серые пригорки, поросшие чахлыми кустиками, и красноватые горы в далекой перспективе. По обочинам шоссе изредка желтеют убогие поселки, состоящие из глинобитных домиков, совершенно безлюдные. За все время, проведенное в дороге, мы не видели ни единой машины, ни попутной, ни встречной.

– Если ничего не случится, то через два с половиной часа будем на месте, – говорит Йордан, сидящий рядом со мной, и поглаживает кейс со стационарным спутниковым телефоном.

Это теперь наш единственный способ сообщить о себе и позвать на помощь. Ведь с сегодняшнего утра мобильная связь в стране не работает.

– Артем, у меня есть очень хорошая новость, – неожиданно объявляет глава миссии. – Создана вакцина от нашей модификации Эболы.

– Да?.. Но как успели? А главное кто?

– Не хочу нагружать тебя подробностями. Буквально вчера я связался с нашим руководством. Оказывается, вирусологи давно предвидели, что Эбола будет мутировать именно таким образом, как у нас. Они не только смоделировали этот подтип вируса, но и нашли от него противоядие, вроде бы стопроцентное. Кстати, анализы покойного Саши Вишневского тоже очень пригодились.

Я нетерпеливо ерзаю на сиденье и спрашиваю:

– И что теперь будет?

– В срочном порядке создается международная экспедиция. В течение недели она будет тут. Дальше – тотальная вакцинация всего населения страны, от мала до велика. Это займет месяца полтора от силы. Предварительный прогноз выздоровления – до девяноста пяти процентов.

Я лихорадочно прикидываю, сколько врачей потребуется для такой вот тотальной вакцинации. Население этой страны составляет около десяти миллионов, из которых лишь два с половиной живет в городах, остальные же ютятся в нищих поселках, разбросанных по оазисам всей Каменистой Сахары.

– Но ведь для этого потребуется как минимум несколько сотен вакцинологов, которым придется работать по десять-двенадцать часов в сутки!

– Нам обещают серьезную международную помощь людьми, финансами, техникой. Главное – победить Эболу тут, чтобы она не распространялась дальше. На кону вопрос выживания не только населения Северной Африки. Но сперва надо будет встретить транспортный самолет. Слушай, Артем, а вот фамилия Карский тебе о чем-нибудь говорит? Академик Аркадий Федорович Карский…

Еще бы! Ученый европейского уровня, автор нескольких десятков вакцин, которые используются по всему миру. А главное – мой любимый учитель, человек, по большому счету, и сделавший из меня вирусолога!

– Аркадий Федорович считал и, надеюсь, до сих считает меня одним из своих лучших учеников, – отвечаю я не без скрытого удовольствия. – Он даже написал на мои научные разработки две рецензии, вполне положительные.

– Вот и прекрасно, – говорит Христов и продолжает безо всяких эмоций, откусывая предложения, словно клещи проволоку: – Академик Карский вместе с небольшим штатом сотрудников будет у нас уже через несколько дней. Экспедиция утверждена и сформирована, тем более что экспериментальное производство вакцины вроде бы налажено. Для начала решено отправить сюда пробную партию и работать с населением по конкретным районам. То есть создавать зоны, свободные от Эболы, которые дальше будут расширяться. Вот как раз с оазиса Эль-Башар и прилегающих территорий и начнем, тем более что там находится военный аэродром, пусть и заброшенный, но с вполне пригодной взлетно-посадочной полосой. Новую вакцину можно вводить даже больным на последней стадии. Многие из них выздоравливают.

– Неужели уже есть результаты клинических исследований?

– Не знаю. – Йордан Христов поджимает губы. – Мне так сообщили из нашего центра, и у меня нет оснований не верить этому.

Неожиданно ловлю себя на том, что моя физиономия расплывается в идиотской улыбке. Оно и понятно. За последние недели я уже отвык от того, что новости бывают не только плохими.

Я осторожно высказываю план дальнейших действий:

– Значит, в Эль-Башаре нам надо будет разворачивать палатки, организовывать пункты приема пациентов. Потребуется питание, полевые кухни и все, что положено иметь в таких случаях.

– Главное пока – встретить самолет.

– Но ведь в этой стране сейчас творится черт знает что. Я вообще не могу понять, как Эбола спровоцировала военный переворот.

Йордан морщится. У нас в миссии вообще не принято распространяться о политике. Беспристрастность, нейтральность – один из наших главных принципов. Однако в этой ситуации без развернутого объяснения не обойтись.

– Все очень просто, – говорит Христов. – Президент Мухаммед, свидетелями бегства которого мы были, делал ставку на средний класс из продвинутых городских арабов. Воровал, конечно, но не мешал делать это и другим. Кроме военных, которых терпеть не мог. Они, естественно, отвечали ему тем же. Мухаммеда не любили берберы, фундаменталисты и многие другие. Так что для переворота нужен был только повод. Эбола и стала им. Мол, президент не принимал никаких мер, а инфекцию якобы принес в страну специально, чтобы уничтожить неугодных.

Солнце незаметно опускается за красно-коричневый пик. На шоссе быстро ложится широкая фиолетовая тень. Трасса постепенно поднимается в горы.

Странно, но эта дорога до Эль-Башара мне совершенно не знакома. Когда мы с Вишневским ездили в оазис, там не было никаких гор.

Мы минуем перевал, наступают сумерки. Автобус останавливается посередине какого-то городка.

Лицо Лаида неожиданно становится совершенно непроницаемым. Всю недавнюю доброжелательность с него будто ветром сдувает. Он становится в проходе между сиденьями, недобро щурится и демонстративно направляет на нас оружие.

– Всем слушать предельно внимательно, дважды не повторяю, – на безукоризненном английском произносит Лаид. – Все вы теперь заложники и будете обменяны на негодяев, которые расстреляли автобус с нашими братьями и сестрами по дороге в аэропорт. Мы точно знаем, что это дело рук военных. Мы уже связались с Хардузом – пусть поторапливаются. Иначе нам придется вас расстрелять.

6

Ночь. Идут вторые сутки нашего невольного пребывания в каком-то дрянном городишке, затерянном в незнакомой мне части Каменистой Сахары. Кто же мог предвидеть, что наши охранники окажутся вероломными сволочами, уготовившими нам такую участь?!

Чертов Лаид, казавшийся сначала таким интеллигентным и доброжелательным, сбросил с себя маску, во всей красе показал свое истинное лицо. Это фундаменталист, ради достижения своей цели готовый идти на самые крайние меры.

Ни я, ни Йордан, ни тем более женщины из нашей миссии ничем не виноваты перед Лаидом и его дружками. Просто мы неудачно для себя оказались не в то время не в том месте. Если бы не мы, то Лаиду пришлось бы искать других «счастливчиков». Тех, кто должен был стать разменной монетой в игре фундаменталистов, войне всех против всех.

Ведь наш недавний охранник, как и его товарищи по оружию, не признает никого из участников конфликта, разразившегося здесь. Для них одинаково неприемлем и президент Мухаммед, торопливо унесший свою драгоценную задницу из страны, и кучка военных, совершивших переворот. Сбежавшего правителя Лаид в разговорах чаще всего называет куском верблюжьего дерьма и почти каждый раз презрительно сплевывает, будто видит того перед собой. Временное военное правительство он именует не иначе как прислужниками шайтана.

Впрочем, нам от всего этого ничуть не легче. Можно смело утверждать, что мы попали из огня да в полымя. Люди, окружающие нас, являются третьей стороной конфликта.

Они вооружены и очень даже неплохо оснащены военной техникой. Когда нас везли сюда, я своими глазами видел не просто отдельных боевиков на постах, а целые скопления бронетехники. Боевые машины здесь повсюду. Не только на блокпосту при въезде в этот городок, но и на улицах. Вряд ли это показуха, устроенная специально для нас.

Городок наверняка полностью удерживается фундаменталистами. Он превращен ими в свою базу. Но какими бы благими целями они ни прикрывались, верить в их справедливость и, главное, гуманность не приходится.

Каждая минута, проведенная здесь, иногда кажется мне целым часом. Тревога обволакивает сознание. Ожидание самого худшего никуда не исчезает. Острой занозой сидит в голове мысль о том, что боевики нас пустят в расход.

Да, и Лаид и его подельники стараются вести себя корректно, во всяком случае пока. Некоторые даже позволяют себе улыбаться нам, пытаются проявить известную долю вежливости. Однако меня не проведешь. Я-то прекрасно вижу, что все это лишь спектакль, за кулисами которого места для вежливых улыбок нет. Я догадываюсь, что там, за сценой, лишь звериный оскал бескрайнего зла.

Я не знаю, что с нами будет, но уверен в том, что игра, затеянная боевиками, не сулит нам ровным счетом ничего хорошего. Не эти ребята, так другие, в руки которых мы попадем от Лаида, превратят нас в трупы без всякого вмешательства вируса Эбола. Даже не важно, что это будет – расстрел либо какой-нибудь изуверский дедовский способ казни, коих с древних времен хватало на Востоке.

Мне не хочется умирать. Я не желаю, чтобы погиб мой коллега и женщины из нашей миссии, пытаюсь преодолеть оцепенение, в котором то и дело оказывается мое сознание. Мне обязательно надо придумать, как избежать той злой участи, которую нам готовят фундаменталисты.

По прибытии в этот городок боевики упрятали нас за решетку. Я сразу для себя отметил, что здание, куда нас поместили, изначально не являлось тюрьмой. В этом большом глинобитном доме еще несколько дней назад кто-то жил своей обычной жизнью. Скорее всего, боевики их попросту изгнали отсюда и превратили здание в темницу. Судя по всему, окна зарешечены совсем недавно. Отдельные детали в комнате намекают на то, что мои предположения верны.

Нас с Йорданом держат в маленьком помещении. Женщин же упрятали в относительно просторную комнату по соседству.

В еще одной комнатушке фундаменталисты заперли нескольких иностранцев. Их так же, как и нас, захватили в качестве заложников. Это то ли шведы, то ли швейцарцы. Точно узнать мы не смогли. Едва мы попытались переговариваться через стену, как охранники дали нам понять, что делать этого не стоит.

Охрана, кстати, дежурит снаружи круглосуточно. В каком количестве они несут свою вахту, точно неизвестно. По обрывкам фраз, доносящимся оттуда, я могу предположить, что обычно нашу темницу сторожат двое боевиков. Правда, в момент, когда нас выводят на прогулку, число охранников возрастает минимум до десяти человек.

Прогулка, довольно сносная еда и питье – это то, что должно демонстрировать гуманность боевиков, удерживающих нас в плену. Кроме того, они даже разрешили Йордану взять с собой медицинский саквояж с лекарствами, так, на всякий случай.

Однако во время прогулки нам запрещают общаться между собой. Лишь по выражению лиц наших сотрудниц мы видим, что они в ужасе от происходящего. Лица многих из них успели опухнуть от слез. Но мы никак не можем утешить и уж тем более обнадежить женщин. Разве что взглядами.

Часть охранников в это время расхаживает между нами. Задавать им вопросы или обращаться с просьбами запрещено. Они заговаривают первыми, явно озвучивая слова, которым их научили командиры. Спрашивают, все ли нас устраивает, нет ли каких вопросов и пожеланий.

Мне постоянно хочется сорваться и заорать, что нас ничего здесь не устраивает. Мы находимся тут вопреки всем международным нормам, не по своей воле, хотим связаться с начальством. Однако нет никакого смысла устраивать такой выпад. Реакция охраны непредсказуема. Подвергать коллег дополнительной опасности мне не хочется. Поэтому я молчу, как и Христов. Мы понимающе переглядываемся и говорим, что нас все устраивает и вопросов нет.

Одна из женщин жалуется на насекомых в их комнате. Охранники обещают передать ее слова своему командиру. Затем нас уводят обратно в дом.

По пути мы в течение нескольких секунд видим наших товарищей по несчастью, которых охранники выводят из соседней комнаты. Но заговорить с ними нельзя. Массивный боевик громко напоминает об этом всем нам.

Я задумываюсь над тем, почему фундаменталисты вывели этих людей из комнаты именно сейчас, когда мы еще не вернулись к себе? Это наверняка один из способов психологического давления на нас. Скорее всего, никто из боевиков, включая Лаида, ничего не смыслит в психологии как науке. Однако на обыденном уровне они еще те ученые!

Один из иностранцев, несмотря на громогласное предупреждение охранника, не выдерживает и спрашивает у нас по-английски:

– Откуда вы, парни?

Реакция охраны следует сразу же. Близстоящий боевик в ту же секунду бьет заложника прикладом автомата под дых и заталкивает обратно в комнату. При этом он говорит, что нарушитель дисциплины лишается прогулки.

Нас спешно разводят по местам и запирают двери. По звукам, доносящимся из соседней комнатушки, я делаю неутешительный вывод. Иностранца, заговорившего с нами, долго и методично избивают, не давая при этом кричать. Вот они, хваленые гуманность и справедливость фундаменталистов.

В эти самые минуты мое желание совершить побег начинает обретать все более и более выразительные черты. При этом я прекрасно помню предупреждение Лаида. Да, за попытку бегства нас ждет смерть.

Мысль об этом не дает мне покоя. Она подкрепляется не только желанием оказаться на свободе и остаться в живых, но и необходимостью продолжить свою работу в этой стране. Ну да, той самой, где все только и твердят о Всевышнем, хотя Он, по всей видимости, решил до поры да времени покинуть этот край. Вспышка эпидемии лихорадки Эбола, переворот, гражданская война на три фронта!..

Невзирая на все ужасы последних дней, я уверен в правильности своих устремлений. Я стараюсь не потерять счет дней, помню, что через неделю в оазисе Эль-Башар должен приземлиться самолет с вакциной, персоналом и академиком Аркадием Карским.

Я говорю об этом своему коллеге. Йордан не меньше, чем я, впечатлен избиением заложника в соседней комнате. О побеге он даже не заикается, но на мои слова о заветном самолете реагирует с проблеском надежды в глазах.

– Да, Артем, – говорит болгарин, мечтательно глядя куда-то мимо меня. – Я не забыл о прибытии самолета в Эль-Башар. Не могу себе представить, как там все пройдет без предварительной подготовки. А ведь готовиться к встрече группы Карского следовало бы если не прямо сейчас, то в ближайшие дни. Нужно договориться с тамошней местной администрацией. Еще неизвестно, какая там обстановка и чью сторону в гражданской войне заняли местные власти.

– Полагаю, что в победе над эпидемией заинтересованы все стороны конфликта, – высказываюсь я и вижу, что коллега не вполне согласен со мной.

– Если бы это было так, то нас бы здесь сейчас не держали, – печально шепчет он и продолжает: – А в оазисе Эль-Башар, кроме всего прочего, нужно позаботиться о подготовке лагеря для проведения вакцинации. Да и взлетно-посадочную полосу осмотреть не мешало бы. Ты представляешь, сколько работы пришлось бы нам проделать, будь мы сейчас там?

– Представляю, – спокойно говорю я в ответ и тут же замечаю: – Но ведь нам не впервой сталкиваться с таким объемом работы. Так что…

Христов не дает мне договорить.

– Ты забываешь, что мы сейчас за решеткой и без ведома этих бородатых уродов не можем даже в уборную сходить, – с горечью произносит он, садясь на подобие топчана, устроенное возле стены.

Я подхожу к нему и пытаюсь повести наш разговор к вопросу о бегстве. Однако коллега даже и слышать меня не хочет. Хотя до этого мне казалось, что дух его не сломлен и Йордан все же согласится с моей мыслью о необходимости побега.

– Выбрось это из головы, – коротко бросает он.

Я вижу, что спорить с ним сейчас бессмысленно, но саму идею не оставляю, предполагаю, что в ближайшее время коллега может изменить свое мнение.

Мы не забываем о том, что фундаменталисты планируют обменять нас на тех военных из Хардуза, которые убили их «братьев и сестер» по дороге в аэропорт. Правда, нам неизвестно, насколько успешно проходят переговоры по этому поводу. То, что они действительно ведутся, косвенно подтверждают реплики наших охранников, случайно долетающие до нас.

Этих слов крайне мало, чтобы представить целостную картину. Однако их вполне достаточно для того, чтобы понять главное – переговоры идут ни шатко ни валко, как это обычно и бывает на Востоке.

Для нас это означает лишь одно. Мы будем находиться здесь, сидеть взаперти до тех пор, пока в переговорах не наметится серьезный сдвиг. Любой, как положительный, так и отрицательный для наших похитителей.

Ожидание утомляет и изнуряет. Мне хочется верить, что нас не убьют при любом повороте переговоров.

– Мы слишком ценный товар, чтобы вот так запросто его уничтожить, – заявляет Христов по этому поводу.

На словах я соглашаюсь с ним, хотя подобной уверенности у меня нет.

Наши женщины выглядят совершенно деморализованными. Мы не можем им сказать ни одного обнадеживающего слова.

Другие наши соседи по темнице ведут себя тихо. Мы больше их не видим. На прогулку теперь они выходят только после нас, когда мы вновь оказываемся под замком. Если бы не факт их вывода на улицу и не кормежка, то можно было бы предположить, что заложников в соседней комнатушке больше нет. Настолько там тихо.

Йордан считает эту тишину последствием того инцидента, когда пленник попытался задать нам вопрос. Я же сильно сомневаюсь в этом, иногда прикладываю ухо к стене, разделяющей комнаты, и понимаю, что тишина относительна. Какие-то звуки оттуда все-таки доносятся. Весьма приглушенные, но все же.

Они усиливаются, пусть и незначительно, лишь тогда, когда наши охранники отходят к молитве. Сначала мне подумалось, что это просто случайное совпадение. Но я решил проверить, так ли это. Оказалось, что всякий раз, когда наши соглядатаи предавались молитве, звуки, доносящиеся из соседнего помещения, непременно усиливались.

Йордан скептически наблюдал за моими действиями, но не мешал мне. Он полагал, что я так вот компенсирую вынужденное безделье.

Где-то после полуночи мы просыпаемся от шума. Снаружи кто-то громко кричит по-арабски. До нас доносятся рев автомобильного двигателя и треск автоматных очередей. Спустя некоторое время охранники врываются в соседнюю комнату и на повышенных тонах что-то выспрашивают у заложников.

Двери нашей камеры тоже распахиваются. Боевики светят нам в лицо фонариками, затем обшаривают все помещение. Они не обнаруживают ничего подозрительного, уходят и захлопывают за собой дверь. Затем подобный досмотр происходит в комнате, где находятся наши коллеги-женщины. Вскоре шум прекращается. Боевики покидают дом и дают нам возможность досмотреть наши тревожные сны.

Они поднимают нас с первыми лучами солнца и под дулами автоматов выгоняют на улицу. Туда, куда обычно выводили на прогулку. Но для моциона сейчас рановато. Не может быть сомнения в том, что все это как-то связано с недавними ночными событиями. Я уже догадываюсь, что именно произошло, но не могу ни с кем поделиться своими соображениями.

Нас выстраивают на площадке между тюрьмой и домом, где, вероятно, размещается нечто вроде караульного помещения. Боевиков вокруг больше, чем обычно. Пятнадцать, а то и все двадцать человек.

По центру площадки расхаживает высокий мужчина арабской внешности. Он явно чем-то недоволен и готов вот-вот выплеснуть свое отвратительное настроение на пленников.

Женщины замерли в тревожном ожидании. Йордан одновременно со мной заметил, что среди заложников из злосчастной соседней комнаты не хватает одного человека. Коллега едва заметно пожимает плечами. Я же лишний раз утверждаюсь в истинности своей догадки.

Проходит еще минута, и у караулки появляется пара боевиков. Они гонят перед собой избитого мужчину в разорванной и окровавленной одежде, тычут дулами автоматов ему в спину.

Долговязый тип тычет пальцем в приведенного мужчину и начинает громко объяснять ситуацию. Переводчик из числа боевиков едва справляется с тем, чтобы передать смысл сказанного на английском.

Я не понимаю, зачем он вообще здесь нужен, если все мы неплохо понимаем арабский язык. Видимо, командир боевиков хочет лишний раз подчеркнуть свою значимость. Впрочем, это мало касается сути происходящего.

Долговязый субъект говорит о том, что ночью один из пленников попытался совершить побег, но был остановлен охранниками. Каким способом заложник пробовал уйти, боевик не уточняет. Но при этом набрасывается на других пленников с претензией. Дескать, почему вы не рассказали охранникам о намерениях своего соотечественника? Пленники прячут головы в плечи и молчат, словно воды в рот набрали.

Начальник отдает команду своим подчиненным, и те отвешивают заложникам по несколько ударов плетью за недонесение. Нас не трогают, но настоятельно требуют обратить внимание на то, что будет с нами, учини мы что-либо подобное.

Когда экзекуция подходит к концу, командир кивает на неудавшегося беглеца и произносит лишь одно слово:

– Расстрелять!

Боевики тотчас же передергивают затворы автоматов. Мы замираем в ожидании худшего. Женщины стараются не смотреть. Звучит приказ увести ослушавшегося пленника за угол и прикончить его там.

«Какая гуманность», – горько иронизирую я, провожая взглядом несчастного человека.

Ощущается всеобщая оторопь с долей недоверия. А вдруг все это блеф и никто не собирается расстреливать заложника? Но несколько коротких очередей отрезвляют пленников.

– Так будет с каждым! – заверяет нас долговязый тип и отдает команду вернуть всех в тюрьму.

Он уверен, что может так запугать нас. Но во мне еще больше усиливается желание бежать. Если раньше оно заканчивалось там же, где и начиналось, то сейчас я приступаю к детальной проработке плана побега. На это уходит остаток дня.

Йордан удивлен моему молчанию. Коллега думает, что я нахожусь под впечатлением от показательного наказания наших соседей. Мне стоит немалых усилий поведать ему то, к чему я пришел после долгих часов молчаливых размышлений.

Сначала он мне не верит, потом выражает сомнение в осуществимости того, что я задумал. Мне приходится приводить все новые и новые аргументы в пользу моего плана.

Христов внимательно выслушивает меня. Его лицо меняется, светлеет впервые за время пленения. Он понимает, что мой замысел не такой уж и безрассудный, каким показался ему сначала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю