Текст книги "всё"

Автор книги: Nikto Neko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Не двигайся, – приказывает он, медленно трахая тебя пальцами. – Замри.

Ты открываешь глаза. Он, приоткрыв рот и наклонив голову, пристально смотрит на свои пальцы в тебе, изучает способ, которым соединены тела. Ты проводишь в уме вычисления и говоришь:

– Если добавить третий палец, обхват всё равно будет меньше, чем у твоего члена.

Майкрофт снова берёт тюбик и вынимает пальцы.

– Я знаю, что делаю. Ты предпочтёшь быть на спине или в коленно-локтевой позиции? Во втором случае тебе будет удобнее, но первый вариант считается более интимным.

Ты переворачиваешься и расставляешь руки и ноги в упоре. Он проталкивает три пальца, и это больно, но ты стискиваешь зубы и не подаёшь виду, что больно, а по короткому поцелую в нижнюю часть спины узнаёшь, что он догадался.

– Я хочу сделать это сейчас, – просит он, всё ещё разговаривая сдержанно и заботливо, чего ты никогда раньше не слышал. Он никогда не был особенно осторожен, и ты гадаешь, ведёт ли он так себя со всеми любовниками или только с тобой.

– Скажи, если будет невмоготу.

Больно. Больно. Безумно больно. Ощущение, будто раскалываешься на части. Ты вцепляешься ногтями в простыни и сжимаешь зубы, твёрдо решив не отступать.

Майкрофт останавливается и тёплой ладонью гладит тебя по спине.

– Расслабься, – повторяет брат. – Ты слишком напряжён. Выкинь это из головы, – уговаривает он и продолжает мягко и неторопливо, так что голос проникает напрямую в неизвестные закоулки внутри тебя: – В таком виде ты великолепен, Шерлок, раскинулся подо мной, и я хотел бы никогда не думать о тебе в таком ключе, но не могу остановиться. Ты прекрасен и ты мой, и иногда я мечтаю быть лучше по отношению к тебе, не как сейчас. Я бы...

– Продолжай, – требуешь ты и подаёшься назад, принимая его глубже, так как хочешь, чтобы он перестал говорить. Тебе нужно, чтобы он замолчал: предполагается, что Майкрофта, твоего старшего брата, нельзя остановить. Подразумевается, что он знает и может всё, и тень сомнения пугает тебя до глубины души.

Потому что он достиг большего, чем ты когда-либо сможешь (ты уверен, хотя не признаешься никому, кроме себя), и если он уязвим, то что говорить о тебе?

Ты почти привык к его размеру, и возобновлённые толчки причиняют меньше неудобств, пока он входит до конца. Оба раскраснелись от близости. Наклоняясь, он прижимается грудью к твоей спине.

– Нормально? – Голос звучит сдавленно от усилия оставаться неподвижным.

Ты киваешь в подушку, и он начинает двигаться. Всё в порядке: до сих пор больно, но уже не так невыносимо, и хорошо, потому что тебе приятны тяжесть его тела и шум постепенно учащающегося дыхания. Пронзительный укол наслаждения настигает неожиданно – простата, как ты знаешь, чувствительное место многих, но отнюдь не всех мужчин, и, очевидно, ты принадлежишь к первой группе, потому что стонешь при её стимуляции.

За спиной Майкрофт довольно хмыкает. Он, как и ты, быстро учится и сейчас, найдя правильный угол, задевает её снова и снова. Каждое выверенное, осторожное движение посылает искры удовольствия по всему телу, пока отрывистые стоны не переходят в тихое поскуливание.

Ты совсем не удивлён, заметив, что у тебя опять стоит, и сам смыкаешь пальцы на члене, проводя рукой вверх и вниз в такт движениям брата.

– Сильнее, – командуешь ты. – Быстрее.

Он подчиняется, вколачиваясь в тебя, и весь мир сужается до настоящего момента, до нехитрых движений, до этой кровати и этой ночи, до тебя и твоего брата, вытягивающих удовольствие друг из друга. Он кончает раньше, грубо рыча и замирая при наступлении оргазма. Его член пульсирует внутри, заполняя тебя спермой. Выйдя, он потный и обессиленный падает рядом на кровать.

По идее покрытое мелкими каплями лицо и затруднённое дыхание вызвали бы отвращение, но прямо сейчас подталкивают ближе к краю. Ты нетерпеливо наваливаешься сверху, терзая его рот. Он хватает тебя за руку, не давая достичь разрядки.

– Я могу, – предлагает он. Ты разжимаешь руку, разрешаешь отвести её и прижать к матрасу. – Не двигайся.

Он медленно прокладывает поцелуями путь вниз по телу, избегая липкого, подсыхающего на животе пятна спермы, оставшегося от первого оргазма, и обходит стороной твёрдый член, продолжая спускаться ниже.

– Шерлок, – зовёт он и ставит засос на внутренней стороне бедра. Ты не подумал, что он может оставить отметки там, где их не будет видно, везде, где не заметит мамуля. (Да, думаешь ты. Да.)

– Шерлок, я собираюсь отсосать тебе и позволить кончить мне в рот.

– Блядь, – выдыхаешь ты. – Да.

В ответ на неожиданную волну мокрого жара ты рывком поднимаешь бёдра, втискиваясь глубже в горло, и удивляешься, когда он придушенно кашляет и пришпиливает тебя к кровати. И вот ты трепещешь от удовольствия, потому что наслаждаешься, заставляя Майкрофта давиться собой, так как твой член слишком велик для него.

Быстро действуя умелым ртом, он легко доводит тебя до оргазма, так что ты кончаешь неожиданно для себя, изливаясь ему в рот, как и было обещано. Глотательные движения горла приятны.

– Тебе нужно в душ, – говорит он, поглаживая отметины на твоём теле: засос около паха и синяки по форме рук на бёдрах. – Смотри не попадись.

Ты не попадаешься

То есть ты не попадаешься в тот раз.

Теперь ты знаешь, что, попробовав однажды, хочешь ещё. По причине того что Майкрофту никогда особенно хорошо не удавалось отказывать тебе, ты стоишь в траве на коленях, вобрав в рот его член (у тебя лучше, чем у него, получается подавлять глоточный рефлекс), а он тянет тебя за волосы, когда из-за угла выходит мать и видит вас обоих.

С её стороны множество пронзительного визга и слёз, с твоей – криков (ты не помнишь в точности, что сказал, возможно, что-то о глупости табу и несостоятельности эффекта Вестермарка, что ты гомосексуален, и Майкрофт гомосексуален, поэтому вряд ли найдётся причина, по которой вам не стоит этого делать).

Майкрофт хватает тебя за руку и отправляет в комнату, как ребёнка. Иронично, принимая во внимание то, что ты до сих пор чувствуешь во рту его вкус. Но в любом случае ты уходишь, так как понятия не имеешь, что делать в противном случае.

Быть застуканными никогда не было частью плана.

– Мы не можем заниматься сексом, – говорит он вечером, через несколько часов после того как ты вернулся в свою комнату и начал читать. У него красные от слёз глаза. – Мы не можем. Это огорчает мамулю, а ты знаешь, что у неё слабое сердце.

Первое, что приходит на ум: «Мне всё равно». Не считая формальной неверности, высказывание также огорчит брата.

– Ей не нужно знать, – вместо этого отвечаешь ты, не желая даже думать, что можешь лишиться этого. – Мы оба достаточно умны, чтобы сохранить всё в тайне от неё.

Брат кривит рот.

– Не в этом дело, – говорит он. – То, что я сделал с тобой, неправильно и незаконно. И ты знаешь, что я не могу допустить подобного, если собираюсь пойти в политику.

Его карьера. Конечно.

Внутри хрупкой спиралью заворачивается холод.

– Конечно, – ты ощетиниваешься, – ты не сделаешь ничего, что подвергнет опасности твоё положение в правительстве, не так ли? Планируешь к тридцати стать премьер-министром?

– Не груби мне, Шерлок. Это не предмет для спора. Это было ошибкой и больше не повторится.

– Если посмотреть с моей стороны, на ошибку не похоже. Ты хотел – я же не слепой – ты наблюдал за мной многие годы и еле сдерживался, когда я предложил себя. «Ты доверяешь мне?» – подло передразниваешь ты, только чтобы увидеть, как он вздрагивает. – «На спине или в коленно-локтевой позиции?» «Я собираюсь отсосать тебе, Шерлок, а ты кончишь мне в рот.» Ты действительно думаешь, что мы никогда снова не займёмся сексом? Да ладно, очевидно, что у тебя практически начисто отсутствует самоконтроль. Можешь ли ты искренне сказать, что никогда не нагнёшь меня, не растянешь, не вылижешь начисто и...

Ты ошеломлённо замолкаешь от внезапного, резкого удара наотмашь по щеке, и оставшиеся несказанными слова умирают на языке. Его щеки симметрично горят злостью, а сам Майкрофт, побагровев от ярости, цедит сквозь зубы:

– Почему ты так чертовски бессердечен всё время? Тебя вообще ничто не заботит? Нет, конечно, нет. Ты ни на йоту не беспокоишься о обо мне или о мамуле – только о себе и своих желаниях. Отлично. Если разрушение семьи принесёт тебе удовольствие – пожалуйста. Но я в этом участвовать не желаю.

Майкрофт в гневе выходит из комнаты, захлопнув за собой дверь. Он уезжает на следующий день.

Вы не видитесь много лет.

Но впоследствии ты настолько успешно рушишь семью, ради забавы употребляя наркотики, а он совершает достаточно неописуемо отвратительных поступков ради всеобщего блага, что инцест занимает в этом ряду грехов далеко не первое место.

Название: Эффект Вестермарка. Отрицание

Автор: etothepii

Переводчик: 475

Бета: нет

Оригинал: тут

Пейринг: Майкрофт/Шерлок

Рейтинг: NC-17

Дисклеймер: ничем не владею

Разрешение на перевод: получено

Саммари: события через несколько лет после предыдущих

Предупреждение: инцест

У тебя в голове есть список имен тех людей, которым ты причинил зло – например, чья-то любовница, ложно обвиненная в отравлении известного дипломата и прочие ненадежные люди, которые умерли из-за того, что не смогли бы хранить доверенные им секреты. Кроме того здесь есть политики, подвергшиеся шантажу из-за непринятия твоих взяток и полицейские, чьи карьеры были разрушены – ведь они отказывались закрывать глаза на твои многочисленные преступления.

Имя твоего брата также находится в этом списке. Он единственный не связан с твоей работой. Он единственный, о чьем присутствии в списке ты сожалеешь. Но сожаление не важно. Сожаление – не значит вина, потому что в конечном итоге все сводится к тому, что ты хочешь его и будешь взят им (и здесь не имеет значения, что он предложил себя первым; твой долг был отказать ему).

Но у тебя никогда не хватало терпения, когда желаемое находилось на расстоянии вытянутой руки.

Сейчас он здесь, в твоей квартире. Он высокий – очень высокий; через час или около того он придет в себя от последней дозы кокаина, но не это ты замечаешь в первую очередь. Он нашел, где ты живешь и вломился в твою квартиру, не оставив при этом явных признаков вторжения, но и не это ты замечаешь в первую очередь.

Прежде всего, ты замечаешь вот что.

Он стал старше (с тех пор, как ты в последний раз видел его, касался его), его влажные губы раскрыты; Он одет в костюм, хотя ты знаешь, что он ненавидит костюмы, и верхние пуговицы на его рубашке сознательно расстегнуты.

Ты хочешь его даже сильнее, чем раньше.

Он не извиняется за свое присутствие, но ты знаешь, чего он хочет. Видишь это в нервном и дерзком развороте плеч и в том, как он рассматривает твое тело с плохо скрываемым голодом.

Ты должен отослать его домой. Отослать куда подальше. В крайнем случае, сказать нет.

Но он внимателен, почти как ты. Чистые факты лежат прямо перед вами обоими.

Он одет в костюм, хотя ненавидит их (но ты их любишь, и он знает об этом). Он пришел к тебе домой и ждал, пока ты не вернешься с работы. Он нервничает только в отношениях с людьми, а ты – один из тех немногих, о ком он заботится. Он экспериментирует с легкими наркотиками с тех пор, как выпустился из Оксфорда. У него презервативы и смазка в кармане брюк. Ваша мать не знает, где он – не знает последние три месяца, и ее звонки становятся все более и более безнадежными (как правило, она не говорит с тобой о нем, и ты вежливо притворяешься, что его не существует).

Ты приходишь домой с работы. Ты все еще предпочитаешь мужчин и все еще одинок, но не по своей воле – твои позиции на работе пока не столь сильны, чтобы открыто заявлять о своей гомосексуальности. Ты не ожидал увидеть его, но не удивлен, что он находится в твоей квартире или где-либо еще. У тебя уже есть смутные догадки относительно того, где он был и что делал. Анализируешь его лицо, рот и одежду, прежде чем заметить следы наркотиков или то, что он сломлен.

Если бы он достаточно долго изучал обстановку в квартире, то постепенно понял бы, что у тебя нет друзей на работе, что тебе не надо беспокоиться о том, с кем ты займешься сексом, и ты регулярно созваниваешься со своей матерью, пусть даже она и не упоминает при тебе о Шерлоке.

Он собирается предложить себя тебе. Снова, потому что уже делал это дважды; ты отказал в первый раз, но согласился во второй. Но сейчас все иначе, потому что ему уже не семнадцать и он не девственник, а у тебя есть чем рисковать на работе. Кроме тебя у него еще есть любовники (и парень, по крайней мере, один, но скорее всего, больше), однако он к ним совсем не привязан.

Если он предложит, ты согласишься. Если ты этого не сделаешь, он сымитирует попытку насилия, и ты сдашься слишком легко для настоящего отказа.

Так что ты отбрасываешь все сомнения и стремишься навстречу неминуемому.

Твои губы на его губах, ты прижимаешься к нему, и его руки запутываются в простынях, а низкий голос звучит сломлено, когда он умоляет:

– Черт, да, сильнее, Майкрофт, пожалуйста…

Следующим утром ты идешь в душ и оставляешь своего младшего брата (эти слова вертятся у тебя в голове снова и снова, произносятся голосом матери, устрашающе и отвратительно звуча – он твой брат, твой младший брат) отсыпаться в кровати. Он весь в поту и семени – и эта мысль заставляет твой член встать, несмотря на то, что в груди по спирали разворачивается чувство вины.

Когда ты выходишь из ванной, он просматривает крайне засекреченную папку на твоем рабочем столе. Ты должен быть зол – но не злишься, отчасти потому что знаешь его и понимаешь его любопытство, но в основном из-за следов твоих пальцев на его бедрах, и это зрелище начисто выбивает из тебя все мысли.

Он оборачивается. Темно-фиолетовая метка цветет на ключице. Когда ты ее видишь, тебя сшибает волной воспоминаний – его тяжесть, скользящая вдоль твоего живота и беспомощные вздохи, которые он издавал, пока ты посасывал кожу у ключицы. Она была гладкой под твоими губами и языком.

Твой брат (твой брат) больше не выглядит как мальчик. Он стоит перед тобой в свой полный рост. Его руки и ноги развиты пропорционально, и нет больше ни следа детского жирка, смягчавшего черты его лица. У него полуторадневная щетина (последствия этого ты заметил сегодня утром на своей коже) и когда он встречает твой взгляд, в его глазах нет ни следа бывшего поклонения тебе.

В тот момент, когда ты отводишь глаза, ты понимаешь, что угрюмый юноша из твоих воспоминаний стал мужчиной.

Он коротко окидывает тебя взглядом, переводя внимание на документы в своих руках.

– Поговори с его женой насчет ее собак.

Ты это уже знаешь, просто ты искал иное решение; ты ненавидишь носиться куда-либо и не можешь доверять какой-либо из команд, находящихся под твоим управлением. Но. Ты доверяешь своему брату – может быть он и не столь внимателен, как ты, но достаточно для решения простой задачки вроде этой.

Ты бросаешь полотенце, чтобы одеться и, пока он стоит, сбитый с толку, спрашиваешь:

– Почему бы тебе не сделать это?

Он это делает.

По факту, он раскрывает для тебя целое дело, используя только найденные им улики и те записи, которые ты оставил в папке. Конечно же, они были зашифрованы лично тобой, но он разгадал этот код еще в тринадцать лет, когда нашел твои старые дневники.

Ты настолько впечатлен его работой, что месяц спустя – очередное дело, требующее беготни – ты приходишь к Шерлоку на квартиру. Он удивлен, увидев тебя, но одного взгляда на папку в твоих руках достаточно, чтобы прийти к верному заключению.

– Новое дельце, которым ты не хочешь себя обременять?

– Я думаю, ты найдешь его достаточно интересным. – говоришь ты и притворяешься, что не заметил небрежно накинутую рубашку на его плечах и великое множество других признаков употребления наркотиков. – Шантаж высокопоставленного чиновника. Кроме того, – добавляешь, глядя прямо на него. – Я забираю тебя на обед. Мама будет расстроена, если узнает, сколько килограммов ты потерял с вашей последней встречи.

– Есть много других вещей, способных расстроить маму сильнее. – отвечает Шерлок с обычной раздражительностью, но ты знаешь, что он заинтересовался: он переводит взгляд с тебя на папку. Он принимает ее, когда ты передаешь ему документы, и ваши пальцы соприкасаются (намеренно; каждое движение Шерлока не случайно).

– Верно. Ей не надо их знать. Ты ведь знаешь, какое у нее хрупкое здоровье. – Ты не уверен, что именно имеешь в виду – наркотики или инцест. Вероятно, и то и то.

В ответ он бурчит что-то положительное. Ты направляешься к выходу, но в этот момент он с хлопком закрывает папку и быстро встречается с тобой глазами. Ты не можешь прочитать их выражение, и тебя снова задевает то, как сильно он отличается от твоих воспоминаний.

– Естественно, мне надо будет проверить, где было обнаружено письмо. – говорит он. И продолжает. – Если я найду для тебя шантажиста, то я уверен, что ты используешь это только ради личной выгоды. Почему я должен помогать тебе?

Ты знаешь, чего он хочет: единственная вещь, которую он хочет, единственная вещь, которую ты способен ему дать.

– Я встану перед тобой на колени.

Он вскидывает бровь в насмешке, как ты и предполагал, но спустя секунду ты вознагражден звуком резкого вдоха. Его глаза расширяются, как только он понимает, что именно ты предлагаешь.

– По рукам. – выпаливает он, словно боясь, что ты изменишь свое решение и вернешь свои слова обратно. Ты хотел бы так сделать, но теперь не можешь.

Пару дней спустя, он отправляет тебе на электронный ящик имена шантажистов. Раз уж ситуация под контролем, то следует выполнять свои обещания.

Ты расстегиваешь молнию на его брюках зубами, стоя на коленях между его разведенными ногами, а его пальцы зарылись глубоко в твои волосы. Ты позволяешь ему трахать себя в рот, подавляя рвотный рефлекс пока губы не доходят до основания члена. Он издает приглушенные, отчаянные звуки, когда ты отсасываешь ему и несколько раз ты слышишь свое имя из его уст.

После того, как он кончает (долго, и рука в твоих волосах сжимает их почти до боли), наступает момент, когда атмосфера кардинально меняется. Его тело измождено от удовольствия, руки резко опускаются вниз, чтобы погладить тебя по скуле. Ты уходишь от прикосновения, давая ему возможность вспомнить, кто он. Кто ты.

Ты не позволяешь ему позаботиться о твоей эрекции, натягивающей брюки, но позже, мастурбируя на эти воспоминания, мысленно ты даешь ему прикоснуться к тебе. Фантазируешь о его руках на твоем члене и теплом дыхании у шеи, пока он вжимает тебя в стену и запускает руку тебе в штаны. Ты думаешь о том, как он выдыхает твое имя, когда ты трахаешь его, и о том, как он мокро, влажно целуется, когда слишком потерян в страсти, чтобы контролировать себя.

Ты представляешь себе, что не нарушаешь пол-дюжины табу – в основном, инцест, но и все остальное тоже, потому что ты не перестаешь вспоминать, каким он был ребенком: маленьким и доверчивым. Твоим долгом было заботиться о нем, и эту миссию ты жалко провалил. Потому что ты хотел его, когда ему было пятнадцать, ты имел его, когда ему было семнадцать, ты говорил себе больше никогда, но поимел дважды за прошедшие два с половиной месяца.

Вместо отвращения ты чувствуешь желание сделать это снова.

И это случится снова, ты знаешь это, потому что Шерлок всегда получает, что хочет, так же, как и ты. А вы оба хотите одного и того же (ты не врешь себе, потому что он видит ложь насквозь и сможет разодрать ее на кусочки).

Нет смысла агонизировать из-за этого, так что ты собираешь свои вину и стыд и бережно помещаешь их в коробочку в своей душе. Оставляешь ее в уголке своего сознания, рядом с другими муками совести, аккуратно вырезанными из тебя и расфасованными по местам.

Ты говоришь себе это неизбежно и он больше не ребенок. Ты думаешь это поможет контролировать приемы кокаина и это будет легко скрыть от мамы. Ты осторожно не думаешь о надо или хочу, и они заметны своим отсутствием в твоих мыслях.

У тебя в голове есть список имен людей – тех людей, которым ты причинил боль (разрушил жизнь, запугал или – бывает и такое – убил), хотя они и не заслужили этого. В этом списке есть политики и чиновники, жены и любовницы. Кое-кто из них был виновен (в чем угодно, потому что все всегда в чем-то виноваты), но большинство не были достойны такой участи.

Ты не часто вспоминаешь о них, только когда день становится тусклым и меланхолия накрывает собой все вокруг, а ты обнаруживаешь себя рассуждающим – а правильно ли ты сделал, поставив долг перед страной выше всего остального? Ты прижимаешь кончики пальцев друг к другу и размышляешь, стоило ли, в конец-то концов, брать все эти грехи на душу.

Временами ты даже не знаешь, есть ли у тебя эта душа, потому что когда ты думаешь об убийстве, твой разум выдает тебе анализ преступления и счет за него вместо моральной дилеммы. Ты не уверен, плохо ли это. Так что ты просто заново перебираешь в памяти имена людей, пострадавших от твоих рук.

Имени твоего брата больше нет в этом списке.

Название: Точка бифуркации

Автор: fandom Sherlock bbc 2012

Бета: fandom Sherlock bbc 2012

Размер: мини, 1 500 слов

Пейринг: Джим/Молли, Шерлок/Молли

Категория: гет

Жанр: драма

Рейтинг: от G до PG-13

Краткое содержание: – Ты – точка равновесия, – объяснял как-то Джим. – Видишь ли, дорогая, мы с Шерлоком не можем существовать вместе, но и друг без друга нам скучно.

Примечание: смерть персонажа

Точка бифуркации – критическое состояние системы, при котором система становится неустойчивой относительно флуктуаций и возникает неопределенность: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдет на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности.

***

Молли Хупер умирает в четверг. В не самом, к слову сказать, темном переулке Лондона.

И сейчас – она смотрит на часы – 23 часа 41 минута.

Хотя улица хорошо освещена – именно поэтому Молли всегда выбирает ее, когда задерживается на работе – она сомневается, что кто-то придет на помощь. И даже не потому, что люди черствые и бездушные. Просто ни один уважающий себя лондонец не станет гулять в будний день в этой части города, тем более в такое время. Впрочем, чье-либо присутствие ей не слишком поможет.

Какая банальность, с внезапным раздражением думает она. От-вра-ти-тель-но. Разумеется, она предпочла бы другую банальность – умереть красивой, в окружении поклонников, в комнате, залитой светом. Или старой, очень-очень старой и сморщенной, как финик. Но уж никак не на заплеванном асфальте, где перед ее глазами белеет кружок жвачки. Да еще с невымытыми волосами и дыркой на лифчике. Не самый удачный день.

Мысли путаются, пускаются в карусель, и Молли думает о пуле, которая пробила ее легкое – профессиональная оценка – и стала причиной того, что через несколько минут она захрипит, потом утихнет, и мир навсегда забудет о ее существовании.

И, черт возьми, о чем же она думает в эти несколько минут? Разве не должна она вспоминать о детстве, о семье, разве не сейчас вся жизнь должна пронестись перед глазами? Как по кругу, ее мысли снова возвращаются к пуле. Она не должна была долететь до цели, потому что пуля – почти стрела, а стрела…

«Летящая стрела неподвижна, Молли», – улыбаясь, рассказывал отец, а она не могла понять, почему. Потому что, говорил он, весь путь можно разбить на множество моментов, в каждый из которых стрела не будет двигаться. И если из этих моментов снова сложить весь путь, то получится, что стрела не двигалась. Она осталась неподвижной. Это парадокс, мыслительный тупик. Поняла, малышка?

Она понимала, но стрелы все равно уверенно летели и долетали до цели, в этом не было никаких сомнений. В семь лет отец отдал ее в секцию стрельбы из лука, и именно в этот момент Молли впервые ощутила, что с этим миром что-то не так.

Отец преподавал философию и любил рассказывать о ней дочери – мать это почему-то ужасно раздражало, и это одно из немногих воспоминаний, которые Молли о ней сохранила. Возможно, она так злилась, потому что таким образом у Молли и отца появлялась своя территория, своя область, в которую не могла попасть мать. А может, просто потому, что ненавидела работу отца. Когда Молли впервые это заинтересовало, то спросить было уже некого.

Молли кашляет. Как это все несправедливо. У нее нет даже времени подготовиться, а она всегда мечтала умереть как отец.

Отец уходил несколько лет, подтачиваемый болезнью, и за эти несколько лет ухитрился стереть все следы собственного существования. Он верил, что после смерти от человека не должно остаться ничего, что намекало бы на его присутствие в этом мире. Он уничтожил все: заметки, письма, фотографии – после смерти они уже не будут принадлежать ему, но и живым они не достанутся. У Молли на память остались только несколько открыток, которые она сохранила, и смазанная фотография на телефоне. Она чувствовала, что этой фотографией предает отца, но не могла ничего сделать – что бы он ни думал, она не хотела его отпускать.

После его смерти она с головой ушла в учебу – именно потому, что отец не оставил ей ни части себя, а мать она помнила плохо, так плохо, что иногда сомневалась в ее существовании. Хотя мать никогда не стала бы сжигать собственные фотографии, поэтому их осталось множество.

В этом мире у Молли больше не было якорей, и она ухватилась за возможность. Человеку нужен якорь.

Серая мышка Молли Хупер стала лучшей на курсе. Все выходные она проводила на кладбище, а весной высаживала там маки. И так все годы учебы.

Ей больше некуда было пойти, да и не хотелось. Окружающий мир с его яркими цветами и резкими звуками ее нисколько не трогал и не интересовал. Молли была нужна тишина. И ярко-красные маки каждое лето расцветали рядом с серым камнем, но никогда не переживали зиму.

Плохая атмосфера.

***

Лучшая студентка, перед которой было столько возможностей – она выбрала работу в морге. Иногда ей казалось, что так она становится чуть ближе к отцу, входит в его мир.

Холод, тишина и мертвые – все это напоминало о неподвижности летящей стрелы. Жизнь как стрела – Молли очень нравилась эта метафора. Человеческая жизнь неподвижна, моя жизнь неподвижна, и это правильно, повторяла она про себя. Неподвижность – возможность прикоснуться к миру мертвых.

В конце концов, отец всегда был главным мужчиной в ее жизни.

***

А потом в ее жизни, такой неподвижной и предсказуемой, появился Шерлок Холмс.

Шерлок был живым и просто потрясающим – полной ее противоположностью.

В нем было столько жизни, сколько ей не доводилось видеть ни в ком и никогда. Мир мертвых он использовал как инструмент, обращаясь к нему только по необходимости.

И тогда Молли выдумала себе безнадежную любовь. Она создавала ее день за днем, тщательно, упорно, продумывала до мельчайших деталей. Придумывала воспоминания, которых на самом деле никогда не будет, до слез яркие и реальные. Выдумала – и почти поверила в нее.

И все же было что-то, чего она никак не могла уловить. Мелочь, несоответствие. Потом она вдруг поняла: Шерлок часто бил людей в самые больные места, осознанно и неосознанно. Особенно осознанно.

Но он никогда не говорил о ее отце. Ни разу, как бы она его ни раздражала. Как будто отца у нее никогда и не было. Возможно, это было знаком особого расположения. А возможно, мир мертвых, со всеми, кто к нему принадлежал или хотел принадлежать, Шерлока не интересовал.

Нельзя сказать, что она не пыталась как-то присоединиться к миру живых. Она завела блог, раскрасила его в самый девчоночий цвет и внимательно изучила, как пишут другие люди и что положено писать в таких блогах. И даже писала в свой всякие глупости, но потом бросила. Это было невыносимо скучно.

В отличие от Шерлока Джим стал ее утешением. Милый, заботливый, застенчивый Джим. В нем было что-то невероятно знакомое, но Молли была слишком погружена в собственный мир, который она создавала годами, чтобы понять, что именно. У нее впервые все стало «как у людей» – сериал, диван, друг. Она даже рассказывала ему о Шерлоке, только чтобы не рассказывать об отце, потому что Джим смотрел на нее так, что хотелось рассказать сразу все и наконец-то расплакаться. Она не плакала с момента похорон отца. Но говорить о нем она так и не научилась, и не хотела.

Затем Джим исчез, а через некоторое время Молли прочитала в блоге Джона Уотсона о бассейне, убийствах и гениальном преступнике Мориарти.

Оказалось, что Джим тоже не совсем принадлежал к миру живых.

И ее жизнь снова затихла.

Через несколько месяцев они внезапно пришли к ней оба. Молли даже не нужно было спрашивать, зачем. У них обоих были такие неожиданно горячие руки, ей всегда казалось, что они должны быть ледяными, и так странно было чувствовать их на себе одновременно. Она отмечала, что они прикасались только к ней и избегали смотреть в глаза и прикасаться друг к другу даже случайно. И ей почему-то стало очень жалко – и себя, и их – но тогда ее это мало волновало. У них были горячие руки и холодные губы, и все было так, как и должно было быть. Все встало на свои места.

***

– Ты – точка равновесия, – объяснял как-то Джим. – Видишь ли, дорогая, мы с Шерлоком не можем существовать вместе, но и друг без друга нам скучно.

– «И ни один из них не сможет жить спокойно, пока жив другой»? – хмыкнула Молли. – Всегда любила Гарри Поттера, но вы, ребята, не слишком ли много на себя берете? Хотя нет, – твердо закончила она. – Вы же особенные, а я в последнее время об этом забываю.

– Мы особенные, – согласился Шерлок. – А ты – недостающий элемент. Идеальный баланс.

Идеальный. И очень хрупкий, думала Молли. Точка равновесия скорее напоминала ей точку бифуркации, и она прекрасно понимала, в какое состояние перейдет система. Система – их система – долго не выдержит. Их отношения напоминали ей взрывчатку, по забывчивости положенную в стеклянную вазу на каминной полке, одно неловкое движение – и разлетятся на осколки и мелкую пыль не только они, но все окружающие.

Жизнь Молли состояла из неловких движений. А любовь – изначально настолько отчаянно грустная и неустойчивая вещь, победа воображения над разумом, как писал один модный писатель, который нравился Молли. Так что хорошо, что это не любовь. Это равновесие.

Она хрипит и задыхается. Интересно, кто из них не выдержал первым, Шерлок или Джим? Джим – более вероятный вариант, это его способ решать проблемы, но кто знает. В конце концов, этот период застоя и спокойствия – это летаргическое почти-счастье – из них троих нужен был только ей. Попробуй пойми их, гениев.

А впрочем, убить ее мог кто угодно.

Мир крутится все быстрее, и Молли внезапно понимает, что не хочет умирать, совсем не хочет. Она ищет взглядом то, что могло бы ее удержать, и единственное светящееся окно на верхнем этаже дома через дорогу вдруг кажется ей невыразимо прекрасным, самым прекрасным, что есть на свете. Она пытается уцепиться за него, удержаться в мире живых, поймать это последнее ощущение красоты ускользающего мира. Точка бифуркации, зачем-то повторяет она про себя. И все отступает куда-то далеко: Шерлок, Джим, отец. Неважно, кто ее убил и зачем. Она уже никому не сможет помочь.