Текст книги "Кадеты Точка Ру"

Автор книги: Никос Зервас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 12. Московские душегубы

В то время образовалось сильное общество контрабандистов обдуманно-правильным образом; на миллионы сулило выгод дерзкое предприятие. Он давно уже имел сведение о нём и даже отказал подосланным подкупить, сказавши сухо: «Ещё не время». Получив же в своё распоряжение всё, в ту же минуту дал знать обществу, сказавши: «Теперь пора».

Н.В.Гоголь. Мёртвые души

Группа наёмных убийц прибыла через сорок минут. Колфер Фост провёл это время среди синтетических цветов на огромном застеклённом балконе Мылкиных, где успел выкурить сигару, непрерывно общаясь с кем-то по мобильному телефону, причём на скверном немецком языке. Было видно, что господин директор пребывает в недурном настроении: однажды он даже коротко расхохотался в свою чёрную трубку. Тем временем полная брюнетка напористо расспрашивала министра коммуникаций о людях, которых тот рекомендовал на роль киллеров. Чиновник с родинкой слушал с живейшим участием, а банкир Лебедзинский, поглядывая в розовый листок, выкуривал одну сигарету за другой, прикидывая общую стоимость проекта.

Наконец ударил гонг. Лия Мылкина, колыхая пышным телом, прошла в прихожую и увидела на экранчике видеофона лица четырёх мужчин. Один из них, глянув в камеру с неприятной ласковостию, сообщил, что прибыли они по вызову Вадима Владиленовича Железника.

Разговоры смолкли, взоры обратились на вошедших: кто – со страхом, другие – с любопытством, иные – с восторгом. Разумеется, в силу своего положения и специфических жизненных интересов многие из участников совещания и сами порой отдавали приказы о физическом устранении неугодных лиц. Однако мало кому доводилось оказываться лицом к лицу с исполнителями таких приказов – с теми, кто способен бестрепетно, с улыбкой уничтожить себе подобного.

Как и положено профессионалам высшего класса, «городские волки» казались интеллигентными, даже утончёнными людьми. Самый молодой и вовсе был похож на поэта русскоязычной эмиграции: хрупкий, бледный, наделённый от нездешней природы печальными выпуклыми глазами, он зябко кутался в длинный шарф и смотрел гоголем, хотя довольно жадно набросился на дорогой коньяк. Представился юноша Вайскопфом. Между тем, глядя, как задумчиво и манерно молодой человек сворачивает пробку, сжимая белые пальцы на горлышке бутыли, все понимали: с таким же спокойным и грустным выражением лица Вайскопф способен свернуть шею любому – будь то мужчина или женщина, старушка или ребёнок. Сколько жизней на счету у этого нескладного курчавого юноши с длинным синеватым подбородком и густыми ресницами? Сколько раз эти распахнутые чёрные зрачки с любопытством заглядывали в глаза жертве, улавливая последние мгновения отлетающей жизни? Министр коммуникаций успел предупредить, что Леонид Вайскопф – вдохновенный снайпер, но с удовольствием работает кинжалом, удавкой и ядами. Теперь он сидел, чуть сутулясь, в лёгкой куртке и потёртых джинсах, держал в руке стакан с коньяком, и все невольно разглядывали его руки, руки убийцы, поросшие до середины пальцев курчавыми чёрно-рыжими волосками.

Рядом слегка раскачивался на стульчике маленький холёный блондин в бежевом костюме. Глядя на эти крашеные волосики и пухлые сосисочки пальцев, взирая на то, как он мажет губы гигиенической помадой и прилепляет жвачку к блюдцу, сложно было поверить, что это настоящая машина убийства, не знающая пощады. Его звали Артемий, он весь был утыкан какими-то проводочками и наушниками, весь пищал и мигал огоньками палм-ридеров и блутусов, брови у него были выщипаны, а на лице лежал искусственный кремовый загар. Но все знали, что он великий подрывник, непредсказуемый, непревзойдённый.

Крупный брюнет – пухлое туловище на длинных ногах, в чёрной вельветовой куртке, с копною прямых тёмно-русых волос, ниспадающих на плечи, с дряблыми от наслаждений щёчками, с жёлтыми от табака губами и лихорадочной искоркой в глазах – это Эрнест Кунц. Похож на киношного Петра Первого и знает об этом. У него в подчинении несколько убойных групп, уже несколько лет он руководит крупнейшей в Москве бригадой. Быстро перебирает в руке серебряные шарики с лёгким звоном внутри, смотрит понимающе, и думается: ах, какой милый человек, сидит себе и пьёт зелёный чай. Но если дадут ему интересный заказ и заплатят достаточно, этот милый человек способен любого из сидящих за этим столом заживо освежевать, расчленить и превратить в котлету.

Наконец, четвёртый. Этот, если верить Железнику, инженер и алхимик предстоящих покушений. Постарше других, сухой и жилистый пятидесятилетний волк: хоть и сед, но стрижен по-молодёжному, ёжиком. Александр Сахарский своими руками не убивает, но, если всех его клиентов собрать – целое кладбище получится. Обломанные ногти, дешёвые папиросы, критический прищур грязно-зелёных глаз – интеллектуал, эрудит, коллекционер убийственных замыслов.

Четверо командос неторопливо, с достоинством ознакомились с чёрным списком Колфера Фоста. Было заметно, что они отнюдь не взволнованны.

– И что? Вы можете их всех? – прорывающимся от уважения голосом спросил Эдуард Мылкин, заглядывая в тёмные выпуклые глаза Вайскопфа.

– Не сразу, конечно, – легко вздохнул снайпер. Плеснул в стакан ещё коньяку и добавил: – Тут нужно непременно поймать вдохновение.

– Вопрос цены и времени, – с готовностью улыбнулся подрывник Артемий.

– Значит, договоримся, – опустил веки Колфер. – Аванс за первое вычеркнутое имя вы получите сегодня же у Михаила Яковлевича, – объявила помощница Фоста, указывая на банкира Лебедзинского. – Контракт подпишем завтра в полдень, у меня в офисе. И сразу начинайте действовать, времени осталось немного. Список надо закрыть за полтора месяца, чтобы расчистить дорогу к русским сердцам для Изяслава Ханукаина и его грандиозного шоу.

Глава 13. Командос начинают действовать

В породе и чинах высокость хороша;

Но что в ней прибыли, когда низка душа?

И.А.Крылов. Осёл

Бережно, как патроны, расходуя дешёвые папиросы, старый волк Сахарский работал в тесном кабинете под крышей «Лямбда-банка». Работая, Сахарский выделял в окружающий мир звуки, газы и сизый пепел, который заполнял пространство вокруг него горькими хлопьями и опадал на жирную от пальцев клавиатуру, бумагу и скапливался даже в грязной кружке с засохшей заваркой.

Из окна просвечивалось ночное осеннее Замоскворечье. Сахарский зажимал папиросу в углу рта и подходил к окну, отогнув жалюзи, несколько минут смотрел на ночную улицу и возвращался туда, где гудел и ворочал жерновами гигабайтов мощнейший компьютер, подключённый к закрытым информационным банкам четырёх институтов и двух общественных фондов. С раннего вечера Сахарский процеживал через матрицу мозга сотни электронных страниц. Рукописи, рисунки, фрагменты писем, дневниковые записи… Сахарский искал зацепку. Нужно было нащупать уязвимое место жертвы, чтобы потом другие специалисты, Леонид, Артемий и Эрнест, нанесли в это место смертельный удар. Сахарского не зря считали тактическим гением заказного убийства: он умел составлять беспроигрышные сценарии будущих убийств. Предложить вектор атаки, подобрать подходящее для каждого случая орудие уничтожения – вот что было его задачей.

Жертву Сахарский никогда не называл по имени, всегда использовал профессиональный термин – «объект». На этот раз объектом атаки был великий писатель с мировой славой. Он значился в списке Фоста под первым номером. Писателя почитали чуть ли не папашей всей современной русской прозы. Его драмы с шумным успехом ставили в столицах и провинции. «Объект» катался по Европам, пробовал читать лекции в Московском университете, писал нравоучительные письма… Страшный человек! Родившись на Украине, «объект» очень любил Россию и был безусловно русским, самим своим существованием и всем творчеством доказывая, что культуры, великорусская и малороссийская, едины.

Каждая книга «объекта» была очередной победой русского национализма. И что самое страшное, всё творчество этого писателя было густо замешано на идее личного покаяния. Сахарский хорошо понимал: именно это особенно не нравилось заказчикам и, прежде всего, лично господину Колферу Фосту. Герои, созданные «объектом», были неприглядны, но автор не судил их, не проклинал – нет, высмеивая недостатки, он щадил людей, оставляя им возможность исправиться – и тем самым подталкивал к покаянной самооценке своих читателей.

Это было действительно опасно.

Русские любили своего гения и оберегали «объект». Сахарский понимал, что у жертвы найдётся множество защитников, так сказать, телохранителей. Поэтому удар следовало рассчитать предельно тщательно, грамотно и верно, чтобы насмерть и без шансов на выживание.

Сахарский листал материалы, и даже языком цокал от удивления. Да-да, писатель очень опасен. Сахарский чувствовал: «Надо спешить». Но разве подступишься запросто к такому «динозавру»?

К четырём часа утра колоссальный предварительный труд был завершён: Сахарский проверил все гороскопы, сверился с Книгой Перемен, полтора часа работал с прогнозами Таро. Полученные рекомендации были смутными; Сахарский понимал, что ему как воздух нужны письма и дневники «объекта». Только так можно найти заветную слабинку. Слепо щурясь в экран, роняя перхоть и пепел на клавиатуру, Сахарский вчитывался в мелкие буковки, будто цеплявшиеся, карабкавшиеся гуськом по длинной лестнице, медленно вздымающейся к концу строчки. Это была пересъёмка личного дневника писателя. Текст неприятно обжигал глаза, дразнил нервы, но Сахарский чувствовал, что в этом потоке чуждых слов какая-то важная вещь подмигивает ему, заигрывает и сигналит. И вдруг он понял в чём дело. В рукописях удивительно часто, причём – как подсчитала компьютерная программа – особенно в начале дневника, повторялось слово «чорт».

Сахарский заволновался. Вернейшее чутьё не могло обмануть его: ага, уже начали подрагивать пальцы. Так случалось всякий раз, когда он выходил на верный след.

Он рухнул в кресло с грудой тёмных томов, похожих на кирпичи. Приходилось читать произведения жертвы, весь этот опасный русский бред. Сахарский читал до девяти часов утра, потом забылся до полудня и, проснувшись, перехватив что-то из микроволновой печки, опять устроился в кресле, хрустя чипсами. Он снова вчитался, пытаясь ощутить пульс вражеского вдохновения, уловить частоту мысли того, кто писал эти строки. Весь день, как затаившийся хищник, он провёл в тёплом кресле, и когда, снова стемнев, московские улицы окрасились кровавым заревом рекламы игорных домов, Сахарский впал в тяжёлый, горячечный сон. Голоса в его голове звучали непристойно, эти визгливые голоса вразнобой выкрикивали отдельные созвучия, обрубки слов – как ни старался Сахарский прислушаться, разобрать ничего не мог. И вдруг прорвавшийся сквозь нестройный крик голос проговорил отчетливо и властно, да так напористо, что Сахарский немедля проснулся:

– Порви, уничтожь его! Книга, чёрная книга! Лестница, лестница в небеса! Разверни лестницу.

Вот что сказал ему голос. Сахарский быстро выбрался из кресла и, слегка похохатывая от предчувствия скорой разгадки, дрожащими руками включил старинный катушечный магнитофон и достал из коробки заветную «Лестницу в небеса». Он поставил её наоборот, как часто делал с друзьями в далёкой молодости, когда было модно и весело так развлекаться. И теперь, разворачивая музыку сверху вниз, задом наперёд, он жадно слушал, как голос певца, удивительно похожий на подвывание оборотня, складывается в сатанинские мантры. Сахарский успел прослушать только два раза, когда голос в мозгу Сахарского зазвучал снова. Теперь он произнёс единственное ключевое слово, которого так долго ждал убийца.

В который раз Сахарский поразился своей гениальности. Он бросился к рабочему столу и начал готовить формулу убойного зелья. Во-первых, бумага. Настоящая бумага середины девятнадцатого века. Эту проблему Сахарский решил без посторонней помощи: наверху, на полке рядом с Книгой Тота и «Розой Мира» пылилась драгоценная подшивка журнала «Телескоп». Безжалостно вырвал чистую страничку задней обложки и торопливо разгладил её жёсткими ладонями. Ага, ага. Теперь чернила. Старые чернила! Он бросился к телефону и, заикаясь от волнения, закричал:

– Алло, Роза Мы-м-михална! Что? С-спите?! Не надо спать, Роза Михална, это Сах… Сахарский. Да! Вспомнили?! Вас предупредили, д-да? П-передайте Михаилу Яковлевичу, что м-мне нужны чернила. Ну так зы-з… запишите! Чер-ни-ла, и непременно де-девятнадцатого века! И ещё, ещё запишите! Гравюра Мейерса, любая! 3-золотой перстень с печаткой, обязательно аллегорический символ, обязательно! Далее пишите, ку-кусок старинного серебра. Монета Трансильванского гы-графства. Пока всё! Д-да! Обнимаю Вас, милейшая, обнимаю и це… целую!

Ровно через сутки специальный курьер от Михаила Лебедзинского доставил Сахарскому небольшой ящичек с ингредиентами. Сахарский работал с упоением, осторожно вдыхая запах старых чернил, переданных из запасников провинциального краеведческого музея. Он работал строго по формуле. Ранним утром взрывчатая смесь была готова. Сахарский, кашляя от папиросного дыма, набрал номер Артемия, дождался, пока бесконечные гудки прекратятся и взбодрится автоответчик.

– Хватит спать, – грубо сказал Сахарский, морщась от головной боли. – У м-меня всё готово.

Глава 14. Клочки по закоулочкам

Поэт! не дорожи любовию народной,

Восторженных похвал пройдёт минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм.

А.С.Пушкин. Поэту

Великий подрывник Артемий бросил любимую машину в безнадёжной транспортной пробке на Твербуле и решил прогуляться пешком, не спеша, по мокрому асфальту. Сунув руки в карманы мягкого плаща, отпустив на волю горчичный шарф, он шагал вниз весело поглядывая на мокрых, насупившихся ворон. Вечерело. Артемий шагал жизнелюбиво и распахнуто, как человек, спешащий на свидание. Между тем, он шёл убивать.

Артемий знал, что он выглядит прекрасно, почти как любовник, а может быть, удачливый банкир после хорошей сделочки. И всё же, когда Артемий проходил мимо нищей старушки с монеткой в мокрой рыжей варежке, та, почему-то шарахнувшись от Артемия, принялась мелко и испуганно креститься. «Эти твари в платочках – опасные существа, их не проведёшь», – усмехнулся Артемий.

Он нырнул в один из двориков на Суворовском бульваре, неподалёку от арбатских верховий. Насвистывая, прошёлся среди голых кустов и осторожно глянул наверх, во второй этаж.

Артемию показалось, что в крайнем окне он увидел тень жертвы. Вот он, ненавистный объект атаки: длинноносый обскурант, непрошеный учитель нравственности. Невротик, свихнувшийся на почве Православия, подружившийся с монахами. Ретроград, сжигающий собственные рукописи. Нервически-чуткий, безумствующий и – проклятье – страшно талантливый, а значит, тем более опасный. «Талантливым русским нельзя жить долго. Нужен упругий направленный взрыв, – размышлял Артемий. – Энергия моего взрыва разорвет его череп в осколки, и разлетится ненавистный мозг, который уже произвёл так много непоправимых русских мыслей».

Убийца по имени Артемий, будто изваяние, стоял и жадно смотрел в светящиеся окна второго этажа. Кто-то прошёл по всей анфиладе и погасил свет. Пора…

Сторож уже гремел ключами у парадного подъезда, когда из темноты к нему подошёл человек в тёплом плаще и, протягивая бумажку, произнёс:

– Добрейший вечерочек. Мне бы не надолго.

Сторож глянул испуганно, потом посветил фонариком на бумажки и, не сказав ни слова, впустил незнакомца в тёмный подъезд. Артемий перешагнул порог, широко улыбаясь, бешено раздувая ноздри: ему казалось, он уже чувствовал терпкий запах затравленной жертвы.

Эрнест Кунц стремительно летел по кулуарам телестудии, небритой щекой прижимая к плечу телефон. Ворвался в приёмную, озорно подмигнул секретарше и промчался в кабинет. Там он торопливо, неловко, одной рукою раскрыв набитый деньгами кейс, наугад вытащил две пачки, метнул в раззявленную пасть небольшого сейфа. Остальное – бойцам.

– Алло! Есть срочная работа, собирайте людей! – негромко командовал он в трубку, прыгая по кабинету. – Мне нужен Рома. Пусть берёт своё железо и приезжает. С бойцами, разумеется!

Кунц на секунду оторвался от трубки и наскоро хлебнул из бокала: налил ещё утром, хотел попробовать подарок министра коммуникаций, прекрасное Шато Петрюс – да всё недосуг. Поставил кручёный бокал на пачку растрёпанных журналов, рядом с портретом Гоголя: вчера эту старинную литографию принесли из библиотеки. Старый растрёпанный Гоголь смотрел вбок, будто боялся поднять глаза на Кунца.

– Верёвки у меня есть. Бригада понадобится завтра в десять, – выкрикивал Кунц в крошечный мобильник. – Быстро отстреляемся и попилим деньги на четверых с Кокошей и Дёрганым. Договор? Минуту, минуту подожди!

Зазвонил другой аппарат. Господин Кунц с раздражением достал его из кармана облегающих брюк:

– Не могу говорить! Ах, Тёмыч, это ты?! Ну что у тебя?!

– Шашка заложена, – проворковал голос Артемия. – Можно подрывать.

– Молодец, Уроцкий! – блестя глазами, с наслаждением произнёс Эрнест Кунц. – Надо кончать этого писателя ко всем чертям!

Он дёрнул локтем, тонкий бокал опрокинулся, заливая красным вином портрет Гоголя. «Забавно», – улыбнулся Кунц. Точно кровь растеклась из головы писателя.

Школьники на удивление быстро приходили в себя: детская психика так пластична, что глубокие душевные раны затягиваются, не оставляя заметного следа, боль уходит в глубину, чтобы вернуться спустя годы. Не прошло и недели после страшного Хеллоуина, а Фаечка Касимова как ни в чём не бывало пошла на концерт Филиппа Киркорова, Неллечка Буборц возобновила занятия в студии современного танца «Саломея» и в кружке юных волшебников. Макс Теплицын, который после теракта панически боялся играть в любимые компьютерные игры (виртуальные чудовища напоминали ему «духов»), оправился от потрясения и даже подал заявку на всемосковский чемпионат по компьютерному кик-боксингу.

Психологи МЧС несколько раз встречались с пострадавшими детишками, подвергая их изнурительным тестам, и вскоре медицинский совет официально разрешил доброй половине учащихся школы номер 1505 вернуться на занятия. Правда, уроки возобновились не в старом здании: там продолжали разгребать завалы, образовавшиеся после взрыва в младшем корпусе. Психологи настаивали на том, чтобы дети как можно дольше не видели того места, где им довелось пережить ужасы теракта. Министерство образования подыскивало новое помещение.

И вот Вере Кирилловне сообщили, что четвёртого ноября она проведёт первый после недельного перерыва урок в соседней школе, находившейся неподалёку от площади. Четвёртого ноября Вера Кирилловна встала особенно рано. По пути зашла в церковь Мартина Исповедника, в которой, несмотря на будний день, оказалось многолюдно. В последние годы москвичи как-то вспомнили про Казанскую икону, и в день её памяти храмы наполнялись захожанами, так что завсегдатаи-старушки терялись в толпе среди всклокоченных невыспавшихся студентов, молчаливых бородачей в пиджаках, смешливых краснеющих девушек и многодетных мамаш.

Привычно отстояв службу и даже немного поплакав, Вера Кирилловна легко добралась до незнакомой школы и, с места в карьер, начала урок по «Тарасу Бульбе». Всё шло замечательно. Учительница рассказала про войну с иноверцами, про мужественных Козаков и подлое предательство Андрия. До конца урока оставалось каких-нибудь десять минут, когда Вера Кирилловна начала раздавать домашние задания. И тут Коля Бублин поднял руку с пластырем на мизинце и спросил:

– Вера Кирилловна, а можно я напишу про Гоголя?

– Конечно можно, Бублин, – кивнула учительница. – Какую тему ты хочешь выбрать?

– Гоголь – вампир! – радостно выкрикнул мальчик. Вера Кирилловна сдвинула брови и удивлённо посмотрела на Колю.

– А что, нельзя? Я н-напишу про то, как Николай Васильевич Гоголь стал вампиром, – пробормотал Бублин, несколько испугавшись реакции педагога. – Про то, как он пил кровь и вылезал из гроба, чтобы писать «Мёртвые души»…

– Николай Бублин, ты в своём уме? Ступай в медпункт, проверь температуру.

– А чё сразу Бублин? – заволновался Коля. – В субботу кино показывали, так и называется: «Гоголь-вампир». Нам с ребятами очень понравилось…

– Разрешите, я всё-всё объясню? – кокетливо пропела Неллечка Буборц. – Дело в том, что совсем недавно учёные сделали открытие. Оказывается, Гоголь был чернокнижником. Он хотел добиться бессмертия и поэтому начал пить человеческую кровь. Это совершенно доказано. Вот посмотрите, я специально вырезала из газеты, когда готовилась к сегодняшнему уроку!

Вера Кирилловна вытаращилась на аккуратную вырезку из «Учительской газеты»:

«Согласно этой неожиданной версии, молодой Николай Гоголь покончил с собой после провала своей дебютной пьесы «Ганц Кюхельгартен». Однако прежнее увлечение чёрной магией не прошло бесследно: Гоголь не ушёл из жизни окончательно, а стал живым мертвецом. В роду Гоголей-Яновских подобные случаи были известны и ранее. Рассказ о зачарованной панночке в известной мере автобиографичен. А гоголевский литературный портрет Вия показывает великолепное знание фактуры, ведь автор был знаком с явлениями потустороннего мира не понаслышке…»

– Ахинея какая-то! – выдохнула потрясённая услышанным Вера Кирилловна – Мало ли что в бульварных газетах сочиняют!

– Нет, нет! Чистейшая правда! – убеждённо заговорила Неллечка. – По телевизору рассказывали, что, когда было перезахоронение Гоголя, его скелет нашли лежащим на животе. Так только вампиры лежат! Они в гробу крутятся, это научный факт.

– Неужели Вы не видели фильм? – спросила Фаечка Касимова, удивлённо тараща на учительницу круглые глаза. – Там прямо показано, как Гоголь пил кровь своих крестьян.

– Да у него всё творчество про вампиров! – выпалил с задней парты Макс Теплицын.

– Это ещё почему? – содрогнулась учительница. – Я что-то не пойму, что за чепуху вы несёте?!

Вера Кирилловна подметила крайне опасное выражение, мелькнувшее во взгляде Макса: «Что с неё взять? Отсталый человек!..» И, перехватив этот взгляд, дети снисходительно заулыбались.

Неллечка, между тем, не унималась. Она заметила растерянность учительницы и торжествовала: «Колдовством её не проймёшь, так Гоголем попробую».

– Помните, Вы нам рассказывали, как Гоголь обиделся на издателя Погодина за то, что тот опубликовал без спросу его портрет? Вы ещё рассказывали, что на портрете Гоголь был растрёпанный и какой-то безумный, поэтому писатель рассердился. А оказывается, всё было совсем не так!

– Что значит «не так»? – Вера Кирилловна почувствовала подступающее раздражение. Ей захотелось хорошенько отшлёпать обнаглевшую Неллечку, но она приказала себе успокоиться. Медленно опустилась на стул:

– Погодите. Я вам рассказываю факты, а вы мне в ответ фантастику цитируете!

– У нас тоже есть факты! – Неллечка схватила газетную вырезку и вновь громко зачитала:

«Не удивительно, что Гоголь-вампир был взбешён публикацией Погодиным своего портрета. Этот портрет писался не для публики. Его назначение было колдовское: портрет старел вместо самого Гоголя, а Гоголь магическим образом сохранял молодость. Когда Погодин похитил портрет и опубликовал, это сделало невозможным дальнейшее изменение черт портрета, и Гоголь должен был-таки сойти в гроб, как простой смертный».

– Гоголь жил в гробу, в могиле. И ещё, показывали по телевизору, другие вампиры сделали ему лестницу, чтобы он вылезал наружу писать свои книжки, – затараторил Бублин. – А чтобы писать гениально, он должен был пить человеческую кровь!

– Вы сами рассказывали, что Гоголь перед самой смертью просил лестницу, – невозмутимо продолжала Нелли. – Вы ещё говорили, что он хотел идти наверх, к небу. А на самом деле, Вера Кирилловна, всё было иначе. Великий охотник на вампиров отец Матфей прибыл вовремя и забрал лестницу! Упырь не хотел умирать, он карабкался наружу из гроба. И тогда упыря начали оборачивать горячим тестом, чтобы сбить его магический потенциал.

– Вот именно, – обиженно сказал Бублин. – Я как раз хотел об этом доклад подготовить. Я же не сам придумал! По телевизору русским языком рассказали, а Вы не верите!

Сердце Веры Кирилловны громко колотилось. Она растерялась и никак не могла сообразить, что ей сейчас надо сказать в ответ на этот бред, эту нелепицу.

– И потом отец Матфей узнал, как прикончить упыря Гоголя, – возбуждённо ворковала Нелли. – Надо было сжечь рукопись второго тома «Мёртвых душ», которая, оказывается, была написана чернилами с кровью. И отец Матфей сделал это, а уже позднее было объявлено, что якобы сжигал сам Гоголь. От этой страшной рукописи осталось только несколько листов, которые упырь успел сунуть в трещину под пол, в свой колдовской тайник.

– Какой ещё тайник? – устало и тихо спросила Вера Кирилловна.

– Во всех газетах пишут, и по телевизору говорят! Вы что, не видели?

– Я не смотрю телевизор. И что же там нашли, в колдовском тайнике?

– Недавно в доме-музее Гоголя обвалился потолок. Приехали строители и нашли в потолке очень странный тайник, – с торжествующей улыбкой продолжала Нелли. – Там обнаружили две страницы второго тома «Мёртвых душ», где описывается, как Чичиков пьёт кровь у помещика Костанжогло. А ещё, кроме рукописи, нашлись разные колдовские предметы: различные амулеты, волшебные перстни.

– Дай мне эту статью, – Вера Кирилловна почти вырвала газетную вырезку из рук Нелли и впилась глазами в текст. В статье, подписанной известным учёным, со всей серьёзностью утверждалось, что Николай Васильевич Гоголь был чёрным магом. Что он специально приурочил премьеру «Ревизора» к празднику Пасхи 1836-го года и намеревался специальными оптическими эффектами во время «немой сцены» привести людей в состояние эйфории, вызвать уличные мятежи в столицах и тем самым испортить светлый праздник.

Далее автор статьи утверждал, что гоголевский «Нос» есть не что иное, как страшная пародия на Евангелие, замаскированная так тщательно, что ни один из цензоров не обратил внимание на кощунственные параллели.

Строчки прыгали перед глазами Веры Кирилловны, но она упорно читала дальше. Чичиков скупает мёртвые души потому, что он упырь, ему нужны мертвецы для зомбирования. Чичиков – автобиографический образ самого автора, который тоже скупал мертвецов.

– Просто бред какой-то, – прошептала учительница.

– Послушайте, – звонко рассмеялась Неллечка Буборц и снисходительно посмотрела на Веру Кирилловну, – всем давно известно, что вампиры существуют, они живут среди нас, они совершенно нормальные существа! И Гоголь был вампиром!

– И Мишка из параллельного класса хочет стать вампиром, – буркнул Коля Бублин. – Они с Вовкой уже пробовали кровь пить. Из пальца накапали и пили. Не очень вкусно, но зато прикольно. Мишка сказал, что хочет быть гениальным, как Гоголь. А гениальными только вампиры бывают, потому что они вместе с чужой кровью гениальные мысли получают от других людей и питаются ими.

Вера Кирилловна обвела класс беспомощным взглядом. Ей стало по-настоящему страшно, почти как тогда, совсем недавно, в школьном зале среди заложников во время теракта. Но тогда рядом были враги. Они ненавидели, угрожали. Тогда всё было понятно. А здесь дети! И они верят в этот бред! Уже поверили! Ей надо что-то делать? Но что?