Текст книги "Сестра моя – смерть"

Автор книги: Николай Зорин

Соавторы: Надежда Зорина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дышит. Надо спешить, пока не очнулась, пока не очухалась, дрянь, надо торопиться. Скрутить в несколько раз, а то порвутся непрочные ленты. Скрутить, скрутить! Вот так, отлично, не вырвется! Да, еще рот заткнуть. Обрывки сгодятся, вполне сгодятся…

Крепко связанный ангел. Неужели это не страшный сон? Мама всегда ее будила, когда снилось страшное. Мама не разбудит.

Мама ее толкнула на это, мама праздник придумала! Будет праздник, у всех теперь будет праздник! Пусть приезжает и поучаствует! Это ее дочь, ее дочь! Пусть посмотрит на свою дочь! Она, Люба, никому не нужна, пусть остается со своей Аленой, со своей любимой доченькой, пусть посмотрит, как она корчится в ужасе!

Люба бросилась к телефону, набрала свой домашний номер.

– Мама! Приезжай, Алена вернулась! – выкрикнула, задыхаясь от ярости, и положила трубку.

Ну вот, а теперь…

Алена так и не пришла в себя. Нет, она должна это увидеть! Люба схватила со стола вазу, вытащила букет и выплеснула воду в лицо девушки. Захлебнулась, дернулась, затрясла головой – очухалась ненавистная дрянь. Смотрит испуганно, хочет, наверное, что-то сказать – глупая тварь, ты у Любы в ловушке.

А теперь привязать к люстре веревку и ни о чем больше не думать – думать нельзя, думать страшно, можно ведь и передумать…

Высокий потолок, роста не хватает, как это трудно! Финтифлюшки хрустальные звенят, звенят… Перестали звенеть – тишина. Это аппарат вылетел. Поднять? Нет смысла, нет смысла: смерть – тишина, вечная тишина. Она знает, что такое тишина, не боится ее и любит, вот только сейчас…

– Ты думаешь, мне не страшно? – пожаловалась она Алене и не услышала своего голоса. А у той-то лицо исказилось, словно от боли, – ей тоже страшно, значит, все правильно, верный выбрала путь, справедливое наказание. – Страшно. Но еще страшнее будет тебе.

Решиться и шагнуть. Решиться и сделать… Как трудно, как страшно! Отменить нельзя. Нельзя, нельзя! Это не сон, и никто не разбудит.

– Пора!

Люба сделала петлю из свободного конца веревки, просунула голову.

– Все! Меня зовут Люба. Я тебя никогда не прощу!

Глава 3
Он

Он думал, что у него в запасе еще сутки. Не бог весть что, конечно, но все-таки. Он думал, что Алена приедет только завтра, и значит, есть еще немного времени для того, чтобы найти выход из положения. Он надеялся, что выход найдется, и, наверное, так бы и произошло, если бы Алена не приехала на целые сутки раньше.

Звонку ее он не очень удивился. Да что там не удивился – он его ждал. Только не сегодня, а завтра. Ждал и боялся. И вот она позвонила и попросила помочь, сказала, что в ее квартире творится нечто странное и что ей страшно.

Страшно! А ему не страшно! Нечто странное творится во всей его жизни. Но надо ехать спасать Алену. Кто его-то спасет?

С ее звонка прошел уже час – пора, давно пора заставить себя подняться с дивана, собраться и отправиться в путь – навстречу опасной неизвестности. Чужая квартира, в которой он спрятался, словно в норе, никак не хотела его отпускать. Уже три дня Валерий не выходил из дому. Все необходимое привозила ему Галина, его секретарша. Только она знала, что он в городе. Только она видела его дрожащим и жалким – для всех остальных он уехал в Египет. Египет придумала Галина, эту нору сняла ему тоже Галина. Надежная и своя – ей можно довериться, перед ней не стыдно. Да, главное – не стыдно. Перед Аленой было бы стыдно так бледнеть и вздрагивать от каждого шороха, а перед Галиной нисколько.

Галина поймет, Галина утешит, с Галиной можно совсем не церемониться. Он и не церемонился, он ей все рассказал. Приехал к ней домой избитый, дрожащий от только что пережитого ужаса и все рассказал.

Три дня назад его чуть не убили. Еще никогда он не испытывал такого страха за свою жизнь, не думал, что его вот так запросто могут убить, и потому считал себя человеком смелым – сильным, независимым и смелым. А оказалось, что могут, а оказалось, что запросто, и не поможет ни охрана, ни милиция: раз, два – и все: был Валерий и нет его. Во всяком случае, сильного, независимого человека Валерия теперь уж точно нет.

Но Алена об этом еще не знает, и никто не знает, кроме Галины. Очень не хотелось бы, чтобы узнали. Особенно Алена. Поэтому надо подняться, привести себя в порядок, сделать вид, что он все еще прежний, и броситься ее спасать. Скорее всего, этот героический бросок не приведет ни к чему хорошему: Алену он не спасет и сам погибнет. Очень возможно, что ее звонок – это ловушка.

Галина не потребовала бы от него такой жертвы, она вообще ничего не требует, только дает. Но Галина – не Алена, Галина – это так, от безнадежности. Да и не нужна она ему вовсе, разве что на такой вот несчастный случай. В качестве жилетки и спасительницы.

Спасительницы! Какая у него может быть спасительница? Разве что сиделка при дрожащем психопате. Спасти его ничто не может. Он это понял три дня назад, когда чудом уцелел – понял, что вовсе не спасся, а просто отсрочил свою гибель. Его убьют, все равно убьют – найдут и убьют. И нет никакого смысла прятаться.

Но он спрятался, залег в этой съемной квартире и принялся судорожно на что-то надеяться, на некое «вдруг»: вдруг обойдется, вдруг не найдут, вдруг он придумает что-то. По норе своей ходил на цыпочках, стараясь не производить лишнего шума, не раздергивал шторы на окнах, не включал свет – так и жил все эти три дня в полумраке и страхе, но с надеждой на «вдруг». А сегодня позвонила Алена – и надежда рухнула. Вот оно и настало. И чего ей в доме отдыха не сиделось? Украла день жизни и у себя, и у него.

Валерий поднялся, прошел на кухню. Вытряхнул из кастрюли в ведро, наверное, с полкило гущи – он варил себе кофе в кастрюле, потому что жил по-походному и потому что кофе теперь требовалось много. И сигарет много, и коньяка много. Раньше, в той, другой жизни, он почти не курил – одна-две сигареты в день, и кофе пил без кофеина, маленькими чашечками. В той, другой жизни он заботился о своем здоровье, ведь жить собирался долго. Теперь, после того как его чуть не убили, заботиться о здоровье стало глупо и смешно. Кой черт о нем заботиться, если в любой момент… Ополоснул кастрюлю под краном, насыпал из банки кофе, залил сырой водой, поставил на огонь. Если бы раньше при нем кто-нибудь вот так сварил кофе, он бы и пить не стал, посчитал бы, что это просто отрава. Вытащил сигарету из пачки, закурил. По лестнице прогрохотали шаги. К нему? Нашли уже? Во двор въехала машина, просигналила под окном. Сигарета обожгла пальцы, он и забыл, что закурил, стоял ни жив ни мертв, втянув голову в плечи, прислушивался.

Ну какой из него спаситель? С ума бы не сойти от страха. Может, не ехать?

Не ехать нельзя. Никак нельзя, черт возьми! Алена – не Галина, Алена не простит. Да он сам себя не простит, если не попытается хоть что-нибудь сделать…

Все началось с этого дурацкого письма. Если бы Валерий только мог предположить, чем все кончится!.. И зачем он полез в этот чертов почтовый ящик, он же месяцами туда не заглядывал? А тут… Шел по лестнице, потому что что-то случилось с лифтом (у них в доме такого не бывает, а в этот день, как назло, случилось), ему навстречу попалась соседка, Елена Петровна, из семнадцатой, с журналом в руке, и он вдруг представил, что сейчас откроет ящик, а там письмо от Алены из дома отдыха или хотя бы открытка – окончание блокады, которая длится вот уже полгода.

Письмо в почтовом ящике действительно было, только не от Алены. Он ужасно расстроился, обиделся на нее и рассердился на жизнь в целом. Сердился он все время, пока поднимался к своей квартире, открывал дверь, раздевался, мыл руки. А потом прочитал письмо (адресовано оно было почему-то Алене) и понял, что в руках у него главный козырь – и против Алены, и против Юлиана – против всех. А кроме всего прочего, у него уже тогда возникло предчувствие, что жизнь его теперь круто переменится – он еще не мог объяснить почему, просто почувствовал.

Переменилась, ничего не скажешь! Только совсем не так, как он предполагал. Он думал – удача, которая выпадает раз в жизни, да и то только счастливчикам, а оказалось – выпала смерть. Письмо принесло несчастье. Как когда-то принесла несчастье женитьба на Алене. А ведь поначалу получилось все как нельзя лучше. И любил он ее, честное слово, любил, дело было далеко не только в фирме ее отца – Алена была именно такой, какой и должна была быть его жена: красивая, стильная, хорошо образованная, достаточно умная, умеющая себя подать. О душевных качествах он не задумывался – и зря: именно эти самые душевные качества и сыграли главную роль – несчастную роль. Кто же мог знать, что Алена окажется такой непростой: такой жертвенной и в то же время непрощающей. Да просто дурой она оказалась, разрушила их совместно нажитую жизнь.

Если быть до конца откровенным, не с письма все началось, с их ссоры полгода назад. А если уж быть совсем откровенным, не Алена дура, а он подлец. И дурак. И слабый. И трус. И полюбить не сумел, так полюбить, как она. И потому даже не попытался спасти. Ее ведь тогда, полгода назад, спасать нужно было, а сейчас уже поздно, сейчас броситься на ее спасение – это просто отдать старый долг, отчитаться перед бухгалтером своей совести, счет закрыть, рассчитаться, а не прийти на помощь в беде. Он не жену, не любимую женщину идет спасать, он идет к кредитору. Все эти полгода он ненавидел Алену. Все эти полгода он ее яростно, до потемнения в глазах любил. И потому обзавелся Галиной. Чтобы не выть по ночам, не вгрызаться зубами в подушку. Чтобы в тюрьму не сесть. Потому что желание убить Алену – забить ее голыми руками, бить, бить, упоительно долго бить – подступало все чаще.

Она его не простила. А он-то ее простил? Как он мог простить то, что она с ним сделала?

Тогда, полгода назад, Алена решила, что он убил ее мать, и принесла себя в жертву: написала признание, что убила она. «У меня были только вы, – говорила Алена ему потом, – ты и мама. Я не могла потерять вас обоих, не могла остаться одна и потому решила: сохраню хоть тебя. Я никогда бы тебя не простила, я тебя бы возненавидела. Возненавидела и продолжала бы любить». Как вообще могла прийти ей в голову такая дикая мысль, что он, Валерий, – убийца? Убийца ее матери? Валерий убил Валерию, а она принесла себя в жертву – отличный расклад! Он женился на нормальной девушке, а оказалось, что она клиническая дура, да еще с нездоровыми фантазиями, да еще эгоистка: как он-то должен был жить, приняв от нее такую жертву, каким подлецом себя ощущать?

Он и есть подлец, что уж тут говорить, что оправдываться! Алена собой пожертвовала ради него, а он сразу поверил, что она и есть убийца, и отошел от нее. Испугался и поверил. И предал Алену. А потом, когда все разъяснилось…

Он привез ее домой прямо из следственного изолятора. Встретил, так сказать, у ворот тюрьмы. Думал ли он когда-нибудь, что станет встречать кого-то у ворот тюрьмы, да не просто кого-то, а собственную жену? А вот пришлось. Валерию было страшно стыдно. Больше всего он боялся, что его увидит кто-нибудь из знакомых, и оттого сердился на Алену, но не хотел показывать виду и что стыдится, и что сердится. Тогда-то, у ворот тюрьмы, ему и пришло в голову привезти Алену к себе, а вернее, в квартиру, которая должна наконец стать их общей – семейным гнездом. С его стороны это тоже была самая настоящая жертва: он ведь не знал еще, в чем там дело, почему Алена написала признание в убийстве, а то, что ее отпустили, – ну мало ли? Может, отец заплатил, и дело закрыли, а она и есть убийца. В таком случае жить с ней он, разумеется, не будет, постарается поскорее развестись, но сегодня она пусть об этом не знает, пусть думает, что все у них по-прежнему хорошо. Он подбодрить ее хотел и утешить, потому в свою квартиру привез – в «их» квартиру. А она не только не оценила жертвы, она…

Потом-то он понял почему, когда Алена ему все рассказала. Уж конечно, ее жертва была несоизмерима с его мелкой, незначительной жертвочкой, но ведь тогда-то он ничего не знал! Не знал и не мог предположить, что Алена ради него пошла на эшафот. И потому с самого начала выбрал неправильный тон и повел себя как дурак.

По дороге «домой» он завез ее в супермаркет, купил бутылку шампанского и цветы. Разговаривал он с ней шутливым покровительственно-развязным тоном, с такими же идиотскими шутками-прибаутками вручил Алене букет и не заметил, как изменилось ее лицо. Всю дорогу Валерий болтал не умолкая, а Алена молчала. Но он не обращал на это никакого внимания, он ничего не видел, совсем ничего. Дома Валерий первым делом усадил ее в кресло и разлил по бокалам шампанское. Он все еще ничего не знал, он все еще ощущал себя героем – благородным героем, который не погнушался заблудшей душой, чуть ли не святым, лобызающим язвы прокаженного. Подал бокал Алене, встал и шутливо-торжественно произнес тост:

– С возвращением, Алена.

Хотел с нею чокнуться, потянулся бокалом и вот тут-то натолкнулся на ее лицо, убитое, посеревшее, чужое лицо.

– Ты что, Аленка? – спросил удивленно, поставил бокал на стол, притянул Алену к себе. Он еще не смог оценить размеров бедствия, только удивился: совсем другое ожидал увидеть: радость, благодарность, восхищение его поступком. – Ты что, Аленка? – повторил он, не понимая, что же такое произошло. – Ты на свободе, все плохое уже позади, радуйся.

– Да, конечно, я радуюсь, – сказала она безжизненным отстраненным голосом. – Завтра маму хоронят, ты придешь?

Ну вот это уже такой эгоизм, что и понять невозможно! В такой момент – и о похоронах, могла бы подождать хоть полчаса.

– Что значит – придешь? Мы вместе пойдем.

– Вместе? – Алена усмехнулась. – Вместе мы уже никогда никуда не пойдем. Кончилось «вместе», Валера.

– Что кончилось? Почему? – Она его ужасно начала раздражать. – Как раз «вместе» у нас только начинается, по-настоящему вместе. Если ты объяснишь, что же произошло «на самом деле», – прибавил он неожиданно для себя – и поспешил, поспешил, нужно было не так, деликатно, постепенно. Но уж очень терзал его этот вопрос: виновата она или нет, убийца она или жертва произвола милиции? Разве могло ему прийти в голову, что Алена добровольно, безвинно-добровольно на себя такой крест взвалила? Да ни одному здравомыслящему человеку такое в голову бы не пришло!

И она объяснила. Подробно, не упуская ни одной детали, со всеми психологическими заморочками. Как сильно его любила, как боялась за него, как страдала, когда поняла, что никакой это не несчастный случай, а самое настоящее убийство, заказное убийство, и что заказчик – он, Валерий.

– Я – заказчик?! – возмутился Валерий. – Как могла ты такое подумать?! – Он просто задохнулся от возмущения. – Я заказал твою мать?! Зачем?! Дикость какая-то!

– Дикость. Дикостью было полюбить такого, как ты. Дикость и подлость. Совсем я обезумела, от любви свихнулась.

– Но ведь я не убивал!

– Тебе это просто не понадобилось. А возникла бы нужда, и убил бы. Так же спокойно, как разорил моего отца.

– Это разные вещи! Подумай, что ты говоришь! И потом, я не разорил, это… коммерческий… это борьба за выживание на коммерческом рынке…

– Если бы понадобилось, ты бы убил, – упрямо повторила она, тупо глядя в одну точку. – И нашел бы себе оправдание.

– Я не убийца! Это ты, ты написала признание! Еще неизвестно…

Вот тут он совсем перегнул палку, его понесло – слишком сильно она его оскорбила – и остановиться было уже невозможно. Он кричал, он тряс ее за плечи, он требовал объяснений, объяснений, объяснений, не до конца и сам понимая – каких.

– Если ты не виновата, то зачем, зачем, зачем ты написала это признание? И почему ты решила, что я ее заказал, должны же у тебя быть какие-то основания! Или их не было? Да конечно, не было, ведь я не убийца! Тогда с чего ты решила?… А главное, зачем признание-то было писать?

– Ты не поймешь. – Алена высвободилась, как-то безнадежно, устало вздохнула. – Нет смысла объяснять.

– А ты попробуй!

– Бессмысленно. Ты не поймешь.

– Нет, ты все-таки попытайся мне объяснить!

– Знаешь, Валера, я очень устала. И я бы, пожалуй, поехала домой.

Домой? Ну что за капризы?! Теперь придется ее уговаривать. И вранье это все, не хочет она никуда ехать, сама всегда тяготилась тем, что брак их как бы ненастоящий: законные муж и жена, а живут порознь и отношения держат ото всех в глубокой тайне. И вот теперь, когда, наконец, появилась возможность жить нормальной семейной жизнью, ни от кого не скрываясь, она, видите ли, от нее отказывается. Капризы и только, женские глупые капризы.

– Ален, ну что ты, в самом деле? Куда домой, зачем? Ты ведь дома. – Он склонился над ней, обнял за шею, лица их почти соприкасались – от Алены исходил какой-то чужой, незнакомый запах, ему стало не по себе.

– Нет, Валера, это я у тебя дома, а я хочу к себе.

– Это твой дом, – он улыбнулся, – каждый гражданин обязан жить по месту своей прописки.

Шутка не удалась, во всяком случае, Алена ее не оценила. И тогда до него вдруг дошло, на что она дуется. Дурак он, дурак! Она ждала от него благодарности за свое самопожертвование, а он даже спасибо не сказал. Да, конечно, все дело в этом. Надо срочно исправить ошибку.

– Ален, – он потерся щекой о ее серую щеку с чужим запахом, – не сердись. Ты, наверное, думаешь, что я не оценил твой подвиг…

– Подвиг Матросова! – Алена засмеялась. – Ничего я не думаю. Да и что тут оценивать? Эта моя жертва – сплошная истерическая глупость, и больше ничего. Никому она оказалась не нужна, да и вышла из глупости. Я только себя надорвала, все силы, которые были рассчитаны на целую жизнь, вдруг разом израсходовала. Ты знаешь, я ощущаю себя старухой, дряхлой древней старухой. Но не мудрой, а какой-то… Какой-то старой дурой! Да, да, старой дурой, у которой никогда уже ничего не будет – ни жизни, ни счастья, все, что ей остается, – дожидаться смерти.

– А я? – Валерий погладил ее по щеке – какой холодной на ощупь она оказалась! – У тебя есть я, и у нас с тобой вместе целая жизнь.

– Нет у нас ничего! Я это поняла там, в тюрьме. Ты был просто ошибкой, за которую я расплатилась сполна. Я не люблю тебя, Валера, больше не люблю.

– Но зачем же тогда…

– Не люблю! – зло выкрикнула Алена. – Вызови мне такси, я домой хочу.

Он отвез ее. Отпустил. Дал уйти. Потом, все эти полгода, Валерий себя проклинал за то, что тогда дал ей уйти. Он ей не поверил, думал, каприз, думал, перебесится – и сама к нему прибежит. Разозлился на нее ужасно, сам отвез.

В тот вечер он первый раз в жизни напился. К алкоголю Валерий всегда был равнодушен: бокал шампанского, рюмка коньяку, а тут заехал в какой-то непрезентабельный бар и целенаправленно напился. Там же, в баре, он подцепил потрепанную путану хорошо за тридцать, принялся поить ее шампанским и жаловаться на жизнь.

– А жена у меня старуха, – всхлипывая, говорил он ей, – старая-старая, шея морщинистая, грудь отвисла, кожа желтая и пахнет тлением. Я женился на ней из-за наследства, а теперь вот расплачиваюсь. На тумбочке в нашей спальне стоит стакан с водой, она туда на ночь кладет свою вставную челюсть. Старая-старая, представляешь? И никогда не умрет, потому что такие старухи живут вечно.

Путана дула шампанское и ничего не отвечала. В конце концов каким-то чудесным образом он оказался в своей квартире – каким, он совершенно не помнил и не представлял. А утром…

Валерий был уверен, что Алена позвонит. Лежал на диване, мучался похмельем и ждал: вот сейчас раздастся звонок, и он, проклиная жуткую головную боль, поднимется, добредет до телефона, бросит в трубку недовольное: «Да!» – а Алена робко-виновато поздоровается и станет просить у него прощения за вчерашнюю выходку, он, разумеется, простит и со смехом расскажет, как вчера первый раз в жизни напился и как ему сейчас тошно и паршиво. И Алена примчится к нему со всевозможными антипохмельными средствами и будет его жалеть и лечить, и все у них станет по-прежнему.

Так он лежал, потягивая тошнотворный ананасовый сок, и ждал. А Алена все не звонила и не звонила. И тут Валерий вдруг вспомнил, что сегодня похороны ее матери, вскочил, принялся судорожно собираться, недоумевая, как он мог об этом забыть.

На похороны он опоздал, на поминки не пошел. В тот день он с Аленой так и не увиделся – еще одна серьезная ошибка, из-за которой, вероятно, окончательно разрушились их отношения. Конечно, Алена расценила его отсутствие на похоронах как новое предательство. И конечно, она была по-своему права.

Фактически права, если не принимать во внимание его тогдашнее душевное состояние. В разброде он был полном, оттого и не приехал, оттого и… Ну да, оттого и к Галине отправился вечером.

Так получилось, что у Алены Валерий оказался только через неделю. Он очень нервничал и стыдился, что оставил ее одну в такой страшный для нее период, и не знал, как с ней встретится, как объяснит ей все.

Никаких объяснений не понадобилось. Алена встретила его так, как если бы сосед зашел за спичками – немного удивленно, но совершенно равнодушно. Она его не ждала. Она не обрадовалась его приходу. Но что самое ужасное – она на него не обиделась ни за похороны, ни за долгое отсутствие: вычеркнула из своей жизни и больше в расчет не принимала.

А впрочем, Алена не только его из своей жизни вычеркнула, она всех и вся вычеркнула, она себя из своей жизни вычеркнула. Равнодушная, отстраненная, она действительно напоминала старуху. Старуху, схоронившую своих детей, одинокую, самой себе ненужную. И тут он в первый раз по-настоящему испугался за Алену – не за их отношения, не за свое дальнейшее положение, а именно за Алену. Нужно было срочно что-то предпринимать, как-то выводить ее из этого состояния. Прежде всего он сходил в магазин, закупил продуктов, приготовил обед и попытался ее накормить. Алена не ела, он уговаривал, даже стал всерьез кормить ее с ложечки, а она улыбнулась – отстраненно-отстраненно! – и сказала:

– Ты прямо как какая-то деревенская бабушка, которая обеспокоена состоянием своей заболевшей внучки. Еще начни причитать: похудела-то как! Кожа да кости! Не надо, Валера, спасибо за заботу, но… Все это не то! Мне ничего не нужно, не приходи ко мне больше.

Не то, он и сам понимал. Нужны кардинальные меры. Валерий позвонил Юлиану, отцу Алены, стал объяснять ему, что нужно Алену спасать, но тот, не дослушав, бросил трубку. Тогда он позвонил Александре, близкой подруге матери Алены, но ее не оказалось в городе, уехала в Швейцарию, ее дочери требовалась срочная операция. Значит, помощи ждать было неоткуда, надо было что-то делать самому.

Что делать, он не знал, и пока просто приезжал к Алене, почти каждый вечер. А ночь проводил с Галиной. С ней было хорошо и удобно, ей ничего не нужно было доказывать, а главное, не нужно было церемониться: он – ее босс, она – его секретарша. И потом… Ну хорошо, Алена состарилась и умерла, но он-то, Валерий, нисколько не состарился и полон жизни со всеми вытекающими последствиями. Галина знала об их разладе с Аленой, он ничего от нее не скрывал. Но разговоров о разводе не заводила и, казалось, даже сочувствовала Алене. Во всяком случае, именно она подсказала Валерию обратиться к известному в их городе психоаналитику. Про этого ученого мужа ходили легенды, что он творит настоящие чудеса.

Валерий привез его к Алене однажды вечером, без всякого предупреждения. Думал, рассердится, – ничего: отнеслась вполне равнодушно, сама предложила сварить кофе, разговаривала и с ним, и с психоаналитиком совершенно без принуждения, но и без особого энтузиазма. Только все оказалось бесполезным: может, этот психоаналитик и творил чудеса, но в их случае никакого чуда не произошло. Не воскресил он Алену и к Валерию не приворожил.

Постепенно начал привыкать к своему положению. Время amo et odi [1]1
  Люблю и ненавижу ( лат.).


[Закрыть]прошло. Валерий даже как-то успокоился и вошел в колею полусемейной-полухолостой жизни. Заезжал к Алене (теперь уже не чаще раза в неделю), натыкался на ее равнодушно-отстраненный взгляд. Это его удручало. Пробовал ее взбодрить – ничего не получалось. Тогда он с чувством исполненного долга возвращался к себе домой, по пути вызванивая Галину. Здесь было все в порядке: никакого тебе равнодушного тона, никаких сложностей.

Две недели назад он привез Алене путевку в дом отдыха – еще один терапевтический шаг и новая попытка примирения. Валерий боялся, что жена откажется ехать, ссылаясь на свою пресловутую старость, и втайне очень надеялся, что предложит поехать вместе. Но не произошло ни того ни другого: Алена согласилась и уехала одна. А ему стало так грустно, так обидно! В чем-то даже обиднее, чем в тот день, когда они разошлись и он напился в баре в обществе проститутки.

На этот раз Валерий напиваться не стал. И Галину не вызвонил, остался дома один и принялся перебирать все накопленные за полгода обиды. А когда та позвонила сама, напрашиваясь в гости, грубо оборвал ее сюсюкающее лепетание и объявил, что он занят, занят, занят! И дня три был сам не свой, а с Галиной даже на работе, насколько это возможно, не разговаривал.

Через неделю после Алениного отъезда он вдруг понял, что страшно по ней соскучился, и, когда возвращался с работы, представил, что Алена написала ему из дома отдыха. Валерий полез в свой почтовый ящик, нашел это чертово письмо, из-за которого теперь вся жизнь пошла кувырком и из-за которого он сидит в этой съемной квартире и умирает от страха, из-за которого их с Аленой теперь наверняка убьют.

* * *

И все-таки до конца он тогда не понял всю важность этого письма. Вернее, понял, но только одну сторону: он знает теперь Аленину тайну, да такую, о которой она сама даже не догадывается. А та, вторая сторона, главная, ускользала от него. Валерий перечитывал и перечитывал письмо, и какие-то смутные догадки на уровне подсознания не давали ему покоя, истины же он не ухватывал. Снова принимался читать, напряженно вдумываясь чуть ли не в каждое слово. Что-то такое тут было – что? С чем-то таким он уже встречался, совсем недавно – с чем? Тайна рождения Алены – важная тайна, полезная для него тайна, он это использует, обязательно использует, но потом, потом, не это сейчас главное. Но где оно, это главное? Информацию о ее рождении-происхождении надо пока выбросить из головы, это мешает сосредоточиться, мешает вспомнить… «Здравствуйте, Алена! Мне очень тяжело было решиться на это письмо…» Нет, не то, все не то!

Анонимное письмо, напечатанное на машинке, содержащее важную тайну, расшифровав которую он сможет… Что сможет, что? И как это расшифровать? Анонимное письмо… Аноним… Нет, аноним тут совершенно ни при чем, аноним только частность, аноним – личность, которая снабдила его этой информацией, – лицо совершенно нейтральное, суть ту, основную суть не понимающее. Тайна рождения, тайна роддома с двойным дном – вот и все, о чем знает этот аноним, вот и все, что считает он (вероятнее всего, она) важным. И в этом смысле он не опасен и не полезен. Значит, на анонима тоже не стоит отвлекаться. Истина не здесь, не здесь… Но где же она, черт возьми?

Неразрешимая задача. Но он ее разрешит, обязательно в конце концов разрешит. Потому что от этого будет зависеть вся его дальнейшая жизнь (почему он так решил, Валерий и сам не смог бы объяснить), и потому что не просто же так он что-то такое почувствовал, усмотрел в письме: вторую сторону, главную сторону.

Он снова и снова перечитывал письмо: «Здравствуйте, Алена!» Голова пухла от титанических усилий докопаться до истины, глаза начали слезиться от напряжения, и тут… Сквозь слезную муть проступила яркая обложка… Да, именно там. Этот полупроспект-полукаталог остался от той поездки. Он поехал туда случайно, и вот надо же!.. Два месяца назад он совершил трехдневную поездку. Он думал просто развеяться, отдохнуть, а оказалось, поездка была судьбоносной.

Валерий наконец все понял. Но информация эта требовала проверки, сложной и многоступенчатой. На это ушло два дня. Все подтвердилось. Теперь оставалось решить, как действовать дальше. Разумеется, действовать нужно было осторожно, но решительно и быстро, не расходуя силы на сомнения. Да и в чем сомневаться? Он все делает правильно. Да разве можно упускать такой шанс? Ни в коем случае нельзя! Ему судьба никогда не простит, и фортуна навсегда отвернется. А Алена? На нее у него теперь есть мощный рычаг давления. Не захочет добровольно – заставит силой. И потом, она ведь тоже внакладе не останется, прежде всего она и не останется. И еще… В голове застряла фраза: «Ну теперь-то они у меня попляшут!» Они – это Алена и этот сноб, ее папочка Юлиан. За эти полгода унижений и отчаяния они расплатятся, да он просто обязан заставить их плясать под свою дудку. Он, значит, подлец, а Алена – благородная, ну вот и посмотрим, посмотрим. Стерва она, а никакая не благородная, бросила его, топтала все эти полгода, а от денежек не отказывалась, брала, спокойно брала, он приносил, а она брала. Какое право после этого она имела так над ним издеваться? Но ничего, ничего, теперь все переменится.

Но это были злые мысли, очень быстро они улетучились бесследно. Теперь он думал только о том, как хорошо, как счастливо заживут они с Аленой. А Галину побоку, завтра же… нет, послезавтра… в самом ближайшем будущем он откажется от ее услуг. Ведь все это время, сколько Валерий себя ни убеждал, что Алену пора бросить, пора развестись с ней и начать новую жизнь, любить он ее не переставал ни на минуту. Да что там, не переставал любить! С каждым днем он любил ее все больше и больше. Он так ее любит, как никого и никогда не смог бы полюбить.

В конце концов Валерий убедил себя, что вступает в эту игру только и исключительно ради Алены, ради их – главным образом, ее – счастливого будущего. Разве мог он предположить, что игра эта в самом скором времени загонит его в эту чужую квартиру и подвергнет смертельной опасности его и Аленину жизни?

После того как Валерий окончательно для себя все прояснил, он решил встретиться с истинной дочкой Валерии, чтобы посмотреть на нее и понять, сможет ли она как-то помешать его планам.

* * *

«Случайно» познакомиться с Любой Икониной и пригласить в кафе на чашечку кофе оказалось проще простого. Если бы и все остальное прошло так же гладко!

Люба поразила его какой-то вызывающей убогостью. И что самое неприятное, она очень походила на свою родную мать, Валерию, только была она как бы умышленно изуродованным ее портретом, словно кто-то решил посмеяться и, используя компьютерную графику, исказил черты Валерии. Тот же овал лица, только у Валерии он был благородно утончен, а у Любы уродливо заострен. Глаза той же формы, того же цвета, но какие-то глупо-бессмысленные. Лоб, скулы – все то же, да не то. А в результате вместо красавицы Валерии получился вот этот уродец. Только на двадцать лет моложе. Впрочем, даже молодость не давала ей никакого шанса: убогая – она и есть убогая, в любом возрасте.