Текст книги "Белый олень. Часть 1. Дочь севера"

Автор книги: Николай Юрконенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Николай Юрконенко
Белый олень. Часть 1. Дочь севера

«Дочь севера» Часть первая

Товарищам по крылатому строю, пилотам

136-го Лётного Отряда ОАО «Читаавиа»,

посвящаю

Глава 1

На берегу быстрой таежной реки, под деревьями, горел костер. Сергей лежал на мягких сосновых ветках и задумчиво смотрел вдаль. По другую сторону костра сидел старый эвенк Очиту'ха и курил трубку. За тальниками, в заливе, раз за разом громко плеснула крупная рыба. Сергей сел, прислушался:

– Вроде, таймень играет?

– К берегу кормиться пришел, за мелочью охотится, – Очитуха выдохнул клуб дыма, покосился на небо. – Шибко закат красный. И солнце в тучу упало. Однако, утром ветер подует сильный.

– Ничего, ветер переживем, – Сергей снова прилег на бок. – Лишь бы дождь не пошел.

– Дровишки маленько собирать надо, ночь студеная будет.

После долгой ходьбы по непролазной тайге с оружием и котомкой за плечами Сергей чувствовал усталость. Поэтому не хотелось вставать с нагретого у костра места и идти за сушняком.

– С чего ты это взял?

– Совсем слепой, однако. Посмотри, Урюмка'н калачом лежит – худая погода идет.

Действительно, Урюмкан, черный лохматый кобель, свернулся поодаль клубком. Расслабленно потягиваясь, Сергей встал, спустился к устью залива. Выбрав из старого плавника сухую лиственницу, принялся рубить ее у замытого песком комля. Удары топора гулко разносились над широким разливом реки, эхом отражались от крутых щёк скалистых берегов, затихали где-то далеко, в сумрачных таежных урманах.

А тем временем отгорел закат, по складкам гор неслышно пополз вечер. Над заречным хребтом взошла луна, проложив через залив мерцающую серебристую дорожку. Где-то высоко в звездном небе трубно прокричали гуси, и тайга вокруг наполнилась тревожными звуками.

– Однако, бойё11
  Бойё – юноша, парень, молодой мужчина (эвенк.) Здесь и далее по тексту примечания автора.


[Закрыть], давай еще маленько чаевать, – проговорил Очитуха и не спеша разлил по кружкам чай из прокопченного помятого котелка. – Шибко трудный день был, много сил отнимал.

Сергей подсел поближе, взял из рук старика кружку. Наслаждаясь покоем и теплом костра тот пил чай маленькими глотками. Блики огня неярко освещали лицо эвенка, его прямые седые волосы падали на морщинистый лоб. На виске и щеке рваный шрам, рот немного перекошен, и от этого кажется, что Очитуха постоянно чему-то улыбается.

История происхождения этого шрама Сергею была известна давно, ее рассказывал отец, да и от самого Очитухи приходилось слышать. Вспоминая этот случай, старик всякий раз добавлял к нему что-то новое, видимо, мелкие детали стерлись в его древней памяти, и он был вынужден их сочинять. Вот это и было дорого Сергею. Он любил слушать негромкую речь старого таежника, в которой эвенкийские, бурятские и русские слова как-то плавно перемежались между собой, образуя дивное северное наречие. Сергей знал, если в разговоре старик упомянет слово «винтовка», то на его языке это будет звучать как «бинтовка». Знал Сергей и то, что в рассказе Очитуха обязательно коснется знаменитого на весь забайкальский север доктора-хирурга Кенсицкого и скажет о нем «бохтор Хенсицка».

В этот чудный таежный вечер Сергей еще раз хотел услышать историю от старика и вновь вернуться в свое, теперь уже далекое детство.

– Кто это тебя так по лицу погладил? – кивнул он на шрам.

– Пошто спрашиваешь, знаешь, однако… – нехотя буркнул тот.

– Да я уж почти не помню, расскажи еще.

– Память мне ама'ка22
  Ама'ка, амика'н – медведь, дедушка (эвенк.)


[Закрыть]-дедушка оставил… Лапами маленько обнимал, – неспешно начал Очитуха, попыхивая трубкой с узорчатым нажегом вокруг изогнутого чубука.

– Зачем к нему в когти-то полез?

– В тайге, однако, живу, разве зверя минуешь? – Очитуха ненадолго задумался, потом продолжил. – Давно это было, бойё. Тогда я экспедицию тайгой водил, начальнику Петрову тропы показывал. С твоим отцом дружбу делил. И моя старуха еще живая была… Помню, в самом конце сезона шибко долго вели арги'ш33
  ¹ Арги'ш – караван вьючных оленей (эвенк.)


[Закрыть] в самую вершину пади Бокшо'. Встали лагерем. С оленей вьюки сняли, я их отпустил пастись. Вызывал меня к себе начальник Петров, говорил: «Мясо добудь, Очитуха, люди шибко отощали за переход». Я бинтовку взял, собак взял, пошел. Как раз первый снег упал, следы ищу, а их нет, ушел куда-то зверь… Долго сопки ломал, распадком вывершил ключик, слышу – лают! Сердито лают, на кого-то большого.

Старик взял уголек и прикурил вновь набитую табаком трубку. Сергей подкинул в костер большую охапку хвороста. Огонь разом охватил сушняк и пыхнул жаром так сильно, что Очитуха отодвинулся от него подальше, а дремавший до этого Урюмкан, дико сверкнув глазами, отпрыгнул в сторону.

– Совсем худая твоя голова, – старик укоризненно глянул на Сергея. – Разве всю тайгу согреешь? Дрова беречь надо. Да-а-а… Прибежал на лай, смотрю, в кедраче собаки поставили амаку. Большой был амака и шибко злой. Хоть и снег уже, а не лег

спать – видно шатуном решил ходить. Есть закон у людей нашего рода: «Не трогай амаку, если он тебе зла не делает». Но я, однако, решил стрелять, слова начальника Петрова помнил, много мяса хотел добыть. Видно, худой патрон мне достался, ранил амаку. Другой раз стрелять не успел, амака под себя подмял. Когтями по голове провел, кожей глаза закрыл. Совсем бы задрал, однако, но Соболько не дал, насел на него, в горы прогнал.

Задумчиво глядя на пламя, Очитуха умолк. Где-то неподалеку ухнул филин. По вершинам деревьев пролетел порыв ветра, обдал Сергея пронизывающим холодом. Он поплотнее укутался в видавшую виды куртку, надвинул на лоб шапку.

– Ну, а дальше-то что?

– Дальше так было, – старик откашлялся. – Очухался маленько, снегом обтерся, голову тряпкой обмотал. Веревками себя обвязал, а другие концы привязал к собачьим шеям. Собольке говорил: «Тащи!» Сам память потерял. Сколько времени прошло – не знаю. Ум вернулся – на сопке лежу, а внизу наш лагерь. Кричу – голоса нет. Тогда Соболько лаем людей позвал.

– Да как же они тебя доволокли? – Сергей недоверчиво смотрел на старика. – Ни за дерево, ни за куст не зацепились. И потом – вес. Это ж не на санях ехать, а по земле елозить…

– Сам, однако, не могу понять, – недоуменно пожал тот плечами. – Но думаю, снег помог – по нему собакам было легче меня тащить. А может где и на ногах шел… Совсем без памяти был. Начальник Петров радиом вертолет из города звал, – с оттенком какой-то горделивой важности похвастался Очитуха. – Прилетал бохтор Хенсицка, рот сшивал, кожу на голове на место натягивал. Засохла она уже, больно было… Амака драл – шибко хорошо, бохтор лечил – шибко плохо… – эвенк тихонько засмеялся.

– Охотился после этого на медведя или бросил?

– Семерых еще, однако, уронил. Соболько пропал. Его хоронил, день думал, два думал, себе сказал: «Хватит!» Без Собольки амаку не возьмешь – снова таежную прическу сделает. Потом старуха померла. Сюда, на Уря'х, пришел, на кордон, – Очитуха кивнул в сторону темнеющих в ночи гор.

– Ехал бы к людям…

– Как жить стану? Рев изюбря ночью не слышал, по следу днем не ходил, с охоты вечером не возвращался – зачем день прожил? – старик вопросительно развел руками. – Тайга родился – тайга и помирай, так думаю.

Сергей повернулся к огню другим боком и сказал:

– Отец тебя в гости зовет. Ты как на это смотришь?

– Съезжу, однако. Шибко охота повидаться с ним. На последний перевал жизнь пошла… Вертолет будет лететь, к моему кордону сядет. Хороших пилотов знаю, отвезут к твоему отцу на Унго'.

– Они сейчас не на Унго. По речке Эйнах золото ищут.

– О-о-о… Знаю Эйнах. Много раз мои ноги там ходили, найду, однако. А в город не поеду, так отцу скажи, не люблю я город… Инга в поселок зовет, упрямым оленем делаюсь – не иду.

– Какая Инга? – живо заинтересовался Сергей.

– Моего младшего брата, Гурьяна, дочь, – посуровел Очитуха. – Ночью ехал, на тонкий лед попал. Сам утонул. Жена утонула. Олешки утонули. Инга осталась. Я вырастил. Многому научил, дочкой называю.

– Большая она уже, Инга-то?

– Совсем большая. И шибко бравая. Клубом в поселке заведует, – в голосе Очитухи послышались горделивые нотки. – А ты, значит, летать собрался? Это хорошо, так думаю.

Они умолкли, каждый задумавшись о своем, Очитуха первым нарушил молчание:

– Снасть, однако, собираешься проверять?

Сергей не спеша встал, осторожно ступая, направился к берегу залива и оглянулся. Среди деревьев, в огромной ночи, одиноко и как-то беспомощно мерцал костер. Некоторое время Сергей стоял неподвижно, отыскивая глазами веху – тальниковый прут, изогнутый дугой и воткнутый одним концом в дно, другим в берег – к нему был привязан перемет. Река прибывала, и Сергею пришлось забрести в воду. Нагнувшись, он наощупь отыскал снасть, затаив дыхание, осторожно потянул. Нить задрожала, заходила из стороны в сторону, на отмели мощно забилась крупная рыбина. Сергей взял ее под жабры. Красавец таймень серебрился мелкой чешуей, переливающейся в тусклом отсвете луны. Сергей наживил свежих мальков и забросил перемет. Грузило звучно булькнуло, по воде разошлись круги.

Проверив переметы, он вернулся к костру, неся на тальниковом здевне' несколько ленков и тайменей.

– С удачей тебя, бойё! – Очитуха протянул Сергею его кружку. – Чаевать еще маленько надо, сила завтра пригодится – до кордона шибко далеко шагать.

– У чая ноги жидкие… Давай-ка мы парочку рыб на рожне поджарим, – Сергей принялся насаживать красноперого тайменя на заостренный тальниковый прут, просунув его через рот до самого хвоста. Затем проделал то же самое с крупным пятнистым ленком. Воткнув свободные концы прутьев под крутым углом к жару костра, глянул на часы, затем на Очитуху:

– Через десять минут будем ужинать, дедушка.

Тот молча наблюдал за ним, потом удовлетворенно произнес:

– Молодец, бойё, помнишь, что рыбу потрошить не надо, чтобы жир внутри сохранить.

– Как ты и отец учили, так и делаю, – кивнул Сергей. – И повернув аппетитно шкворчащее жарко'е к огню другим боком, сожалеюще сказал. – Рыба, это конечно хорошо, а вот не помешал бы мне утром оленя завалить, сейчас бы ели бухлёр44
  Бухлёр (бухулёр) – густой бульон с крупным кусками мяса дикого животного (забайкальск.)


[Закрыть].

Очитуха от изумления даже кружку на пенек опустил, уставился на Сергея.

– Школа учился, армия служил, война воевал – ума совсем нет: шибко глупые сказал слова

– Это почему же?

– Кто тайгой шел, белого сокжо'я55
  Сокжой – дикий олень. Встречаются особи с совершенно белой шерстью (эвенк.)


[Закрыть] стрелял – совсем худой человек.

– Как так?

– Э-э-э… Слушай, однако. Шибко давно это было. В то время реки ручейками были, а озера – лужами. Большая беда случилась в тайге – зверь исчез, птица улетела. В чумах голод поселился, уже много очагов погасло, стали помирать люди. И тогда небожитель Тангара'66
  Тангара' – у народов Севера – добрый дух, сказочный богатырь (эвенк.)


[Закрыть] послал на стойбище предков Белого оленя-спасителя. Он вывел людей в долину, где было много зверя и птицы. Наш род пошел от Белого оленя. Разве можно поднять на него руку?

– Не знал я… – извиняющимся тоном произнес Сергей.

– Ладно. Поживешь с моё, все узнаешь…

Сергей снял с жара рыбин, уложил их на расстеленный кусок брезента, служивший походным столом, вытянул обгоревшие прутья. Затем осторожно взрезал рыбьи животы, извлек спекшиеся внутренности, пробросил солью белое нежнейшее мясо и сказал:

– Все готово, дедушка, подсаживайся поближе… – и пока тот устраивался, извлек из рюкзака булькнувшую солдатскую флягу. Даже в полутьме было видно, как просияло лицо Очитухи, а в его восклицании одновременно просквозило и удивление, и радостная надежда:

– Ци'ста?!

– Циста! – подтвердил с улыбкой Сергей. – Ему давно было известно, что этим словом старый охотник называет чистый спирт. – Отец тебе гостинец прислал, так что давай, по маленькой.

– Давай, бойё, давай! – оживился Очитуха. – Я шибко давно циста не пробовал.

Они долго и неторопливо ужинали. Бездонная ночь распростерлась над заснувшей тайгой. Серебрилась река на перекате, бормотала холодными прозрачными струями. В кронах сосен золотились крупные звезды, где-то неподалеку, злясь на костер, хрипло рявкал гура'н77
  Гура'н – самец косули. Интересна его реакция на костер – безбоязненно подойдя на довольно близкое расстояние, он словно ругает его. Гуранами также именуют коренных забайкальцев, жителей пограничной с Китаем Даурии.


[Закрыть].

Путники закончили свой поздний ужин чаем. Очитуха сполоснул кружку, позевывая пробормотал:

–Теперь, однако, спать надо, бойё, – он задвинул ногой в костер тлеющую валежину, прилег на мягкий слой сосновых лап и вскоре уже мирно похрапывал.

А Сергей еще долго лежал на спине и смотрел в усыпанное звездами небо, которым грезил с раннего детства, которое навечно поселилось в его сердце. Навсегда остался в памяти тот несказанно счастливый день, когда молодой и веселый командир старенького ЛИ-2, проходя по салону, вдруг остановился возле кресла, в котором угнездился десятилетний пассажир со всеми полагающимися в данный момент эмоциями на лице и спросил у матери, сидящей рядом:

– Ваш герой? – и получив ее подтверждающий кивок, неожиданно предложил. – Хочешь посмотреть, как работают пилоты?

– Х-хочу… – чуть сбивчиво изрек мальчишка и умоляюще глянул на мать. И она, понимая его состояние, произнесла тихонько. – Иди, Сережа, погляди, может пригодится, когда-нибудь.

Произнесла эти пророческие слова, и будто благословила сына, распахнув перед ним некие ворота. Всего лишь час длился тот полет, ставший для Сергея знаковой вехой и разделивший его жизнь на «до» и «после». Именно тогда зародилась мечта связать свою жизнь с небом. Много раз он задавал себе вопрос: почему тот неизвестный летчик остановился именно у его кресла? Ответа не было, было лишь понимание того, что он предопределил дальнейшую судьбу Сергея.

А потом детская, еще не устоявшаяся мечта, стала приобретать более реальные очертания. Когда пришло время отдать Родине воинский долг, Сергей решил, что выберет тот род войск, где служба напрямую связана с небом – это были Воздушно-десантные войска. Но случилось так, что реализация заветной мечты вступила в противоречие с суровой реальностью – находясь в призывном распределительном пункте, Сергей был направлен для прохождения службы в учебный танковый полк, который именовался «Брежневским», так как в нем когда-то служил незабвенный «дорогой Леонид Ильич». Горю парня не было предела, рушились все мечты. И тут по лагерю разнесся слух: прибыли десантники-«покупатели». Вскоре Сергей навытяжку стоял перед дежурным офицером:

– Товарищ майор, помогите попасть в десантные войска, танкистом быть не желаю!

– Кру-гом! Шагом марш в казарму! – разгневанно скомандовал тот. – Ишь какой герой выискался, шею не терпится свернуть?

Набычившись, Сергей упрямо стоял на своем, решался вопрос: быть или не быть?

– Или отправляйте в ВДВ, или совсем служить не буду!

– Да куда ты денешься? – удивился майор совершенно искренне. И было от чего: уклонистов, «косивших» от воинской повинности, в те времена попросту не существовало. Не пройти срочную службу считалось несмываемым позором, а девушки на таких парней не обращали никакого внимания.

– Сбегу, только вы меня и видели! – запальчиво выкрикнул строптивый призывник.

– Поймаем и все равно заставим служить там, где надо! – майор грозно пристукнул кулаком по столу.

– Поймаете вы охотника в тайге, как же! – выбросил парень свой последний козырь.

Офицер на минуту задумался, и Сергей вдруг заметил, что взгляд его чуточку смягчился:

– Хорошо, будь по-твоему, упрямец! В конце концов не бежишь из армии, а совсем наоборот… Раз не желаешь осваивать современную боевую технику – будь кочколазом, в спецназе-то из тебя дурь быстро вышибут. Идем к десантникам, но только имей ввиду: эти «покупатели» из разведбата, а там, да будет тебе известно, шагом вообще не ходят, а бегают как волки!

– Спасибо вам, товарищ майор! – благодарно сияя глазами, воскликнул Сергей.

– Спасибо будешь говорить, если домой целым и невредимым вернешься… – мрачновато изрек офицер, выискивая в кипе документов папку с личным делом новобранца Романова. Пророческими оказались эти слова – воздушно-десантные войска одними из первых вступили на землю Афганистана.

Тускнел догорающий костер, остывали малиновые угли. Сокровенные мечты медленно проплывали в голове, выстраивались в желанный порядок. И Сергей словно видел себя со стороны: на голове – фуражка-мичманка с кокардой на околыше и с крылышками на высокой тулье, на рукавах синего кителя – золоченые уголки-шевроны… А потом – пилотская кабина, ладони на командирском штурвале, ровный гул могучих двигателей, несравнимое ни с чем радостное чувство свободы и скорости. Под широко распластанными серебристыми крыльями воздушной машины бесконечный синий простор и взгляд с высоты на все эти скалистые горы, быстрые чистые реки и дремучие таежные урочища…

И заключительная, уже полусонная мысль: «Я – поступлю, чего бы это ни стоило! Я просто обязан стать пилотом!»

Глава 2

Сбросив с плеч тюк с простынями, наволочкой и одеялом, Сергей огляделся. Курсанты, еще не знакомые друг с другом, застилали постели. Определив опытным глазом, что служивые занимают места на нижнем ярусе, он решил не мешкать, было бы смешно, если вчерашний «старик» получил место наверху – в армии, например, это считалось категорически недопустимым.

Положив на кровать матрац, Сергей стал накрывать его простыней. Неподалеку от него возился крепкий, ладно сложенный светловолосый парень, из-под расстегнутого ворота повседневной курсантской формы виднелся полосатый черно-белый тельник. В отличие от большинства беспомощно копошившихся курсантов, он действовал привычно и сноровисто. Развернув матрац и туго обтянув его одеялом, «отбил» пальцами продольные кромки, отчего постель приобрела строгий ухоженный вид, «кирпич», как называли это в армии. Затем взбил плоскую замятую подушку и аккуратно пристроил ее в изголовье.

«Моряк, – определил Сергей, наблюдая за ловкими руками соседа. – Наша тельняшка – бело-голубая».

Казарма летного училища мало чем отличалась от армейской. Точно так же стояли двухъярусные кровати «учебки» в которой началась служба Сергея, такими же грубыми одеялами они были застелены и так же солдаты ровняли их связанными парашютными стропами во время приборки, как и сейчас ровняли двое курсантов бельевой веревкой.

– Ты что тут делаешь? – неожиданно услышал Сергей за спиной молодой басок, перед ним стоял рослый симпатичный парень.

– Стелю постель, – ответил он спокойно. – А в чем, собственно, дело?

– В том, что собирай свои манатки и вали отсюда, понял?

– Это почему же я должен валить? – миролюбиво уточнил Сергей.

– Потому, что я эту койку уже давно забил, только за шмотками отходил в каптерку.

Сергей не успел ничего ответить, как от соседней кровати вдруг раздался голос:

– А ну-ка заткнись, салага, еще на «деда» будешь тут хвост поднимать!

Сергей оглянулся. На них в упор смотрел тот, в тельнике. Вызывающе уперев руки в бока, он продолжил приказным тоном:

– Ткни его под жопу коленом, чтобы знал, как со «стариками» разговаривать! Мы таких на флотах российских быстро воспитывали, видно и здесь придется мозги вправлять!

Молодой упрямо продолжал стоять напротив Сергея с возмущенным выражением лица и с подрагивающими от обиды губами, хотя понимал, что перечить двум вчерашним дембелям ему явно не по силам.

– Испарился отсюда, чё торчишь, как пень! – возвысил голос курсант в тельняшке, и обиженный парень ушел, захватив свой свернутый матрац, а «моряк», подойдя к Сергею, протянул ладонь с сильными пальцами.

– Герман Юдин, москвич, служил на флоте, будем знакомы.

– Романов Сергей, сибиряк, служил в ВДВ.

– Ну и где довелось почву сапогами топтать?

– Полгода в «учебке» под Псковом, а остальные полтора в Афганистане.

– Так тебе значит, повоевать пришлось? – Герман с неприкрытым интересом смотрел на Сергея.

– Да уж так вышло… – вздохнул тот, всем своим видом показывая, что не желает развивать возникшую тему, но Юдин, словно не замечая этого, хотел еще что-то спросить, но его прервал зычный голос старшины учебной роты Логинова:

– Всем внимание! Через полчаса приборку закончить, а то до отбоя будете здеся ковыряться! – старшина огляделся и ткнул пальцем в сторону проходящего курсанта. – Фамилия?

– Максимов!

– После фамилии, ты должен сказать – товарищ старшина, – поучительно изрек Логинов.

– Понял! – улыбчиво кивнул тот и при этом согласно кивнул.

– Не понял, а так точно! И неча тут башкой мотать – оторвется! Во время разговора с командиром, ты должен занять стойку «смирно».

– Понял, товарищ старшина!

– Он опять за своё! – деланно возмутился Логинов, обводя взглядом окружающих и будто бы приглашая их к диалогу. Старики прислушивались к нему с усмешкой, а молодые с опасливым интересом. – Заместо того, чтобы правильно говорить, с ево как с гуся вода стекает… – и закончил приказным тоном. – А теперь возьми-ка, курсант Максимов, во-о-н ту железную швабру и устрани зазор между ей и полом! И чтобы через полчаса казарма блестела как лысина у деда, усёк? Щас я тебе еще помощников подошлю, будешь главным.

– Так точно, товарищ ротный старшина! – давясь от едва сдерживаемого смеха, вымолвил Максимов.

– То, что я ротный, я и сам знаю – это слово можно не говорить… – коренастый, весь какой-то широкий, с сильной толстой шеей Логинов в своей почти детской важности выглядел наивным и немного смешным.

– А вопрос можно, товарищ старшина? – спросил Максимов.

– Можно козу' на возу', а в училище есть слово «разрешите», – все так же назидательно сказал Логинов. – Чё хотел-то, уж спрашивай.

– Извините, я передумал! – курсант взялся за швабру.

Издевательски усмехнувшись, Юдин прокомментировал:

– «… Как с гуся вода стекает…» Ишь ты! Интеллектом чувак явно не отягощен, но, тем не менее, в авиацию подался. Лучше бы устроился «куско'м» на военке, приворовывал солдатскую робу, портянки да сапоги и жил – не тужил, как всё армейское жульё. Но этот деятель изловчился пролезть в летное училище, дембельский статус помог, не иначе.

– Ты имеешь ввиду, что у нас проходной балл на единицу ниже и конкурс – двадцать человек на место, а у молодых сорок?

– Вот именно, – подтвердил Герман и напористо продолжил. – Надо будет собраться всем старикам, да потолковать с данным «куском», чтобы он нам мозг не делал. Пусть лучше молодых дрючит. Правильно говорю, нет?

– Не знаю, я ведь только сегодня приехал, еще не осмотрелся… – равнодушно изрек Сергей.

– Везет мне на таких неандертальцев, – удрученно покачал головой Герман. – В «учебке», на острове Русском, точно такой же дебил достался, ты бы послушал его перлы: «Я вас приучу отдавать честь каждому столбу, начиная с меня!», или: «Подстрижка волосьев должна быть как у меня: сзаду – наголо, а спереду – как сзаду!» Ну и все такое…

– А мы нашего сверхсрочника Митрича уважали, – сказал Сергей, – недалекий был, правда, мужик, но добрый, многое прощал. И уж худо-бедно, но наша рота была лучше всех одета, обута и сытнее накормлена.

– Все они добрые, эти «куся'ры», но лучше держаться от них подальше… Таких чертей на флотах и в армии – тысячи… На гражданке не пристроились, бестолочи, подались на военку. Наш-то алкаш конченый, а на построениях постоянно втуля'л: «Безобразия нарушаете, мариманы, водку пьянствуете, по лезвию бривты ходите!»

– Наш тоже нет-нет, да ляпнет что-то вроде: «Атаку начинаем по зеленому свистку!» Смеялись, конечно, но он не обижался… Ну, а ты-то как служил, на многих морях, наверное, побывал?

– Если бы так… – недовольно скривился Герман. – Наш ракетный крейсер «Стерегущий» нес стационарное боевое дежурство в Тихом океане. И вот на этой заякорённой «коробке» я после «учебки» свою службу отпахал – осточертело всё хуже пареной репы. Представь: два с половиной года – серая вода до горизонта и больше ни хрена, башкой тронутся можно!

– Да, уж… – согласно покивал Сергей, а Герман продолжал:

– Ну, поскольку воды в моей биографии было предостаточно, захотелось узнать, что же это такое – небо? В прошлом году поступил в Черниговское истребительное, но уже после первого семестра стало до меня доходить – не тем ты делом занимаешься, парниша! – взгляд темных глаз Юдина стал холодным, жестким. – Не жизнь, а какое-то существование – то становись, то разойдись, то суточный наряд, то караул, то патруль – и всё это бегом или строевым шагом, даже на флотах такого не было… И подумал я: если дальше так пойдет, то скоро в гальюн будем строем ходить, да еще и по разрешению, а не когда приспичит… Короче, всё вышло так, как в переделанной песне Бернеса: «Я люблю тебя, жизнь, но не эту, что в рамках Устава!»

– А ты не сгущаешь, краски, морячок? – недоверчиво уточнил Сергей.

– Чё сгущать-то, я истину глаго'лю! – категорично бросил Юдин. – Более того, вскоре уже окончательно укрепился в своих сомнениях… Назначили как-то меня и еще одного местного чувака в курсантский патруль с капитаном-пре'подом. Нацепили мы красные повязки, поперлись в город. Украинская зима, снег валит вперемешку с дождем, холодища, грязь – ну какие в эту непогодь могут быть курсанты-самовольщики? Местный курсач отпросился у кэпа домой до вечера, на мамкины пирожки потянуло, а мы в кафешку зашли перекусить и обогреться. Кэп задает пару косвенных, уточняет – горазд я трепаться или нет? При этом улавливаю приличный «выхлоп» из его чрева и догадываюсь, что мужику захотелось освежиться и малость добавить на вчерашние дрожжи. Говорю ему: «Товарищ капитан, язык за зубами держать умею, можете не сомневаться!» У меня, понятное дело, в кармане – вша на аркане, а у него все ж офицерский лопа'тник и бабки в нем вроде бы водятся. Ну, заказал он по рюмке «чая», тяпнули, закусили. Потом еще по единой бабахнули, отогрелся кэп, расслабился и спрашивает: «Вот скажи мне, курсант Юдин, за каким хреном ты в военную авиацию подался? Это ж полнейший бесперспективня'к!»

– Как ты сказал: бес… пек…? – не понял Сергей. – Хрен выговоришь.

–Ничего трудного нет: просто бесперспективное будущее, – снисходительно пояснил Герман и продолжил. – Я ему отвечаю, что, мол, романтика, небо, сверхзвук, постоянные полеты, почет, уважение, избранные девушки, служба в приличном городе, а в будущем – полковничьи или генеральские погоны… Засмеялся он: дурак ты, Юдин, стоеросовый! Впрочем, не так давно я и сам таким же был… А теперь послушай меня: ближе к выпускному курсу, как это часто бывает, ты женишься и увезешь свою избранницу в какой-нибудь затрапезный Мухосра'нск, где вообще география кончается. Если сильно не повезет, то там можно застрять навсегда – поменять место службы удаётся крайне редко. Подняться в звании – еще труднее, вакансий, как правило – нет, движухи никакой: прибыл лейтёхой – уволишься старлеем, а если капитаном, то это просто счастье! И когда-нибудь твой подрастающий сынок спросит: «Папа, а ты карьерист?» «Это почему же?» – удивишься ты. «А потому, что мой одноклассник Петька сказал: твоему отцу всего сорок лет, а он уже целый старший лейтенант!»

Спрашиваю: кто в таком случае служит в Чехословакии, в Германии, в Польше, в Венгрии? Или советские летчики только по помойкам расквартированы? Кэп объясняет, что таких помоек у нас великое множество и в них кто-то должен бдить службу. Послужить, правда, можно и за кордоном, в Мозамбике, например, во Вьетнаме, в Афганистане, еще где-то… Но все это – так называемые горячие точки, откуда летный состав частенько привозят в оцинкованном виде… А в мирную заграницу, в «Варшавский договор», прежде всего поедут блатные лейтенанты – им Мухосранск и Афган не грозят! И со временем, именно им нацепят полковничьи или генеральские погоны, ведь известно, что генералом, как правило, становится тот лейтенант, чей папа штабной паркетный чинодрал с большими звездами.

Романтика же твоей службы будет состоять из дежурств по части, по кухне, по аэродрому, а также в строевой шагистике, в изучении приказов, инструкций, в осточертевшей Марксистско-Ленинской подготовке и в бесконечных занятиях по матчасти самолета… А еще придется много летать на «электрическом стуле»-тренажере, где ты сто штанов протрешь, отрабатывая виртуальную технику пилотирования. Регулярных полетов не жди – они будут эпизодическими, и станешь ты налётывать в год часов сто, а то и меньше. В итоге, к сорока годам, а дольше в истребительной авиации не держат по состоянию здоровья, накопишь не более, чем полторы тысячи часов и будешь списан в батальон аэродромного обслуживания или еще куда-нибудь… Это в Аэрофлоте пилоты работают практически до старости и отлётывают ежемесячную саннорму: в поршневой авиации – сто часов, а в реактивной – семьдесят. Годам к пятидесяти они имеют налёт тысяч восемнадцать – двадцать, и на этом основании, вполне приличную пенсию. Так что, если хочешь летать по-настоящему, двигай в Г А, курсант Юдин. И последнее: из этого самого Мухосранска твоя супруга рано или поздно свалит из-за двух основных причин. Первая: младшему офицеру получить отпуск в теплое время года, чтобы погреть жопу в Черном море – проблема из проблем. Отдыхать в бархатный сезон – прерогатива начальства. На этот счет даже поговорка есть: «Солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит. Мороз трещит и снег идет – едут штурман и пилот». Второе: ей, дизайнеру, юристу или учителю музыки, придется совать штекеры в гнезда аппаратуры на гарнизонном пункте связи – и это в лучшем случае. В худшем – торчать дома из-за полного отсутствия работы, созерцая через окно сугробы, солдатскую баню, строевой плац и казарму личного состава. Свое бегство она объяснит тоской о музеях, театрах, ресторанах, магазинах, домах моды и прочей бабьей лабудой…

– А зачем таких в жены брать? – спрашиваю я. – Надо жениться на той, чтобы пошла за тобой хоть на край земли и стойко несла, как говорится, все тяготы и лишения военной жизни. Кэп мне толкует:

– Есть такая присказка: «Бог создал на юге – Сочи, а черт на севере – Мого'чи». На край земли, Юдин, многие из них готовы ехать, но, когда приходит время стирать шмотки в привозной воде и заголять задницу в уличном сортире на лёгоньком сорокаградусном морозе – романтика военной жизни улетучивается, как «Мига'рь» на форсаже. Есть, конечно, преданные жены, и я очень хочу, чтобы тебе досталась именно такая и повез ты ее не в Могочи, а в более-менее приличный городишко…

Герман какое-то время рассеянно смотрел вдаль, потом снова заговорил:

– Вот так оно и вышло, вошел я в кафешку одним человеком, а вышел из нее уже другим… Слова кэпа глубоко в душу запали, особливо про горячие точки. Подумал: а на хрен она мне сдалась, такая небесная романтика, когда в тебя пуляют «Стингерами» и рано или поздно – собьют… Там обойдутся как-нибудь без меня, мне такой героизм – до жопы, я жить хочу! Ты вот уцелел в том долбанном Афгане, Романов, но согласись, всё могло произойти с точностью до наоборот…

– Вполне! – коротко и мрачно проронил Сергей.

– Вот видишь… Ну, стал я думать, взвешивать все «за» и «против», и вскоре принял решение – ухожу! Помогли знающие люди, подсказали, куда надо обращаться, что говорить… Накатал рапорт на отчисление, забрал документы, только меня и видели. И вот через год я здесь, и очень надеюсь, что в училище Аэрофлота все будет малость не так… Да и Омск мне больше нравится, чем тот захолустный Чернигов. А после диплома – вольная жизнь: во-первых, распределение получишь в крупный город – в деревнях авиаотрядов не бывает. Во-вторых – выполнил рейс и отдыхай, ни построений тебе, ни караулов, ни прочей армейской хрени… Со временем переучишься на большой лайнер и начнешь летать за кордон, заколачивать приличные бабки. И, как следствие, белая «Волга», приличная хата или загородный дом, ну и соответственно – достойная жена из приличной фамилии…