Текст книги "Дорога в Лефер (СИ)"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Завернув в очередное ответвление коридора, Лид едва не врезался в грузного, ростом с колонну и настолько же широкого Нарсеса. О, что это был за негодяй! В тот же вечер, когда Лид смог польстить господину, трижды, нет, четырежде, проклятый Нарсес вовремя рассказал дурацкую, глупую шутку. Но ванакт имеет те же слабости, что и простые смертные, и шутка его развеселила. Он даже наградил негодяя улыбкой. Лид почувствовал, что надежда его на высокий пост становилась всё более и более призрачной…

Но чего было не отнять у Нарсеса – так это обаяния. Даже ненавидевший его Лид улыбнулся, когда толстяк подмигнул своему собрату по синекуре.

– О, здравствуй, Лид! Давай, давай, проходи! Я дам тебе дорогу!

Нарсес развернулся боком к Лиду. Наверное, кто бы другой тем самым освободил дорогу, но только не в случае с этим виночерпием. Поперёк он был едва ли меньше, чем вширь. Так что всё равно было, боком или спиной он стоял: пройти оказывалось совершенно невозможно. А потому Лиду оставалось ничего другого, кроме как ответить учтивостью на учтивость.

– И тебе радоваться жизни и службе, добрый друг мой Нарсес!

Лид старался быть как можно более вежлив и подобострастен. Человеку будет приятно, а Лиду – тренировка речей пред ванактом.

На потном лице, с которого свисали сизые, такие же жирные, как и сам Нарсес, прыщи (ванакт порой забавлялся их лицезрением), появилось нечто вроде кривой ухмылки. Но – лишь на мгновение, после которого обычная учтивость оказалась запечатлена на лице виночерпия.

– Благодарю, но мне хотелось бы проявить учтивость к тебе, мой дорогой Лид.

Бедняга не знал даже, как поступить. Видно было, что Нарсес забавляется, желая вырвать из Лида речами и действиями своими грубость. Ну уж нет, Нарсес этого не дождётся!

– О, я признателен тебе, славный мой друг, но прошу, проходи!

Лид улыбнулся. Если быть честным до конца, то он готов был похлопать по спине "славного друга", да так, чтоб промеж рёбер воткнуть клинок. Но что делать, что делать? Ничего поделать нельзя. Оставалось только улыбаться и тренироваться в славословиях.

Они бы ещё долго могли так упражняться, не прозвучи второй удар церемониального жезла. Оставалось всего лишь несколько минут до начала церемонии приёма сановников.

– Скорее! – Нарсес проявил недюжинную прыть, стремглав помчавшись в конец коридора, к обитой серебром двери.

Подобрав края роскошного плаща-скарамангия, вышитого кусочками смальты, он нёсся во весь опор. Только на шаг отставал от него Лид, позабывший обо всём на свете.

Но вот он, скрип двери, – и яркий свет, больно резавший привыкшие к полумраку коридоров глаза. Потоки шли из-под купола зала. Творение чудотворцев-архитекторов, он парил над колоннами – в самом деле парил. Капители, прежде державшие на себе всю тяжесть постройки, теперь были не более чем украшением, а поддерживаемое чудесным ремеслом творение зодчих порой, следуя порывам ветра, крутилось вокруг своей оси, превращаясь в золотисто-голубой калейдоскоп. И только образ Первого ванакта, запечатлённый в центре купола, оставался неизменным. И был он столь прекрасен, что даже Лид, сотни, а то и тысячи раз бывший в этом зале, залюбовался. Жаль только, что лишь крохи мгновения довелось ему лицезреть это чудо. Иные не успели моргнуть, как Лид уже занял своё место по правую руку от шитого золотом ковра.

Оглядеться, быстро-быстро. Да, всё верно. Нарсес стоит одесную, Елий ошуюю. Так. Всё правильно. Значит, они заняли должное место среди придворных. Теперь оставалось дождаться третьего удара, и ванакт явится своим служителям во всей красе.

– Мы уже сделали ставки, Лид, кому ванакт сегодня окажет милость, – едва слышным шёпотом произнёс Елий. – Ты уж не подведи, я поставил целый иперпер на тебя.

– Сделаю всё, что возможно, – процедил сквозь зубы Лид, глядя в центр зала.

Придворные заволновались, наполняя всё вокруг бряцаньем самоцветов и драгоценных украшений. Верный знак того, что…

Тук-тук-тук. Распорядитель торжеств стукнул в третий раз – трижды. Началось!

Тот же распорядитель затянул "Многая лета", и стогласый, стоголовый хор служителей и придворных затянул славословие ванакту. И вот он вошёл, торжественно, храня полное молчание. Пред ним шли варвары с гигантскими секирами. Руки их точно выкованы были из золота – столь многими браслетами они были украшены.

Позади варваров неспешно, едва переставляя ноги, двигались принципы – первые среди воинов, гвардия. Алые плюмажи их из конского волоса колыхались на ветру, шедшем из-под дворцового купола. Принципы несли копья, на остриях которых держалось пурпурное покрывало, закрывавшее всё пространство позади них.

Лид мысленно представил себе ванакта, шедшего позади этого пурпурно-алого щита. Вот он, гордо вскинув голову, размышляя о вечном, об империи и о том, как бы наградить расторопность вернейшего слуги его, Лида, вышагивал по мраморным плитам, и звуки шагов его…

И точно! Когда варвары, а вслед за ними принципы, остановились, то слышен был только гул шагов ванакта. Вот-вот поднимут покрывало…

Распорядитель поднял руку с зажатым жезлом и воскликнул: "Славься, трижды благословенный! Мир готов к явлению твоему!". И точно! Принципы опустили копья на плечи враваров, алый покров ниспал на их могучие, загорелые спины…

И миру явился ванакт. Для сегодняшнего торжества он избрал солнцеобруч: золотые лучи с алмазными навершиями устремлялись вверх, чуть загибаясь вовнутрь, добывая божественный свет для ванакта. Острия лучиков и впрямь светились этим светом. Значит, правитель только-только надел его. Но ведь его должны были облачить ещё час или два назад! Что же заставило его так поздно надеть солнцеобруч?

Ванакт, окружный стеной безмолвия, хранивший молчание, наклонил голову. Вышагивавший рядом с ним придворный, облачённый в чёрный как смоль плащ, с узором в виде книги, вышитым серебряными нитками, раскрыл свиток. Да, этому человеку позволено было читать слова, писанные пурпурными чернилами! Какой он счастливый, этот силенциарий-хранитель ванактова молчания!

– Наша божественность…

Силенциарий принялся зачитывать титул ванакта. Лид достаточно хорошо помнил эти двадцать или тридцать строк убористым почерком, так что смог переключить своё внимание на самого ванакта.

Да, тот был уже далеко не молод. Несмотря на все ухищрения кудесников, виски оказались одеты в серебро, глаза покраснели от неусыпных бдений над государственными делами, а походка потеряла былую резвость. Шептали, что государь страдает от подагры и ещё десятков других болезней, превращавших его жизнь в проклятье. Но Лид не мог понять, как это: жизнь правителя – это уже благословение, которого каждый пожелал бы достигнуть! И плевать на болезни и прочее! Главное – это та власть, которую тебе дарует престол и солнцеобруч!

– В постоянных заботах о подданных своих и землях нашей царственности пребывая…

Лид едва успел вернуть всё своё внимание силенциарию.

– Решили отправить на юго-восточные рубежи, в область, где глупые мятежники нуждаются в наставлении…

Так это же граница с крыланами, будь они неладны! Будь прокляты их плутовские творения и обманки! Кому-то не повезло, и он будет отправлен командовать в очередной драке с врагом. Лид вглядывался в лица придворных и гадал: кому же достанется эта милость, более похожая на проклятье? Внутренне Лид радовался: на одного конкурента станет меньше, – но внешне хранил полнейшее спокойствие.

– И решила наша царственность в согласии с многомудрым синклитом отправить нашего доброго и верного слугу Нарсеса, коего таланты нам хорошо известны…

Лид ликовал. Да! Да! Да! Трижды проклятый Нарсес наконец-то отправится куда подальше, и никто из виночерпиев на сможет бороться с Лидом за милости ванакта! О да, сбылась мечта! Сбылась!

– Но зная трудности сего дела, решила наша царственность подобрать верного помощника, долженствующего стать наставником и советником Нарсеса, равным по правам ему, виночерпия нашего Лида…

Лид был счастлив услышать имя своё, записанное пурпурными чернилами – и готов был проклясть этот день. Он! Поедет! На! Войну! Нет! За что?! Зачем туда!

– Благодарю трижды благословенного! – с чарующе подобострастной улыбкой воскликнули Нарсес и Лид в едином порыве, так слаженно, как никогда прежде не бывало – и никогда более не будет. – Благодарю за то, что отметил он нижайшего, подлейшего, мелкого раба своего!

Оба виночерпия пали ниц, лобзая ковёр, попиравшийся ногами ванакта. Владыка хранил молчание, слушая славословия. Он привык. Самая сладкая лесть уже не вызывала в нём ничего, кроме скуки и желания зевнуть. Но таким образом он хранил таксис, хранил мир и царство своё в этом мире и во всех остальных. Его дражайший брат говорил, что в другой части государства всё спокойно, но здесь! О, здесь было иначе! Как бы ванакту хотелось поменяться с братом хотя бы на пару дней, дабы вкусить спокойствия и благодати той части государства. Там, в Геспере, всё было много слаще и лучше! Но и эти края они как-нибудь облагородят, насадив порядок-таксис! Ванакт верил в эти. И даже сейчас, соблюдая обряд, он тем самым боролся за установление порядка во всех частях своего государства. Может быть, пройдёт ещё несколько лет, и крылатые падут! Новое оружие в этом поможет…Он подумал, что неплохо было бы зайти к даме Игнации, чтобы поведать о свих трудах и бремени. Жена в последние недели так досаждала, что видеть её не хотелось! Другое дело – Игнация! Как сладостны были песни её и стихи, в которых она воспевала победы былых ванактов!..

Лид едва заметно оторвал лоб свой от ковра, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на собрата по несчастью – Нарсеса. Но странное дело: он казался действительно обрадованным назначением. Лид всегда почитал этого виночерпия за юродивого разумом, вот оно и подтвердилось! На челе Нарсеса была запечатлена самая довольная, самая открытая, самая светлая улыбка – настолько светлая, что от этого Лиду становилось тошно.

Новоиспечённый военачальник перестал следить за ходом церемонии, и его пробудил от дрёмы неверия в случившееся и раздражения осознанием его действительности удар жезла. Прим закончился, и придворные, дождавшись, когда ванакт скроется за багряными занавесями, стали расходиться.

Лида, внешне сохранявшего полнейшее самообладание, нагнал Нарсеса. Тот светился от счастья.

– Вот наконец-то дело, меня достойное! – переросток смеялся. – Да! Я верил в милость ванакта!

– Я тоже в неё верил, друг мой, тоже верил, – деланно улыбнулся Лид и поспешил удалиться. – Позволь покинуть тебя, ведь меня ждут долгие сборы…

– Позволь мне помочь тебе! Ведь теперь мы должны во всём помогать друг друга! – всплеснул руками Нарсес.

Жест его был таки широким, что гигантская ладонь задела висок Лида, и пальцы "собрата" на краткое мгновение больно впились в кожу.

– Прости меня, друг Лид, прости! От счастья я не могу уследить за телом своим! – с едва ли не с щенячьей жалостью взглянул на Лида "дорогой друг". – Позволь мне извиниться пред тобой! Пасть ниц!

Нарсес наступил на ногу Лида, которую тот подвернул пару дней назад. Невыносимая боль пронзила всё его тело. Лид посмотрел прямо в глаза Нарсесу: в них светилось довольство паука, поймавшего жирную муху в сети свои.

Да, совместная служба обещалась быть не менее увлекательной, весёлой и доброй, чем борьба муравья и муравьиного льва…

***

Весь остаток дня они ехали молча, будто бы стесняясь сказать что-либо друг другу. Олаф порой поглядывал на ушедшего в себя Ричарда. Магус сперва пытался начать очередную книгу, но тут же отставлял её в сторону. Вскоре он углубился в собственные мысли, не дававшие ему покоя. В глазах мага плескалось пламя. О чём он думал? Жалел ли о совершившемся или, наоборот, был рад подобному успеху? Олаф при всём желании не смог бы этого выведать: Ричард был донельзя замкнуть в разговорах на подобные темы. Нет, Везучий честно пытался разговорить друга и напарника, но в ответ получил ледяной взгляд – ледяной несмотря на плескавшийся в нём огонь. И это было страшнее всего: когда даже бешеное, безумное пламя не в силах отогнать стужу.

Орк же не переставал бормотать что-то на своём языке: видимо, заклинал духов леса, дабы не оставили в беде, помогли выбраться из чащи и всё такое прочее. По движениям видно было, что Рагмар взволнован донельзя: лес не кончался. Если они ехали к замку, сотканному Рудольфом из грёз едва ли более часа, то обратно так быстро выбраться не получилось. Они победили мага – или мир? – незадолго до того, как солнце стало клониться к горизонту. Теперь же сумерки вошли в полную силу, а края леса всё не было видно!

Из-за верхушек деревьев было видно только такие же верхушки – и звёзды. Они вились прекрасными нитями по небосводу, даруя радость удивления и угадывания в неясных, гадательных узорах чего-то до боли знакомого. Вот – Созвездие вола, там, совсем крохотная – Звёздная чайка. Жители прибрежных городов молятся, дабы звезду эту никогда не застилали облака: чернейшей ночью лишь она может привести моряка домой. Что там маяки? Только небо, только звёзды могут выручить несчастных! Мореходы прозвали самую яркую звезду созвездия Стражем надежды. Говорили, что в день Великой замятни лишь один боец стоял на страже Хэвенхэлла, пытаясь предотвратить страшный катаклизм. Один, одиночка против ненастья, изменившего облик целого мира, что он мог? Но – мог он многое. Самые прекрасные легенды говорили о том, что боец почти смог предотвратить Замятню. Почти смог. Оставалось совсем чуточку, маленький шажок, последнее усилие… Но он погиб – и был вознесён богами на небо, дабы обликом своим пробуждать и крепить надежду всех тех, кто борется за правое дело. Ведь если верить – то даже Катаклизм не победит тебя. И пусть так и не смог оправиться с того дня, и пусть Замятня предотвращена не была – но вот, боец! Кто-то говорит, что то был один из ангелов, кто-то готов погибнуть, дабы доказать его рождение от человека и шафта, а то и от демона. Но – вот он, облик! Вот звезда, дарующая надежда!

Олаф мысленно обратился к Стражу. Он просил, чтобы свет звезды указал путь его маленькому, но гордому своею малочисленностью отряду.

Сгущалась тьма. Сумрак поглотил звёзды: то облака, шедшие по небесному океану, заволокли светила. Боролся с темнотой лишь один Страж. Ему было не победить – но разве это важно? Ведь это был светоч надежды, а надежда…

Олаф подумал сперва, что то звезда появилась из-за облака, но свет был тёплым, жёлтым! Огонь! Огонь! Фонарь или свеча! Да! Там, впереди!

– А ну-ка, милые! – Олаф подстегнул тяжеловозов. – Вывози отсюда!

К счастью, тропка была достаточно широка, чтобы по ней могла проехать телега. Это было настоящее чудо: столь широкий проход в дремучем лесу!

Даже животные, уставшие безмерно за прошедший день, воспряли духом: телега покатилась так быстро, как никогда прежде. Рагмар воскликнул что-то на своём языке, кивнув головой невидимым, но оттого ещё более могущественным духам леса. Олаф сам готов был расцеловать в обе щёки этих самых духов – если, конечно, у них есть щёки.

И только Ричарду Магусу не было никакого дела до происходящего вокруг: устремлён был внутрь себя, в прошлое. И теперь, в первые за десятилетия, звуки и образы сгоравших в собственном доме родителей сменились тусклым взглядом Рудольфа Дельбрюка. А что было бы, успей ученик на день, да хоть на мгнвение раньше? Вдвоём они бы смогли найти способ! Смогли бы спасти Дельбрюка! Но учитель оставил Ричарда…Оставил наедине с миром…

Поворот головы. Взгляд, переполненный прощанием. Уста, говорившие и прощавшиеся молчанием…

В памяти всплывал образ Рудольфа, прощавшегося с покидавшим школу подмсатерьем…Хотя, какой же он подмастерье? Уже полноценный мастер!

Да, это был один из самых печальных и радостных дней в жизни Магуса! Радостных оттого, что целый мир открывается перед ним, что учитель признал талант ученика. Печальных – потому, что придётся бороться совершенно одному…

– Приехали! – произнёс Олаф над самым ухом Ричарда.

Магус смешно закачал головой, точь-в-точь как ребёнок, разбуженный нянькой рано утром. Он ещё думает, сон ли это или явь, а пора вставать, пора вылезать из-под такого тёплого одеяла и становиться на холодный пол. Он ещё будет подпрыгивать, привыкая к прохладе, и только через десяток-другой прыжков сможет ступать, не таясь и не страшась морозного жжения.

Вот так и Магус. Он привыкал к окружающей действительности, боясь, как бы она не ожгла его новой болью. Или…А может, это было похоже на привыкание к телу, возвращение в него. В первые мгновенья казалось всё чужим и незнакомым, и даже этот человек…Олаф…Да, его зовут Олаф! А как же самого …Ричард! Да!

"Меня зовут Ричард" – вспомнил Магус.

Он часто и много забывал, и вспоминать порой удавалось с превеликим трудом. А ещё очень часто он мечтал уснуть и не проснуться. Некоторые боятся подобного, но почему? Ведь никто не задумывается о том, что было до его рождения – но ведь то же самое будет и после смерти. Небытие. Ведь это так прекрасно! Не надо сражаться…Не надо вспоминать…

И крик, и стоны, и крик…Огонь…Пламя…Мама…

Ричард углубился в созерцание странноприимного двора: дом, из окон которого и пробивался тот путеводный огонёк, и оказался таким двором.

Забор в человеческий рост со столбами, которые были увенчаны уродливыми мордами. Неверный, тусклый свет играл с угловатой резьбой, отчего та казалась ещё более мерзкой. Трактирщики верили, что подобные вещи отгоняют злых гостей. Олаф же был совершенно противоположного мнения: хорошие люди будут от таких заборов держаться подальше. Ведь если снаружи такое, то что же там, в самом странноприимном доме?

Но выбирать не приходилось. Свет, пробивавшийся из-за ставней, манил и обещал вкусный обед, какую-никакую, а постель, а главное – никаких деревьев, воздушных замков и спятивших магов! Ладно-ладно, Ричард не в счёт. Он, может, и не самый нормальный, но он – свой ненормальный.

Самым прытким оказался Рагмар. Он постучал привязанным к воротам молоточкам по калитке. Крепкая вещь! Хотя дубов Олаф в лесу не увидел, но даже при неверном свете звёзд угадывались дубовые брёвна и доски. Такую не пробьёшь без должного снаряжения даже при сильном желании! Так что если враги окружат дом, то можно будет долго обороняться.

Можно сказать, что отчасти поэтому Олафа прозвали везучим. Когда он останавливался в трактире или заходил в дом, то размышлял, как можно организовать оборону или каким путём скрыться. Второе, если быть честным, пригождалось чаще.

Ожидание затянулось надолго.

– Гостей здесь любят подержать за порогом становища, – рыкнул Рагмар.

Раздался дикий звук, словно бы ржавым крюком слепец с дрожащими руками пытался распилить стальные оковы.

Орк похлопал себя по животу.

– Надо было съесть запасы…А то эти радушные хозяева голодом заморят…

Олафу показалось, – или в голосе Рагмара звучали нотки детской обиды? Везучий никогда бы не смог сказать, что орк может так говорить.

Скрип двери – кто-то вышел из дома – прозвучал победными трубами. Наверное, где-то там, впереди, были ворота в лучший, заоблачный мир.

– Кто там? – раздался низкий мужской голос.

Он не был злым, хозяин этого голоса. Олаф готов был поклясться, что такой человек совершенно беззлобно может свернуть шею обидчику, стряхнёт грязь с рук и продолжит милую беседу с завсегдатаем. Вряд ли в его заведении кто-либо мог позволить себе устраивать дебоши: желающих вскоре просто не осталось бы. Среди живых, разумеется.

– Путники! Нас всего трое да телега с двумя леферскими тяжеловозами. Нам бы поесть, ночь провести и задать корма животным. Заплатить найдётся чем! – Олаф взялся за привычное дело.

– Ну сейчас поглядим, коли не шутите, – в голосе прибавилось мягкости. Чувствовалось, что сразу отряд не прогонят. – Место найдётся, да и овса хватает.

Раздались шаги, замершие у самой калитки. Потом – кряхтенье. А затем – скрип отодвигаемой щеколды. Калитка, до того закрывавшая часть света, отъехала в сторону, и даже столь слабый проблеск резанул по глазам. В проёме появилось тёмное пятно, через мгновенье обратившееся в угловатого, крепко сбитого мужчину лет сорока, а может, пятидесяти – трудно было сказать в столь неверном и скупом свете.

– Орк? – хозяин оглядел Рагмара и одобрительно цокнул языком. – Редкие гости здесь. Сами виноваты будете, если с ним приключится чего. А то ребята у меня остановились… Горячие! Наёмники, одним словом!

Олаф и Рагмар, не сговариваясь, переглянулись. Им обоим пришла одна и та же мысль: "А вдруг это те самые, что у моста в засаде сидели?". Оттого и орку, и человеку ещё сильнее захотелось попасть в дом.

– А этот случаем не болезный? – хозяин кивнул в сторону Ричарда.

Тот сидел на телеге, клюя носом и обхватив торс руками.

– Нет, раненый он, – коротко ответил Олаф.

Вдаваться в подробности ему не хотелось.

– Война…– протянул многозначительно, с пониманием, хозяин и отошёл в сторонку, давай дорогу наёмникам. – Ну чего встали-то? Проходи! Сейчас и лошадёнок распряжём, намаялись небось!

Свет упал на лицо хозяина, давая возможность рассмотреть это морщинистое, широкое, но совсем не открытое, а полное скрытности и загадок хранилище дверей в душу человека – тёмных глаз. Что-то мелькнуло в памяти Олафа. Будто бы он уже когда-то видел этого человека. Только он был в ту пору моложе…и в ином положении, что ли. Во всяком случае, Везучему облик содержателя странноприимного дома казался знакомым, но обстановка и даже одежда с этим образом совершенно не вязались с образом.

Олаф мысленно махнул рукой. Ну кажется знакомым, и что? Мало ли людей он повидал на своём веку? Иных в живых нет, это да, но многие ведь дожили до седин! Хотя в кругу знакомых Везучего последних оказалось меньшинство…

Ричард шёл, слегка пошатываясь. От помощи и Олафа, и Рагмара он отказался, решив пройти хотя бы пару шагов самостоятельно. Ему не впервой было бороться. Почему? Потому что…Потому что надо было бороться, и точка! И приходилось каждый раз заново начинать эту войну.

Мама…Папа…Крики…Учитель…Нет, учитель уходил молча. Только взгляд…Ричард должен был помочь! Должен был придти раньше, хотя бы на мгновенье! Хотя бы на горсточку времени раньше! Он бы смог! Ничего он не может…

Магус схватился руками за голову. Олаф было шагнул к нему, но Магус резким кивком остановил командира. Нет. Он сам. Он всё сделает сам.

Рагмар распахнул дверь странноприимного дома – и тут же на наёмников пахнуло похлёбкой, жарящимся на вертеле мясом и пивом. Да-да! Самым что ни на есть вкусным мясом! Оно сочилось жиром на вертеле над ярко и жарко пылавшим огнём. Дрова весело трещали, разбрасываясь искорками, и пламенные копья и мечи шли в бой на баранью ногу.

А у самого камина, спиной к двери, сидел настоящий великан. Плечи его были подобно горам, а шея издалека и в темноте сошла бы за добрый и пузатый пивной бочонок.

Самые смутные сомнения начали терзать Олафа – но они развеялись, стоило только жадно схватившемуся за горные хребты пивных кружек и долину тарелок повернуться на звук открывавшейся двери.

Равнина была гладкой, как макушка лысого старца, и такой же серой. Изредка то тут, то там пробивались из земли капельки зелёного цвета: кустарники и травы. Говорят, что эта земля не родила, потому что была напоена кровью и смертью вот уже тысячу лет. А каждое десятилетие, а так и каждый год, приносили всё новые и новые «удобрения». Вот и сейчас, под одобрительные крики воронья, одно воинство добавило другое.

Колесничие Альбы кружили около высокого холма, выпиравшего подобно шишке на лысой голове. То была единственная возвышенность на много лиг окрест, а потому именно здесь воинства тех городов, где то было принято, посвящали воинов в рыцари. Иные же готовили совершенн особые обряды, в которые никто уже давным-давно не верил. Никто, кроме жителей Альбы.

На самой вершине холма возвышался человек в некогда белом, а теперь кроваво-сером одеянии. Голова его, ещё утром покрытая венком из луговых трав и листьев священного древа, мерно покачивалась в такт ударам мечей о щиты. То воины, лучшие воины Альбы, чья честь ценилась в сотню коров, двести баранов и пять южных скакунов, призывали богов обратить свой лик на место славной битвы.

Человек, стоявший в центре, кивнул, – и, кажется, даже за мгновение до того воины почтительно замерли. Он улыбнулся. Он всегда улыбался, вдыхая запах победы, ароматы сечи и нотки вражьего ужаса. Сегодня воздух оказался особенно сладостен и пьянил, пьянил его до умопомрачения. Улыбка стала ещё шире, а в глазах, невероятно глубоких голубых глазах показался золотистый отблеск. Он различил – где-то на самой границе между мирами – шелест шагов, невероятно далёких шагов, двигавших мириады миров священным, единственно правильным и праведным путём.

Человек одобрительно кивнул. Они пришли, чтобы отблагодарить тех, кто убивал врагов с их именами на устах, тех, кто оберегал веру в них кровью.

– Предстань! – воздел человек в некогда белом одеянии свою десницу.

Низко нависавшие облака разомкнулись, словно бы испугавшись чего-то. Солнце ярко засияло высоко-высоко над их головами, и луч света озарил вершину холма.

Небо сочеталось с землёю, наполняя всё вокруг потрескиванием застывшего грома. Ему нравилось это ощущение, эта вспышка, проникавшая в самую душу и дарившая невероятное счастье и необоримый светоч.

– Предстань! – звук его голоса покрывалом накрыл землю, и все, кто стоял сейчас на поле боя, и кто умирал, и те, чьи души ещё не успели ещё отделиться от тела, услышали призыв, не терпящий промедления.

– Предстань! – облака затрепетали, убоявшись мощи, сокрытой в том голосе.

И тот, к кому взывал человек в прежде белых одеяниях, наконец-то пришёл. Сперва кольцо из воинов пошло дрожью, и напротив нежившегося в лучах солнца человека возникла брешь, а потом в образовавшийся проём вступил…

На Олафа уставился своими глазами-озёрами странный человек, укутавшийся в тёмно-зелёный плащ. Стол перед ним был заставлен бесчисленными (хотя, судя по полу, бесчисленность эта значительно уменьшилась за последнее время). Рот, раскрытый, застыл…Но меньше чем через мгновенье пришёл в движенье от радостного возгласа:

– Живые! Стража пустила ко мне живых! Не только с Анку суждено мне повидаться напоследок!

Он распростёр руки, и Олафу показалось, что это кроны деревьев разошлись в самом дремучем лесу, чтобы явить свет от десятка сальных свечей и отблески пылавшего в камне огня.

Объятия этого человека были шире небесного окоёма, да только вот они пришлись не по вкусу наёмникам. Олаф и Рагмар, не сговариваясь и даже не переглядываясь.

Тень чего-то страшного и странного залегла на лице высокого человека в длинной кольчуге. Волосы его были зачёсаны назад, и были похожи на двадцать шнуров. Да-да, именно шнуров, столь толстыми были они. А цвет! У кончиков они были чёрными как смоль, посередине – рыжими, а у кончиков белыми как парное молоко.

В глазах же…

В глазах было пять зрачков: три в правом и два в левом, и все – разного цвета. Зрачки те были меньше, чем у обычного человека, и занимали почти всю ширину глаз, отчего белки были едва заметны.

Лицо же, прежде, кажется, загорелое, теперь было бледным как у почившей от чрезмерного желания стань тонкобёдрой девы.

Олаф моргнул. Странный человек ответил тем же.

Недоверчиво прищурившись, Счастливчик прошептал, точно боясь ошибиться:

– Конхобар? – лицо странного человека засияло от радости. – Конхобар из Альбы?!

Имя это в его устах звучало громом в зимнее утро над болотом: в звуках было столько же удивления, сколько гнева и презрения.

– Я, о славный словами и деяниями своими Дагд. Сегодня день моей битвы и моих наград, – звенел весенний ручеёк из жидкого железа.

Дагд вскинул подбородок и…засмеялся. Где-то вдали, за окоёмом, зазвучал гром и сверкнули молнии. Здесь же, над Равниной битв, сверкало солнце в окружении облаков. Но, наверное, такова уж была природа здешних мест: даже эхо слов звучало звоном клинков. И теперь, в день битвы, в день, когда наступало время получать самую дорогу честь для воина, настал черёд поединка между славнейшим воином Альбы Конхобаром и Высшим Филидом Дагдом.

Тот вновь рассмеялся, но теперь гром не звучал. Смех этот был скорее понимающий, проникновенный, чем озлобленный. Он смеялся долго, кажется, слишком долго для почтенного филида, слышавшего поступь богов, скрепляющих миры своими шагами.

– О, я понимаю, понимаю! – Дагд обратил свой взор в сторону заходящего солнца. Световое пятно едва-едва сузилось. – Это интересно. Очень интересно. Хотите, чтобы я наложил особые запреты, соединённые с невиданной мощью? Понимаю…Понимаю…

Эхо разнесло: «Не принимаю…Не принимаю…»

Дагд наконец-то посмотрел прямо в глаза Конхобару. Там, где взгляды их соприкоснулись, воспылало ярчайшее пламя. Образно говоря, конечно, образно говоря. Оба – воин и филид – улыбнулись одновременно. Затем Дагд сделал призывный жест, и Конхобар, сделав шаг навстречу неизбежному, опустился на колени перед Высшим Филидом Дагдом Уп Кумхалом. На губах Конхобара играла улыбка. Согласитесь, редко кто так радостно опускался на колени пред одним из своих страшнейших врагов – дядей, из чьего дома он умыкнул его дочь, а свою жену. Словом, у них были не просто тёплые – пламенные, полностью взаимные чувства…

– Что ты здесь делаешь? Где мы вообще оказались? – перестав моргать, Олаф нашёл в себе силы заговорить. – Местечко то ещё!

– О Везучий, славный своими бранными, – то ли Конхобар не очень хорошо изъяснялся на леферском, то ли изъяснялся слишком хорошо и многое знал, – подвигами! Это столь давняя и долгая история, что мне или придётся затратить на неё всю ночь – или время десяти шагов.

– И сделай это как можно скорее: смотри, Ричард заволновался. Нехорошо, когда маги волнуются. Это пахнет жареным, – Олаф принял игру в многозначные выражения, предложенную Конхобаром.

Ричард, действительно, несколько раз взмахнул головой, отчего волосы его разметались по лбу, застя глаза. Магус сидел на лавочке, устремив взгляд свой внутрь, в глубины собственной души. Если, конечно, таковая у него была: сам маг подчас сомневался в этом. Ну откуда ей взяться, если…

Крики, стоны…Мама…Папа…Учитель… Нет, Рудольф ушёл без единого слова. Только взгляд…А может, это неправда? Может, это очередное испытание?…Надо просто проснуться…

Ричард напрягся. Вот оно. Очередной удар. Если он сдастся, если захочет «проснуться» – то потеряет сперва контроль над собой, а потом и самого себя. Так нельзя. Надо бороться! Но чего ради бороться? Почти все, кого он знал, ушли…Только Олаф остался…И то, кто знает, надолго ли? А где книги?.. Нет книг… Некуда скрыться.