Текст книги "Мир Вечного Полдня. Закон военного счастья. Пенталогия"

Автор книги: Николай Басов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 98 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

32

Раненых несли долго, часто меняясь, даже немного переругиваясь. Ростик чувствовал себя ужасно, но тоже пытался нести, пока кто-то не похлопал его по плечу, отставляя от этого дела окончательно. Он чуть было не вспылил, совсем не по-командирски, а как мальчишка, которого выгоняют из взрослой игры, но получил убедительный совет:

– У меня бы от твоих железок грыжа давно открылась, а ты еще и за носилки хватаешься.

Что это значило, Ростик так и не разобрал. Но, похохатывая, ребята больше не передавали ему рукоятки носилок, и он, пару раз получив от ворот поворот, вовсе отошел в сторону.

Потом он сделал небольшой крюк с Кимом и его техниками, чтобы охрана на стадионе чего не подумала. Но как Ростик ни спешил, догнать после этого носильщиков с ранеными у него не получилось. Уж очень те бодро перли вперед, как индейцы, которые считали, что нести груз лучше всего бегом – не так долго оттягиваешь плечи и руки.

Первое, что он увидел, войдя во двор горбольницы, была мама. Как главврач «Скорой», она крутилась между поступающими ранеными и отдавала приказания почти десятку сестер, собранных, как понял Ростик, из разных отделений. Увидев сына, она остановилась, провела рукой по груди, словно усмиряя сердце, и подошла к нему. Прижала его голову к себе, хотя это и не очень получилось, потому что мешали доспехи.

– Живой, только... – Она еще раз посмотрела на него, прищурившись, как когда-то посматривала на отца. – Серый, плохо выглядишь. Сердечко, часом, не болит?

– Мне бы... вымыться. Почти две недели эти железки не снимал.

– Оно и видно. Часом, пурпурных не своим амбре отпугивал?

– А ты знаешь?

– Я много знаю, все раненые, что поступали к нам, только о ваших делах и повествовали. Кстати, – она нахмурилась, – я раза три получала достоверные сведения, что тебя куда-то там зацепило?

Ростик отмахнулся, еще раз поцеловал ее в мягкий, чуть сморщенный лоб.

– Все вранье.

Тут-то она и увидела пулю, застрявшую в кирасе. Поковыряла ее докторским пальцем, сухим, сморщенным от постоянного мытья, без малейших признаков маникюра.

– А это что?

– Ну, так – на счастье. Чтобы больше в меня не попадало.

– А в другие телесные части?.. – Она провела рукой по лбу, убирая волосы под шапочку. – Ладно, сама вижу – раз пререкаешься, значит, все в порядке. Даже эта железяка, как оказалось, бывает полезна. У наших меньше работы, и больше коек останется под настоящих раненых.

Ростик огляделся. Во дворе было отнюдь не шумно, всех, должно быть, уже рассортировали. Иные сестры вообще куда-то удалились, война с губисками, кажется, закончилась.

– Кстати, вы все время работали? Как себя губиски вели, ничего серьезного?

Мама внимательно посмотрела на Ростика и чуть выше подняла голову, словно ставила диагноз.

– Как оказалось, у них табу на всех, одетых в белое. Конечно, может, они другим были заняты, но... Ни одну сестру не обидели и никаким нашим работам не препятствовали.

– Ну да. А на аэродроме целый ров заложников расстрелянных...

Мама медленно потерла лоб, только теперь стало ясно, как она устала. Но усталость эта была настолько привычной, что, кажется, стала частью ее облика, частью выражения лица.

– Наши там стреляли, их идея. А губиски, как все почему-то называют пурпурных, в этом не виноваты. Я знаю даже два случая, когда они пытались воспрепятствовать этой затее... Особенно позавчера, когда о тебе еще ни слуху ни духу не было.

– Они тебе нравятся, да? Они кажутся тебе милыми, благородными врагами... Я уже слышал это от Пестеля, пока его панцирные шакалы чуть на кусочки не разорвали.

– Пурпурные – враги, безусловно. Но не обвиняй понапрасну. Если позволишь так себя задуривать, то и со своими не поймешь, что правильно, а что...

– Мама, они пираты, разбойники, бандиты. Они пролили не меньше крови, чем саранча!

– Тем более, если они так опасны, нужно очень точно знать, с кем воюешь и чего от них ждать. Иначе вообще не способен будешь сообразить, что делаешь.

– Что делаю? Да просто ловлю их на мушку и жму на гашетку.

– Да, для рядового звучит неплохо. И я бы тебя даже одобрила, если бы ты не вздумал вдруг командовать батальоном или, как это у вас называется... Я вот что хочу сказать. Офицеру, а роль у тебя уже офицерская, хотя и преждевременно по-моему, просто и бездумно давить на гашетку – не положено.

Ростик даже засмотрелся на нее. Он только головой покрутил, когда понял, что продолжения не будет.

– Ладно, я всего лишь хотел узнать, что у вас – порядок. Между прочим, где жена-то? А то я...

– Она во второй хирургии. Знаешь дорогу?

Мама уже успокоилась. Она усмехалась, и Ростик понял, что не он даже заслужил этот монолог, похоже, все эти слова зрели давно и, может быть, совсем по другому поводу.

Дорогу Ростик знал весьма приблизительно, но все-таки решительно поднялся по лестнице на третий этаж, спросил на всякий случай у сестры, занимающейся раненым, который плакал от боли как младенец, и вышел наконец к двери с соответствующей надписью на никелированной табличке.

Здесь народу было еще больше. Раненые лежали в коридорах на солдатских двухэтажных кроватях, выздоравливающих использовали как подручных, и весьма сурово... Увидев Ростика, на него спикировала сестра, которую Ростик неожиданно вспомнил по совместной отсидке в больничном убежище.

– Что вы себе позволяете! Это хирургия, а не...

– Татьяна Федоровна, да мне бы на Любаню пару минут посмотреть, и я сразу уйду.

Тогда она его узнала. А вытолкав на боковую лестницу, вообще смягчилась:

– Все равно в отделении нельзя. Ты постой тут, я сюда Любаню пришлю. Сама найду и пришлю.

Ростиково «спасибо», которое он прокричал в спину сестре, осталось без ответа. Он огляделся. Тут тоже расположились люди, но среди них уже половина шла на поправку, это было ясно даже на взгляд Ростика. И нравы тут царили помягче, кое-кто даже курил.

Пара молоденьких врачей, заляпанных кровью почти по уши, тоже курили у окошка, один другому жаловался:

– Без анестезии, говорит, почти год работаем, и только ты ругаешься! Я ему – хоть бы водки добыл, а то ведь резать невозможно, у них от болевого шока сердце чуть не вылетает. А он мне – ребята поступают на подбор, доктор, молодые, так что режь, не стесняйся, у них сердца крепкие... Не могу я, лучше на скотобойню пойду.

Да, тут тоже были проблемы.

Неожиданно появилась Любаня. Она поцеловала его, поморщила носик, потом еще раз поцеловала, словно заставляя себя привыкнуть к его запаху. Ростик смутился.

– Я так, на минутку. Слышал, у тебя все в порядке.

– В порядке, только... – Она обернулась, посмотрела в коридор за стеклом, откуда только что вышла. – Знаешь, ты иди домой, я пораньше сегодня отпрошусь.

Ростик потянулся к ней, вдохнул аромат волос. Это был мирный, домашний запах. И как хорошо было, что он к нему еще не привык. А можно ли к нему вообще привыкнуть?

– Я буду ждать тебя дома.

– Пойдем, провожу. – Она взяла его за руку.

Они шли рядышком, не разговаривая, продвигались к выходу. Ростик мог бы идти так долго-долго, но лестницы в больнице были хоть и широкие, чтобы носилки вручную разворачивать, но не длинные. И вдруг совсем на выходе возникла какая-то кутерьма.

Ростик выпрямился, поправил свой карабин, шагнул вперед.

Кого-то принесли, и мама его куда-то направляла. Ее голос, чуть резковатый, с решительными нотками, звучал в гулком вестибюле как набат. Но ей возражали, и не менее чем десяток голосов, хотя и не такие решительные.

– И все-таки он будет тут вылечен! – сказала мама. – Он раненый, и не имеет значения...

– Имеет, доктор. Ты же сама знаешь, что имеет, – убежденно прозвучал чей-то бас.

– Здесь распоряжаетесь не вы, любезный, а я, врач по образованию и по должности. Несите! – Она даже слегка толкнула в плечо одного из солдатиков, согнувшегося под тяжестью вновь прибывших носилок.

Солдатики почувствовали впереди некоторое пространство, потопали наверх, к Ростику и Любане, подавшимся в сторону, в угол.

– Мам, что происходит? – спросил он мать, когда она поравнялась с ними, шагая рядом с носилками.

– Борщагова принесли. Он ранен, а его не дают оперировать...

– Он гауляйтером себя объявил, ты знаешь? – негромко проговорил Ростик, но его голос все равно очень отчетливо прозвучал в наступившей на миг тишине.

– Ну и что? Тебя послушать, так мы и пленных немцев не должны были лечить, потому что они враги. А перебежчиков вообще...

Вдруг на верхней лестничной площадке что-то грохнуло. Открылась дверь, и на носилках уже знакомые ребята выволокли полулежащего на локте перевязанного человека. Если бы Ростик не помнил, что эти солдатики несут капитана Дондика, он сам бы под этими лохмотьями и грязными лоскутами, заменяющими бинты, никогда его не узнал.

Капитан вдруг хриплым, тяжелым голосом приказал:

– Стой! – Потом, тяжело дыша, сполз на пол, едва удерживаясь на ногах, шагнул вперед, спросил поднимающихся солдатиков: – Правда, что гауляйтера несете?

– Его, товарищ капитан, – ответил один из передних носильщиков.

Дондик огляделся, увидел Ростика.

– Гринев, дай карабин! – Вот он был настоящим офицером.

– Что вы тут раскомандовались, любезный, – подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.

– Ребята, – попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, – вы подержите ее, только нежно.

– Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!

Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.

– Таисия Васильевна, заклинаю – прости. Но я это сделаю. – Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: – Гринев, так дашь карабин?

– Ростик, не смей! – прокричала мама. – Он его расстреляет!..

Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.

– А, ладно, проблемы пусть с тобой остаются, – решил капитан. – Я у кого-нибудь другого возьму.

В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.

– Я вам официально заявляю, я подам Председателю рапорт! – снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.

Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.

Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха:

– Капитан, ты не торопись. Расстрельной команде дай собраться.

Дондик никак не отреагировал на эту реплику, но Ростик был уверен, что он подождет.

Потом людей стало очень много, потом они как-то иссякли. Ростик стоял рядом с Любаней и мамой. Солдатики, которые держали ее, куда-то исчезли.

Мама была бледна, но никуда уже не торопилась. При всем своем характере она поняла, что ее все равно не пустят туда, где расстрельщики поставили ненавистного секретаря райкома.

– Ты осознаешь, что там сейчас злодейство произойдет? – спросила она, поднимая на Ростика глаза.

– Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе. Любыми средствами. Даже расстрелом заложников.

– Это злодейство! – произнесла она.

И тогда подняла голову Любаня. Словно испуганная птаха, она стояла, спрятавшись за Ростиком, и вот теперь решила высказаться:

– А родным расстрелянных заложников, совсем невинных людей, вы можете это сказать?

– Нужен суд, нужно было созвать суд. Без правосудия...

– Мама, – печально, очень грустно произнесла Любаня, – если бы мы его расстреляли тогда, когда первый раз накрыли на... на предательстве, сегодня десятки людей были бы живы. Теперь я знаю – убивая, может быть, ты спасаешь десятки других людей. Правда, это арифметика войны, а не правосудия, но...

Ростик посмотрел на нее. Идея была правильная, но слишком абстрактная, чтобы произвести на маму впечатление. И он сказал:

– Самосуд – это ужасно. Но не нужно забывать, что правосудие – лишь инструмент справедливости, а в данном случае... – Ростик выпрямился и твердо, жестко добавил: – Это справедливо.

Откуда-то издалека донесся залп как минимум из полусотни стволов. И мощь, слитность этого залпа были лучшим подтверждением его правоты.

33

Ростик шел на заседание к Председателю немного волнуясь, он не знал, какие вопросы ему могут задавать. Должно быть, по этой причине Ростик пришел чуть-чуть раньше. Это всегда довольно неприятно. Зато он встретил Кошеварова.

Бывший предгорсовета, мэр, а ныне неизвестно кто, хотя все еще и отец Раи, держал правую руку в тугой повязке на перевязи, наброшенной через шею. Был он бледен, вокруг глаз, на самых краешках век горели тонкие ободки, выдающие или затаенную боль, или многодневное, очень тяжелое недосыпание. Впрочем, как говаривал когда-то отец, возможен третий вариант – когда обе причины слились воедино.

Он подошел к Ростику и протянул левую руку для пожатия. Ростик коснулся сухой, напряженной ладони.

– Ты молодец, – сказал мэр. – Чем больше мы узнаем о твоих действиях тогда... в день освобождения, тем больше причин тебя хвалить.

Почему-то Ростика последняя фраза покоробила.

– Меня никогда не хвалили, даже в детстве. Я не привык к похвалам.

Кошеваров поднял голову, внимательно посмотрел на Ростика, потом тонко улыбнулся:

– Извини, привык, понимаешь, дочь воспитывать. Наверное, с мальчишками все иначе.

Ростик кивнул, попытка извинения была принята.

– Не знаете, почему меня вызвали?

– На двух или трех самолетах губисков были захвачены карты какие-то... Даже не какие-то, а довольно подробные. И обширные. Вот Рымолов и предложил задействовать тебя, как нашего главного, остающегося в деле разведчика. Но сейчас, – он внимательно посмотрел на Ростика, – принято решение эти карты пока изучать, а не проверять, и за дело взялись теоретики, так сказать.

– Кто именно?

– Перегуда. – Кошеваров помолчал, потер забинтованную правую руку. – Имей в виду, я тебе это неофициально рассказываю, по-соседски, так сказать.

– Спасибо, – ответил Ростик.

Начальство разных рангов наконец-то стало собираться. Пожалуй, уже можно было и не продолжать разговор, а втягиваться в кабинет, но Ростик все-таки спросил:

– Что у вас с рукой?

– Ах, это? – Кошеваров рассмотрел свою перевязанную руку, словно впервые ее увидел. – Ампутировали, по кисти.

– Ампутация? А я думал, даже не перелом, раз нет гипса.

– Нет, вчистую, до самого запястья. Учусь писать левой.

– И где вас так?

Кошеваров поморщился, потом хлопнул Ростика по плечу.

– Вояка из меня получился, сам видишь, не очень толковый. В первом же бою, когда они только налетели, едва ли не первым же выстрелом...

Они вошли в кабинет Рымолова. Тот сидел на своем месте и поочередно здоровался со всеми, кто подходил к его столу.

– Хорошо, хоть жив остался, – продолжал бывший мэр. – Кажется, так принято говорить в подобных случаях.

– Но ведь вам же больно, наверное? И работать трудно.

– Сидеть дома не могу. Сегодня второй день, как выпросился на работу. Его, – он сдержанно кивнул на Рымолова, – едва уговорил, все талдычит, что мне нужно подлечиться.

С этими словами он отошел, и Ростик устроился на вполне удобном стуле у самой стены, где было тесновато, но уютнее, чем на виду у начальства.

По сравнению с первыми заседаниями в этом же кабинете сразу после нашествия саранчи, изменения произошли разительные. Появились два отменных стола, поставленные традиционной литерой «Т». Вдоль стен для посетителей ранга Ростика были расставлены широкие креслица с сиденьями из очень хорошего, плотного дерматина. Окна были все вымыты и сверкали привычным полуденным солнцем. Вдоль узкой стены у потайной двери в личную комнату стояла пара шкафов. В них были книги. И карты.

Эти рулоны из очень плотной синеватой бумаги, поставленные на торцы, вложенные один в другой, могли быть только трофейными картами. Ростику жутко захотелось наплевать на приличия и посмотреть хоть в одну из них, но он все-таки усмирил себя и остался сидеть.

Среди присутствующих практически не оказалось незнакомых лиц. Хотя, по сравнению с обычным заседанием, их было существенно больше. Впрочем, теперь Ростик не знал, кто является завсегдатаем этих посиделок, а кого приглашают лишь время от времени.

Вот, например, Вершигора. Его «Известка» давно уже закрылась, но он все равно крутился около этого кабинета, как будто не умел ничего другого, а может, и вправду не умел?

Или Тамара. Ростик точно знал, что его дражайшую тещу не очень-то часто теперь приглашают к обсуждению серьезных проблем, но все-таки сегодня она присутствовала. Так или иначе, Ростику знать все эти нюансы было не обязательно, до положения канцелярской крысы он пока не упал... Или не поднялся?

– Так, – Рымолов долгим взглядом обвел кабинет, лица присутствующих. Заседание началось. – Будем трогать, как говорят машинисты. Дондика нет... Значит, – голос Председателя стал задумчивым, словно бы он обращался к себе самому, – его еще не выписали из больницы. Обещал быть, но не пришел, выходит, что плох. Жаль.

– Имейте совесть, Андрей Арсеньевич, – заговорила мама. Ростик даже обернулся на ее голос, а он и не заметил, что она тоже тут. – Всего-то десять дней прошло, как он получил свои раны. А вы...

– Нет, я с медициной не спорю, – поднял руки Рымолов. – Просто работы очень много. Ладно, начнем по порядку. Тамара, что у вас?

Теща даже вставать не стала, просто с места принялась докладывать:

– С продуктами питания проблем не будет. Никаких. Пожалуй, наоборот, появился некоторый перебор, урожай-то будем собирать для шестидесяти тысяч человек, а сеяли для восьмидесяти. Кроме того, Андрей Арсеньич, ваша тактика, так сказать, поощрения подсобного хозяйства привела к тому, что и с мясом мы... можно сказать, утратили статистику. Особенно по дешевым видам – куры, утки, частично свинина. Складывается впечатление, что у частников они по три раза в неделю плодятся.

– Это хорошо. – Рымолов блеснул глазами. – Хорошо, что мы утратили статистику. И с огородами, я полагаю, во время нашествия ничего не случилось. Значит, все эти свиньи и утки и впредь по три раза в неделю будут плодиться. Особенно у частника.

– Да сейчас они все в частники перешли, – подал голос Кошеваров. – Даже председатели колхозов и то... Мне кажется, скоро у нас появятся зажиточные.

– Давайте оставим споры по классовым проблемам, – предложил Рымолов. – Я в тысяча первый раз говорю, пока у нас нет денежного эквивалента – ни кулаков, ни богатеев не будет.

А что будет, спросил себя Ростик. Эх, был бы отец, он бы объяснил, как и что в действительности происходит. Во время зимовок они очень откровенно об этом разговаривают. И до многого додумались.

– Тогда у меня все, – закончила Тамара Ависовна.

– Борис, давай.

– Опять, – начал Перегуда как директор обсерватории, – разгромлена биостанция. Я полагаю, пытаться воссоздать ее еще раз без серьезного, очень серьезного охранения не имеет смысла. Они снова ее развалят, потеряем людей, причем обученных людей, таких, которых нам попросту некем заменить...

– Погоди, – прервал его Рымолов. – Кто такие «они», которые разрушили биостанцию? И почему у нее не было охраны? Мне докладывали, что охрана у нее отменная, не хуже, чем у нас тут, в Белом доме.

– Мы тут сидим, а они все там – на кладбище.

– Ладно, дальше, пожалуйста.

– Обсерватории здорово досталось, но в принципе все основные приборы целы, и мы уже приступили к регулярному наблюдению. Вот радиотелебашню они нам на прощанье свалили, шар смялся и треснул. Придется его чинить и снова ставить. А людей нет.

– Поставим. Не так уж много работы с этим шаром. Дальше.

– Библиотека, разумеется, уцелела. Кроме того, довожу до всеобщего сведения, что научно-техническая комиссия по изучению летающих машин приступила к работе. Составляются чертежи, прорабатываются принципы работы этих... Этих механизмов.

– Получается? – с интересом спросил Рымолов.

– Не очень. Скорее всего, воссоздать их мы долго еще не сможем. Зато кое-что уже сейчас можем починить, но это, извините, не моя проблема.

– Да, лодки... – протянул Рымолов, глядя в окно. – Кстати, почему так много названий этих... машин? Кто их самолетами зовет, кто лодками, кто бочонками, кто летающими столами? Может, придумаем общее название?

– Люди сами придумают, – веско произнес Кошеваров.

– Пожалуй. Ну и что у нас по лодкам?

Начал докладывать Поликарп Грузинов, который медленно, но верно становился мастером на все руки.

– Всего захвачено более трех десятков лодок, не имеющих неустранимых повреждений. Больше десятка сейчас уже можно поднимать в воздух.

– Пробует кто-нибудь? – спросил Рымолов. – Есть у нас такие энтузиасты?

– Ким сейчас на аэродроме учится. Прямо не вылезает из машины, один сжег больше топлива, чем десяток других курсантов.

– Топливо, да, – проговорил опять про себя Рымолов и сделал заметку в одном из кучи разбросанных на столе блокнотов. – Топливо... Продолжай.

– Кроме того, мы собрали практически все осколки и детали корпусов. Частично их можно использовать. Вот только бы знать, как именно? Оружие...

– По оружию пока не будем.

Вот это да, Ростик даже выпрямился, чтобы получше рассмотреть лицо Рымолова. Он восстанавливает режим секретности? Как в былые годы. Чтобы какая-нибудь хитрость или открытие не уплыло... Скажем, не было похищено волосатыми бакумурами? А впрочем, неизвестно, что правильно, а что нет. Кто бы еще две недели назад сказал, что у нас возможно массовое предательство, а поди ж ты!

– Какие есть идеи, способные подтолкнуть освоение лодок?

Ростик набрал воздуху и произнес:

– Можно обратиться в Чужой город, к Ширам?

– Ты триффидов имеешь в виду? – переспросил Рымолов, хотя даже Ростику было ясно, что он просто думает, взвешивает предложение. – Нет, не будем пока их тревожить. Или более взвешенно отнестись?.. Нет, пока не готов ответить.

Внезапно заговорила мама:

– Арсеньевич, может, я доложусь и пойду себе? Работы много, я даже...

– Таисия Васильевна, доложись, а потом иди себе. – Он усмехнулся, хотя юмор был совершенно начальственный.

– Докладываю – очень плохо с перевязкой. Разумеется, нет лекарств. Если в ближайшее время город не научится производить хотя бы основной набор медикаментов, я... – Она развела руками.

– Понятно. Но я вот чего не понимаю, почему вы сами не можете взяться за дело? Ведь у вас есть и специалисты, и даже какая-никакая материальная база, аптеки в основном уцелели...

– Аптеки разграбили чуть не в первую очередь, – жестко сказала мама. – А что касается самостоятельности и самодеятельности... Это лекарства, во всем мире они должны быть сертифицированы. Если мы начнем пробовать, а потом кому-то станет хуже, а станет непременно, потому что тут Полдневье, и никто не знает, какой эффект окажет местный мак по сравнению с земными опиатами, то...

– Таисия, чего ты хочешь?

– Чтобы не было процессов над врачами, когда у нас пойдут неудачи.

– Ты думаешь, они непременно пойдут?

– Непременно.

– Как вы организационно хотите это делать?

– Путь известный. Создадим комиссию и определим приоритетные направления. Потом выясним возможности, найдем, уговорим людей и наметим сроки. Потом начнем изучать клинику применения новых препаратов.

– Я так тебе скажу, я понял лишь одну треть того, о чем ты говорила. Или мне кажется, что понял. Поэтому я не могу сказать тебе нет. Создавайте комиссию. За ее действия будешь отвечать ты.

– Я людей лечу. А у нас есть такие, которые уже налечились по самые уши, только и мечтают, что пересесть в начальственное кресло.

– Что ты имеешь в виду? – Глаза Рымолова стали узкими, как у Кима, когда он смеялся.

– Я могу бегать по городу, могу диагностировать. А комиссия – работа не сахар, тут нужно сиднем сидеть. Предлагаю привлечь кого-нибудь из наших медицинских пенсионеров. Им это будет по плечу, и я останусь при деле.

– Привлекай, – кивнул Рымолов. – Но в комиссию ты будешь входить в обязательном порядке.

– Договорились. Я могу идти?

– Ох, Таисия, ты мне всю дисциплину порушишь. – Он улыбнулся, но уже вполне по-человечески, не по-начальственному.

Мама встала и ушла. Ростик посмотрел ей вслед с восхищением. Он точно знал, что ему так никогда не научиться.

– Гринев, может, по принципу семейственности продолжим с тобой? Что у нас с пленными губисками?

– Я с ними всего неделю работаю, Андрей Арсеньевич. Пока результаты скудные, молчат. Главное, конечно, языковой барьер, но и нежелание общаться наблюдается. Полагаю, тут нужен специалист.

– И кто же у нас спец по губискам?

– Не по пурпурным, а по пленным. Этим должен заниматься Дондик. У него есть умение допрашивать, может даже, угрожать.

– А ты – никак? – Рымолов подумал. – Не знаю, а вдруг ты прав? Подождем Дондика. Чем же ты хочешь заниматься?

– Похоже, я разведчик, – признал Ростик. – А в этом у нас появился новый инструмент – лодки. Вот их возможности, пожалуй, я бы выяснил с большим удовольствием, чем возиться непонятно с кем и как.

Рымолов посмотрел в окошко.

– Ну что же, по крайней мере, в последовательности тебе не откажешь. Значит, с тобой мы решили.