Текст книги "Последний козырь"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Да у нас тут одному оперативному уполномоченному предложили сегодня такую сумму, – тем же равнодушным тоном отвечает Евгений, возвращаясь в свою комнату.

– Ну и ну, – бурчит пораженный Иван Сергеевич. – Сколько же эти мерзавцы воруют, если в состоянии давать такие взятки?

А когда Евгений уже собирается лечь спать, в дверь к нему стучит кто-то.

– Ты еще не спишь, Женя? – слышит он голос отца.

– Заходи, папа.

Отец входит с книжкой в руках. Это очерки американского журналиста Эда Рейда "Позор Нью-Йорка".

– Ничего себе делишки обделывают американские бандиты! – сокрушенно качает головой Иван Сергеевич. – Миллионы хапают. Что наши воришки в сравнении с ними – мелюзга!

Евгений ничего не отвечает отцу, хотя ему уже известно, что и "наши" добираются иногда до миллионов, только им это не Америка!

Утром, перед самым уходом Евгения на работу, Анна Емельяновна вынимает из ящика и приносит сыну еще одно письмо. Прежде чем надорвать конверт, Евгений внимательно осматривает его. Адрес на нем, так же, как и на вчерашнем, напечатан на машинке. Похоже даже, что на той же самой.

"Наверное, опять от Ленского или кого-нибудь еще из его шайки", – с невольным вздохом решает Алехин.

Обращает внимание Евгений и на то, что на конверте нет ни одного почтового штемпеля – значит, письмо пришло не по почте. Видимо, кто-то лично опустил его в почтовый ящик Алехиных.

На ощупь конверт очень плотный. Когда Евгений надрывает его, на стол выпадает несколько фотографий. На одной из них запечатлена сцена возвращения Алехину бумажника, на второй – тот момент, когда он с почти блаженным выражением лица чокается с Ленским. На третьем – он же с большой пачкой денег, всунутых ему в руки Ленским.

"Да, – невесело усмехается Евгений, – кадрики очень выразительные. Особенно последний. На нем физиономия моя, вместо того чтобы выражать возмущение, получилась какой-то алчной…"

Повернув эту фотографию обратной стороной, Алехин читает напечатанную на ней надпись:

«Надеемся, Вы одумались за ночь? Если да, то предлагаемую Вам сумму можете получить сегодня же в тот же час на том же месте. А чтобы потом Вас не мучила совесть, доводим до Вашего сведения, что нет таких людей, которые не берут. Все зависит только от суммы. И есть такие суммы, перед которыми никто не устоит».

"Ну и мерзавцы! – почти стонет Евгений, собираясь изорвать фотографии в клочья, но вовремя берет себя в руки. Достав из стола вчерашнее письмо, он кладет его в бумажник вместе с фотографиями и в самом мрачном настроении направляется на работу.

"Интересно, как отнесется ко всему этому происшествию майор Миронов? – уныло думает он дорогой. – Как посмотрит на это Волков? Могут, пожалуй, отстранить от работы…"

Старший оперативный уполномоченный ОБХСС майор Миронов уже сидит за своим столом, когда Алехин входит к нему в кабинет. Майор внимательно читает что-то. Сухое, с острыми чертами лицо его сосредоточенно. Продолговатая голова с зачесанными назад, слегка седоватыми на висках волосами больше чем когда-либо напоминает сейчас Евгению голову большой, очень осторожной птицы. На приветствие лейтенанта он лишь кивает слегка, не отрываясь от бумаг, разложенных на столе.

С самого первого дня встречи с майором Евгений не только стесняется его, но и побаивается немного, никогда не задает ему посторонних вопросов и обращается за чем-либо лишь в случаях самой крайней необходимости. Разговор у них предельно лаконичный. "Может быть, это и к лучшему, – с горечью думает Евгений, – научусь по крайней мере излагать свои мысли кратко…"

С чего же, однако, начать теперь свой рассказ о вчерашнем происшествии? Может быть, просто положить на стол письмо Ленского вместе с фотографиями? Интересно, как он будет реагировать на это?

Нет, это не годится, конечно. Из письма Миронов мало что поймет. Объяснений все равно ведь не избежать…

– Могу я поговорить с вами по личному вопросу, товарищ майор?

– По личному? – не поднимали головы, переспрашивает Миронов.

– Ну, может быть, и не совсем по личному… Я должен доложить вам о случившейся со мной неприятности.

Теперь только отрывается Миронов от своих бумаг и с любопытством смотрит на лейтенанта.

– Да, пожалуйста, товарищ Алехин. Я слушаю вас.

И Алехин рассказывает ему все, как было. Потом кладет на стол письмо и фотографии. Миронов медленно пробегает глазами печатный текст письма, аккуратно раскладывает перед собой фотографии.

Затаив дыхание следит за ним Евгений. Видно, Миронов в совершенстве умеет владеть собой – лицо его по-прежнему невозмутимо.

Человек этот кажется очень загадочным Алехину. Да он фактически и не знает о нем почти ничего. Даже возраст Миронова ему неизвестен. Он, конечно, мог бы спросить об этом у кого-нибудь, но ему не хочется открыто проявлять такое любопытство. И он долго ломает голову: сколько же его начальнику – сорок пять или все пятьдесят? Да и круг интересов Миронова кажется Евгению то необычайно широким, то ограниченным лишь узкими рамками служебных обязанностей.

А майор давно прочел уже и письмо, и надпись на обратной стороне третьей фотографии, но все еще продолжает смотреть на снимки, размышляя о чем-то.

– М-да… – задумчиво произносит он наконец. – Любопытная история.

И, не произнеся более ни слова, выходит из кабинета, забрав с собой письмо и фотографии. Евгений догадывается, что он направился к Волкову. Интересно было бы послушать, что скажет он подполковнику, как прокомментирует рассказанное Алехиным происшествие? Наверно, произнесет что-нибудь очень нелестное в адрес Евгения. Назовет, конечно, растяпой. Может быть, усомнится даже, устоит ли впредь его неопытный помощник перед таким соблазном, как сто тысяч…

Алехин невольно бледнеет, допустив на мгновение, что Миронов может так подумать о нем… А Волков, относящийся к нему, Евгению, почти по-отечески, разве сможет простить его? Ведь если Евгений даже и не потерял бумажника, если его и в самом деле выкрали, как же он не почувствовал этого? И потом эта встреча с Ленским. Нужно же было посоветоваться с кем-нибудь, прежде чем идти на такую встречу…

Миронов возвращается спустя четверть часа. Лицо его по-прежнему непроницаемо, но на этот раз он удостаивает Алехина более продолжительным разговором.

– Конечно, это худо, что вы так опростоволосились, – очень спокойным голосом говорит он, прохаживаясь по кабинету. – Но раз уж вы чистосердечно во всем признались – будем считать инцидент исчерпанным. Попробуем теперь разобраться в происшедшем.

Майор подходит к окну и долго смотрит на выгоревшие на солнце крыши домов, над которыми возвышается серая колокольня старой церкви у Петровских ворот.

– Несомненно бумажника вы не теряли, – продолжает он спустя несколько минут. – У вас просто его сперли. Сперли с тем, чтобы потом вас шантажировать, что они и попытались сделать на следующий же день. Это все понятно. Но вот с какой целью?

Миронов рассеянно постукивает пальцами по подоконнику. Потом резко поворачивается к Алехину и спрашивает, в упор глядя ему в глаза:

– Может быть, вы расскажете, зачем ездили в тот день в Березовскую?

– Без всякой серьезной цели, товарищ майор, – смущенно отвечает Алехин.

– Ну, а какова все-таки была эта несерьезная цель? – одними только глазами улыбается Миронов.

– Девушка у меня там знакомая…

– Ну что ж, это естественно и не нуждается в подробностях, – теперь уже явно усмехается Миронов. – Понятна и рассеянность ваша в связи с этим. Но вот почему вы заинтересовали эту публику – по-прежнему непонятно. Не замечали ли вы, чтобы там следил кто-нибудь за вами?

– Мне и самому показалось, что в поселке какой-то тип наблюдал за нами…

– А он не был похож ни на одного из тех, кто спаивал вас в Сокольниках?

– Я не очень его разглядел, но, по-моему, не похож. Что же касается интереса их ко мне, то они ведь сами об этом сказали. Я уже говорил вам, палаточник какой-то их интересует…

– Не будьте наивным, товарищ Алехин, – усмехается Миронов. – Никого из палаточников мы в последнее время не арестовывали. Все это специально для вас придумано, как повод для взятки. Взяв ее, вы бы сразу же у них в руках оказались, а уж тогда они и спросили бы вас о том, что их в действительности интересует. Вы у нас сейчас, кроме дела Андронова, ничем больше не занимаетесь?

– Вы еще на резиновый завод меня посылали. Не могли ли они этим заинтересоваться? Да и рапорт мой как раз об этом…

– Не думаю, – задумчиво произносит Миронов. – Ведь ваш рапорт оказался в бумажнике совершенно случайно. Они о нем не могли знать. К тому же на резиновом заводе вы были всего один раз. Нет, тут что-то другое… Непонятно к тому же, откуда они вас знают.

– А они, товарищ майор, не только меня одного знают. Ленский называл мне и вашу фамилию, и товарища подполковника. Скорее всего их в Березовской что-то интересует, раз тот тип, о котором я вам докладывал, в самом поселке следил за мной.

Майор Миронов закуривает папироску, снова принимается ходить по кабинету. Потом несколько раз задумчиво произносит: "Березовская, Березовская…" – и записывает что-то в настольный блокнот.

Отпустив Алехина, Миронов снова уходит к начальнику отдела. Подполковник сидит за письменным столом в глубокой задумчивости, подперев руками свою большую бритую голову.

– Задали-таки нам загадку мерзавцы, – беззлобно произносит он, не меняя позы.

– Да, похоже, что придется попотеть над этим, Василий Андреевич, – отзывается Миронов и, закурив новую папиросу, прохаживается несколько раз по кабинету Волкова.

– Да не маячь ты перед глазами, пожалуйста, – машет на него рукой подполковник. – Садись-ка лучше и давай сообразим, что к чему. И потом, сколько раз тебе говорил: не кури ты при мне, не вводи в соблазн. Ну, а уж если закурил, то угости.

И, виновато улыбаясь, он протягивает руку к папиросам Миронова. Закурив, беспомощно разводит руками:

– Ну, как ты тут бросишь курить? То свои же сотрудники соблазняют, то дело подворачивается замысловатое, требующее раздумья.

С удовольствием затянувшись, Василий Андреевич блаженно откидывается на спинку кресла и медленно выпускает тонкую струйку дыма из левого уголка рта. После нескольких таких затяжек Волков, не без усилия над собой, откладывает папиросу на край пепельницы и, снова облокотись о стол, произносит:

– Больше всего занимает меня сейчас один вопрос: почему именно Алехиным заинтересовались те, от имени которых сделал ему предложение Ленский?

– Ты, значит, полагаешь, что этот Ленский действовал по чьему-то поручению?

– Не сомневаюсь, – убежденно заявляет Волков. – Мы, видимо, имеем дело с целой шайкой, а глава этой шайки не станет делать такое предложение лично. Заинтересоваться же Алехиным мог он лишь в том случае, если бы ему стало известно, что вы с Алехиным напали на след какого-нибудь из их преступлений.

– Я уже и сам думал об этом, – закуривая новую папиросу, задумчиво произносит Миронов. – Но пока никак не соображу, кого могли мы так насторожить? А потревожили мы, судя по всему, крупного зверя.

– Зацепиться, значит, пока не за что?

– Может быть, вот только что: за Алехиным следил какой-то тип на станции Березовской…

– А часто там бывал Алехин? – перебивает Миронова Волков.

– Судя по всему, часто, – отвечает Миронов и добавляет, улыбаясь: – Дело сердечное.

– А ты поинтересовался Березовской? Что там за предприятия?

– Две артели: "Детская игрушка" и "Металлоремонт". И еще фабрика ширпотреба местной промышленности.

– Ну, а что производит эта фабрика?

– Резиновые изделия. Но ведь и у артели "Детская игрушка" зайчики и козлики резиновые.

– Резиновые изделия… – задумчиво повторяет Волков и сосредоточенно трет широкой ладонью свою полыхающую отраженным солнечным светом лысину. – А ведь мы как раз заводом, производящим резиновое сырье, заинтересовались. Подумай-ка хорошенько, нет ли тут какой-нибудь связи? Не на этом ли заводе получают сырье березовские предприятия? Кто у тебя этим заводом занимается?

– Я сам. Кое-какие поручения выполняет и Алехин.

– Так-так… – довольно потирает руки Волков. – Небольшая зацепочка уже получается. Пожалуй, и еще кое-что можно будет к этому присовокупить…

Не договорив, он нажимает кнопку электрического звонка и берет из пепельницы свою уже потухшую папиросу. Прикурив ее у Миронова, блаженно закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Неподвижно сидит так до тех пор, пока не входит в его кабинет дежурный офицер.

– Ну как? – сразу же встрепенувшись, спрашивает его Волков. – Готово?

– Так точно, – отвечает дежурный, протягивая подполковнику какую-то бумагу.

Отпустив дежурного, Волков бросает торопливый взгляд на принесенную им бумагу и весело хлопает по ней ладонью:

– Ну вот и еще одна ниточка!

И поясняет недоумевающему Миронову:

– Это заключение эксперта, Михаил Ильич. Послал я ему тексты письма Ленского и того, в котором сообщалось о бегстве жены Мерцалова с каким-то Герцогом. И чутье меня не подвело – шрифты машинок оказались идентичными. Следовательно, печаталось все это на одной и той же машинке.

– Ты полагаешь, значит, что шайка Ленского связана каким-то образом с сообщниками Мерцалова?

– Полагаю даже, что они и есть его сообщники, – убежденно заключает Волков. – Они боялись, что Мерцалов может их выдать, потому и послали ему так потрясшее его письмо. Им, видимо, было известно, что Антипов отобрал у него валидол и нитроглицерин.

– Позволь, но как же так?..

– Неужели же ты сам не можешь этого сообразить? – недовольно прерывает Миронова Василий Андреевич. – Подумай хорошенько, разве не удивительно, что мерзавцы, шантажирующие Алехина, так хорошо осведомлены о нас? Откуда бы им это знать?

– Удивительно, конечно… – соглашается Миронов.

– Не напрашивается разве допущение, что информировал их об этом хорошо знающий нашу работу человек?

– Ты уверен, значит, что это он? – взволнованно спрашивает Миронов, не называя фамилии Антипова, но не сомневаясь, что Волков имеет в виду именно его.

– Да, весьма возможно. Он всегда внушал мне недоверие. Во всяком случае кто-то дает им советы. Пожалуй, порекомендует вскоре и еще кое-что…

– Что же именно?

– Посоветует избавиться от машинки, на которой они печатали письма Мерцалову и Алехину.

– Почему ты так думаешь?

– А потому, что надпись на фотографиях Алехина сделали они уже на другой машинке. Значит, им подсказал кто-то, что пользоваться одной и той же опасно. Более того, этот "кто-то" сообщил им, конечно, что та, первая, на которой они печатали раньше, является теперь очень существенной уликой против них. И я не удивлюсь, если она вскоре окажется в каком-нибудь из комиссионных магазинов.

– В комиссионном-то едва ли, – качает головой Миронов. – Они народ богатый, могут и подарить кому-нибудь.

– Могут, – соглашается Волков. – Но для них лучше все-таки, чтобы она была продана какому-нибудь неизвестному лицу. А понесут они ее в комиссионный магазин, конечно, не сами, а опять-таки через подставное лицо. В общем, ты учти все это, Михаил Ильич, и поинтересуйся сегодня же, не поступала ли в какой-нибудь из комиссионных магазинов портативная машинка типа "Москва".

В полдень, когда лейтенант Алехин возвращается с резинового завода, майор Миронов поручает ему выполнение задания подполковника Волкова, Евгений тотчас же принимается звонить во все магазины, принимающие на комиссию пишущие машинки.

"Москва" имеется в тот день только в двух из них: на Арбате и на улице Горького. Доложив об этом Миронову, Алехин выезжает сначала на Арбат. Там показывают ему почти совсем еще новую машинку. Евгений закладывает в ее каретку лист бумаги и отстукивает на нем все знаки клавиатуры. То же самое проделывает он в комиссионном магазине на улице Горького. А когда возвращается в управление, застает Миронова в его кабинете. Майор сосредоточенно рассматривает через лупу какие-то цифры на накладных.

– Ну, каковы успехи? – не отрываясь от своего занятия, спрашивает он Алехина.

– Есть образцы двух шрифтов, – отвечает Алехин, выкладывая на стол Миронова листок бумаги, покрытый печатными знаками пишущих машинок.

Майор бросает на них беглый взгляд и распоряжается:

– Отнесите в научно-технический отдел.

А когда Алехин приносит заключение эксперта, оказывается, что образцы шрифтов комиссионных машинок не имеют ничего общего со шрифтом машинки Ленского.

– Не сбылось твое предсказание, Василий Андреевич, – сообщает Миронов Волкову, входя к нему в кабинет. – Не сдал Ленский своей машинки в комиссионный магазин.

– Ты думаешь, в связи с этим, что я ошибся в своих подозрениях? – щурится Волков. – Тот, кто их консультирует, конечно, не дурак. И уж во всяком случае достаточно осторожен. Пожалуй, он не порекомендует им тотчас же сдавать эту машинку в продажу, а посоветует переждать какое-то время. Но пусть Алехин продолжает вести наблюдение за комиссионными магазинами. Как, кстати, у тебя с ним? Все еще недоволен, что я его тебе сосватал?

– Да в общем ничего вроде… – неопределенно отвечает Миронов. – Разве узнаешь его за такой срок? Кажется мне, однако, что парень он скрытный, не очень разговорчивый во всяком случае.

– А ты пригласи его к себе, поговори по душам в семейной обстановке, – советует Волков. – На службе ты ведь тоже суховат, а дома, может быть, у вас и состоится откровенный разговор.

– Такие эксперименты в твоем духе, у меня же вряд ли что-нибудь получится, – неуверенно произносит Миронов, а сам думает: "А что, если и в самом деле пригласить парня на чашку чая?"

В тот же вечер сидят они в квартире Михаила Ильича, но не за чашкой чая, а за рюмкой водки.

– Я надеюсь, что не порчу вас, Евгений Иванович, угощая таким крепким напитком, – улыбаясь, произносит Михаил Ильич, чокаясь с Евгением. – У вас ведь уже был хороший опыт по этой части в компании с Ленским.

– Да, кажется, я тогда немного перехватил, – смущенно признается Евгений.

– Ну, а как вы вообще к этому относитесь? Нравится вам это зелье?

– Что значит нравится? – удивляется Евгений. – Как может нравиться такое?.. Но если по-честному, то иногда хочется… Я, правда, много никогда не пил, а одну-две рюмки случалось. От этого становишься ведь очень веселым и даже каким-то неестественно смелым.

– Так и хорошо! – смеется Миронов, пододвигая Алехину закуску и наливая по второй рюмке. – Отчего же не пить, если от этого веселеешь и смелеешь?

– А я презирал бы себя, если бы действительно нуждался в такой веселости и особенно смелости! – неожиданно хмурится Евгений, решительно отодвигая свою рюмку. – Дешевка это! Дешевая веселость и дешевая смелость. Мне этого не надо!

– О, это речь уже не юноши, а мужа! – иронически восклицает Михаил Ильич. – Вы и не пейте, раз это вас унижает, а я выпью еще одну, ибо мне уже поздно презирать и себя, и особенно ее, – он кивает на графин с водкой. – Я много пил в свое время по разным причинам. Даже более того вам скажу: я вообще люблю выпить, но считаю большой победой над собой всякий день, когда не пью.

Миронов усмехается и наливает себе третью рюмку.

– Сегодня, однако, хочу выпить еще одну рюмку. А нужно мне это потому, что я в отличие от вас, выпив, становлюсь слабым, склонным к философствованию, чего обычно себе не позволяю. Я вообще не позволяю себе ничего такого, что особенно люблю. И всякий раз, когда преодолеваю это, вырастаю в своих глазах. Вижу, вам это не совсем понятно.

– Да, не совсем, – признается Евгений. – Но ведь можно же любить не только водку, но и свою работу и многое другое, хорошее, незазорное.

– Ну, конечно, Евгений Иванович! Я и люблю свою работу. Сажать жуликов за решетку – самое большое удовольствие для меня.

– Значит, вы только о слабостях?

– Ну, конечно же! И я всегда очень уважаю тех, кто одерживает победу над собой, над своей слабостью. На фронте в моей роте был солдат, не отличавшийся большой храбростью, но чувство долга у него всегда было выше его слабости. И за это я ценил его гораздо больше, чем людей храбрых от природы. Понимаете вы теперь мою мысль?

– Теперь да! Я ведь тоже все время преодолеваю в себе разные соблазны…

– А вот когда вам сто тысяч предложили, какое это впечатление на вас произвело?

Евгений сначала сердито хмурится, потом возбужденно спрашивает:

– Вы хотите знать, колебался ли я и преодолел ли соблазн, отказавшись? Нет, я не колебался тогда и ничего не преодолевал. И я не знаю, не уверен, что тот, кто подвержен подобного рода соблазну, был бы способен его преодолеть. Таких, наверно, только чувство страха удерживает от соблазна…

– О, да вы рационалист! – смеется Миронов. – А я-то подозревал в вас романтическую жилку. Но мне это нравится. Вопреки законам формальной логики, вы считаете, значит, что человек может быть не только или честным, или бесчестным, но еще и вынужденным быть честным? И я, между прочим, совершенно убежден, что главная наша задача – вынудить людей слабовольных и особенно подверженных разным порокам быть честными.

– И никакого перевоспитания?

– Дорогой мой, те, с кем мы боремся, не мелкие воришки, а матерые преступники. Наивно верить в их перевоспитание. Они воруют не из-за нужды и не по "несознательности". Некоторые из них даже окончили высшие учебные заведения. И вообще эта публика вполне грамотная. Однако большинство из них – убежденные предприниматели, дельцы и настоящие хищники, и если они не уважают наших советских законов (а они просто не могут их уважать), то пусть боятся! Пусть трепещут перед этими законами, перед неизбежностью кары за их нарушение и пусть хотя бы один только этот страх удерживает их от преступлений!

Евгений, не ожидавший от Миронова такой страстной речи, растерян немного и не знает, что ему ответить. А Михаил Ильич, по-своему истолковав молчание Евгения, решительно заявляет:

– И давайте уж обо всем договоримся сразу, чтобы потом ни в чем не разочаровываться. Для этого я уточню вам свою точку зрения. Заключается она в том, что я не верю ни в какое перевоспитание дельцов, обкрадывающих государство и народ. И веду я дела только таких личностей, а не случайно сбившихся с пути. Этим занимаются другие, представители терапевтического, так сказать, направления в криминалистике. А я хирург, я занимаюсь ампутациями. Вот и выбирайте, что вам ближе, – хирургия или терапия.

– А Василий Андреевич кто, по-вашему? – настороженно спрашивает Евгений.

– Типичный терапевт! – убежденно заявляет Миронов.

– Во всех случаях?

– Нет, не во всех. Для тех, кем я занимаюсь, он тоже хирург. Но его не радуют победы над такими, он радуется не тогда, когда сажает, а когда спасает. И он умеет это делать. Умеет как-то почувствовать, кого надо спасать. Я завидую ему, но сам не обладаю этим даром. Полагаю, однако, что без моей хирургии его лечение вряд ли было бы эффективно, так как многие его "больные" заражены именно от того гнойника, который ампутирую я. Ну, так куда же вы?

– В хирургию! – твердо заявляет Алехин, решительно протягивая руку Миронову.

В воскресенье Евгений Алехин просыпается несколько позже обыкновенного. Сильный дождь так и хлещет по стеклу плотными струями. Разглядеть, что делается за окном, нет никакой возможности.

Евгений поворачивается на другой бок и хочет поспать еще немного, но это ему не удается. Тогда он встает и без особого энтузиазма начинает делать физзарядку. Потом выходит в столовую и мрачно здоровается с родителями:

– С добрым утром.

– Утро, однако, такое же хмурое, как и ты, – усмехается отец.

Завтракают молча, так как за окном все еще бушует дождь и настроение у всех подавленное. А после завтрака неожиданно звонит телефон. Евгений нехотя снимает трубку, говорит в нее что-то нечленораздельное, но сразу же преображается.

– Вера? Неужели та самая "Вера-незнакомка"?

– Да, да, та самая! – весело отзывается девушка. – Но не радуйтесь раньше времени. Я ведь хочу вытащить вас из вашего теплого гнездышка под свирепый дождь. Вас это не пугает?

– Меня не испугал бы даже потоп! – восклицает Евгений.

– Ну, тогда живо одевайтесь и поспешите к метро и, пожалуйста, не задавайте никаких вопросов. Я ведь стою под дождем на вокзале и звоню вам из телефона-автомата. Встретимся в вестибюле станции "Библиотека Ленина".

И она вешает трубку. А время? Во сколько же они должны встретиться? Но это уже не имеет для него никакого значения. Евгений готов ждать ее в условленном месте хоть целый день. Не обращая внимания на остроты отца, он торопливо набрасывает на плечи клеенчатый плащ и выбегает на улицу.

Под проливным дождем Евгений мчится к троллейбусной остановке, затем на метро доезжает до станции "Библиотека имени Ленина". Среди довольно большой толпы пассажиров сразу же замечает Веру. Она в синем платье с белыми каемками на воротничке и рукавах. В руках ее мокрая накидка. В густых волосах сверкают капельки дождя… Светло-коричневые туфли потемнели и, видимо, промокли. А лицо радостное, почти восторженное.

– Не испугались, значит? – весело говорит она, протягивая руку Евгению и увлекая его за собой к выходу из метро. – Но ваши испытания еще только начинаются. Видите, как помрачнело небо? Снова, значит, хлынет дождь, и мы должны будем под его потоками перебежать через Каменный мост, чтобы добраться до Лаврушинского переулка. Не дрогнет ваше сердце от такого безумного плана?

– Я готов на любую баталию! – смеется счастливый Евгений.

– Ну, тогда не будем терять драгоценного времени! – восклицает Вера и, схватив Евгения за руку, бежит с ним в сторону Каменного моста.

Мелькают чугунные перила моста, лица прохожих, с такой же отчаянной решимостью ринувшихся в противоположном направлении. Свистит ветер в ушах, летят брызги из-под ног, шумит за парапетом моста скованная гранитом Москва-река. Но вот мост позади. Теперь – правее, к кинотеатру "Ударник", там можно укрыться… Но на них уже обрушиваются мощные потоки дождя. Они слепят глаза, заливают рот, уши. Все вокруг мгновенно заволакивается серой вибрирующей пеленой. Прохожих будто смыло яростным ливнем. Универмаг, кинотеатр, соседние дома – все теряет свои привычные очертания…

Вера цепко хватает Евгения за руку, увлекая в кассовый зал кинотеатра, в пеструю толпу загнанных туда дождем прохожих.

– Придется переждать, – с сожалением говорит она, смахивая с разгоряченного лица пригоршню дождевой воды. – А то мы окончательно промокнем.

Ждать, однако, приходится недолго. Ливень кончается так же неожиданно, как и начался. И снова все вокруг преображается. В лучах вырвавшегося из-за туч солнца полыхают мокрые стекла витрин, шумят и пенятся потоки воды, залившие почти всю проезжую часть улицы, – кажется, будто Москва-река вышла из берегов.

– Как же мы теперь перейдем на ту сторону? – растерянно говорит Евгений, глядя на мутный поток, бушующий чуть ли не во всю ширину улицы.

– Будем форсировать! – решительно заявляет Вера, сбрасывая туфли.

Евгений тоже поспешно разувается и засучивает брюки.

– Вперед! – воинственно кричит Вера, отважно ступая в мутную воду.

Зараженный ее озорством, Евгений тоже выкрикивает что-то, и они, взявшись за руки, весело шагают через шумный поток на другую сторону улицы.

– А теперь куда? – спрашивает Евгений.

– В Третьяковку!

– Сейчас и в таком виде? – удивляется Евгений.

– Да, именно сейчас. Немедленно! Я до смерти хочу посмотреть там одну картину.

– Хорошо, идемте! – не раздумывая более, соглашается Евгений. Он готов идти с ней не только в Третьяковскую галерею, но и на край света.

У входа в галерею они обуваются и приводят себя в порядок.

– Ну и видик у нас… – вздыхает Вера.

– Высохнем, – пренебрежительно машет рукой Евгений.

Купив билеты, он спрашивает:

– С чего же мы начнем осмотр? Я полагаю, что лучше всего по порядку…

– Нет, не по порядку, – тоном, не терпящим возражений, прерывает его Вера. – Мы пришли сюда, Женя, посмотреть всего лишь одну картину. Идемте, я покажу вам ее!

И она торопливо идет через почти пустые в такую ненастную погоду залы музея. Ни Айвазовский, ни Суриков, ни Крамской не привлекают ее внимания. Евгений замечает, однако, что идет она хотя и быстро, но не очень уверенно, видимо, не зная точно, где искать интересующую ее картину.

– Может быть, спросим у дежурного? – робко предлагает он.

– Нет, Женя, я должна найти ее сама.

А когда они входят в зал с картинами Репина, она улыбается и говорит с облегченным вздохом:

– Здесь.

Картина, которую ищет Вера, очевидно большая, заметная. Стоя посреди зала, Вера пробегает глазами по знаменитым полотнам великого художника, не задерживая своего внимания ни на одном из них. Ей хватает всего нескольких минут, чтобы осмотреть весь зал, но и здесь она не находит того, что ищет.

– Подождите меня тут, – почему-то шепотом говорит она и торопливо направляется куда-то.

Возвращается она лишь спустя минут пять. Вид у нее при этом очень печальный.

– Пришлось навести справку, – невесело объясняет Вера. – Этой картины, оказывается, нет в Третьяковке. Она в Русском музее в Ленинграде…

Евгений положительно заинтригован, но ему ясно пока лишь одно – это репинская картина. В отсутствие Веры он осмотрел тут все его полотна, но какой же из его работ не было представлено в этом собрании его произведений? А Вера упрямо молчит. Почти в изнеможении опускается она на стул, устремив безразличный взгляд на один из висящих против нее портретов.

– Может быть, вы все-таки скажете мне, что вы искали? – осторожно спрашивает Евгений.

– Нет, не скажу, – угрюмо отвечает Вера. – О ней нельзя рассказать, ее нужно увидеть. А теперь, если вы не возражаете, мы пойдем домой.

– Хорошо, – покорно соглашается Евгений. – Я не возражаю.

Недавней Вериной бодрости как не бывало. Она идет скучная, задумчивая. Евгений тоже все еще ломает голову над таинственной картиной. Но когда они выходят на улицу и он видит непросохшие еще лужи на тротуарах, перед ним вновь возникает зрелище бушующего потока воды, по которому какой-нибудь час назад весело шли они с Верой, взявшись за руки, и он сразу же вспоминает картину Репина, которой действительно нет в Третьяковской галерее.

– А что, если я угадаю, что вы искали? – оживленно спрашивает он девушку.

– Вряд ли вам это удастся, Женя, – безнадежно отзывается Вера.

– Обещаете вы тогда повеселеть немного?

– Пожалуй, буду даже счастлива, – внезапно улыбается девушка. – Тогда окажется ведь, что вы не только знаете, но, может быть, и любите эту картину так же, как и я.

– Да, я ее знаю! – уже совсем восторженно восклицает Евгений. – Я видел ее в Ленинграде в прошлом году, но знал ее и раньше по репродукциям. Сплошная вода залила все вокруг, а они – студент и девушка-курсистка, наверно, взявшись за руки, счастливые и влюбленные, в распахнутой ветром одежде, в веселых брызгах весенней воды, идут куда-то сквозь это половодье к какой-то своей заветной цели. Разве не эту картину искали вы, Вера?